спокоящие
звуки, еще одно стадо ланок с молодняком, похожее на первое.
     Саша начал подсчитывать оленей,  опасаясь,  как бы  они не  ушли.  Семь
больших и  значительно более опрятных,  даже  ладных самцов находилось ближе
всего.  Серо-бурая шерсть их выглядела тоже не очень чистой, но тела рогачей
казались округленней,  более сытыми;  голову они держали высоко и гордо,  по
горлу  и  груди  у  них  свисала зимняя  бахрома,  а  переступали самцы  так
грациозно и  важно,  словно все  время ощущали на  себе  чей-то  оценивающий
взгляд и не хотели ударить в грязь лицом. Они и паслись с таким видом, будто
делали одолжение лесу и старой траве.
     Вместе со взрослыми красавцами ходили одиннадцать более молодых самцов.
     Стало  смеркаться.  Самцы вроде бы  подумывали заночевать тут  же,  где
паслись,  потому что  долго кружили среди вереска,  топтались на  месте,  но
вдруг прислушались и не торопясь, с достоинством ушли.
     А  на  их  место  осторожно начало подниматься второе стадо из  ланок и
молоди,  которые до этого шли ниже,  почти у самого ручья.  Видно,  тут было
больше травы и съедобного мха, чем внизу.
     От  передних оленух до  Саши оставалось едва ли больше шестисот метров,
когда произошло событие,  совсем уж  не ожидаемое и  на первый взгляд просто
необъяснимое.
     Спокойно лежавший Архыз вильнул пушистым хвостом,  резво поднялся, и не
успел Саша открыть рта,  как выпрыгнул из потайки на открытое место.  В  его
порыве  не  ощущалось  ничего  агрессивного,  напротив,  морда  и  выражение
темно-карих глаз источали непритворное изумление и дружелюбие.
     Но олени...
     Что  для  их  зоркого глаза,  а  тем  более  чуткого,  трепещущего носа
какие-то там шестьсот метров! Как вздрогнули они, как напружинились их ноги!
Четверть секунды, одно мгновение - и все стадо, сделав решительное "налево -
кругом!",  уже мчалось прочь от  богатой травяной поляны,  где надумано было
пастись. Еще бы: в поле зрения волк!
     - Архыз! - крикнул Саша с угрожающим оттенком в голосе.
     Тот  лишь ушами повел и  чуть-чуть махнул хвостом,  словно сказал:  "Не
надо,  хозяин,  все будет в порядке". А сам игриво скакнул вперед, волоча за
собой  поводок.   Скакнул,   поднял  морду,  внюхиваясь,  и  издал  какую-то
визгливо-радостную ноту, прозвучавшую в тихо стынувшем вечернем воздухе, как
дружеское "эй!..".
     Белые салфеточки на  оленьих задах мелькнули в  последний раз за черным
ольховником и скрылись.
     - Назад, Архыз! - прикрикнул Саша, подымаясь и не на шутку сердясь и на
себя за то, что взял собаку, и на него, такого самовольного.
     Архыз  стоял  на  камне  и,  не  обращая внимания на  окрик,  продолжал
вглядываться в черную поросль, куда скрылись олени.
     Что он увидел там?
     Саша поднял бинокль.  Кусты приблизились. Он довольно отчетливо заметил
подозрительно качавшиеся ветки,  а меж ними,  к удивлению своему,  -  оленью
мордочку,  с  необыкновенным  вниманием  разглядывающую  из  своего  укрытия
собаку, которая стояла высоко на горе, прекрасно видимая на фоне заснеженной
вершинки.
     Влажные,  полные живого блеска глазищи, не мигая, рассматривали Архыза,
как  показалось  Саше,   без  всякого  страха,   с   каким-то   мальчишеским
любопытством,  а  нос  подрагивал,  улавливая только одному олененку ведомые
запахи, в которых он, кажется, не находил ничего страшного.
     Совершенно ясно,  что  олененок в  кустах остался один,  стадо  бежало,
потому что сколько Саша ни водил биноклем по сторонам, там не шелохнулась ни
одна веточка.  Какой-то ненормальный олененок,  если он мог пересилить страх
перед хищником.
     В  это  время Архыз пробежал вперед еще  метров двадцать,  еще  коротко
взвизгнул и вдруг прилег на живот,  вытянул шею и повилял туда-сюда хвостом;
поза  его  означала  смирение  и  миролюбие.  Больше  того  -  приглашение к
короткому знакомству.
