ревший шиповник, неожиданно вышел
в рощу дубов и с охотой поел свежих желудей, которые все еще падали.
     Отсюда  его  изгнали кабаны.  Они  явились под  вечер  целой  семейкой;
рассерженный секач тотчас же  бросился в  атаку и  загнал Лобика на  корявое
дерево.  Лобик изрядно перетрусил,  сидел на  суку ни жив ни мертв и  только
обиженно моргал,  а  когда кабаны наконец ушли  вниз  по  склону,  долго еще
вслушивался в шелест леса, прежде чем слезть и убежать повыше на гору.
     Стояла  теплая  пора,  благодатная осень  одаривала животных всяческими
плодами, и Лобик почти не испытывал голода. Рос он удивительно быстро, через
месяц  его  не  узнали бы  Молчановы.  Шерсть на  нем  из  рыжей с  белесыми
подпалинами  на   животе  сделалась  темно-коричневой  и   очень  погустела.
Подушечки на  пальцах и  пятках окрепли и  уже не болели,  когда приходилось
идти по  острым камням.  Лобик совершал долгие путешествия с  горы на гору и
дважды отваживался добираться до  высокогорных лугов.  Эти прогулки походили
на  преднамеренное  желание  "остолбить"  для  себя  постоянную  территорию,
"прописаться" на ней.
     На лугах он впервые встретил стайку серн,  мгновенно вспомнил Хобика и,
радостный,  приятно пораженный,  помчался на  сближение.  Каково же было его
удивление,  когда серны в страшном испуге умчались прочь.  Он обнюхал следы,
помет и  понял,  что это совсем не то.  Заодно медвежонок догадался,  что не
только он может пугаться, но и его боятся. Приятное открытие!
     Сытый и  довольный собой,  Лобик потом не раз гонялся ради собственного
удовольствия за  турами  на  вершине  длинного  хребта,  даже  за  взрослыми
оленями, которые медленно, с достоинством, но все же уходили от проказливого
существа.
     Когда захолодало и над горами пошли дожди,  а вершины покрылись снегом,
Лобик загрустил. Он несколько раз выходил к поселку, но приблизиться и найти
свой дом, где осталась такая славная конура, боялся. Спать под густой ожиной
стало  неудобно,  шерсть  плохо  высыхала,  и  вообще не  хотелось вставать,
обволакивала лень.
     Однажды Лобик отыскал отличную нору.  И хотя она пахла старым хозяином,
он  не  испугался,  потому что  это был родственный запах.  Спокойно залез в
чужой дом,  а к утру благодарил судьбу уже за то,  что еще с вечера приметил
узкий лаз наверх,  второй ход,  вроде отдушины.  Дело в том, что не успел он
уснуть,  как явился хозяин. Большущий медведь-шатун рыкал таким густым басом
и  так бесцеремонно полез в берлогу,  что Лобика словно подбросило.  Не имея
времени на объяснения, он пулей вылетел в узкий лаз и что есть силы помчался
в лес, натыкаясь на стволы и падая.
     Но сколько же можно бездомничать?  День ото дня становилось холодней. У
Лобика все  чаще  перед глазами возникала мутная пелена.  Непонятная леность
охватывала тело. Хотелось спать.
     Когда  сделалось  совсем  плохо,   он  наткнулся  на  нору,  прямо-таки
созданную по  его размеру.  Осторожно приблизившись,  Лобик почувствовал там
чужого,  но этот не мог быть большим и сильным,  и медвежонок не отступил, а
сам рявкнул как можно грознее.  Затем... Затем он и опомниться не успел, как
небольшая, но верткая енотовидная собака уже вцепилась ему в ухо, ударила по
боку всем телом,  чтобы сбить, а он, озлившись, тоже хватанул забияку лапой,
и у норы началась потасовка.
     Впервые  Лобик  дрался  по-настоящему.  Острозубый  и  остромордый енот
защищал свой зимний дом,  а  Лобик отвоевывал себе право на  спокойную зиму.
Дрались  они  самозабвенно,   и  осилил  все-таки  медвежонок:  он  прокусил
енотовидной собаке ногу,  и та, спасая жизнь, умчалась, взвизгивая от боли и
гнева. А Лобик лег у отвоеванной норы и стал зализывать раны.
     Стоит ли говорить, как ловко устроился Лобик после этой битвы!
     Раза три или четыре он  вылезал из удобной норы,  но далеко не отходил,
смутно догадываясь,  что если он  отбил у  енота жилье,  то  почему не могут
таким же образом выселить и его.
     Лобик уже твердо усвоил:  все живое делится на две части -  на тех, кто
слабее его, и тех, кто сильнее.
