тии
и  убегали сломя голову,  повергая медведя в изумление.  Ведь он не хотел им
зла! Медведь, еще не отведавший крови, попросту не знал, что могут сделать -
и  не раз делали -  его старшие собратья с  оленями,  память которых в  свою
очередь прекрасно хранила информацию об этой опасности.
     Редкие  встречи  с  Архызом  доставляли Лобику  великое наслаждение.  С
овчаром можно было досыта наиграться,  даже побороться,  но  Архыз был вечно
какой-то занятый,  он уделял Лобику так мало времени и  так все время спешил
куда-то,  что покидал друга часто в самый разгар веселых игр. Невнимательный
приятель!
     Что же касается людей, то уже известный нам случай с дорожниками научил
Лобика  уму-разуму:  он  остерегался их,  старался не  попадаться на  глаза.
Исключение делалось только для одного -  для Саши Молчанова,  которого Лобик
хорошо помнил по рукам, дающим лакомство. Но Саша редко встречался.
     Все  остальные животные,  с  кем приходилось ему сталкиваться во  время
бесконечных странствий по  своим  угодьям,  уступали дорогу или  убегали как
можно скорей.
     Так  и  бродил по  лесам  и  лугам  высокогорья одинокий,  уже  большой
медведь-подросток,   которому  исполнилось  полтора  года.   Он,  повторяем,
освоился с  одиночеством,  но временами какое-то смутное желание рождалось в
нем, и Лобик не мог понять - что же это за желание.
     Лишь раз встрепенулось в  нем все родственное,  когда на  границе своих
владений увидел  он  большую  и  спокойную медведицу с  двумя  медвежатами в
самом,  можно  сказать,  прекрасном детском возрасте.  Медвежата бросились к
нему  и  затеяли было игру,  которая у  людей называется "куча мала".  Лобик
блаженствовал.  Но  осторожная медведка  так  угрожающе рявкнула,  что  дети
кубарем подкатились под ноги ей,  а Лобик,  увидев недвусмысленное намерение
дать ему взбучку, ретировался.
     Не повезло ему со своими родичами, и от этого в обиженном сердце Лобика
осталась пустота.
     Голодным он не был, если не считать нескольких противных дней со снегом
и дождем.
     Лобик узнал вкус пчелиного меда.
     От  продолговатого дупла,  скорее щели,  в  старом,  молнией посеченном
клене пахло так вкусно,  что у Лобика заслезились глаза.  Он долго обхаживал
привлекательное дерево,  где вились пчелы,  а в сумерках,  когда рой поутих,
рискнул начать операцию.
     Проворно залез на клен,  уцепился зубами за край дупла и  с одного раза
отодрал большой кусок коры с древесиной. В глубине дупла угрожающе загудело.
Но  он  успел  еще  до  массового вылета  пчел  засунуть  внутрь  лапу.  Она
погрузилась во что-то мягкое,  хрусткое,  и запахло так, что Лобик забыл обо
всем на свете. Вытащив лапу, густо обмазанную медом, воском и приклеившимися
пчелами,  он  лизнул ее  раз,  другой и  задохнулся от наслаждения.  Увы,  в
следующее мгновение ему в  нос,  уши и около глаз уже впилось с десяток жал.
Боль  заставила зареветь,  Лобик  юзом  сполз по  стволу,  упал  в  траву и,
придерживая медоносную лапу на весу,  побежал в кусты.  Рой догнал и облепил
его.  Он катался,  кряхтел, весь вымазался медом, терся мордой о землю, пока
наконец обезумевшие пчелы не отстали.
     После  знакомства с  пчелами Лобик  опять наткнулся на  следы человека,
которого отлично знал по запаху украденного рюкзака.  В  памяти его хранился
не только противный вкус жидкости из фляги, но и вкус хорошо приготовленного
мяса.
     Лобик  долго  шел  по  следу человека,  догнал его  и  был  удивлен той
осторожностью,  с  которой  человек устраивал себе  ночлег.  Костерик развел
совсем маленький,  сварил мясо -  тут обоняние не подвело медведя, - а спать
лег  не  у  костра,  который вскоре погас,  а  несколько дальше,  у  камней,
прикрытых густым,  кучно разросшимся ильмом.  Сверток положил рядом с собой,
ружье под  руку.  Медведь лежал метрах в  тридцати.  Ближе подойти опасался,
хоть и очень хотелось утащить сверток,  в котором находилось мясо. Когда ему
надоело лежать,  он отошел к кострищу и обнюхал котелок.  Лобик сунул в него
морду,  вылизал,  но  котелок вдруг плотно приклеился к  ушам;  он в  испуге
рванул его лапой,  посуда слетела,  и над камнями загремело.  Тотчас щелкнул
предохранитель.  Козинский уже сидел,  выставив винтовку перед собой.  Лобик
отбежал. Козинский уже не спал до зари, а едва посветлело, ушел с этого, как
ему показалось, опасного места.
     Лобик потянулся за человеком, конечно, на приличном расстоянии.


