Таня писала:
     "...Что-то  случилось со  мной,  милый  Саша,  в  тот  день,  когда  мы
прощались, и ты сказал такие слова, такие... Я вдруг с удивлением и радостью
ощутила теплоту собственного сердца,  все во мне как бы оттаяло,  и  снова я
почувствовала себя молодой, полной сил, устремлений, в ожидании и надежде на
славное и  милое,  как в добрые дни нашей молодости,  нашей дружбы.  До чего
хорошо жить!..  Ты  только не подумай,  Саша,  что я  способна шарахаться из
одной стороны в другую.  Нет и нет, тысячу раз нет! Просто я до этой встречи
долго пребывала в каком-то замороженном состоянии и уже подумывала,  что вся
жизнь  впереди будет  у  меня  серенькой,  тусклой и  уж  никакого просвета,
никаких надежд. И вот ты, твои слова, которые до сих пор звучат в ушах..."
     И еще в письме было много милой девичьей скороговорки о себе, о мелочах
жизни,  о работе. Оказывается, Таня ушла от Капустиных вскоре после рождения
малыша,  долго жила  у  своей сотрудницы,  потом получила комнату в  большой
квартире,  а теперь всерьез подумывает покинуть город и уехать к осиротевшей
маме.
     "Должно быть,  мы скоро увидимся, Саша. Нам есть о чем поговорить, есть
что сказать друг другу. Я с нетерпением жду этого дня".
     Так  заканчивала она  свое  письмо.  Надеждой на  встречу.  Надеждой на
счастье.
     Александр прочитал его,  невидящими глазами уставился в  окно и  добрые
четверть часа сидел не  шевелясь,  отрешившись от  всего мира.  Обе  женщины
тихонько вышли  из  комнаты.  Со  двора доносилась быстрая,  нескладная речь
Саши-маленького,  где-то гудел самолет,  тикали часы,  а он сидел,  думал, и
тихая радость наполняла его, а улыбка не сходила с лица.
     Медленно, торжественно пробили часы за его спиной. Он удивленно вскинул
брови.  Что-то много раз они били,  очень много.  Ого,  уже двенадцать!  Как
быстро,  прямо-таки молниеносно пролетели утренние часы! И вдруг он закричал
- нетерпеливо, по-мальчишески:
     - Ирина Владимировна!  Ма!  Покормите меня!  Я  очень хочу есть,  время
обеда, а вы убежали куда-то!
     Он вышел на крыльцо,  сияя улыбкой,  такой радостью, которую ни скрыть,
ни затаить нельзя,  и снова попросил есть, словно теперь почувствовал полную
раскованность в  молодом,  сильном теле,  сто  раз уставшем за  многодневный
переход и  нервное ожидание вот  этого  главного,  что  оказалось в  Танином
письме.
     Архыз уже мчался к нему из дальнего угла сада.  А за ним,  спотыкаясь и
не поспевая на своих коротеньких ножках, бежал растрепанный, покрасневший от
игр  Саша-маленький и  после  каждого падения хватался за  трусики,  готовые
свалиться и погубить его мужской авторитет на глазах гостей и бабушки.
     Обедали оживленно,  весело,  с  разговорами.  Женщины переглядывались и
многозначительно улыбались. Все к лучшему.
     Саша-маленький забрался к  Молчанову на  колени.  Сбоку,  касаясь босой
ноги малыша,  пристроился Архыз,  он  щурился от трудно подавляемого желания
получить вкусный кусочек,  от  запаха  пищи,  от  радости близкого общения с
хозяином и терпеливо сносил заигрывания мальчугана.
     Теплый ветер забегал в открытые окна.  Он приносил запахи близкого моря
и свежей зелени.  На дворе колготились куры, где-то призывно блеял козленок,
зовущий свою маму. Мирная сельская жизнь.
     Стукнула калитка.
     - Никак, Борис Васильевич, - сказала хозяйка и пошла навстречу.
     И все встали из-за стола, пошли встречать. Потом усадили гостя за стол,
он  ел,   поблескивая  очками,   и  добродушно,  по-стариковски  смотрел  на
Александра и на Сашу-маленького, удобно сидящего на его коленях.
     - Смотрите-ка, он сегодня ест как настоящий мужчина, - заметил учитель,
кивая Саше-маленькому.
     После обеда Молчанов вышел проводить Бориса Васильевича.
     - Теперь я понял,  почему вы утром засмеялись, - сказал он. - Вы знали,
что мама и Архыз здесь. Решили сделать сюрприз, да?
     - Я и еще кое-что знаю,  Саша,  - загадочно ответил Борис Васильевич. -
Сказать тебе сейчас или повременить?