     Саша едва успел прильнуть к биноклю,  как кусты раздвинулись, годовичок
с пухлым розаном на лбу и коротенькими,  пожалуй вершковыми, пенечками рогов
грациозно вышел из  кустов на  освещенное место и,  не  сводя больших глаз с
замершего Архыза, прошелся туда-сюда на своих тоненьких и высоких ножках.
     "Привет, вот и я!" - говорил он своей позой и озорным взглядом.
     На  какое-то  мгновение олененок  оказался перед  белой  поляной;  снег
высветил его всего,  и Саша чуть не выронил от удивления бинокль:  он увидел
на левом ушке животного четко просвечивающий треугольный вырез.
     - Хо-бик! - закричал Саша, вскакивая.
     Олененок, испуганный криком, исчез.


        "3"

     Когда в  прошлом году Саша Молчанов повел олененка в  долину реки Шика,
чтобы отпустить его  на  волю,  как раз начались чудесные дни благословенной
поздней осени.
     Леса  стояли  усталые,  уже  заметно пожелтевшие;  листва  на  деревьях
огрубела и даже под ветром только скупо шелестела, а в безветренные, ядреные
и прохладные ночи застывала, словно неживая.
     Осень принесла животным обильную пищу.
     Саша  прекрасно  помнил,   как  повел  себя  Хобик,  едва  почувствовав
непривычную свободу:  отбежал немного и,  не  увидев нигде никакого запрета,
вдруг растерянно начал топтаться на  месте,  уставившись удивленными глазами
на Сашу.  "Что это значит?" -  спрашивал его наивный взгляд. Саша спрятался.
Олененок совсем испугался.  Его  волновал слабый шум листвы,  полумрак леса,
вся необычность обстановки, а одиночество казалось просто невыносимым.
     Хобик побегал немного, нашел Сашу и успокоился. Но в руки уже не дался.
Семенил    вокруг,    играл,    соблюдая    дистанцию.    Состояние   полной
самостоятельности привлекало олененка, и он не хотел от него отказываться.
     Они поиграли в  прятки с полчаса и потерялись всерьез.  Саша посидел на
упавшем стволе минут сорок,  все ждал, не появится ли малыш, не раздастся ли
его жалобное блеяние, но так и не дождался.
     Молчанов вышел к реке и вернулся домой.
     Надо отдать должное этому маленькому дикарю.  Оставшись один,  он сразу
проникся чувством крайней осторожности,  переходящим,  наверное,  из  рода в
род, из поколения в поколение. Повел себя в лесу так, чтобы все видеть и все
узнать,  оставаясь в  то же время невидимым.  Шел,  выбирая теневую сторону,
чтобы солнце не высветило его шкурку.  Подолгу стоял где-нибудь в  густейшем
черничнике,  прислушиваясь и высматривая. Только удостоверившись, что вокруг
безопасно,  он  начинал срезать сочную  траву  острыми зубками,  нагибаясь и
смешно расставляя длинные передние ноги.
     Хобику очень понравился зеленый пырей;  он напал на прекрасную луговину
и  наелся,  что называется,  до отвала.  Трава была сладкая,  и  ему страшно
захотелось соленого. Но тут не было Елены Кузьминичны, которая баловала его,
вынося хлеб,  круто посыпанный солью.  И вообще откуда в лесу соль?  Древний
инстинкт заставил олененка двигаться вверх по лесистой горе, и вскоре он был
награжден за поиск:  ледяной ручеек в одном месте появлялся из-под земли,  и
когда Хобик потянулся к воде,  то ощутил и оценил ее необычайный вкус.  Пить
он  не  хотел,   но  соль  почувствовал  и,   взмутив  болотце  копытами,  с
удовольствием стал цедить сквозь зубы сильно минерализованную воду. Прелесть
как вкусно!
     Чужой запах коснулся его влажного носа и заставил насторожиться.  Запах
не  казался враждебным,  но  все-таки  Хобик  шмыгнул в  кусты и  залег там,
прижавшись к  самой  земле.  Вовремя.  С  другой  стороны к  болотцу подошел
громадный, как ему показалось, олень с ветвистыми рогами и тоже, взбаламутив
воду, стал пить, отдыхая и отдуваясь. Потом постоял над лужей задумавшись. С
нижней губы у него капала вода, а глаза были какие-то странные, беспокойные,
немного сумасшедшие. На ветке правого рога болтался клочок мха, шея в грязи,
дышал он неровно и шумно.  Но все это не помешало великану тотчас же унюхать
малыша;  он как-то презрительно фыркнул и  через две секунды стал глыбой над
прижавшимся Хобиком. Олененок лежал ни жив ни мертв.
