азлилась чистая зелень.
Может  быть,  это  отблеск  далекого  моря?  Саша  прошел  пологим  склоном,
оглядываясь,  чтобы не потерять из виду Котенко. Неожиданно он остановился и
сел  на  камень.  В  тридцати шагах,  там,  где  светлел  березняк,  рогатым
изваянием стоял Хобик. Кончики его молодых рогов светились. Узнал!
     Саша сидел неподвижно и упорно.  Архыз тоже ждал. Любопытство разбирало
медведя, который прятался немного поодаль от Хобика. Опередив оленя, он стал
подходить к  Саше.  Тот кинул кусок сахара.  Лобик захрустел и зажмурился от
удовольствия.  Экая сладость! Как мед. Осмелев, Лобик подошел совсем близко,
когтистой лапой стал выгребать из Сашиной ладони кусочки.
     Хобик делал какие-то сложные ходы, но все-таки приближался. А почему бы
и нет?  Запах хлеба, знакомый с детства, очаровал его. Еще несколько минут -
и  Хобик дал погладить себя.  Саша приподнялся,  положил руку на  тонкую шею
оленя. Лобик ревниво заглядывал ему в глаза.
     Выкатилось белое большое солнце.  Заблестела на травах роса. Засверкали
мокрые камни.
     Котенко спрятался в камнях и щелкал затвором аппарата. Вот так и снимал
эти редкостные сцены среди буйства красок и зелени:  Сашу - с рукой на холке
оленя,  Лобика - непрестанно вынюхивающего сладости в карманах его куртки, и
Архыза,   спокойного  Архыза,  -  чуть  в  стороне.  Телеобъектив  приблизил
необычную компанию.  Зоолог менял экспозицию, щелкал затвором, спешил, чтобы
сделать побольше кадров.
     На  горке  позади  него  просыпался  приют.  Ходили  девчонки,  звенели
кастрюли, развевались платочки. Дым подымался к небу. Котенко помахал издали
рукой:  все,  пленка кончилась!  Саша  позвал его.  Хобик нетерпеливо затряс
головой:  "Извините,  здесь  чужие".  Он  помчался прочь,  увлекая за  собой
Лобика. Архыз запрыгал на месте, посмотрел на хозяина.
     - Иди, иди, - разрешил тот.
     Сергеич встретил зоолога и лесника на полпути. Шел к ним.
     - Пымали кого? - спросил он.
     - Всю компанию. Здесь она. - Котенко похлопал по футляру.
     - А я завтрак соорудил. Поспешайте, пока оладьи горячие.
     Таня к  ним не зашла.  Завтракала со своими девчатами,  Саша видел ее в
окно.  Кажется,  туристы собирались в поход.  "Хоть бы скорее",  -  тоскливо
думал он.
     Когда вышел, зоолог и Сергеич посмотрели друг на друга и вздохнули.
     - Вот ведь как оно,  -  сказал Сергеич.  - А мы, само собой, надеялись.
Елена Кузьминична только и говорила о ней:  Таня, Танечка... Нету Танечки, в
город ударится на этих днях. Насовсем, само собой.
     - Сказала?
     - Еще вчерась.
     - Любовь, значит. - Котенко вздохнул.
     - Оно конечно,  -  согласился Сергеич.  - Чего ей лес да горы? Тянет на
людей,  на веселье. А наш Александр все в лесу да в лесу. Подумала, скушно с
ним, ну и... Любовь, как ты говоришь...
     Вошел грустный Саша. Они замолчали.
     - Когда тронемся? - спросил он у зоолога.
     - Вот проводим туристов и пойдем. Архыза оставим, Сергеич?
     - Можно. Возьму пока на привязь. Он где же?
     - Пришел,  -  сказал Саша.  - За балаганом обсыхает на солнце. Вместе с
Леди.
     - Вас когда обратно ждать? - спросил Сергеич.
     Котенко сказал,  что недели через две.  Он еще напомнил Ивану Лысенко о
его обязанностях,  пока не будет Молчанова,  и  на этом покончили.  Стояли в