                             Глава двенадцатая

        "ВСТРЕЧА У ОТВЕСНОЙ СТЕНЫ"


        "1"

     Как  же  обрадовался  Александр  Сергеевич,   когда  к  нему  на  приют
нежданно-негаданно приплелись Котенко с Сашей!
     - Вот уж кого я, само собой, не ждал не ведал! А вы так мне нужны!
     И тут же,  пока шуровал в печке и грел чай, рассказал о новой встрече с
Козинским и куда тот ушел. Словом, предупредил: опасный человек рядом.
     Котенко и Молчанов переглянулись.
     - Ты Хобика встречал? - спросил Сергеич у Саши.
     - А как же!  Вот, Архыз привел. Он как идет в горы, так друзей находит.
И ко мне их. На доклад...
     Утром еще до солнца зоолог ушел налегке.
     Саша походил по лагерю,  спросил у Сергеича,  были или нет туристы, и в
душе порадовался,  что не проходили.  Значит,  пойдут. Может быть, и Таня. А
потом расспросил о пещере и стал собираться.
     - Ты это...  не больно расхаживай,  знаешь ведь...  - Сергеич боялся за
него.
     Саша  выразительно поднял карабин,  показал на  Архыза.  Нашел  фонарь,
заправил его и пошел в указанное Сергеичем место.
     Не  спеша спустился вниз,  обогнул каменный выступ горы,  врезавшийся в
низкорослый буковый лес,  и  вскоре очутился у  начала распадка.  Тут и надо
искать пещеру.
     Только теперь Саша понял,  почему никто не нашел пещеры раньше: как раз
над входом разлопушился большой куст.
     Архыз  запрыгнул на  плоский камень.  Саша  осторожно поставил фонарь и
забрался следом за ним.  Из пещеры тянуло унылым запахом остывшего очага. Он
зашел  за  остатки костра,  достал спички,  проверил,  хорошо ли  загораются
смолянки*,  которые всегда  носил  в  мешочке вместе со  спичками,  и  зажег
фонарь.
     ______________
     * Смолянки - высушенные корни сосны.

