По прихоти судьбы он обнаружил еще один
неизвестный ход.
     Особого значения своей находке он не придал и,  как мы знаем,  спокойно
уснул в балагане.


        "3"

     Можно понять браконьера Козинского,  его  страшную,  прямо-таки бешеную
ярость:  по вине шалого медведя он остался в горах без необходимых вещей,  а
главное, без продуктов.
     Беглец вернулся в  свое логово,  сел  на  спальный мешок и  нахохлился.
Возвращаться в лес около станицы сейчас незачем, к нему никто не выйдет.
     Единственная надежда  на  винтовку.  Ружье  прокормит.  Но  прежде  чем
стрелять, придется отыскать соль.
     Подумав, Козинский решил подняться выше и поискать соль в субальпийской
зоне.  Он  знавал два-три  солонца -  места для  сбрасывания грудок каменной
соли. Может, остался кусок-другой с осени.
     Не  без грусти оглядел он свою берлогу.  Такое уютное место!  Поворошил
прутиком золу в  костре,  заглянул в  пустой котелок,  потом на  часы.  Есть
хочется, а под рукой даже корки хлебной нет. И ночь наступает.
     Уснул он на голодный желудок;  спал крайне беспокойно, чуть свет встал,
злой и  осунувшийся,  поскорее забросил за  спину ружье,  свернул постельный
мешок и пошел сквозь мокрый, притихший лес вверх по долине.
     С  каждым  шагом  подъем  делался круче.  Козинский задыхался,  но  лез
напрямую.   Он  нервничал  и  срывал  зло  на  ветках,  которые  то  и  дело
загораживали дорогу:  с сердцем ломал их,  бросал и тихо, но грозно ругался.
Скоро  он  выдохся  окончательно,   но  тут  сквозь  белоствольный  березняк
проглянула поляна, и он понял, что достиг верхней границы леса.
     На опушке внимательно осмотрелся и вспомнил,  как называется это плато:
Каменное море. Приходилось когда-то бывать.
     Идти решил от  одной заросли к  другой,  чтобы не оставаться подолгу на
открытом месте.  У лесников заповедника есть такая привычка: сядут в кустах,
где повыше,  и  часами высматривают в бинокль.  Козинскому только не хватает
попасться на глаза лесной страже!
     Когда впереди сквозь дождливую мглу на  несколько минут выглянул темный
массив Эштена,  Козинский свернул левей к  тому месту,  где когда-то  лежала
соль. Через короткое время он скрылся в кустах, выглянул в сторону солонца и
замер.  Там  топталась семейка оленей.  Они  спокойно лизали соль.  Вот  это
встреча! Словно награда за утраченное.
     Олени не проявляли беспокойства,  а значит,  нечего беспокоиться и ему.
Звери почуют человека прежде,  чем он.  Видно,  вблизи никого нет.  Ну, если
так...
     Козинский осторожно снял  затвор  с  предохранителя,  просунул ствол  в
развилку березы и  стал  выбирать,  кого  ему  стрелять.  Он  решил  свалить
вилорогого,  который выделялся среди других осанкой и ростом. Около него все
время  прохаживалась старая,  судя  по  впалым  бокам  и  отвисшему  животу,
оленуха.
     Перед  ним  стояло стадо Хобика.  И  опять преступник наметил в  жертву
именно его.
     Козинский чувствовал себя не очень уверенно.  Руки у  него дрожали.  Не
удивительно.  Столько пройти в  гору,  да еще голодным.  Он перевел дыхание,
поймал в  прорезь правую лопатку Хобика с  опущенной к земле головой и нажал
на спуск.
     Грохнул выстрел,  не очень громко,  потому что туман и  влага в воздухе
вязко держали звуки.  Хобик в  момент выстрела как  раз переступил и  поднял
голову.  Его прыжок на  месте показался Козинскому просто гигантским.  Оленя
словно  подбросило.   В   следующее  мгновение  он   должен  был  грохнуться
бездыханным.  Но почему-то не упал, а снова, правда не таким резвым прыжком,
отскочил в сторону,  и тут Козинский увидел,  как беспомощно дергает ножками
маленький ланчук,  которого заслоняла главная цель. Он понял, что пуля нашла
все-таки жертву.
     Стадо бросилось врассыпную и через пять секунд исчезло.  Козинский,  не
очень довольный собой,  постоял в кустах,  еще раз осмотрелся и только тогда
вышел.