     Он сам находился пока где-то посредине.  Нельзя жить, не сознавая своих
возможностей. Такова лесная истина.
     Засыпая под вой ветра и ледяной дождь,  Лобик видел сны.  И все они так
или иначе были связаны с  его детскими месяцами.  Не помнил он,  как погибла
его  мать и  как  нашел его  лесник.  Но  зато являлись ему в  зимние ночи и
смиренный слабенький Архыз, и озорной Хобик, и добрый их покровитель Саша.
     Опять,   уже  в  грезах,  переживал  он  свое  детство,  историю  своей
маленькой, не очень счастливой жизни.


        "4"

     Зима на Кавказе не долгая,  хотя достаточно суровая и снежная. Спать бы
Лобику до  конца марта,  когда обильно начинают таять снега,  но ему не дали
досмотреть приятные грезы.
     В феврале, незадолго до известной нам встречи с Архызом, на его берлогу
наскочила семья волков.  Кажется,  им  позарез нужна была  удобная квартира.
Волчья пара  оказалась опытной,  она  быстро раскусила,  что  имеет  дело  с
годовиком,  и начала осаду крепости. Расслабленный сном, медвежонок не сразу
сообразил,  в чем дело,  но когда волк сунулся к нему,  все-таки дал в узкой
берлоге трепку непрошеному гостю.  Увы,  этим дело не кончилось. Волчья пара
не  отступила.  С  двух сторон волк и  волчица стали разрывать мокрую глину,
чтобы расширить ходы  и  сделать поле боя  удобным для  новой драки.  Лобику
пришлось бы  туго,  но  что-то  спугнуло волков,  и  они неожиданно сгинули.
Высунувшись,  он догадался, что лучше всего не ждать их возвращения, и почел
за благо убежать, потому что они снова могли прийти.
     Тщательно обнюхав  следы  агрессивной семейки  и  выяснив,  куда  волки
удалились,  он  огорченно заковылял в  противоположную сторону,  удивляясь и
глубокому снегу,  и бледному небу,  и голым деревьям - то есть всему новому,
что приходит в природу вместе с зимой и чего он еще не видел и не знал.
     Тяжелые недели начались для медвежонка.
     Снег, снег и снег... Огромные сугробы на опушках, ровная пелена в лесу.
Местами пласт выдерживал тяжесть медвежонка,  иной раз предательски рушился,
и  Лобик  шел  тогда  как  бы  по  траншее,  из  которой чуть  виднелась его
испуганная,  снегом заляпанная морда. Даже на выдувах он не находил поначалу
ничего  съестного.   Мерзлая  земля.   К  концу  недели  бездомное  существо
израсходовало последний запас  жира,  накопленного с  осени,  и  голод  стал
ощущаться сильней.
     Однажды в голубой солнечный день, когда оттаял иней с приречных кустов,
он  попробовал обдирать  почки  с  зарослей липы  и  ясеня.  Пища  оказалась
горькой,  но  кое-как утоляла голод.  Весь день Лобик промышлял по  кустам и
тут,  наконец наткнувшись на шиповник, сделал важное открытие: красные ягоды
не так уж плохи для зимы и значительно лучше, чем почки. Скоро он наловчился
находить  заросли  шиповника по  распадкам,  на  вырубках  и  довольно ловко
обдирать ягоду.
     Пробираясь в эти дни по лесу,  он вдруг наткнулся на твердую дорогу и с
превеликой охотой пробежался по набитой колее. Запах резины и солярки ничего
не говорил ему,  это был новый для него запах,  неприятный и чужой,  но зато
как хорошо бежать по твердому и скатываться с горки!
     Автомобильная дорога привела его к домику,  похожему на ту конуру,  где
он когда-то жил,  только гораздо большего размера,  с дверью и окнами. Лобик
постоял немного,  вынюхивая чужие запахи и  остерегаясь.  Вокруг домика было
полно лисьих и шакальих следов.  Он обошел домик кругом и наконец,  осмелев,
приблизился к  самой  двери.  Тут  крепче  пахло  звериной мелкотой.  Еще  у
Молчановых Лобик научился открывать двери,  подковыривая щель снизу. На этот
раз  дверь  открылась совсем легко,  но  с  таким пугающим скрипом,  что  он
отпрянул  назад.   Потоптавшись,   Лобик  полез  через  порог  и  тут  же  с
уверенностью убедился,  что  деревянная берлога пуста,  холодна и  абсолютно
неинтересна.  На  полу  валялись какие-то  дурно пахнувшие железки,  дырявые
кастрюли,  небольшой котел и разное тряпье. Он не знал, что это такое, но на
всякий случай обнюхал и  даже  перебросил часть  вещей  с  места  на  место,
забавляясь шумом и звоном, столь необычным в его тихой, лесной жизни.