     - Ну зачем же? Конечно, скажите!
     - Наверное,  придется сказать.  Если Таня уже  не  сделала этого прежде
меня.
     Молчанов остановился:
     - Не томите...
     - Ну  так  вот.  В  свое  время  мы  обговорили с  ней  одно  небольшое
предприятие.  Потом я  получил от  Татьяны согласие и  даже заявление.  Этот
документ мы  недавно обсудили на совете учителей,  наше решение утверждено в
районо.  Теперь я могу сказать тебе,  что в новом учебном году в нашей школе
преподавать биологию будет знакомая тебе Татьяна Васильевна...
     - Как мне благодарить вас! - тихо и растроганно сказал он.


        "3"

     Они  остановились на  мостике.  Здесь  дорога расходилась.  Вправо,  за
мостом, густо зеленела усадьба Южного отдела заповедника - небольшой лесок с
высоченными черными пихтами и  двухэтажный дом  на  краю  этого рукотворного
лесопарка.
     - Тебе туда, Саша, - сказал учитель. - Будь внимателен. Слушай, вникай.
За  последнее время я  не  узнаю некоторых сотрудников,  так они изменились.
Взгляды лесников на  свои права и  обязанности стали несколько иными и,  мне
кажется,  далекими от  идеалов охраны и  заповедования.  Эти  лесники больше
походят на егерей охотничьего ведомства. Приглядись.
     Саша прошел по аллеям парка, вошел в дом.
     Большая комната со  столом посредине была пуста,  но  папиросный дым  в
воздухе,  окурки на полу говорили о  том,  что здесь совсем недавно толклись
или  сидели люди.  Из  коридорчика,  откуда была  дверь во  вторую комнату и
радиорубку,  доносились  голоса,  трое  или  четверо  спорили  там  довольно
азартно.
     - Никогда ты его не возьмешь в заросли,  -  услышал Молчанов. - Он тебя
непременно обманет,  нюх вострый больно - как почует, так и заляжет, ты мимо
пройдешь,  чуть сапогом не зацепишь, а не подымется, себя не выкажет, это уж
точно! Знаю по себе евонную причуду.
     - Ну,  какой шатун,  а  то сразу деру даст и по самой густой заросли на
выстрел  не  подпустит ни  за  что.  Было  у  меня:  вижу  как-то,  малинник
колышется,  самого не примечаю, а кусты ходуном ходят. Я и вдарил чуть ниже,
наугад.  Он  как заорет,  как подымется выше малинника,  зубы оскалил,  глаз
вострый...
     - Добил? - спросил первый.
     - Нет,  паря,  запужался.  Кто его знает, похоже, пуля только задела, а
раненый он для жизни больно опасный,  затаится и  с тебя же кожу сдерет.  Не
пошел я, пождал малость, не выдаст ли себя, ну, не дождался и ушел ни с чем.
Зря патрон истратил.
     - Тоже  не  дело,  -  веско  сказал  третий,  и  голос  этот  показался
Александру очень знакомым.  - Раз ты стрелил, не бросай ведьмедя, непременно
отыщи по крови,  по следу,  чего же мясо губить зазря,  шакалам оставлять? Я
вот что скажу вам,  хлопцы. Ведьмедь свой характер точно имеет, и прежде чем
стрелить,  надо малость про тот характер узнать.  Иной,  значит, трус, с тем
хлопот никаких. Иной умом почти как людской, хитрый до неимоверности, а тебе
надобно его перехитрить,  потому можно и без головы остаться. В прошлом, что
ли,  годе  было  у  меня,  чуть  жизни не  лишился,  когда выслеживал одного
большака...
     Молчанов распахнул приоткрытую дверь.  Три  головы повернулись к  нему,
две пары глаз посмотрели с явным любопытством,  а тот,  бородатый, как был с
открытым ртом,  так и застыл. Суеверное, испуганное удивление сковало его. В
руке  меж  пальцев  дяди  Алехи  сиротливо  дымила  самокрутка с  крепчайшей
махоркой, уже знакомой Александру по встрече в Шезмае.
     - Привет,  мужики, - сказал Молчанов, ногой подвинул к себе стул и сел.
- У вас что, семинар? Опытом делимся?
     Наверное,  он  не сумел скрыть своего раздражения,  голос выдал его,  и
лесники не решили,  как себя держать и что отвечать. Они не знали Молчанова,
все трое были новенькими.
     - Да вот,  ждем лесничего,  байки рассказываем,  - сказал наконец самый
находчивый.
     - А чего вам лесничий?