     У  ланчука  уже  стекленели глаза.  Кровь  покрывала  камни.  Браконьер
приподнял олененка за задние ножки и поволок. Потом бросил, вернулся, выбрал
килограммовый кусок зализанной каменной соли и, опять забрав олененка, пошел
вниз,  где лес погуще.  Там освежевал тушку,  брезгливо подумав,  что мясо у
молочного  не  больно  хорошее.   Но  в  теперешнем  положении  выбирать  не
приходилось. Вскоре над кустами поднялся дымок и запахло вареным.
     А Хобик? Что с ним?
     Пуля не миновала и его.
     Когда он  переступил с  ноги на  ногу,  раздался выстрел;  ему  обожгло
переднюю ляжку чуть выше колена,  но,  к  счастью,  затронуло только мякоть.
Пуля  прошла  навылет,  и  бедняга-сеголеток,  топтавшийся  сзади,  стал  ее
жертвой.
     Ох,  какую боль,  а главное -  страх пережил Хобик!  Он вгорячах словно
ветер помчался прочь от солонца. Оленуха большими прыжками едва поспевала за
ним.  Кровь сочилась и капала из раны,  ее запах холодил сердце оленухи, она
не  отставала ни  на шаг от своего приемыша.  Очень скоро Хобик почувствовал
слабость,  остановился и тут же лег, недоуменно посматривая на ногу, которую
жгло огнем. Оленуха потянулась к нему и осторожно лизнула рану. Хобик закрыл
глаза.
     В  той  стороне,  откуда пришлось бежать,  вновь раздался треск ветвей,
Хобик пошевелился,  чтобы встать.  Но  оленуха лишь уши выставила.  Нет,  не
враг.  Из кустов вырвалась ланка, чей олененок остался там. Бока ее в темной
испарине глубоко и часто подымались,  ноги дрожали,  в глазах застыли ужас и
страдание.  Пересиливая страх,  она отстала от  остальных;  видела человека,
бегала от куста к  кусту,  все еще надеясь на чудо.  Но когда убийца поволок
жертву и  она увидела,  что именно у  него в руках,  то поняла случившееся и
умчалась за стадом.  А Хобик уже догадался, кто виновен во всем - в его боли
и потере маленького: человек с ружьем.
     Впервые  в  доверчивое сердце  оленя  заползал  страх  перед  человеком
вообще.  Перед любым человеком.  Вмиг  оказались разрушенными все  дружеские
связи между ним и двуногим существом.
     Видно,  Козинский,  утолив  голод  и  прихватив с  собой  остатки мяса,
подался в  их  сторону,  потому что старая оленуха забеспокоилась,  забегала
вокруг  Хобика,  ее  волнение передалось ему;  раненый с  трудом поднялся и,
припадая на правую ногу, поплелся за ней.
     Опытный браконьер, двигаясь следом за оленями, не мог не заметить пятен
крови,  окропившей зеленый лист и  траву.  Значит,  тому,  вилорогому,  тоже
попало.
     Через короткое время он уже топтался на месте первой лежки Хобика.
     Усмехнулся:  "Плохо  зацепил,  раз  ушел".  Внимательно осмотрел кусты,
траву и  скоро нашел новые капли крови.  И  опять пошел следом.  Но  на горы
опускалась ночь.  Козинский разыскал место для ночлега,  обошелся без костра
холодным, в обед сваренным мясом и, наломав веток под себя, залез в спальный
мешок.
     Человек уснул.  А  Хобик с  оленухой продолжали идти  по  темному лесу,
через  каменные завалы и  густые кустарники,  чтобы  оставить между  собой и
человеком как можно больше пространства.
     Сил у Хобика не хватило на всю ночь.  Рана воспалилась, его била дрожь,
влажный нос высох,  и олень уже плохо воспринимал запахи. Шел все медленней,
все  сильней пошатывался.  Оленуха оглядывалась,  тревожно тянулась к  нему,
просила еще немного, еще...
     Она знала, где скрыться.
     Свернув в  узкое  ущелье,  оленуха стала  прыгать с  камня на  камень и
каждый раз оглядывалась,  не  отстает ли  Хобик.  Он не очень охотно пошел в
ущелье.  Такие  места похожи на  ловушку.  Маленькие ущелья в  верхней части
круто  подымаются и  еще  быстрее сужаются и  заканчиваются отвесной стеной.
Выхода оттуда нет.
     Из последних сил ковылял Хобик за оленухой - без тропы, через громадные
камни и валежины.  Впереди возник просвет, и они вышли на маленькую лужайку,
покрытую густой  низкорослой альпийской травой.  Сбоку  из  трещины  вытекал
ручей.  Чуть дальше громоздились один над  другим скальные обломки,  да  так
высоко,  что  темное облачное небо  едва  виднелось в  просвете сблизившихся
стен. Оленуха напилась. Хобик тоже с жадностью припал к роднику, потом через
силу пощипал травы, а подняв голову, увидел свою охранительницу уже на скале
в  позе нетерпеливого ожидания.  Хобик с трудом запрыгал туда,  и они вместе
пошли по узкому карнизу все выше и  выше,  пока не очутились метрах в десяти
или пятнадцати над травянистой площадкой.