     Затем осмотрел печь.  Поднялся на дыбы,  легко выковырнул плиту.  Она с
грохотом упала. Поднялась пыль; Лобик зафыркал, почему-то озлился на печку и
за три минуты, ухая и отфыркиваясь, развалил ее до единого кирпичика.
     Лобик совсем уже собрался уходить из  этого странного и  неприветливого
сооружения и  тут вдруг приметил мешок в  углу за печной стойкой,  прикрытый
тряпьем.  Он обнюхал находку. Пахло хлебом, вкус которого он прекрасно знал.
Прорвав мешок,  он извлек кусок старого,  черствого,  как камень, и вдобавок
промороженного  хлеба.   Острые  зубы  отгрызли  кусок  сухаря;   медвежонок
зачавкал,   поворачивая  голову  из  стороны  в   сторону  с  видом  полного
удовлетворения.
     Ел долго и с наслаждением;  в животе у него бурчало, а когда насытился,
то лег тут же,  на полу,  не спуская глаз с ополовиненного мешка, даже хотел
было уснуть,  но  осторожность подсказала ему,  что дом -  не  очень удачное
место для отдыха, и он лениво выкатился на знакомую дорогу.
     Лобик не знал, что попал в один из путевых "котлопунктов", иначе говоря
- в  столовую на  лесовозной дороге,  к  счастью для него,  малопосещаемую в
зимнее время.  Заботливая повариха еще осенью,  видно, сложила объедки хлеба
со стола шоферов в один мешок,  чтобы взять домой для свиньи,  но забыла,  а
лисицы и шакалы не сумели открыть дверь в домик. Так что Лобику повезло.
     Он почувствовал себя сытым и  добрым.  Первое такое пиршество за недели
трудной жизни  в  лесу.  Отойдя  от  домика метров на  двести,  Лобик  вдруг
почувствовал себя обкраденным. Как он мог оставить мешок?
     Назад  бежал во  всю  прыть.  Успокоился,  лишь  обнюхав свою  никем не
тронутую находку.  Попробовал съесть еще один сухарь,  но  получилось как-то
очень лениво, потому что был, мало сказать - сыт, а просто пресыщен.
     Уцепив мешок лапой,  он сдвинул его с  места,  выволок наружу и потянул
было по снегу,  но увидел, что много потерь: куски вываливались и чернели на
снежной борозде. Лобик собрал их и заставил себя съесть.
     Некоторое время  он  изучал  неуклюжий,  угловато  выставившийся мешок:
подымал и бросал его,  наконец встал на дыбы,  обхватил,  прижал к животу и,
широко  расставляя лапы,  пошел  в  этой  неудобной  позе  вниз  по  дороге,
оскользаясь и падая,  вновь подбирая корки и куски,  пока не догадался,  что
надо свернуть в лес и найти местечко для отдыха.
     Уснул он около своего мешка, как скупой рыцарь у сундука со златом.
     Сквозь  сон  Лобик  услышал грохот машины на  дороге,  потом  голоса и,
проснувшись, затаился.
     На дороге кто-то сказал:
     - А ведь это медведь прошел. Смотри, какой след.
     Другой ответил:
     - Молодой шатун, похоже. Но почему он шел на двух лапах?
     - Нес что-то... - И через минуту: - Гляди-ка, старые куски хлеба.
     Они вдруг рассмеялись.
     - Ну точно:  это он Настин котлопункт ограбил. Помнишь, она все хлебные
огрызки в мешок собирала?
     Они развеселились, даже посвистели для острастки, но по следу не пошли.
Взревел мотор,  послышался скрип  резины  на  снегу,  и  догадливые лесовики
уехали.
     Лобик  глубоко вздохнул,  потрогал лапой  свои  запасы  и,  свернувшись
поудобнее, ощущая успокоительный запах сухарей под боком, опять уснул.
     Он был сыт, спокоен.
     И разумеется,  счастлив,  потому что звери, в отличие от своих разумных
двуногих собратьев,  никогда не задумываются о  будущем,  даже о  завтрашнем
дне, вполне довольствуясь днем сегодняшним.
     Примерно через  неделю после  этого случая,  полностью опорожив мешок и
разорвав его на мелкие клочья, Лобик спустился по крутобережью к реке, нашел
свой шиповник, и тут у него произошла встреча, о которой мы уже рассказали.


                                Глава третья

        "С ЧЕМ ПРИШЕЛ?.."