     Коридор шел на подъем, камни под ногами были гладкими, отполированными.
Во время дождей сюда сбрасывалась вода из вертикального хода, она и сгладила
камни. Дальше под ногами захрустел грубый песок - тоже след воды.
     Начались повороты,  углубления,  в  стенах то  и  дело возникали черные
трещины, уходящие в неизвестность.
     Саша испугался тьмы,  жуткой тишины лабиринта,  нависших камней. Хватит
на первый раз.  Подтянув овчара,  он полез через каменные завалы к далекому,
слабому  свету.   Оскользаясь  на  мокрых  камнях,  между  которыми  капала,
дзенькала,  журчала невидимая вода,  он пробирался следом за овчаром. Ужасно
неудобный ход, и все наверх, временами очень круто.
     Свет  приближался;  под  ногами сделалось грязно,  на  камнях появилась
глина,  слизь,  потом мох и зеленые водоросли, как на дне пруда; свет фонаря
стал незаметным,  и  наконец Саша увидел прямо над собой кусок неба с  белым
облаком посредине в окантовке рваного чрева пещеры.  Еще усилие,  другое,  и
он, отжав собаку назад, высунул голову наружу.
     Ярко,  до боли в  глазах,  светилось рассеянное небо.  С  одной стороны
некруто  подымалась возвышенность,  на  ней  редкий  березняк  и  пихтарник,
поляна,  покрытая зеленым вейником.  С другой -  черная стена,  до нее всего
метров пять -  семь,  а  еще  в  две  стороны как  будто пустота,  обрывы за
приподнятым  краем.  На  расстоянии  вытянутой  руки  среди  глыб  сланца  и
красноватого мрамора журчал  прозрачный ручей,  струйки его  попадали в  тот
колодезь, из которого выглядывал перепачканный Саша. Дыра находилась едва ли
не  посредине русла ручья.  Это он сейчас незаметный.  А  когда дождь?  Тут,
наверное,  такой водоворот,  что все гудит и воет, вода всасывается вглубь с
бешеной скоростью.
     Вторая неожиданность подстерегала его на  лугу:  в  сотне метров от них
под березами лежала шестерка оленей. Они спокойно дремали, свесив уши.
     Сзади  завозился  овчар,  он  рвался  наружу.  Саша  пригнулся к  нему,
успокоил.  Задул фонарь,  снял с  головы шапку и  осторожно высунулся уже  с
биноклем.
     Линзы приблизили оленей.  Ровесники Хобика,  молодняк с  двумя ланками.
Ему  удалось хорошо разглядеть их,  потому что  два оленя поднялись и  стали
лениво играть.
     Серо-коричневая шерсть их лоснилась, лежала ровно. Рога у них поднялись
сантиметров на тридцать,  но оставались пока еще в  буром футляре и с тупыми
шишковатыми   концами.    Влажные   черные   носы    резко   выделялись   на
светло-коричневых мордочках.
     Красивы,  благородны и  молоды.  Более прекрасных животных Саша еще  не
видел. Он вспомнил, как покойный отец говорил ему об оленях: "Сколько же зла
принесли люди  несчетным поколениям этих красивейших в  мире животных,  если
боязнь человека стала уже выверенным, запечатленным инстинктом..."
     Архыз  настойчиво  просился  из   ямы.   Ему  надоело.   Не  дождавшись
разрешения,  он прошмыгнул под рукой Саши и показался наверху.  В тот же миг
олени исчезли.
     - Эх ты,  хищник,  -  сказал Саша беззлобно.  -  Вот и спугнул.  Пойдем
глянем, куда они ушли.
     Они  медленно направились к  тому месту,  где  крутая стена сливалась с
пологим склоном.
     Молчанов только сейчас заметил особенность этой  загадочной ложбины.  У
нее не было выхода.  Замкнутая впадина.  Ручей рождался тут же, на склоне, а
через семьсот метров пропадал.
     Но  эти  наблюдения вскоре были  вытеснены другой заботой:  как  отсюда
выбраться? Впрочем, за оленями, как же еще!
     Следя  за  ними,  Саша  вышел  на  верхнюю точку склона и  остановился,
присвистнув от  удивления.  Склон обрывался почти отвесной стеной,  метрах в
сорока ниже  стоял пихтовый и  березовый лес,  а  там,  где  противоположная
отвесная сторона впадины сходилась с пологой, - там зияло еще более черное и
глубокое ущелье.
     А олени?
     У  них тут была своя тропка -  узкий карниз сантиметров в  тридцать над
головокружительной бездной. Да если бы сплошная тропка! А то ведь она в двух
местах прерывалась.  Саша  успел  увидеть,  как  олени  легко  и  бесстрашно
перепрыгнули трехметровый провал,  скакнули еще,  еще и  очутились на  более
спокойном откосе в тени густого леса. Ему тут не пройти.
     Экая незадача!  И  времени уже  много.  Всего-то  отсюда до  эштенского
балагана от силы два-три километра. Но это по прямой. Неужели опять придется
лезть в черную дыру подземною хода?
     Он покачал фонарем. Керосина на донышке. Пещера отпадает.
     Обследовав стенку  на  другой  стороне  ручья,  Саша  решил  выбираться
наверх.
     Он  начал  было  карабкаться в  одном  месте,  но  вернулся.  Неудобно.
Подумал.  Написал записку:  "Нахожусь от  приюта на  северо-восток километра
три,  во  впадине  с  отвесными стенами.  Если  через  два  часа  не  приду,
выручайте.  Нужна веревка. Архыз вас приведет". Привязал записку к ошейнику,
сказал "иди",  и овчар помчался на оленью тропу.  Он-то пройдет!  А сам стал
взбираться в другом месте.
     Если бы он видел, кто ждет его наверху...


        "2"