     Рогач обнюхал малыша, снова фыркнул, обдав его брызгами, и, не удостоив
больше взглядом,  удалился с  царственностью вельможи,  которому до  тошноты
надоела вся эта мелкота жизни.
     Когда  шум  раздвигаемых  кустов  утих,   Хобик  вскочил  и  понесся  в
противоположную сторону.
     Ночь провел плохо.  Правда,  местечко для  ночлега попалось приличное -
густой шиповник и наклонный камень,  под которым скопилась горка тепловатого
песка.
     Утром  Хобик  наскоро  пощипал  травы,  впервые  похрустел  чинариками,
которые ему решительно понравились и вызвали бурный прилив аппетита, и опять
зашагал выше,  видно считая,  что  именно там  находится земля обетованная и
безопасная.  Голод не грозил ему.  Но одиночество!.. Он всем существом своим
понимал,  как уязвим, беспомощен в теперешнем положении, искал общества себе
подобных.  Не  таких,  как  вчерашний  надменный самец,  не  удостоивший его
вниманием,  а  других...  Кто эти другие,  он и сам еще не знал,  потому что
память о матери у него начисто выветрилась.
     Вскоре лес поредел,  а  потом кончился.  Хобик удивился.  Так сделалось
просторно вокруг, так далеко видно!
     Пробравшись сквозь  березовый частокол на  опушке  леса,  он  попал  на
старый снежник и немножко потоптался на нем,  испытывая мальчишеский интерес
к  этой новинке.  Он  даже попробовал пожевать снег,  но закрутил мордочкой.
Неприятно и сладко, как болотная трава.
     После  полудня Хобик  забрался в  скальный район  и  растерялся.  Везде
подымались твердые голые камни,  крутизна пугала. Куда идти дальше? Отсюда и
до неба уже недалеко.  Вдруг он увидел три насторожившихся головки.  Все они
смотрели на него из-за камня, выставив уши. Между ушами у этих живых существ
торчали тонкие,  загнутые назад рожки. Существа были немного меньше Хобика и
в общем-то похожие,  если бы не странные рога.  Он их не испугался. Но когда
подошел и потянулся,  чтобы обнюхать, самый крупный из незнакомцев взвился и
так коварно и так больно ударил его по спине обоими копытцами,  что олененок
кубарем покатился вниз и, не оглядываясь, что было силы запрыгал прочь.
     Серны белесыми невинными глазами смотрели со скалы,  как удирает чудной
пришелец. Пора бы оленям знать, где своя и где чужая территория!
     День второй получался,  в  общем,  неважный.  У  Хобика от  усталости и
побоев  отвисла  нижняя  губа,  мордочка  сделалась обиженной.  Он  вспомнил
беззаботную жизнь во дворе лесника,  игры с Лобиком и Архызом. Разве дали бы
они в обиду?..
     Пробираясь лугами,  Хобик вдруг увидел людей, и у него тотчас мелькнула
догадка,  что хозяин находится среди них.  Обрадовавшись,  он  высокой рысью
побежал было к человеческой цепочке, задирая мордочку, чтобы лучше видеть из
высокой травы,  но вдруг замедлил шаг и остановился. Чужие запахи. Сделалось
боязно.
     Пока он топтался,  близко над ним послышался подозрительный шорох; тень
птицы  метнулась по  освещенному лугу;  Хобик бессознательно сделал скачок в
сторону,   и   мимо  него  в  полуметре  воздух  прорезали  острейшие  когти
ягнятника-бородача.   Промахнувшись,   орел  взмыл  вверх  и  бесшумно  стал
вычерчивать новую кривую, чтобы повторить атаку.
     Но  теперь Хобик уже  не  стоял,  а  мчался со  всех ног  к  березняку.
Опасность!  Орел уже распрямил свои двухметровые крылья,  потом чуть отогнул
их назад и, как реактивный истребитель, ринулся вниз.
     До  березок оставалось метров триста.  Не  успеть!  До  цепочки людей -
меньше ста.  Не раздумывая,  олененок повернул левей и бросился к людям. Они
уже приметили орла и  олененка,  закричали,  замахали палками и  широченными
шляпами, орлу оставалось десять, пять, два метра, чтобы достать Хобика, и он
бы  достал,  но  после этого ему  пришлось бы  пролететь низко над  головами
туристов, а этого сделать он не мог. Хищник, чуть опустив хвост, взмыл вверх
и в сторону,  а туристы опять заорали,  празднуя победу,  и уже думали,  что
сейчас олененок подбежит и  как-нибудь по-своему поблагодарит их,  даст себя
погладить,  что ли,  или пойдет с  ними до приюта и останется там в качестве
приятной экзотической игрушки.
