остислав Андреевич писал, что Сашу по его
просьбе приняли техником-наблюдателем в  обходе отца.  Еще писал,  что может
взять Сашу к себе помощником,  если,  конечно, он найдет возможность учиться
по этой специальности хотя бы заочно.
     Хорошее известие. И хороший совет. Об этом он напишет Тане.
     Вошла мать,  он дал ей письмо из заповедника.  Она прочла и задумалась.
Хотелось отговорить сына, да разве послушает? Саша не вытерпел и сказал:
     - Таня тоже не едет в университет. Она работать поступила.
     - Договорились, что ли? - ласково спросила Елена Кузьминична.
     - Так вышло. - Он не стал много говорить на эту тему.
     Вечером Саша  чистил и  смазывал отцовский карабин.  Елена  Кузьминична
ходила вокруг него,  все хотела что-то сказать и наконец решилась.  Будь что
будет! Долго копалась в шкафу, нашла, что искала, и подала Саше.
     - Это его парадная. Примерь, не подойдет ли?
     Он взял фуражку с зеленым околышем и с ясными,  золотыми листочками над
козырьком. Фуражку лесника, похожую на пограничную.
     Надел, поправил, посмотрел в зеркало. Сказал:
     - Нормально.


        "7"

     Перед тем  как  идти в  первый самостоятельный обход,  Саша поговорил с
матерью, и они решили отпустить на волю прижившихся Лобика и Хобика.
     Олененок хорошо поднялся,  окреп,  сделался юрким и  смышленым.  Он все
время рвался со двора. Ростислав Андреевич сказал, что такой уже не пропадет
в лесу. Прибьется к стаду, где оленухи с молодняком.
     Медвежонок хотя и сильно привык к хозяевам, но тоже изнывал в крошечном
дворе, где ему было слишком тесно. То и дело убегал и каждый раз устраивал в
поселке  тарарам.  Умные  глазки  его  светились  неистощимым любопытством к
жизни,  и  было  бы  грешно держать такого подростка в  плену.  Младенческий
возраст кончался.
     Между собой звери по-прежнему отлично ладили,  даже заступались один за
другого,  если Саша или его мать обижали кого-нибудь.  По ночам,  когда было
холодновато,  все трое прижимались друг к  другу и  рано поняли,  что вместе
лучше, чем поодиночке.
     Первым  Саша  увел  Хобика.   Завязал  веревку  за  ошейник  и  потащил
глазастого олененка через  реку  в  глухую  долину  Шики,  где,  как  сказал
Ростислав Андреевич, в эти дни паслось крупное стадо оленух с молодняком.
     Хобик рвался вперед,  в  стороны и  отчаянно досадовал на  веревку.  Но
когда Саша снял с  него ошейник,  то  задора у  него хватило лишь на  первую
сотню шагов.  Потом стал как изваяние -  и ни с места.  Испугался леса, шума
листвы,  одиночества. Понемногу успокоился, принялся рвать траву и листочки,
но  Сашу из поля зрения не выпускал,  и  стоило тому сделать шаг назад,  как
Хобик немедленно подступал ближе.
     Саша спрятался, Хобик нашел его по запаху, подошел, но в руки не дался.
Так  они  поиграли в  прятки  с  полчаса и  наконец всерьез потерялись среди
дубового леса. Хобик остался лицом к лицу с незнакомой природой.
     Саша  шел  назад  и  вспоминал  отцовские  слова  о  многих  поколениях
животных,  нерасчетливо  отпугнутых  человеком.  Когда  снова  придет  время
взаимного доверия между людьми и дикими зверями?  И придет ли?  Вот отпустил
он  Хобика,  одичает  олень,  и  еще  неизвестно,  как  поведет  себя,  если
встретится в лесу.
     Да его сразу и  не узнаешь.  Только и  примета что треугольный вырез на
левом ухе, сделанный отцом.
     Медвежонок оказался более диковатым.  Шел с Сашей по ущелью Желобному и
все натягивал поводок,  рвался, нервничал, даже грыз веревку, которая мешала
свободному шагу.  Когда Саша снял ошейник, Лобика сразу след простыл, только
кусты прошелестели. Не оглянулся, спасибо не сказал. Даже обидно сделалось.
     На молчановском дворе остался Архыз. Ласковый, игривый щенок.
     Точнее - волчонок.
     Саша смотрел на него и вспоминал Самура. Где он и что с ним?..