     - А ведь мы с тобой знакомцы,  турист...  - Дядя Алеха обрел все же дар
речи и даже позволил себе улыбнуться в подстриженную бородку.  - Это ведь ты
сидел со мной на речке,  на Курджипсе,  а?  Ты, ты, память у меня дай бог...
Здорово, значит. Какими судьбами в эти края?
     - Здорово,  Бережной.  Не ошибся. Видать, и ты сюда на работу прибыл? -
Молчанов не ответил,  какими судьбами сам он здесь. Возмущение охватило его.
Значит,  все же  оформили этого бородача,  раз он  заявился на Южный кордон,
значит,  вопреки протесту, лесником сделали. Кто же оформил? Уж, конечно, не
директор заповедника.
     Дядя  Алеха,  видать,  смекнул,  что  не  туристские  тропы  привели  в
заповедник этого  молодого человека.  Совсем  другим,  смиренным голоском он
сказал:
     - По  воле  начальства,  уважаемый  товарищ.  Теперь  я,  значит,  тоже
лесником. При деле, стало быть, нахожусь. А вы, если не секрет?
     И впился зоркими глазками в лицо Молчанова.
     Опять Александр не ответил, сказал совсем о другом:
     - Впервые слышу, чтобы лесная стража заповедника вела разговор об охоте
на медведей.  Это что же, новые ваши обязанности - делиться опытом, как бить
медведей?  Впрочем,  у  дяди  Алехи в  этом  деле  практика огромная,  может
поделиться. Как-никак сто тринадцать медведей.
     Бережной огладил бородку,  дотронулся до усов. Пожалуй, он не знал, как
дальше  себя  вести.  Черт  его  знает,  кто  это  такой,  вдруг  заповедное
начальство? Вздохнул, с недоумением посмотрел на тлеющую самокрутку в руке и
расчетливо сказал:
     - Окромя всего прочего,  прихвастнул я в тот день,  мил человек.  Давно
завязано, и без приказа на то - ни-ни... Дисциплина!
     - А с приказом?
     - Ну если так...  Им видней. Дядя Алеха могет и вспомнить старое, рука,
конешно, не дрогнет.
     Вошел новый человек, в кителе и фуражке лесничего.
     - Молчанов?   -  Он  протянул  руку.  -  Будем  знакомы.  Коротыч  Иван
Лаврентьевич,  лесничий. Недавно сменил Таркова. Мне говорили, что вы должны
прибыть в наш отдел. Как на перевалах?
     Александр знал, что Тарков вскоре должен идти на пенсию, но с Коротычем
еще не встречался.
     Они ушли в кабинет лесничего,  оставив Бережного и двух других лесников
размышлять и строить всяческие догадки.
     - Не нравятся мне эти новички,  - без всякой дипломатии сказал Молчанов
лесничему.  -  Сидят,  охотничьи байки рассказывают,  хвастаются,  как зверя
били.  Почему вы приняли Бережного?  Это же старый браконьер, его и близко к
заповеднику подпускать нельзя!
     - Приказали -  и принял. - Взгляд Коротыча внезапно похолодел. - Если у
вас там, в конторе, какие-то нелады с высшим начальством, то мое дело проще:
подчиняться  распоряжениям  вышестоящего.   Я  тоже,   знаете  ли,  не  хочу
неприятностей.  Велено зачислить Бережного - зачисляю, тем более, что штат у
меня далеко не полный. Прикажут разогнать - разгоню.
     Было что-то в этом человеке жесткое,  прямолинейное, чувствовалось, что
привык к простому повиновению. Несомненно, Коротыч любил точные приказы и не
скрывал этого. Может быть, потому не получился у Молчанова разговор по душам
с новым лесничим. Слишком неродственные души.
     Коротыч деликатно спросил:
     - Чем займетесь у нас? Какая помощь требуется?
     - Проверю  дневники  у  лесников,  похожу  по  кабаньим  тропам.  Ваших
лесников попрошу помочь мне пересчитать рогачей на осеннем гоне.  У нас есть
давнее желание показать северному стаду дорогу на южные склоны.  Отдушина на
случай долгой бескормицы. Вот этим и займусь.
     - Жить где будете? У нас в отделе?
     - Слишком далеко от леса. Лучше на кордоне Ауры. Оттуда ближе ходить на
пастбища.
     Коротыч заколебался.  Именно там находился охотничий дом.  Но  отказать
научному  сотруднику  он  не  решился,  хотя  Капустин  и  сказал  ему,  что
"посторонние на Ауре сейчас нежелательны". Молчанов все-таки не посторонний,
а сотрудник научного отдела. От него нельзя скрыть.