     Не тут-то было.
     Хобик  прошмыгнул мимо  с  прижатыми ушами  и  вытянутой шеей;  молнией
рассек  траву,  даже  не  коснувшись копытцами странно гладкой тропы,  и  за
считанные секунды преодолел пространство до  березок.  Тут  он  почувствовал
себя в безопасности.
     На земле - недруги. В небе - враги. Не много ли на первый случай?..
     Он забрался в чащобу и отдышался. Урок усвоен: открытые пространства не
для него.
     В  продолжение последующих пяти-шести дней  Хобик вел  тихую жизнь,  не
выходя из  леса.  Всего  тут  хватало,  он  был  сыт,  но  тоска одиночества
нарастала, и временами Хобик не знал, куда деваться от этой тоски. Вероятно,
потому он стал выглядеть жалким, заброшенным, даже худел, хотя, казалось бы,
отчего худеть, если пищи в лесу вдоволь.
     В конце недели на него опять покушались.  Это сделал мрачный и свирепый
одиночка, житель леса - дикий кот. Он, должно быть, долго выслеживал Хобика,
пробираясь за ним где по земле,  а  чаще по веткам,  и  все выжидал момента,
чтобы наверняка упасть сверху, вцепиться в шею и уже не выпускать.
     Кот  дождался своего  часа.  Он  прыгнул на  Хобика с  высоты трех  или
четырех  метров.   Правда,  тонкая  ветка  граба,  оказавшаяся  между  ними,
предательски  зашелестела;  олененок  непроизвольно дернулся,  и  дикий  кот
очутился не на холке малыша,  а  на крупе его,  ближе к хвосту.  Обезумевший
Хобик рванулся вперед.
     Вытянувшись,  помчался олененок сквозь чащобу;  внезапно увидел впереди
толстую валежину,  которую можно было если не перепрыгнуть,  то обойти, а на
худой конец и прошмыгнуть под ней.
     Было   ли   это   сознательным  поступком   или   счастливым  стечением
обстоятельств, но Хобик избрал как раз последний путь.
     Не снижая бешеного бега,  он чуть пригнул голову и на огромной скорости
юркнул под  буковую валежину,  да  так,  что  всей спиной своей почувствовал
жесткую старую кору упавшего дерева.  Неудачливого охотника валежина как  бы
счистила со  спины  олененка.  Кот  стукнулся о  дерево не  мягким боком,  а
твердым лбом,  все  у  него  пошло кругом,  и  он,  чиркнув в  последний раз
кровавыми когтями  по  крупу  жертвы,  свалился наземь,  противно и  жалобно
замяукав.
     А  Хобик...  Он  не  останавливался  добрых  три  километра,  перевалил
какую-то долину,  взвился по склону и,  с ходу влетев на травянистую поляну,
оказался... в стаде оленей.
     Спина у  него  кровоточила;  олени живо  учуяли этот  запах опасности и
шарахнулись в  стороны,  но  тут  же  остановились в  кустах и  боязливо,  с
любопытством оглянулись на возмутителя спокойствия.
     Запах стада беспокоил пришельца,  но  не настолько,  чтобы бежать.  Тем
более в его положении.  Спину жгло как огнем.  Хобик оказался во власти этой
боли,  забыв обо всем другом.  Он  выгибал шею,  кружился,  падал,  стараясь
достать до раны языком и сделать то самое, что испокон веков присуще зверям:
как можно скорее зализать больное место.  Увы, это было невозможно. Царапины
кровоточили, жгли; солнце подсушивало раны, и они болели все сильней.
     Круг  оленей сжимался.  К  Хобику подходили со  всех  сторон.  Ланки  -
вытянув шею и трепетно подрагивая ноздрями.  Сверстники -  смелей,  глаза их
горели от любопытства. Вот круг сомкнулся, со всех сторон протянулись добрые
ушастые  мордочки,  началось  детальное  исследование сородича.  Кто-то  уже
торкнулся носом в плечо,  кто-то толкнул, вызывая на игру, но одна из оленух
фыркнула, и все подались назад.
     У  Хобика  от  усталости  и  боли  подкашивались  ноги.   Бесцеремонное
рассматривание беспокоило его,  и  он  не  нашел ничего лучшего,  как только
лечь, отдавшись судьбе: будь что будет.
