а меж черных камней,  бросала на
пороги длинного прижима,  подкидывала вверх,  играла, как спичками, и делала
то самое,  что может делать слепая сила с тоненькой спичкой:  переламывала и
корежила так,  что  щепки  летели.  Редкий  балан  приходил в  Дубомосткую в
целости,  лишившись только коры  и  острых углов отпила.  Большинство бревен
гибло, превращаясь в никуда не годную щепу.
     ______________
     * Балан (професс.) - бревно.

     И  все-таки  сплавом баловались много  лет,  считая,  что  подобный вид
транспорта выгоден.  Лишь  в  начале  шестидесятых годов  отыскалась наконец
умная голова, подсчитала, во что обходится игра с рекой, и запретила сплав.
     Вот тогда-то и оказалась ненужной лесная узкоколейная дорога. Природа с
удивительной   поспешностью   стала    залечивать   раны,    нанесенные   ей
цивилизованной  рукой.   Распадок  покрылся  еще   более  дикими  джунглями,
нетронутыми остались только  две  приметы прошлого:  вырубленный пихтарник с
черными пеньками на склонах гор и  все более сужающаяся дорожка вдоль насыпи
со следами от сгнивших шпал.  Словом,  приметы не для археологов.  И  не для
изучения, потому что изучать глупость - неблагодарное, в общем-то, дело.
     Тихий распадок понемногу заселялся животными.


        "x x x"

     Когда стало припекать солнце и день удлинился, Монашка забеспокоилась.
     Пробегав  всю   зиму  по   северным  склонам  гор,   Самур  и   волчица
познакомились с  десятками самых  разнообразных логовищ:  пещер,  выворотов,
густосплетенных крыш из ожины,  навесов в ущельях и нор,  вырытых проворными
лапами лис и енотовидных собак.  Одни были отменно хороши, другие так себе и
пригодны  лишь  для  разового  поселения,  третьи  требовали  обстоятельного
ремонта. Дружная пара легко покидала такие ночевки. Дом для них был там, где
ночевали на сытый желудок.  А дальше следовал новый маршрут,  охота,  пища и
новый "гостиничный номер" в скалах.
     Зима прошла удачно,  волчица и  овчар редко голодали и  только один раз
позволили себе  снизойти до  нападения на  человеческое жилье:  это  когда в
горах  свирепствовал буран,  мягкий,  глубокий снег  перекрыл все  дороги  и
тропы,  а дикие звери упрятались в недоступных лесах. Тогда волчица показала
Самуру,  как разрушать крышу овчарни,  и они утащили две овцы, немало удивив
опытного хозяина странным видом  разбоя.  Обычно  волк,  забравшись в  хлев,
берет одну овцу или козу,  но непременно передушит всех остальных, пьянея от
вида крови.  На  этот раз  хозяину повезло,  его хлев посетили явно вежливые
волки:  стадо не  пострадало.  Это уже школа Самура;  однажды он  дал трепку
своей  Монашке,  когда  она,  забывшись  во  время  охоты,  разорвала больше
животных, чем нужно для еды. Воспитание пошло впрок.
     Удача  сопутствовала  им  всю  зиму.  Стая  Прилизанного,  так  жестоко
потрепанная хитрым и  опытном лесником,  хоть и  пересекала их  след не один
раз, но нападать не пыталась. Видно, сил у стаи не хватало, а волчица в свою
очередь дважды удерживала Самура от погони за ненавистными врагами,  так что
битвы за это время не произошло. И это тоже способствовало покою и счастью.
     Когда  пришла весна,  волчицу словно подменили.  Она  не  находила себе
места.
     Инстинкт  зверя  подсказывал  Самуру,  что  сейчас  ему  надо  во  всем
слушаться  своей  подруги  и  ходить  за  ней,  предоставив  полную  свободу
действий.  Она приняла уступку в  правах как должное.  Однажды,  когда Самур
своевольно потянул не туда,  куда хотелось ей,  волчица резко и  зло куснула
его.  Шестипалый не огрызнулся,  отскочил удивленный, но настаивать на своем
желании не решился.
     Сколько немеряных верст они  пробежали за  эту зиму!  След дружной пары
обнаруживался на склонах гор,  подымался к перевалам, много раз углублялся в
заповедник и выходил из него.  Это был излюбленный край Монашки. Места с еще
сохранившимся диким лесом,  с богатым миром животных,  с укромными ущельями,
где не  ступала человеческая нога и  где было темно от пихтарника даже ясным
днем,  -  этот  Кавказ вполне подходил ей  особенно сейчас,  когда оседлость
требовалась для сохранения своего рода.