     - Ладно,  можно и на кордоне, - без особого энтузиазма согласился он. -
У лесника Семенова, например.
     Дом лесника Семенова стоял всего в километре от охотничьего дома.
     Молчанов усмехнулся, и Коротыч заметил это.
     - Высоких гостей ждем,  -  пояснил он с каким-то вызовом, словно хотел,
чтобы  у  научного  сотрудника не  оставалось никаких  сомнений относительно
охотничьего дома.
     - Потому и Бережного приняли? Обслуживать гостей?
     Лесничий нахмурился. Четко сказал:
     - Приказали -  принял. Возможно, и потому. Капустину видней. Гости, как
мне объяснили, это ученые из разных ведомств. Им нужны опытные проводники.
     Коротыч подождал,  не  спросит ли  Молчанов еще  чего.  Был он  немного
старше Александра, подтянутый, строгий, словно раз и навсегда застегнутый на
все  пуговицы.  Улыбка не  озаряла его  сухое,  длинноносое лицо  с  упрямым
тонкогубым ртом.  Не  повезло  заповеднику.  Только  сейчас  Александр понял
особую тревогу Бориса Васильевича.  Коротыч любил службу,  но,  кажется,  не
очень любил природу. В этом была его беда. И беда заповедника.
     Молчанов уходил из отдела подавленный. Действительно, здесь неладно.
     На  выходе из  парка  сидел Бережной и  курил.  Он  явно  ожидал своего
шезмайского собеседника.
     Когда  Александр  поравнялся  с  ним,   дядя  Алеха  бросил  под  сапог
недокуренную самокрутку и молча пристроился сбоку.
     - Что скажете, Бережной? - сухо спросил Молчанов.
     - Дак вот,  Александр Егорыч,  опростоволосился я, значит, когда принял
вас  за  туриста.  А  вы  вон какой турист!  Я  и  плел вам как туристу,  на
воображение бил. Слова-то мои теперь супротив меня и обернулись.
     - Не прибедняйтесь. Сто тринадцать - это не байка.
     - Впрямь, не байка. Но то ж когда было!
     Молчанов нахмурился.
     - Вынужден  вас  предупредить,   Бережной.   Если  что-нибудь  подобное
случится сейчас,  будете очень строго наказаны.  Вы  лесник.  Ваша  задача -
охранять животных. Упаси бог, если вы...
     Бережной прижал руки к груди.
     - Слово  старого человека,  Александр Егорыч!  Я  ить  и  вашего папашу
знавал.  На что был грозен, а с ним у нас никогда плохого не случалось. Дядя
Алеха - аккуратист. Нельзя так нельзя. Понимаем.
     Он шел с Молчановым еще несколько минут, но беседа не клеилась, научный
работник хмурился, и Бережной, вздохнув, стал отставать. Чего же упрашивать!
     А  Молчанов шел  к  учителю  и  все  время  думал:  зачем  Капустин так
настойчиво уцепился именно за старого браконьера?  Выходит, ему нужны только
такие  люди.  Теперь понятно,  зачем нужны.  Но  как  поведет себя  лесничий
Коротыч,  если  охотничий домик  заполнится приезжими людьми,  которые могут
рассматривать  заповедник  как   свою  вотчину,   как   место  для   легкой,
необременительной охоты под видом научного изучения фауны Кавказа?!
     Вот положение! Борьба со своими. Этого еще не было.
     - Что твой поход,  Саша, как приняли? - таким вопросом встретил хмурого
гостя Борис Васильевич.
     - Ваши опасения обоснованны,  -  просто ответил он.  -  Атмосфера у них
самая что ни на есть низменная. Плохая атмосфера. Что угодно-с...
     - Как поступишь?
     - Останусь здесь. Заставлю понять...
     - А если они будут поступать по-своему?
     - Тогда - война.
     Борис Васильевич промолчал, только седую голову наклонил.
     Согласился.


                               Глава седьмая

        "ЗДЕСЬ БЫВАЕТ ОПАСНО"


        "1"

     Первые два  дня  жизни  на  новом месте олень Хоба  ощущал необъяснимое
волнение.  Вдруг срывался с  места и  мчался по лесу,  обегая одну поляну за
другой.  Или,  замерев под густым,  тенистым дубом,  стоял словно изваяние и
десять и  двадцать минут,  вслушиваясь в  смутный шум  леса,  который чем-то
отличался от шумов лесного края на той стороне гор.  Даже ночью,  выбрав для
лежки укромное место,  он  не  мог задремать,  потому что чужие,  непонятные
звуки черного леса то и дело пугали его.