     Козинский бродил по  этому району в  надежде отыскать пещеру,  где  уже
побывал  однажды.  Удобное и  безопасное для  него  логово.  Но  он  сбился,
запутался среди звериных троп.
     Оставшиеся мясо и соль Козинский увязывал вместе со спальным мешком,  а
скатку эту и котелок забрасывал себе за спину.  Неудобная ноша. Будь проклят
воришка-медведь, утянувший привычный рюкзак!
     Достаточно поплутав по  лесам  и  распадкам на  подступах к  Эштенскому
нагорью,  беглец  рискнул  подняться  выше,  чтобы  с  высоты  оглядеться  и
вспомнить,  где пещера. Он ступил на каменистое плато, покрытое мхом, редким
щетинником и  кустами вереска.  Прошел  к  высшей  точке  на  местности и...
очутился перед обрывом.
     Это  был  тот самый обрыв,  у  подножия которого буквально из-под земли
незадолго до этого вылез удивленный лесник Молчанов.
     Его появление Козинский проморгал.  И  только когда Архыз,  а  за ним и
Саша стали подниматься к  оленям,  они очутились в  поле зрения беглеца.  Он
быстро лег на землю. И здесь люди!
     В  следующее мгновение он узнал Молчанова.  Теперь Козинский неотступно
следил за  Сашей.  Проводил до оленьей тропы,  понял,  что лесник не рискнул
спуститься за оленями,  наконец догадался,  что Молчанов в ловушке. Он так и
не мог понять толком, как лесник очутился в коварной впадине и зачем таскает
в руках неудобный фонарь?  Стрелять в него?  Мог,  конечно, спокойно уложить
мальчишку,  было за что,  но тратить патрон, привлекать внимание... Когда же
Саша отослал Архыза и стал одолевать стену,  Козинский понял, что недруг его
сам идет в руки.
     Перегнувшись  у  края  стены,  браконьер  с  любопытством  наблюдал  за
действиями Саши.
     Скатку  и  винтовку Козинский оставил в  кустах,  перебрался метров  на
двадцать в  сторону и  оказался точно над  Сашей.  Огляделся,  выбрал камень
побольше.  Не надо никаких выстрелов.  Опустит сверху камень - и все. Отыщут
голубчика не скоро. Да что скажут, когда отыщут? Несчастный случай...
     Саша  взбирался очень медленно и  осторожно.  Карабин висел у  него  за
спиной, фонарь - на боку.
     Стена не  везде подымалась отвесно.  Сланцевые и  известняковые столбы,
разрушенные  временем,   осыпались,  кое-где  стояли  уступами.  Встречались
выемки,  полочки,  карнизы.  На них росли кусты вереска,  калины и  самшита.
Иногда нависала какая-нибудь плита,  и  Саша  с  опаской косился на  нее,  а
одолев,  легким толчком сваливал непрочную преграду вниз.  Самый верх  стены
зарос березняком и  жестколистным падубом.  Его  прочные ветки свисали вниз.
Браконьер сидел в  этих  кустах,  и,  когда Саша запрокидывал голову,  чтобы
посмотреть,  много ли  ему осталось еще,  он подавался назад.  Пусть залезет
повыше, падать красивей...
     Вниз Саша старался не  смотреть.  Хоть и  не  очень высоко,  а  все  же
неприятно. Пустота.
     Подъем не  получился строго вертикальным.  Иногда Саше приходилось идти
по  карнизу пять  -  семь метров в  сторону,  где  открывалась более удобная
лестница. Тогда менял место и Козинский. Саша поднимался все выше. Вот между
ним и верхом стены осталось шесть, пять, наконец, четыре метра...
     Еще остановка и короткий отдых. Внимательно осмотрев стену, Саша увидел
в  двух  шагах  левей метровой ширины полочку,  а  над  ней  нависшую глыбу.
Когда-то  отсюда  вывалился  камень  и  сделалась  ниша.  Отдохнуть  в  ней,
посидеть?  Нет  уж,  надо вылезать,  наверху спокойней.  Он  распластался по
стене, запрокинул голову и... застыл в этой неудобной позе.
     Прямо над  ним,  широко расставив ноги в  потрепанных кирзовых сапогах,
стоял Владимир Семенович Козинский.  На носках сапог блестели отполированные
железные набойки.  Саша отлично разглядел по  три шурупа на  каждой набойке.
Шляпки у  них стерлись.  Всего-то  метра полтора от его широко расставленных
напряженных рук.
     Молчание.  Саша  не  отводил глаз  от  спокойного,  даже холодного лица
браконьера,  а  сам с  горечью думал,  что снять карабин ему не удастся.  Не
успеет.  Для  этого надо  хоть немного отвалиться от  стены назад,  вскинуть
руку. Как тогда удержишься?
     Козинский  усмехнулся.   Носок   левого  сапога  ритмично  подымался  и
опускался,  словно отсчитывал время,  которое осталось жить Молчанову.  Раз,
два,  три,  четыре... Наверное, он все-таки увидел в глазах юноши испуг, это
развеселило его. Козинский наслаждался своим положением вершителя судьбы.
     - Дайте руку,  -  хрипло сказал Саша,  как  сказал бы  любому человеку,
обязанному помочь другому в беде.
     - А может, лестницу? Или веревку?
     Голос не сулил ничего хорошего. Саша понял это и еще раз коротко глянул
влево, где каменная ниша. Единственное спасение... Он снова задрал голову, а
сам переставил ногу левей и осторожно передвинулся.
     - Стоять  на  месте!  -  Козинский угрожающе поднял  камень.  -  Бросай
карабин!
     - Я не могу, - сказал Саша. - Руки заняты.
     - Ах,  не можешь!  Ну ладно,  полетишь вместе с карабином. Так сказать,
при  исполнении служебных обязанностей.  Но  прежде поговорим минуту-другую.
Надеюсь, ты понимаешь, что заслужил?
     Саша  молчал.  Он  прикидывал,  успеет  ли  увернуться  от  камня.  Или
сорвется? Если бы преступник хоть на секунду отвлекся, обернулся, что ли...
     - Так вот, Молчанов, по твоему доносу я получил пять лет. Ты мне сломал
жизнь.  И моему сыну тоже. За тройку поганых оленей. За сотню рублей. Теперь
за мной охотятся,  как за диким зверем, я не могу появиться в своем доме, не
могу увидеть семью.  А  все из-за тебя.  Ты просишь подать руку?  Да я потом
прокляну себя,  если это сделаю!  Я  поступлю иначе.  Ты понимаешь?  Вспомни
последний раз свою мамашу, погляди на небо и...
     Саша молчал. Лицо его побелело, глаза гипнотизировали человека наверху.
Снизу  Козинский казался  непомерно высоким  и  каким-то  странно вытянутым.
Большие  ноги,  а  над  уменьшающимся туловищем маленькая голова.  Динозавр,
вставший на дыбы.
     Вдруг беглец сказал:
     - Если я тебя вытащу,  даешь слово написать прокурору, что оболгал меня
перед судом и все такое? Говори. Быстро говори, мне надоело!
     Не сводя с  Козинского глаз,  Саша облизал пересохшие губы.  Он слышал,
как гулко билось его сердце.  Всей грудью прижался он к стене, хотел войти в
нее.
     Он сказал:
     - Если  я  подымусь,  то  первое,  что  сделаю,  это  отправлю тебя под
конвоем.
     Лицо браконьера потемнело. Он поднял камень на уровень груди. Сейчас...
     Саша  не  слышал  никаких  звуков.   Но  именно  в  эту  секунду  сзади
Козинского,  там,  где  у  него  остался сверток и  винтовка,  довольно ясно
раздался звон  котелка,  покатившегося по  камням.  Звук этот был  настолько
отчетлив, неожидан и страшен для Козинского, что он невольно оглянулся. Лишь
на половину секунды.
     Но и этого было достаточно. Саша метнулся влево, посыпалась щебенка, он
чуть было не потерял равновесие. Камень, с силой брошенный Козинским, ударил
уже  по   пустому  месту.   Молчанов  съежился  в   нише,   надежно  укрытый
известняковым навесом.
     С  минуту все  было  тихо.  Саша клацнул затвором и,  выставив карабин,
спустил курок. Выстрел вспорол тишину, сверху упала срезанная пулей веточка.
"Теперь кто кого", - со злостью подумал он и прислушался.
     Тишина.