     Долго и  тщательно выбирала она себе логово.  Кажется,  не  осталось ни
одного распадка и долины,  обеганы десятки ущелий и высот, изучено множество
нор и пещер, а Монашка все никак не могла остановиться. А может быть, просто
еще не подошло время,  чтобы остановиться,  и хоть отяжелела она,  сделалась
раздражительной, резкой и жадной, но все еще искала и искала, выматывая себя
и Самура.
     Что ей  понравилось на  узкой тропе вдоль бывшей узкоколейки -  сказать
трудно.  Они  заявились туда в  разгар весны.  Нестерпимо блестел подтаявший
снег, а на южных припеках стеклянно звенели ручейки. Овчар и волчица обегали
оба склона,  повертелись на выходе из ущелья, где Самур словил зазевавшегося
зайца,  тут же бесцеремонно отнятого у него Монашкой,  и,  наконец,  пошли в
глубь распадка, принюхиваясь к смутно волнующему запаху земли.
     Видно,  у  Монашки не осталось больше времени,  и она решила,  что пора
обрести дом. Немедленно, без всяких проволочек.
     В одном месте ручей,  игриво вильнув, пересекал распадок почти поперек.
Там  остался старый,  сложенный из  бревен мост.  Под него во  время разлива
ручей натаскал уйму здоровенных камней.  Все  они густо поросли шиповником и
ожиной,  над  берегами поднялись черная ольха  и  тополь,  по  мосту уже  не
ходили, так как шпалы провалились, кто-то устроил тут опасную кладку, но она
тоже сгнила,  казалось,  и  не  приходил сюда никогда человек и  не он вовсе
сделал этот мост, а сама природа нафантазировала его.
     Сбоку  разрушенного моста,  над  ручьем,  Монашка  отыскала возвышение,
поросшее старым вереском и дубовой мелочью.  Огромный клен, чудом оставшийся
на  вырубке,  пустил по склону витые,  сильные корни,  из-под которых вода и
ветер вытащили песок. Образовалась ниша. Чем не чудесная нора!
     Они принялись углублять эту нору, скидывая камни и глину в ручей. Через
два  дня  квартира ушла коридорами метра на  три  под  клен,  вход прекрасно
закрывала широколапая ольха,  вокруг было сухо, обзор на три стороны и дичь,
глушь и глушь.


        "3"

     Однажды Самур,  отлучившийся за добычей,  вернулся с убитой косулей. Он
хотел  было  на  правах  кормильца забраться в  логово,  но  Монашка  гневно
зарычала из темноты,  и он испуганно попятился. Что-то случилось, он не знал
что,  но  опыт подсказал ему самое благоразумное решение:  оставить добычу у
порога, а самому отойти в сторонку и на время забыть об уютной норе.
     С  того дня так и  повелось:  Самур охотился,  приносил добычу к самому
порогу и  отходил прочь.  Сперва он не видел Монашки совсем,  потом в черном
зеве  норы  стала появляться ее  острая и  хитрая мордочка,  волчица раскосо
оглядывалась и  затаскивала принесенное поглубже.  Через несколько дней  она
вылезла первый раз,  похудевшая, грязная и замученная, пощурилась на солнце,
нервно зевнула и, не удостоив Самура даже взглядом, вдруг быстро повернулась
к логову, прислушалась и мгновенно исчезла в глубине.
     Самур  крадучись  подполз  к   норе  и  вытянул  морду.   Слабая  возня
послышалась оттуда,  дохнуло смутным запахом,  напоминающим его  собственный
запах.  И еще что-то теплое, нежное, волнующее достигло его носа. Жмурясь от
невероятного счастья,  Шестипалый хотел было пролезть дальше,  но в  темноте
яро  блеснули желто-зеленые рысьи глаза Монашки,  а  рычание ее  было  столь
недвусмысленным, что овчар полез прочь.
     Что  произошло -  не  его  ума  дело.  Только так  можно  было  оценить
сложившуюся ситуацию.
     С  этого дня Самур не  уходил далеко от  дома.  Он не столько охотился,
сколько охранял подступы к  логову,  контролируя и  осматривая окрестность с
какого-нибудь высокого камня.
     Там его однажды и заметил Прилизанный:  бело-черное изваяние на вершине
крутой  скалы,  окруженной лесом.  Самур  стоял,  как  мраморная скульптура,
всматриваясь в неширокую долину,  в конце которой возвышалась горбатая гора.