     Вдруг заплачут шакалы,  сразу много шакалов со  всех  сторон,  и  такой
подымут адский шум,  вой,  плач,  что  спокойным не  останешься,  хотя  Хоба
прекрасно знал  этих  мелких пакостников,  совершенно не  опасных для  него,
соберись  они  хоть  в  сотенную стаю.  Замолчат,  разбегутся шакалы,  тогда
неожиданно прилетит ветер,  остро и  влажно пахнущий морем.  Морского запаха
Хоба еще не знал и  потому боялся.  Довольно часто видел он в черной,  очень
черной  ночи  светящиеся зеленоватым блеском  глаза  диких  котов,  тоже  не
страшных для  него  хищников.  Но  соседство с  недреманными хищными глазами
никак не способствовало покою,  и он вставал,  чтобы уйти от колдовских глаз
подальше.
     Этот южный лес первое время казался ему очень недобрым лесом.
     Повсюду,  как  паутина,  с  деревьев свисал зеленый лишайник,  мешающий
видеть далеко и  зорко.  Его  можно было  есть,  этот  вкусный лишайник,  но
поначалу Хоба  с  большой опаской жевал  его,  словно  ожидал  какого-нибудь
подвоха.  И потом колючки.  Ох уж эти колючки! Лианы встречались и на родных
северных склонах,  но  не  очень  часто,  кроме того,  в  северном лесу  они
выглядели недоростками по сравнению с  местными,  колхидскими.  Тут,  в руку
толщиной,  они цепко оплетали высоченные клены снизу доверху так, что трудно
было  понять,  клен это  стоит или  сама лиана.  Джунгли в  зеленой путанице
становились непролазными, чудовищно густыми, многоэтажными, и в каждом этаже
со своим оттенком зелени,  со своими цветами,  птицами, животными. Хоба иной
раз бродил с  целым венком ужасно цепких стеблей на  рогах,  он нервно мотал
головой и  снимал с  себя лесные вериги только на  полянах,  где  можно было
прочесать рога в густом шиповнике или кизиле. Все, все непривычно.
     Долины рек в причерноморских лесах узкие,  похожие на корыто,  а склоны
по  обе стороны крутые,  если бежать,  то  не  вот-то разовьешь скорость,  и
потому  каждая  такая  долина,  вдобавок  еще  заваленная  понизу  огромными
камнями,  представлялась ловушкой,  из которой трудно выбраться.  Здесь тоже
густота непроходимая,  колючая,  часто с черным, железной крепости самшитом,
через который и вовсе нет хода.
     Но зато еды здесь было вволю.  Хорошей,  вкусной еды.  Трава на полянах
скрывала оленя  почти  целиком.  Всюду нежный лишайник и  листочки ломоноса.
Сочные веточки с  приятным вкусом изысканного блюда.  Ягоды любого качества,
всех расцветок и размеров.  И даже грибы - огромные опенки, яркие мухоморы в
самых темных местах,  сочные маслята и  хрусткие,  толстоногие боровики.  Не
надо выхаживать многие версты, здесь сыт на каждом пятачке. Щедрость природы
просто сказочная. Влажно, тепло, тихо.
     Оставив на дороге Александра Молчанова,  Хоба весь первый день бродил в
окрестностях поселка.  Откуда-то  снизу  слышались голоса,  лай  собак,  шум
машин, даже музыка, он ждал, не нанесет ли ветер знакомый запах, не вернется
ли Человек, но разных запахов было много, а желаемого все не было.
     И тогда Хоба,  все больше беспокоясь,  двинулся в обратный путь,  туда,
где  в  прогалины леса  врывался серебряный блеск ледников Псеашхо.  Ближе к
альпийским лугам. На свои пастбища.
     По  мере  подъема лес  редел,  сперва пошел  веселый бук,  потом черный
пихтарник. Приятно похолодало. И запахи сделались другими, знакомыми. Душные
колхидские джунгли  остались  внизу.  Вскоре  начались крутосклонные луга  в
березовых опушках. Совсем родные луга.
     Да какие луга!
     Не успел он насладиться сладкой и  сочной травой,  как невдалеке увидел
мелькнувшие между берез чьи-то  высокие рога.  Хоба раздул ноздри и,  высоко
подняв голову,  пошел на  сближение.  Он столкнулся с  рыжеватым,  толстым и
флегматичным рогачом чуть ли не нос к носу.  Оба замерли, изучая друг друга.
Оба фыркнули,  а в следующий момент с подчеркнутым спокойствием склонились к
траве  и  стали рвать ее,  тем  самым показывая свое  миролюбие.  Даже  тени
враждебности не было в их поведении.  Встретились -