     У  каждой оленухи в стаде имелся свой ланчук.  И вся материнская ласка,
вся  забота,  как  в  фокусе,  сходились  на  собственном  подростке.  Чужой
олененок,  в  каком бы  трудном положении он  ни  находился,  не мог отвлечь
мамашу от своего ребенка,  и,  может быть,  поэтому все оленухи ограничились
только сочувственным приемом.  Никто не  тронул Хобика,  не  прогнал.  Более
того,  сверстники наверняка приняли бы  его в  свою компанию.  Но  он не мог
сейчас  отвечать  на  заигрывания.   Раны  болели,   нос  у  него  высох,  а
самочувствие сделалось такое,  каким бывает оно у  всякого больного ребенка:
только-только не хныкал и не куксился.
     Хобик лежал, поджав ноги, и все время обреченно закрывал усталые глаза.
Стадо понемногу разбредалось, утратив интерес к больному. Отлежится...
     Через несколько минут около него  осталась только одна  довольно старая
оленуха.  Она обошла его раз, другой; уши ее размягченно повалились в разные
стороны, глаза выражали не любопытство, а сострадание к сироте.
     Оленуха тронула его носом,  он приоткрыл и  снова смежил глаза,  словно
просил оставить его в покое. Осторожно исследовав поцарапанную спину, доброе
животное вдруг едва коснулось раны языком, потом лизнуло еще раз, морщась от
противного запаха дикого кота.  Хобик вскочил.  Видимо,  стало больно.  Даже
отошел на  несколько шагов.  Оленуха последовала за ним и  опять лизнула уже
настойчивее.  Он увернулся,  но докторша вошла в роль,  прижала его к стволу
березы и  принялась за  свое  дело с  энергией и  знанием.  Больной перестал
увиливать:  видно,  понял своим маленьким умишком,  что  для  его же  пользы
стараются,  стоял смирно,  а  затем,  осмелев,  в свою очередь ткнулся сухим
носом в ноги добровольной няньке и даже потерся мордочкой о шерсть, стараясь
снять натекшую в слезную ямку кашицу, от которой чесался нос.
     Вскоре спина его была гладко зализана,  шерстка закрыла царапины,  боль
поутихла.  Настроение улучшилось.  Когда оленуха отошла,  Хобик потянулся за
ней.  Она стала щипать траву, и он пристроился рядом, так, чтобы пастись нос
к носу.  Насытившись, оленуха легла в тени. И он прилег возле нее. Сделалось
хорошо,  покойно,  не страшно.  Хобик сразу уснул,  голова его упала, нижняя
губа отвалилась,  и  он  стал выглядеть,  как все дети его возраста:  милым,
беспомощным, разомлевшим.
     Оленуха смотрела из-под  слегка опущенных век.  Взгляд ее,  спокойный и
теплый, ласкал найденыша.
     Она глубоко вздохнула.  Может быть, вспомнила своего родимого, которого
не сумела уберечь в эту долгую и тяжелую зиму...
     Ее олененок как две капли воды походил на этого.
     Только не было у него треугольного выреза на левом ушке.


        "4"

     - Хо-бик! Хо-бик! - чуть не с мольбой кричал Саша. Он вышел из укрытия,
пробежал немного вниз, навстречу олененку, но того и след простыл.
     Звук человеческого голоса свалился в долину,  где паслось первое стадо,
отскочил от скал,  повторился несколько раз,  и этого было достаточно, чтобы
все дикие звери,  чьих ушей достигло эхо,  с непостижимой быстротой покинули
места, вдруг ставшие опасными.
     Долины словно вымерли. Сумерки сгустились, стало тихо-тихо.
     Саша вернулся в  укрытие,  поправил сбитое полотнище и  принялся ладить
костер.  Нащепал косырем лучины,  отобрал десяток сухих  веток,  порубил их,
поставил над лучиной шатром и,  отыскав берестяной обрывок,  поджег. Береста
взялась;  он сунул растопку под дрова, и вскоре бесшумный огонь начал весело
лизать каменную стену.
     Ночь  пала на  горы,  в  темноте исчезли долины,  леса,  скалы;  костер
вырывал из  черной тьмы  только кружок в  три  метра шириной,  а  когда Саша
отводил глаза от пламени и смотрел в черноту,  то видел непроницаемую стену,
за которой спрятался таинственный, широкий мир.
     Запахло разваренной гречкой.  Запах щекотал ноздри.  Саша  достал банку
говядины,   косырем  срубил  жесть  и  вывалил  мясо  в  котелок.  Там  сыто
забулькало, и он потянулся к рюкзаку, чтобы отыскать ложку.
     Но где же Архыз?
     Он находился доволь