полной готовности,  коней оседлали,  смотрели, как галдят, собираясь в поход
на гору, Танины девчонки.
     Котенко взял повод Сашиной лошади.
     - Ну, идем?
     Саша в последний раз посмотрел на домик, где Таня. Неужели не подойдет?
Ведь они уходят. Уходят!
     Сергеич вскинул ладонь к глазам:
     - Никак, еще гости.
     От Кушта к приюту спускался караван. Не туристы, раз вьючные кони.
     - Подождем. - Лысенко отпустил подпруги у лошадей.
     Незнакомые,  городского обличья люди. И с ними учитель Борис Васильевич
из Поляны.
     - Вот  так  встреча  на  верхах,   -   сказал  учитель  и  тронул  свои
позолоченные очки.  -  Это все к тебе,  Александр Сергеевич,  прошу любить и
жаловать.  Археологи,  историк и два спелеолога, иначе говоря специалисты по
мрачным подземельям.  Хорошо,  что застали вас,  заповедные хозяева. Вы, как
вижу,  собрались уходить?  Повремените, пожалуйста, у наших ученых серьезное
дело, им надо помочь.
     - Сними вьюки, Иван, - распорядился Котенко. - Отложим на час-другой.
     Оказалось,  что  местное географическое общество и  адыгейские историки
решили обследовать весь лабиринт. Словом, экспедиция.
     - Кого вы нам отрядите в помощь? - спросил учитель.
     Котенко остановился взглядом на Лысенко.
     - Придется тебе...
     - Ну и я, само собой, подсоблю, - сказал Сергеич.
     Экспедиция заняла  один  туристский домик.  Опять  сделалось  людно  на
приюте.
     Учитель обнял Сашу за плечи.
     - Ты выше меня поднялся, лесовик, - сказал он, любовно оглядывая своего
бывшего ученика. - Вон какой богатырь!
     - Свежий воздух, сами понимаете, - пошутил Саша.
     - А невеселый. Что так?
     Сергеич делал знаки, но Борис Васильевич не замечал.
     - А вон и Таня, - удивился учитель. - Татьяна, сюда!
     Она подошла. Щеки у нее горели.
     - Мы уходим, Борис Васильевич. К озеру, а оттуда домой.
     - Ну, счастливо! Задерживать не буду.
     - Прощай,  Саша,  -  глухо сказала она и протянула руку. - Мы больше не
увидимся.
     Он  пожал ее  вялую,  холодную руку.  И  вдруг,  резко закинув за спину
карабин, отвернулся и крупно пошел прочь, не оглядываясь и убыстряя шаг.
     Все переглянулись. Учитель поправил очки и вздохнул.
     - Да-а, - раздумчиво произнес он.
     Таня,  как-то  сгорбившись,  догоняла цепочку туристов.  Они  уходили в
противоположную сторону. От Саши.
     Когда  Молчанов  пошел,  Архыз  поднялся,  сделал  несколько шагов,  но
остановился.
     Леди  деловито  бежала  за  Таней.  Но  она  тоже  вдруг  остановилась,
повернулась и села.
     Архыз сломя голову помчался к ней.
     Собаки сошлись, поиграли и уселись рядышком.
     - Леди, Леди! - позвала Татьяна.
     Воспитанная колли оглянулась на звук хозяйкиного голоса, но не спешила.
     - Ты глянь!  -  в каком-то радостном изумлении закричал Сергеич.  -  Ты
только глянь, что делается, а? Ведь она, само собой, останется, не пойдет за
хозяйкой! Вот тебе и зверь!
     Но он ошибся.  Леди побежала.  Еще оглянулась на Архыза. Еще. И нехотя,
словно чувствуя,  что  совершает непоправимую ошибку,  повернула за  кусты и
скрылась.
     Сергеич обиженно вздохнул.
     Архыз вяло поплелся к  балагану.  Лишь заметив,  что в группе людей нет
Молчанова, весь как-то подобрался и крупной рысью бросился догонять хозяина.