        "3"

     Медведь довольно скоро отыскал след  человека и  пошел по  этому следу,
подзадоривая  себя   воспоминаниями  о   вкусных   вещах,   которыми   можно
попользоваться.
     Лобик  проявлял максимум осторожности.  Человек имел  ружье,  запах его
слышался не  менее явственно,  чем  запах слегка уже подпорченного мяса.  На
покинутых стоянках медведь тщательно исследовал место,  где  стояло ружье  и
лежал сверток с  мясом.  Дистанцию он соблюдал вполне достаточную,  а  когда
ветер приходился от него,  забегал вперед, чтобы не терять из виду человека,
который в свою очередь мог сделать засаду, если бы только догадался, что его
преследуют.
     Выслеживание продолжалось долго.
     Пещера, которую отыскивал беглец, надеясь устроить в ней долговременную
базу,  все  не  попадалась;  вот  тогда Козинский покинул лес и  поднялся на
альпику, чтобы оглядеться. Лобик, оставаясь незамеченным, последовал за ним.
     Браконьер лежал в кустах, рассматривая окрестные горы. Неподалеку сонно
дремал упрямый Лобик.
     Браконьер  крался  по  возвышенности,  выслеживая  Сашу  на  альпийском
склоне. И Лобик за ним.
     Козинский задержался у  отвесной стены.  Ситуация для  Лобика более чем
подходящая.  Это  был  первый  случай,  когда  браконьер оставил  сверток  и
винтовку, чтобы подкрасться к обрыву и встретить