     Прямо перед ними зияло черное отверстие пещеры.
     В  пещере  было  сухо  и  свежо.  Хобик  лег,  опустив голову.  Оленуха
потянулась к нему,  зализала рану и тоже легла,  глубоко и покойно вздохнув.
Путь закончен.
     Ночь едва шевелила вершинами высоких пихт.  Спали горы. Спали деревья и
звери.
     Когда оленуха с  Хобиком спустилась,  чтобы попить из  родника,  густая
трава  стояла вся  в  белом инее.  На  зубах она  похрустывала,  теплые губы
ощущали ее твердый холод. Хобик хромал, ощущение болезни не проходило, но он
все-таки пощипал травы,  потом улегся на лужайке. Когда солнце взошло повыше
и  достало до  глубокого ущелья,  отовсюду закапало.  Это  оттаивали камни и
зеленые ветки, опушенные морозцем.
     Запел  черный  дрозд.  Его  самозабвенное  звонкое  щелканье  до  краев
заполнило зеленый распадок.  Только этих  звуков и  не  хватало для  полноты
утренней картины. Стало веселей и теплей. Хобик устало развесил уши.
     Внезапно дрозд умолк.
     Оленуха вытянула шею и наставила уши.
     В  следующую секунду она  уже прыгала по  камням,  забираясь на  тропу,
чтобы скрыться в пещере.  Хобик,  подхлестнутый беспокойством,  торопился за
ней.
     Согревшийся воздух, наполненный свежестью, зеленью, пряными испарениями
цветов,  подымался снизу.  Оленуха стояла у  входа в пещеру,  заслонив собой
Хобика. Ноздри ее дрогнули. Опять этот страшный человек!
     Повернувшись, она решительно пошла в черную глубину пещеры.
     Хобик заторопился следом, чуть не касаясь носом ее белого хвостика.
     Отличный следопыт, Козинский нашел дорогу оленей и тоже вошел в ущелье.
Он  даже  плечами  пожал,  дивясь  звериной глупости.  В  западню попал  его
подранок!
     Оленя не оказалось среди пихт. Не нашелся он и на лужайке. Только следы
да  темное пятно сукровицы в  том  месте,  где  лежал.  Браконьер обошел все
камни,  заглянул чуть не под каждый куст.  Что такое? И только тогда заметил
узкий карниз на  высоте.  Уж не там ли?  Добравшись до тропы наверх,  увидел
свежесодранный мох.
     Карниз привел его к  пещере.  Он  обнаружил следы,  но  не угадал,  что
выследил двух оленей.  Оставив ружье у входа,  спустился вниз, наломал сухих
пихтовых веток, снова поднялся, зажег связанные ветки и с винтовкой в правой
руке,  с  факелом в  левой  пошел по  расширяющемуся коридору в  глубь горы,
ежеминутно ожидая увидеть оленьи глаза с отблеском факела в них.
     Пожалуй,  он прошел по кривому ходу сотню метров,  не меньше, и попал в
зал, откуда расходились три или четыре коридора. Над головой увидел огромные
глыбы,   испугался.   А   тут  и  ветки  догорать  стали.   Жуткая  темнота.
Раздосадованный,   повернул  назад.   Еще  не  хватает  заблудиться  в  этом
подземелье!
     Когда вышел,  перевел дух. Все-таки страшно в глубине горы, в кромешной
тьме.  Но олень-то, олень! Ушел, словно знал, куда ведет пещера. А куда она,
собственно, ведет?
     В узком ущелье Козинский оставался до вечера, ночь провел около входа в
пещеру.
     Уходя,  браконьер решил, что олень забился в какую-нибудь темную даль и
там подох.
     На  площадке перед  входом в  пещеру остались пепел и  угли  маленького
костра.


        "4"

     Еще  до  зари  Александр  Сергеевич увидел  прояснившееся небо  и  стал
собираться.  Теперь  он  спокойно отправится на  свой  второй приют.  Только
спустится в подземелье, возьмет оставленные пожитки.
     На скалах Эштена неокрепшим петушиным голоском пропел зарю улар.  Еще и
еще  раз.  Тоже  к  ведру.  Согревающийся ветер  обдул заиндевевшие луга.  В
отдалении нешибко гудела река.