Враг Самура -  Прилизанный лежал на краю поляны, поднятой над лесом недалеко
от логова,  и  мрачно следил за ненавистным овчаром.  Опять они встретились.
Под деревьями,  в стороне от вожака,  расположилась его свита - пять молодых
волков,  так же,  как и  он,  оставшиеся без подруг и потому особенно злые и
беспощадные. Сбитый, дисциплинированный отряд.
     Прилизанный уже не первый день натыкался на след Самура и вздрагивал от
ненависти.  Он понял,  что беглый овчар не просто заглянул по пути,  а живет
здесь и  что он  один:  все эти дни стая ни  разу не напала на след Монашки.
Кажется,  вновь пришло время для  расплаты за  давние обиды.  Шестеро против
одного. Не так уж плохо. И все-таки вожак медлил: он боялся Самура.
     Просторен и  велик  Кавказ,  но  за  прошедший неполный год  запутанные
дороги,  по которым водил свою стаю степняк Прилизанный, не раз пересекались
с дорогами Самура и Монашки.  И всякий раз, почуяв их запах, вожак свирепел,
шерсть  у  него  на  загривке подымалась,  отчаянное желание расправиться со
странной  собакой,  а  заодно  и  с  волчицей,  изменившей стае,  овладевало
Прилизанным,  он рычал, расшвыривал лапами землю, и горе было тому, кто имел
неосторожность приблизиться к вожаку в эти минуты.
     Снова - в который уже раз! - Прилизанный испытал это устойчивое чувство
при  виде  черно-белой фигуры Шестипалого.  В  изобретательной голове вожака
созрел план мести,  которому суждено было исполниться в  самой драматической
обстановке.
     Прошло немного дней.  Распадок быстро зеленел.  Сперва оделись в летний
наряд  березки,  осины  и  ореховый кустарник в  самом низу  гор,  тогда как
дубовый лес  на  крутых  склонах и  буковые рощи  выше  него  оставались еще
прозрачными.  Вспыхнула желтым  пламенем азалия,  расцвел барбарис,  розовые
бутоны шиповника вдруг открылись за одно утро. Настоящая весна победно пошла
по  горам.  Ее распрекрасное покрывало забиралось все выше и  выше,  светлой
зеленью вспыхнул буковый лес, он сомкнулся и загустел, отбросив тень на свой
нежный и тонкий подрост,  имеющий несчастную привычку развиваться только под
этим родительским крылом.
     На  горы опустилось устойчивое тепло.  И  вот однажды к  вечеру,  когда
тихая  благодать наполняла безветренный,  ясный  воздух,  взору  удивленного
Самура предстало зрелище,  от созерцания которого у него дрогнуло сердце. Он
тихо и благодарно заскулил.
     На  площадку перед  черной норой  выползли четыре волчонка,  только что
открывшие глаза.  Коротенькие ножки еще плохо держали их,  но  решимость,  с
которой  они  ступали,  делала  честь  малышам.  Щенки  повизжали немного от
непривычного и  потому страшного простора,  наполненного зеленым и  голубым,
но,  убедившись,  что родительница с ними,  осмелели и расползлись,  тыкаясь
носами  в  камни,   в  ветки,  в  землю,  пугаясь  и  отфыркиваясь.  Монашка
подталкивала в  середину  тех,  кто  неосторожно подходил к  краю  площадки,
облизывала и  без того гладенькие шкурки и  вся прямо-таки сияла от счастья.
Худенькая мордочка ее излучала восторг и любовь. Она склоняла голову на один
бок,  на  другой,  словно  отыскивала самый  лучший вид,  откуда должны были
открыться ей еще неизвестные особенности милых детей.
     Когда Самур с  предельной осторожностью приблизился,  она зарычала,  но
без злобы,  а просто напоминая ему, чтобы не очень увлекался и - боже упаси!
- не  сделал малюткам больно.  Самур так и  не  дотянулся до щенков,  он лег
рядом со  счастливой матерью и  положил свою большую голову на  ее вытянутые
лапы.  Один из  малышей,  серый,  как полевая мышка,  приковылял к  Самуру и
довольно смело  исследовал лапы,  бок  и  даже  хвост  странно большого,  но
смирного существа,  который приходился ему  отцом.  Убедившись,  что  это не
мать,  но и не чужой,  волчонок стал карабкаться к морде Самура,  беспомощно
скользя по  лапам овчара.  Волчица не  сводила с  него внимательных глаз.  А
Шестипалый,  разомлев от счастья,  закрыл глаза и медленно повалился на бок,
чтобы  дать  возможность  малышу  без  затраты  усилий  добраться  до   цели
путешествия.  Волчонок торкнулся в густой мех, переступил крошечными лапками
по  ушам  и  носу  овчара и,  не  получив искомого,  равнодушно покинул его.