        "1"

     Зима сломалась сразу.
     Как это нередко случается в первый месяц весны, на горы и лес откуда-то
наплыл густой и теплый туман -  такой,  что за пять шагов не видно,  - и под
его покровом началась невидная и неслышная весенняя работенка.
     Снег делался дырявым,  рыхлым и  со  вздохом оседал,  растекаясь по еще
мерзлой земле  миллионами холодных ручейков.  Вроде бы  все  еще  было  бело
по-старому, а реки и ручьи уже помутнели и вздулись; всюду запахло прохладно
и  свежо,  а  воздух настолько насытился влагой,  что ветки деревьев,  крыши
домов,  стены,  столбы, провода, шерсть на зверях - все потемнело, сделалось
мокрым и  отовсюду закапало.  Дубы и грабы в первый же день,  как потеплело,
стали белыми, заиндевели - это выступал из них внутренний холод, накопленный
за  зиму.  Но белизна тут же растаяла,  по стволам и  веткам потекло,  будто
дождик пошел.  Воздух был  тяжел  и  неподвижен,  а  прислушаешься -  кругом
шепеляво шелестит:  это  стекали на  снег  и  палую листву миллиарды водяных
капель.
     Четыре дня стоял едкий туман.  Только на  пятый день из степей потянуло
теплым ветерком.
     Целый  день  ветер,  хорошо  пахнущий  степным  черноземом  и  зелеными
травами,  сгонял туман и  на  другое утро  более или  менее очистил небо.  В
прорывах серой пелены показалась голубизна, брызнуло солнце.
     Лес  обрадовался солнцу,  зашумел,  обсыхая,  и  в  его  монотонный гул
впервые в  этом  году  неожиданно вплелась простенькая песня  синички.  Была
песня короткой, веселой, но решительной.
     Саше  Молчанову не  сиделось дома,  он  все  время  ходил с  Архызом по
долине,  по ближним горам,  а вечером исписывал страницы в дневнике, отмечая
перемены в природе.
     Странствуя по  другому берегу реки,  он  очутился близко от того места,
где  встретились Архыз  и  Лобик.  Здесь все  изменилось за  полторы недели,
местами снег уже сошел,  но  пес мгновенно узнал место и  настойчиво потянул
поводок.  Они вошли в  распадок.  Тут снег уцелел,  на  северном склоне даже
остался по-зимнему голубым. Архыз живо отыскал старый след медвежонка и свой
собственный. Покрутившись, он выразительно посмотрел на хозяина.
     - Ты что? - не понял Саша.
     Архыз, наклонив морду, повел его по следу.
     - А,  теперь вижу!  Погоди-погоди...  - Он нагнулся и ощупал подтаявшие
вмятины.  - Это же медвежьи! А это - собаки. Уж не твои ли, дружок, когда ты
гонялся за шатуном?
     И вдруг догадка осенила его. След-то маленького медведя! Уж не Лобик ли
бродит?.. Если он, то, значит, они вместе с Архызом. Вместе! Не забыли...
     Архыз поднял морду,  наклонил ее и  как-то сбоку,  смешно и внимательно
посмотрел в  глаза Саши.  Хвост его  лениво шевельнулся.  Похоже,  он  хотел
сказать:  "А что особенного?  Ну, встретились, ну, побегали. Все-таки сродни
мы..."
     Молчанов вернулся домой под вечер.
     Елена Кузьминична и зоолог Котенко сидели за столом и пили чай.
     - Привет,  ходок, - без улыбки сказал Котенко и пожал руку. - Стоит наш
заповедник, не уплыл?
     - Стоит,  весне радуется.  Мы  с  Архызом по  тому  берегу реки ходили,
такое, можно сказать, открытие сделали...
     - Выкладывай, если это имеет отношение к зоологии.
     - Еще как имеет! Отыскали след Лобика.
     - Нашего Лобика? - переспросила Елена Кузьминична.
     - Другого в природе нет. Ну, помните, Ростислав Андреевич, у нас вместе
с  Архызом жили  олененок Хобик и  медвежонок?  Так  вот  медвежонка Лобиком
звали.  Я  его осенью отпустил.  Отвел в  лес и  снял ошейник.  Он  даже "до
свидания" не сказал, невежа.
     - Подожди-подожди. Меня интересуют факты. Ты сказал, что нашел следы?
     - Там,  понимаете,  все перепутано.  Архыз бегал и, видно, Лобик с ним.
Они, в общем, встречались и всласть погуляли друг с другом.
     - Это интересно,  Саша.  -  Котенко заметно оживился.  -  Но  почему ты
уверен, что именно Лобик?