     Александр Сергеевич пришел на край крутого обрыва, по которому поднялся
вчера, и пошел вдоль, отыскивая подходящий спуск.
     Осклизлые после  ночного заморозка камни затрудняли путь,  но  когда он
добрался до плиты у  входа в пещеру,  солнце успело высушить тонкую пленочку
воды. Подняться к порогу труда уже не представляло.
     Все  его  пожитки лежали на  месте.  Белый  пепел  покрыл кострище.  Из
глубины пещеры тянуло теплом.
     - Эко   занятная   дыра,   -   сказал   себе   Александр  Сергеевич  и,
заинтересованный, пошел вглубь, опасливо посматривая на каменный свод. Когда
свету сделалось мало, он остановился, пожалев, что не захватил фонарь.
     Тишина подземелья действовала удручающе.  Вход  светился вдали  манящим
голубым окошком,  как  экран телевизора в  углу  комнаты.  Настороженное ухо
Сергеича  вдруг  различило  глухое  цоканье  копыт  по  камню.  Удивленный и
несколько испуганный,  он  огляделся,  юркнул в  небольшую нишу на  боковине
коридора и осторожно выглянул.
     Из серых сумерек пещеры на него спокойно шла крупная оленуха, а за ней,
чуть  поотстав,  еще  один олень с  рожками.  Молоднячок.  Оленуха не  могла
почуять человека:  по  коридору тянуло от  нее.  Сергеич прямо-таки  влип  в
стенку,  сросся с камнем.  Оленуха только прошла и,  не оглянувшись, сделала
дикий скачок вперед и  умчалась.  Значит,  набросило запах.  А второй олень,
какой-то потерянный,  не поняв маневра ведущей,  но озадаченный, остановился
прямо против Александра Сергеевича и,  завороженный ярким светом впереди, не
сразу разглядел человека.
     Сильная рука вытянулась из  стены и  ухватила Хобика за  рога.  Он даже
испугаться не успел. Если и рванулся, то не очень, силенок у него оставалось
совсем мало.
     - Попался,  малец,  -  сказал Сергеич довольным голосом и  сам удивился
спокойствию пленника.  Живо  сорвал с  себя брезентовый пояс,  захлестнул за
рога,  а  чтобы вовсе усмирить животное,  накрыл ему шапкой глаза и  повел к
выходу, хмыкая от удовольствия.
     На   свету,   крепко  удерживая  оленя,   Александр  Сергеевич  оглядел
вилорогого и  даже рот  раскрыл от  удивления:  на  ухе  его  четко виднелся
треугольный вырез.
     - Ну скажи, не диво! Это же метина Егора Молчанова. Уж не тебя ли зовут
Хобиком,  малец?..  Такое дело я, само собой, не оставлю. Не-не... Пойдем до
приюта.
     Оленуха бегала взад-вперед метрах в трехстах,  все видела,  переживала,
но чем могла пособить Хобику?  Любовь к приемышу пересиливал страх.  Оленуха
оставалась на  виду,  пока Сергеич вел Хобика к  приюту,  запирал в  один из
пустующих домиков, уходил куда-то вниз и возвратился с тугим мешком, набитым
сочной травой. Похоже, она надеялась, что человек выпустит пленника.
     Александр Сергеевич заметил рану у Хобика,  когда еще вел его к приюту.
Что рана пулевая,  определить было нетрудно. Не далее как вчера продырявили.
Где,  кто?  Поблизости,  это точно. А раз так, значит, браконьер шатается на
Скалистом хребте или по соседним горным плато. На самой границе заповедника.
     А он, Сергеич, безоружен, да к тому же в одиночку преступника все равно
не возьмешь.
     Как ни брыкался спутанный олень,  а все-таки Александр Сергеевич промыл
ему рану, обильно засыпал стрептоцидом, который нашелся в аптечке на приюте,
а потом еще смазал йодом и забинтовал ногу своей старой нательной рубахой.
     - Ты у меня пленный,  -  сказал он тоном строгого папаши, грозя Хобику,
который поднялся и, дичась, забился в угол. - А потому, само собой, выполняй
предписанный режим и  ешь  вот эту травку,  около озера добытую.  Мамка твоя
побегает возле, а когда ты, значит, поздоровеешь, я тебя выпущу.
     Он ушел, подперев дверь снаружи доской. Вернулся с черствой полбуханкой
хлеба, протянул Хобику. И тот взял! Шею вытянул, губами шевелит: и боится, и
охота -  в  общем,  достал и  с аппетитом съел.  Теперь-то Александр Сергеич
точно знал, кто перед ним: семьи Молчановых воспитанник. Настоящий дикарь не
больно возьмет из рук. Но как Хобик под пулю угодил?