Безмолочное существо...
     Самур  вздохнул.  Нежность,  переполнявшая его,  требовала  выхода.  Он
повернулся к  Монашке  и  лизнул  ее  в  ухо.  Волчица отстранилась,  но  не
настолько,  чтобы он обиделся,  а  когда Самур попробовал лизнуть волчонка и
опрокинул  его,   она  рассердилась  и,   посчитав,  что  первое  знакомство
затянулось,   загнала  волчат  в   логово,   куда  Самуру  по-прежнему  вход
категорически запрещался.
     Он умчался на охоту.  Он носил к норе зайцев,  грызунов, косуль, глупых
тетеревов и  однажды приволок самую осторожную из  кавказских птиц -  улара,
черно-серую горную индейку,  которую словил лишь потому,  что  она  перебила
себе  крыло.  Пища исчезала незамедлительно,  хотя пользовалась ею  пока что
одна Монашка.
     Вскоре и  она стала выходить на  охоту.  Щенки подросли настолько,  что
понимали приказы матери:  у них хватало терпения сидеть в темной норе до тех
пор, пока снаружи не послышится ее разрешающее "фух-фух!".
     А  как  они  играли на  площадке,  когда наступал час  вечерней зари  и
волчица, а иногда и громадный овчар ложились поодаль верными охранителями их
счастливого детства!  Сперва они учились держаться на ногах и потому просто,
хотя  и  отчаянно,  толкались друг  с  другом.  Потом  пришла пора  играть в
неприятелей,  чтобы отрепетировать приемы борьбы и хватку пастью. Уже не раз
огорченно взвизгивал от укуса один или другой неудачливый борец. Уже пыхтели
они, залезая повыше на кленовые корни, чтобы броситься оттуда в гущу свалки.
Доставалось и  отцу и  матери,  когда кто-нибудь из  них становился объектом
атаки.  Нужно было видеть,  с каким бесконечным терпением отворачивал голову
Самур,  когда волчата кидались на  него!  Он  подставлял им  шерстистую шею,
загривок,  но  волчата лезли дальше,  они  пытались куснуть за  губы и  нос;
случалось,  они достигали цели, делали ему больно, но ни разу он не стряхнул
с себя малышей и не отпихнул своей огромной лапой. Долготерпению его не было
предела.
     Монашка казалась менее терпеливой:  она позволяла себе на правах матери
иной раз проучить волчонка и  отшвыривала шустрых носом,  придавливала лапой
или клацала зубами над самым ухом крохи, чтобы напугать. Но если малыш падал
или  ему  доставалось от  сверстников,  она  первой  жалела  пострадавшего и
оказывала  помощь:   зажав  хрупкое  тельце  в  передних  лапах,  вылизывала
ушибленное место,  не  обращая никакого внимания на  писк  и  вопли  малыша,
который так же не хотел умываться и лечиться, как и его куда более смышленые
двуногие сверстники.
     Волчата подрастали. Окраска их шерсти стала меняться.
     На серой шубке одного отчетливо проступила чернота,  она расползлась по
голове,  спине,  затронула хвост.  Два оставались серыми,  но  животы у  них
заметно белели,  ноги тоже.  А  вот  четвертый -  тупоносый увалень -  начал
белеть с груди,  а по бокам у него возникли темно-серые и белые пятна, тогда
как спина потемнела и голова стала черной, как и пасть и губы. Если бы Самур
и Монашка умели считать, они бы удивились, обнаружив на передних лапах этого
щенка,  заметно переросшего братьев и  сестру,  по шести крепеньких пальцев.
Словом,  он  делался необычайно похожим на отца,  и  даже хвост его не падал
косо вниз,  как у каждого уважающего себя волка,  а кокетливо задирался чуть
влево и, кажется, был слишком уж пушистым для его возраста.