        "5"

     Зоолог и  лесник пошли  в  дальний путь  по  горам.  Скальные перевалы,
буйное  разноцветье лугов,  глубокие долины,  забитые густым  черным  лесом,
открывались перед ними.
     Тишина, очарование первобытной природы, безлюдье.
     Резерват заповедника, его глубинка.
     На  первый ночлег Котенко и  Саша  остановились в  лесу.  Выбрали сухой
склон,  растянули полог,  нарубили свежих  веток  пихты.  Поужинали и  долго
сидели у костра, вслушиваясь в тишину засыпающего леса.
     - Я пройдусь немного, - сказал Саша и поднялся.
     - Карабин оставь, - тихо отозвался Котенко. - И недолго, слышишь?
     Зоолог лежал у огня,  опершись на локоть.  Он проводил молодого лесника
сочувственным, отцовским взглядом.
     Минут через тридцать поднялся и пошел за Молчановым.
     Саша  лежал  под  березами  ничком,  разбросав руки.  Плечи  его  резко
вздрагивали. Он плакал, никого не стесняясь и ничего не видя.
     Котенко закусил губы.  Постоял над ним и,  справившись с волнением, как
можно тверже сказал:
     - Довольно,  Саша.  Вставай,  идем к  костру.  Слышишь?  Будь мужчиной,
Александр Молчанов!
     Саша поднялся,  вытер лицо. В последний раз посмотрел на закат, глубоко
и надрывно вздохнул.
     Больше они не проронили ни слова.
     Утром поднялись на пороге зари.
     Еще спал лес,  погруженный в  туманы,  ветки буков и  явора были лениво
опущены,  на  них  дремала  обильная  роса.  Глухо  и  сонно  ворчала  река,
упрятанная в холодное ущелье. Стоял тот глубокий и задумчивый покой, который
способен врачевать истерзанные души.
     Вдруг  раздалась близкая и  звонкая,  глубоко музыкальная трель.  Потом
пауза с еще более глубокой, настороженной тишиной. И опять чистые мелодичные
щелчки,  за ними удалой и протяжный свист, приливная волна счастья, призыв к
веселью,  действиям,  бодрости,  славословие жизни -  все, чем богаты лесной
соловей,  подоблачный жаворонок, веселый щегол, все сразу угадывалось в этой
громкой, волнующей песне черного дрозда.
     Утро!  Вставайте все.  Чистите перышки,  умывайтесь росой,  пока она не
высохла.  Слушайте утро.  Смотрите,  как  порозовел край  неба,  где  сейчас
взойдет солнце. Скорей, скорей окунайтесь в теплую жизнь, пришедшую на смену
черной и жуткой ночи!
     Лес  оживал.  На  вершине клена начал петь зяблик.  Его  гамма коротка,
нетороплива  и  мила,  как  переливы  горного  ручья.  Зачирикал,  поспешая,
поползень,  в стороне зазвучала мажорная нота разукрашенного щегла,  потом в
оркестр ворвался барабанный стук дятла,  сердито и  резко,  как расстроенный
саксофон,  крикнула сойка -  и пошло-поехало расчудесное звучание стоголосой
симфонии.
     Солнце, здравствуй! Мы встали и приветствуем тебя!
     Вместе с  солнцем прилетел озорной ветер,  зашумел листвой осин у реки,
раскачал неловкие туманы и  погнал их в  долины,  приглаживая и  перемешивая
звуки.  Сильнее загудела проснувшаяся река;  над порогами вспыхнула минутная
радуга-семицветка и погасла,  а в лесах уже неслись сотни новых звуков, один
прекраснее другого.
     Проснулись запахи.  Ночью  здесь  все  заглушала сырость,  пахло только
водой и туманом.  Солнце высушило туман,  резвый ветер прочесал склоны гор и
принес  с   собой  многоцветный  запах  луга.   Пригрело  хвою  на  пихте  и
можжевельнике;   воздух  загустел,  насыщаясь  запахом  смолы  и  скипидара.
Набросило  теплым  облаком  муравьиного  спирта,   багульника,   все  запахи
перемешались, остался только один: запах согревшегося леса, в котором уютно,
тепло и безопасно.
     Зоолог и  его спутник сидели у  потухшего костра,  слушали и  смотрели,
очарованные прелестью просыпающейся природы.
     Стало тише.
     Птицы сделали перерыв на завтрак, звери разбежались по укромным местам.
Шум  реки  словно отдалился.  Верховой ветер  едва  шевелил листьями,  шепот
заполнил лес,  и людям показалось,  что деревья застенчиво рассказывают друг
другу о своих нескончаемых ночных сновидениях.
     - Как спалось? - мягко спросил Котенко.
     - Спасибо, крепко. - Саша выглядел неважно, но лицо его было спокойно.
     - Тогда на зарядку,  дружок! - Зоолог встал во весь свой крупный рост и
потянулся так, что в суставах хрустнуло.
     - Пожалуй, за лошадьми сходим, их еще поймать надо.
     - Можно и за лошадьми. Бери уздечки.
     Зоолог положил в  костер два толстых чурбака,  подождал,  пока занялись
огнем.  Саша забросил на плечо уздечки, и они пошли на луга, сбивая сапогами
сизую росу.
                             Конец второй книги




        Вячеслав Иванович Пальман.
        Песни черного дрозда


                                  Повесть

                         (Песни черного дрозда - 3)


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Пальман. "Песни черного дрозда"
     Издательство "Детская литература", Москва, 1990
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Роман включает в себя три повести ("Восточный кордон", "Там, за рекой",
"Песни черного дрозда"),  продолжающие одна другую и рассказывающие о борьбе
с браконьерами в горных лесах, о природе и животных Кавказского заповедника.