     - А  кто  же  еще?  Чужой  медвежонок?  Неужели Архыз способен так  вот
запросто знакомиться с медведями? Антагонисты все же.
     - Если Лобик бродит вокруг поселка, еще встретимся. Он и тебя узнает. И
вас, Елена Кузьминична. Звери на ласку отзывчивы.
     Котенко  опять  вдруг  помрачнел.  Саша,  не  остывший от  возбуждения,
заметил это и сказал, все еще безмятежно улыбаясь:
     - У вас неважное настроение. Не случилось ли чего?
     Елена Кузьминична вздохнула, а Котенко вдруг озлился и сказал:
     - Иду,  понимаешь,  утром по городу,  а навстречу кто бы ты думал? Этот
самый Козинский со  своей нахальной улыбочкой.  Дорогу мне  загородил и  так
вежливо: "Рад видеть, начальник". У меня, наверное, лицо вытянулось, до того
неожиданно,   даже  противоестественно  все  это.  А  он  щурится,  доволен.
"Интересно,  говорит,  мне  посмотреть на  выражение вашего  лица,  если  мы
встретимся не  на  городском тротуаре,  а  на  лесной тропе.  Я  бы  вас так
ублажил,  что ни  одна больница не  взялась бы склеить..."  И  пошел дальше,
подлец! Каково?
     - Так его выпустили?
     - Вот слушай.  Я сразу в машину -  и к прокурору района. Мало того, что
он заставил меня сидеть в  приемной почти час,  еще и встретил так,  будто я
помешал ему  заниматься очень  важным  делом,  и,  в  общем,  едва  удостоил
объяснения.  Подумаешь,  оленей убили!  Хватит и того,  чтоб передать дело в
административную комиссию райисполкома.  Там  ему  выпишут штраф в  двадцать
пять рублей и на этом поставят точку. Каково отношеньице, а?
     - Значит, и другие на свободе?
     - Ну конечно.  Директор леспромхоза ходатайство написал:  задержаны его
работники и все такое;  техника стоит, план не выполняется; ну, побаловались
хлопцы, коллектив обязуется впредь досматривать...
     Елена Кузьминична вышла. Зоолог проводил ее глазами и тихо сказал:
     - Я  специально приехал  предупредить тебя,  Саша.  Козинский про  тебя
такое сказал...  В общем,  он почему-то не столько на меня,  сколько на тебя
зуб имеет. Грозит. Будь осторожен, понимаешь? Это такой человек...
     - Понял, Ростислав Андреевич.
     Они помолчали. И тут Саша с искренним недоумением сказал:
     - Что же получается?  Выходит,  мы в роли обороняющихся? Так не пойдет.
Обороняться должны они, браконьеры.
     - Не вижу реальной возможности изменить обстановку,  - мрачно отозвался
Котенко.
     - Прокурор района - не последняя инстанция, - решительно возразил Саша.
- Надо сообщить выше.
     - Если этому некогда, то, надо полагать, и другим...
     - Ладно.  Я вот что сделаю! - Саша рубанул ладонью воздух. - Я напишу в
газету. Обо всем напишу, и пусть попробуют объясниться через газету.
     - Наивный ты человек!  -  Котенко засмеялся.  Он поднялся,  прошелся по
комнате, похлопал по плечу Сашу. - В газету... Пока ты напишешь, да пока там
повернутся...  Э, друг мой! Лучше давай на самих себя надеяться. Ухо востро,
глаз зорок, патрон в патроннике - и на душе спокойней.
     - В обороне?
     - Нет,  почему  же?  В  наступлении.  Только  с  осторожностью  лисы  и
бесшумностью волка. Знаешь, с волками жить... Вот так. А то, что я сказал об
этом самом Козинском, помни.
     Зоолог попрощался и ушел. Елена Кузьминична пришла убирать посуду и все
поглядывала на  озабоченное лицо  сына.  Она  ощущала  неясное беспокойство.
Наконец спросила:
     - Что  ж  это,  Ростислав  Андреевич  только  затем  и  приехал,  чтобы
рассказать тебе, как встретился с Козинским?
     - Да,  конечно...  - Саша и сам почувствовал, что вышло у него не очень
убедительно. Не мог же он сказать матери об угрозе.
     Впрочем, больше она не расспрашивала.
     А он придумал свой маневр.


        "2"

     Станица Саховская километрах в двадцати от Камышков,  как раз на пути в
город.  Все  лесовозы идут  через  центр  станицы,  доехать особого труда не
представляет.
     Туда Саша и  собрался.  Надел на  сви