     Самур  сразу  отличил  удалого  сына  от  остальных.   Да  и  он,  этот
бело-черный волчонок,  стоило овчару появиться в поле зрения, кидался к нему
первым и  начинал бесконечную возню с рычанием,  атакой на горло и толканием
грудью,  все  время  приглашая  отца  померяться  силой.  Самур  терпел,  он
переваливался с боку на бок,  прятал голову,  поджимал хвост,  а его любимец
только  входил  в  азарт.  Кончалась возня  обычно  строгим  окриком матери,
которую волчонок боялся и слушался.
     О счастье семьи, обязательной для продолжения рода!..


        "4"

     Прилизанный  и  волки  около  него  вели  себя  очень  осторожно  и  не
вторгались в  пределы,  где  Самур  охотился сперва один,  а  потом вместе с
Монашкой.  Во всяком случае, Шестипалый ни разу не пересек их следов и жил в
полном неведении относительно опасности, когда она уже нависла над ним и его
семейством.   Он   был   настолько   счастлив,   что   пренебрег  всегдашней
осторожностью.
     Монашку не устраивала охота поблизости,  и  однажды она повела за собой
Самура высоко в  горы,  куда уходила туристская тропа,  соединяющая верховой
поселок на северном склоне гор с Кабук-аулом на южном.
     Вот тут она впервые и почуяла Прилизанного.
     Волчица остановилась над следами стаи как вкопанная.  А секундой позже,
забыв о прежних намерениях, уже мчалась назад, холодея от мысли, что волчата
одни, беззащитны и что каждую минуту к логову может прийти опасность.
     Волки  никогда  не  обижают  чужой  молодняк,  чего  нельзя  сказать  о
медведях-шатунах,  медведях-одиночках,  которые могут  при  случае разорвать
чужого или даже своего медвежонка,  стоит только родительнице зазеваться. Но
в  данном случае,  когда  снова  объявился Прилизанный,  можно было  ожидать
самого скверного,  и потому волчица, забыв об охоте, прямехонько помчалась к
логову.
     Там было все спокойно. Ткнувшись в каждое свое чадо носом и убедившись,
что все на месте,  волчица легла перед входом и  дала понять Самуру,  что он
может -  и должен! - отправляться на промысел в одиночку, а у нее душа не на
месте, раз поблизости объявился мстительный степной вожак.
     Шестипалый вернулся туда,  где  им  встретился след стаи,  обнюхал его,
взъерошил  шерсть  и  предупредительно порычал,  но  забота  о  прокормлении
семейства на этот раз занимала его так сильно,  что он не мог позволить себе
выслеживание стаи, и ушел наверх охотиться за сернами.
     Перебегая просторную луговину,  Самур  попал  в  поле  зрения человека,
разглядывающего окрестности в  бинокль.  Это  был Котенко.  Он  тихо ахнул и
толкнул локтем Молчанова:
     - Смотри, кто бежит...
     Егор  Иванович припал к  биноклю.  Рука  его  дрогнула,  он  радостно и
удивленно сказал:
     - Самур?!
     - Когда подбежит ближе, окликни его.
     Самур бежал метрах в двухстах пятидесяти,  черная спина собаки мелькала
в  траве,  цветы ромашки на  длинных стеблях обиженно качались по  сторонам,
словно укоряли животное за столь бесцеремонное обращение. "Какой он гладкий,
большой и сильный, - подумал Егор Иванович, разглядывая в бинокль одичавшего
Шестипалого.  -  Видно,  свободная жизнь на пользу..."  И  тут он вспомнил о
волчице.  Весна.  У  них  должны быть  волчата.  Этот  целеустремленный бег,
озабоченная морда овчара не говорят ли о том,  что Самур -  отец семейства -
спешит за едой для своей подруги?
     - Не будем тревожить собаку,  - сказал он. - Подождем здесь. Если Самур
обзавелся потомством, он вернется с добычей, и мы узнаем, где их дом.
     Светило  солнце,  ветерок  волнами  пробегал  по  высокогорью,  шевелил
расцвеченный луг; по голубому небу важно плыли пышные и толстые облака, было
очень  просторно,  весело  и  радостно  кругом;  жужжали  шмели,  стрекотали
кузнечики,  в  ближнем лесу  тараторили неугомонные сороки.  Жизнь.  Чистая,
светлая и спокойная.
     Зоолог  и  лесник  лежали  на  теплых  камнях,  невидимые  для  чуткого
населения джунглей,  и  ждали,  когда  вернется Самур.  Наискосок через  луг
пробежали взрослые олени,  их прекрасные головы с  умными глазами были полны
настороженного покоя,  движения грациозны и неспешны. Никто их не беспокоил,
корма