     Оглавление

     Глава первая. Зов охотничьего рога
     Глава вторая. И горько и радостно
     Глава третья. Все о Лобике, одноухом медведе
     Глава четвертая. Разговор с человеком и медведем
     Глава пятая. Друзья детства
     Глава шестая. Заставлю понять...
     Глава седьмая. Здесь бывает опасно
     Глава восьмая. Пленение Одноухого
     Глава девятая. Последние дни оленя Хобы
     Глава десятая. Возвращение к потухшим кострам
     Глава одиннадцатая. Песни черного дрозда


        "ПЕСНИ ЧЕРНОГО ДРОЗДА"

                                Книга третья

        "ПЕСНИ ЧЕРНОГО ДРОЗДА"


                                Глава первая

        "ЗОВ ОХОТНИЧЬЕГО РОГА"


        "1"

     Он  сидел  на  удобной  ветке  самого  высокого  явора,  над  кудрявым,
светло-зеленым лесом,  и самозабвенно,  как это бывает только в начале лета,
пел свою бесконечную, красивую песню.
     Ниже,   на   том  же   дереве,   в   прочной  развилке  чернело  хорошо
замаскированное гнездо,  крепко свитое из тонких побегов березы,  которые он
три  недели  назад  отрывал  сильным  клювом,  приносил сюда  и  старательно
заплетал на развилке. Когда гнездо получилось, он вместе со своей молчаливой
подругой смазал  жирной  глиной  вчерне  готовое  гнездо,  загладил круглую,
удобную чашечку и,  прежде  чем  оно  подсохло,  устелил внутри сперва сухим
мхом, а потом перышками и пухом со своей собственной груди.
     Скоро в гнезде появилось шесть голубых яичек с крупными темными пятнами
на тупом конце. Подруга разложила их звездочкой, острыми концами к середине,
как ей удобно,  и села сверху, разлохматив мягкое оперение. У черного дрозда
наступила пора счастливого покоя.  Он заполнил дни ожидания долгой и звучной
песней,  в которую вложил всю радость жизни и счастья быть семьянином. Дрозд
пел  для  своей подруги,  она слушала его голос и  ощущала приятную близость
своего верного пернатого красавца.  Покой наполнял ее маленькую головку,  не
обремененную  чрезмерными  заботами.   Лишь  изредка  она  приподнималась  и
осторожно перекатывала тонкими ногами теплые яички, меняя их местами, да еще
в полдень слетала ненадолго с гнезда, чтобы подкрепиться личинками и червями
на  сырой земле около своего явора.  Пролетая мимо  хозяина,  она  отрывисто
произносила:  "Черр-кэ-черрк"!  -  и пикировала вниз.  И если дрозд не сразу
понимал,  что от него требуется,  и  с  подчеркнутой элегантностью опускался
рядом с ней на землю,  то дроздиха еще раз произносила "тр-ра-ра-черрк",  но
уже резче, в приказном тоне; дрозд вертел головой, вслушиваясь, и, разобрав,
что к чему,  послушно взмывал на явор. Минуту-другую он топтался на ветках у
самого гнезда и не без тяжкого вздоха, неловко, по-мужски, садился на теплые
яички. Что поделаешь!..
     Сидел, закрыв глаза, словно стеснялся.
     Насытившись,  прилетала  дроздиха,  ревниво  оглядывала  притихшего  на
гнезде друга и, найдя, что все в порядке, садилась рядом с гнездом, начинала
неторопливо перебирать перышки,  всячески охорашиваться.  А  он  изнывал  от
непривычного занятия,  поглядывал на  нее  острым,  круглым глазом,  но  без
разрешения не подымался, потому что был все-таки чутким супругом.
     Отдохнув  и  закончив  туалет,  дроздиха снова  говорила свое  короткое
"чер-рр-к",  теперь уже спокойно, даже с оттенком некоторой благодарности, и
тогда  послушный дрозд  неловко вылезал из  насиженного гнезда.  Сделав  над
притихшей супругой круг почета, он с легким сердцем опять взносился на самую
вершину явора. Через минуту оттуда на весь лес, на всю вселенную раздавалась
его звучная песня.
     Он был счастлив,  этот черный дрозд,  и  он пел о своем маленьком,  но,
право же,  самом настоящем счастье. Все вокруг было так хорошо, так просто и
понятно,  что иногда ему хотелось взлететь высоко-высоко, к снежным вершинам
и петь оттуда, с этой высоты...
     Зорким глазом дрозд  и  во  время пения видел все,  что  делается среди
густейшей зелени леса,  под высокими деревьями,  в кустах, обильно смоченных