     Сергеич весь  день  провел в  раздумье.  Вроде бы  надо  понаблюдать за
Хобиком,  пока поправится.  Но и бежать к лесникам тоже надо, пока браконьер
недалеко отсюда ходит.
     Ближе к вечеру Сергеич отворил дверь.  Хобик доедал мешок травы.  И нос
повлажнел. На поправку, рана не серьезная.
     - На-ка хлебушка,  игрунец,  - сказал он, и Хобик, почуяв добрый запах,
потянулся за краюшкой.
     Утром чем  свет  Хобик забарабанил.  То  рогом,  то  копытом по  двери.
Открывай,  чего там! Александр Сергеевич накинул телогрейку, вышел и откинул
доску.  Хобик за  порог выскочил.  Но  не  дал стрекача.  Сначала за  хлебом
потянулся,  слюну пустил.  И пока не съел,  не отошел,  не сторонился, можно
было бы словить и снова в домик запереть. Ручной.
     Съев все  до  крошки,  ноздри раздул,  уши  выставил -  а  тут  как раз
мелькнула в  дальних кустах  тонкая голова оленухи.  Хобик  почуял ее,  весь
как-то подтянулся и неспешной рысью, чуть припадая на ногу с белой перевязью
выше колена, пошел в кусты.
     - Ну, быть по тому. - Александр Сергеевич только затылок поскреб.
     А Хобик уже стоял возле оленухи. Ткнулся носом в ее мордочку, приподнял
и опустил треугольник хвоста - поздоровался, одним словом. Она обнюхала его,
но так и  не решилась дотронуться носом до белого на ноге.  Человеческий дух
исходил от материи.
     Хобик этого не понимал.  После рук доброго старого человека,  после его
хлеба,  травы,  слов непонятных,  но по тону совсем не страшных, после всего
этого  сердце дикого зверя  опять потеплело,  и  все  происшедшее недавно на
солонцах -  выстрел,  боль,  бегство и  спасение -  показалось ему  нелепым,
ужасным сном.
     Умиротворенный, окрепший, он пристроился сбоку своей приемной матери, и
они пошли прочь, чтобы найти свое потерянное стадо.
     Смотритель приюта,  проводив оленей,  собрался,  сунул за  пояс  топор,
забросил за  сутулую спину  рюкзак  и  отправился через  луга  на  ближайший
кордон,  где  имелась рация,  связывающая лесников между  собой  и  со  всем
остальным миром.


                               Глава девятая

        "ЗА ТУРАМИ"


        "1"

     Саша пробыл дома немного.
     Елена Кузьминична успела за это время постирать и починить его порядком
исхлестанную одежду и  еще  нашла  время,  чтобы  расчесать густую шерсть на
Архызе  и  повыбирать из  нее  колючки,  порядком досаждавшие овчару.  Архыз
стоически перенес не очень приятную процедуру. Обиженная морда его и влажные
полуприкрытые глаза говорили: "Раз надо, значит, потерпим".
     Саша привел в порядок свой лесной дневник,  куда день за днем записывал
все,  что видел и замечал,  потом начал подбирать какие-то справки,  ходил в
поселковый Совет, рылся в бумагах отца и что-то писал.
     Мать не без тревоги спросила:
     - Уж не в газету ли опять?
     Он скупо улыбнулся.
     - Нет.  По другому адресу.  -  И,  увидев,  что ей очень хочется знать,
добавил: - Заявление в университет.
     Она расцвела.
     - Ох,  как ты меня обрадовал! - Елена Кузьминична с чувством поцеловала
его,  погладила,  как маленького,  по голове. - Я уж думала, совсем забыл. А
напомнить духу не хватало. Ну, а Танечка?
     Против обыкновения,  Саша,  вернувшись из Желтой Поляны, передал матери
привет только от старых Никитиных, а про Таню не упомянул. Елена Кузьминична
догадалась: что-то произошло. Но бередить сыновнюю душу не стала. Помирятся.
А сейчас не удержалась.
     - Она - уже, - коротко и как-то резковато ответил он.
     - Ну и слава богу. Вместе на экзамен поедете.
     - Еще неизвестно...
     Сказал,  и лицо у него потемнело. Тане есть с кем поехать. Саша для нее
сторонний.
     Впервые он осознал,  что их школьная, многолетняя дружба может завянуть
и не будет ничего-ничего. В глубине души Саша еще надеялся на что-то, но это
была слабая надежда. Уж лучше бы он не летал в Желтую Полян