росой,  на влажной земле,  и  в любую минуту мог лететь навстречу опасности,
если она угрожала гнезду.
     В тот день еще с утра он приметил бурую тушу крупного оленя, дремавшего
неподалеку от  явора под густым боярышником.  Низко опустив рогастую голову,
одинокий олень спал, поджав под себя ноги, но уши его все время настороженно
торчали и автоматически поворачивались в разные стороны, прослушивая воздух.
Олень и во сне был начеку.
     Весь   день   черный   дрозд   видел   хлопотливых  зябликов,   стрелой
проносившихся от гнезда на поляну перед оленем и обратно. Их озабоченный вид
и  эта  непрестанная работенка означали только одно:  у  зябликов вылупились
птенцы.  Над гнездом их  на старой рябине молчаливо и  выразительно краснели
широко  раскрытые просящие рты,  поднятые к  небу.  Сверху  кучка  птенцов в
гнезде напоминала букет шевелящейся дикой гвоздики. Птенцы без конца просили
есть.
     И вдруг он замолчал,  оборвав свою звучную песню на полуфразе.  И сразу
что-то изменилось в  лесу.  Дроздиха вытянула шею через край гнезда и  стала
всматриваться в затихающий к вечеру лес. Олень быстро поднял голову, уши его
окаменели,  блестящие глаза раскрылись,  высматривая опасность.  Раз смолкла
песня,   значит,  дрозд  увидел  непривычное,  странное.  Зяблики,  печально
чирикнув,  спрятались у самого гнезда. Их птенцы сжались в гнезде, и красная
гвоздика исчезла.
     Дрозд перепорхнул пониже.  Его тревожное "кррэ-рэ-рэ", "кррэ-рэ-трр-рэ"
барабанной  дробью  пронеслось в  тихом  лесу.  Он  разглядел  внизу  ласку,
опасного врага.  Змеиное  тело  ее  почти  бесшумно и  гибко  обегало камни,
стволы,  тонкая подвижная мордочка умно и быстро осматривала каждую травинку
на пути.  Жестокие глаза маленькой хищницы уже приметили под явором обильные
пятна  белого  помета.   Она  заволновалась,   вздернулась  вверх,  стараясь
рассмотреть гнездо сквозь густую листву,  и  живо обежала дерево,  выискивая
путь наверх.
     Олень немного успокоился, когда услышал шуршащее движение ласки. Но уже
не дремал,  а тоже наблюдал за быстрым зверьком,  отлично разбираясь в тихих
звуках и в сгущающейся темноте.
     Теперь тревожное "кр-рр-тк",  "кр-рр-тк" раздавалось совсем рядом,  над
землей.  Ласка  вспрыгнула на  мертвый сучок  явора и  потянулась выше.  Она
наверняка знала,  что  тут  гнездо.  Дроздиха втянула шею и  затаилась.  Что
будет?..
     Черное тело  дрозда наискосок прорезало листву и,  чуть  не  коснувшись
теплым  крылом зубастого рта  хищницы,  бессильно упало  в  траву.  Коварная
мордочка ласки тотчас склонилась вниз.  Под ней билась и  трепыхалась птица.
Ласка расчетливо прыгнула на глупого дрозда.  Он,  кажется, чудом избежал ее
зубов,  отскочил,  волоча крыло.  Ласка  подпрыгнула и  развернутой пружиной
скользнула вслед за  ним.  Полуживой дрозд еще раз издал предсмертный крик и
снова ускользнул.  Уже в азарте,  распаленная ласка скакала за ним, не помня
себя. Погоня двигалась прямо к оленю. Он все еще лежал, высоко подняв чуткую
морду.  Влажный нос  его двигался.  Дрозд оказался рядом,  ловко перепорхнул
через  оленя,  через  куст  боярышника за  оленем  и  с  победным  "черр-ка,
черр-ка-черрк" стремительно полетел куда-то в  глубь темного леса.  А  олень
вдруг  вскочил,  рассерженно фукнул.  Ласка шарахнулась в  сторону,  тяжелые
копыта чуть не вмяли ее в землю.  Забыв о хитром дрозде,  о яворе с гнездом,
она скользнула меж камней, и шелест травы тотчас затих в вечернем лесу.
     Олень потоптался на  месте,  вздохнул и  стал  делать разминку:  выгнул
спину,   потянул  назад  одну  заднюю  ногу,   другую,  еще  сделал  два-три
упражнения,  после чего спокойно пошел вверх по склону, ощущая потребность в
траве и соли.
     Черный дрозд благодарно пролетел над ним,  потом над своим гнездом и  в
последний раз пропел короткую мелодию - песню победы.
     За  Кавказскими горами тихо  угасала вечерняя заря.  Красное на  западе
потускнело,  полоска