        "8"

     Шестипалого долго никто не видел. В Камышки он не приходил.
     С  того трагического,  страшного дня  Самур резко переменился.  Нога не
зажила,  она усохла и подтянулась к животу. На трех лапах скверная жизнь. Не
разбежишься.
     Он  долго  не  уходил  из  долины  Сочинки,  тяжело  вживаясь  в  новое
состояние.  Урод.  Отступление от  нормы  природа  не  поощряет.  Ее  законы
беспощадны к слабым. Самур очень скоро испытал это на собственной шкуре.
     Жил  он  недалеко от  разваленного шалаша в  густой заросли боярышника,
переплетенного ожиной.  Колючая  растительность защищала больного от  всяких
неприятностней,  а  "холодильник" с мясом давал возможность прожить безбедно
самые опасные недели.  Ел он до отвала, оставшуюся оленину зарывал и охранял
от шакалов и лисиц, которые тоже были не против воспользоваться кладом.
     Когда мясо в  снежнике кончилось,  Самуру пришлось вспомнить про охоту.
Он заковылял на трех лапах по лесам,  выслеживая зверя; иногда ему удавалось
подкрасться к  семейству серн,  но сделать завершающий прыжок он уже не мог,
козочки  убегали  буквально  из-под   носа.   После  каждого  промаха  таяла
уверенность в  своих силах.  Лишь  изредка Шестипалый ловил сонного тетерева
или откапывал грызуна. Жить становилось трудней.
     Он мог бы пойти к хозяевам,  где остался Архыз, но не нашел в себе силы
преодолеть страх дикого зверя,  еще более окрепший за  последний месяц после
ранения. Шестипалый бродил и бродил по лесам, хромая и часто останавливаясь,
чтобы  переждать  мучительную  усталость.  Физическое  уродство,  постоянное
недоедание,  тоска одиночества быстро сделали его угрюмым,  замкнутым и  еще
более диким.  Он старел не по дням,  а по часам.  Похоже,  ничто не радовало
Самура.  Ни  яркий  восход солнца,  когда лес  и  горы  сверкают миллиардами
росинок.  Ни приятная, влажная тень под густым буком в горячий полдень лета,
когда смолкает пение птиц и только стрекочут повсюду неугомонные цикады.  Ни
тихие лунные ночи, ни запах близкой добычи, остро волнующий любого хищника.
     Радость жизни исчезла,  он не знал,  что будет завтра,  и  боялся этого
завтра.
     Отощавший,  с  грязной,  всклокоченной шерстью  и  слезящимися глазами,
голодный, но не злой, а скорее подавленный напастями, ковылял Самур по горам
и долинам, обходя места, где сохранялся запах человека.
     И все-таки однажды его увидели.
     Бинокль приблизил Самура.  Ростислав Андреевич Котенко сперва не  узнал
своего спасителя -  так изменился и  потускнел одичавший овчар.  Но потом он
догадался,  что произошло с ним.  Проследив путь Шестипалого, зоолог ушел за
границу  заповедника,  в  соседнюю долину,  подстрелил там,  махнув  на  все
правила,  молодого тура и  на себе отнес тушу к местам,  где проходила тропа
Самура.  С  нескрываемым удовольствием наблюдал он,  как  овчар  делал круги
вокруг  мяса,  подозрительно принюхиваясь  к  запаху,  как  осторожно  стал,
наконец,  есть и как долго потом,  отяжелевший от пищи, спал возле остатков,
присутствием своим отпугивая мелюзгу, собравшуюся к месту пиршества.
     У  Ростислава Андреевича созрела мысль о том,  чтобы на второй приманке
изловить Самура и перетащить к себе домой. Он не забыл услуги, оказанной ему
овчаром.  Он хотел обеспечить инвалиду спокойную жизнь среди людей,  которые
не могли не быть благодарными за все, что сделал Шестипалый для них.
     Но плану зоолога не суждено было осуществиться.
     Пока Котенко спускался вниз,  искал капканы и переделывал их так, чтобы
стальные челюсти не нанесли овчару вреда, Самур куда-то исчез. Сколько потом
ни искали его лесники,  оповещенные по всем отделам заповедника, Шестипалого
нигде не обнаружили.
     Ростислав Андреевич и его друзья сошлись на том, что Самур погиб.
     Долго ли до греха!  Наткнулся на медведя, на рысь, свалился в пропасть.
Утонул в реке. Все могло случиться с больным животным.
     И о Самуре стали понемногу забывать.


        "x x x"

     Уже близко к осени,  когда на верхних лесах стали желтеть листья,  а по
ночам мороз серебрил луга  альпики,  Саша Молчанов,  возвращаясь из  обхода,
попал в тот узкий распадок, где пролегала старая, заброшенная узкоколейка.
     Покойный вечер тихо опускался на грустные леса.  До Камышков оставалось
немного, дорога была знакомая, и Саша шел не торопясь.
     Он  ступил  на  кладку,  положенную вместо  разрушенного моста,  и  тут
вспомнил,  что говорил ему отец о логове Самура и Монашки.  Саша внимательно
осмотрелся.
     Кажется, это здесь...
     На площадке,  чуть видной за кустами лещины,  среди красноватых листьев
клена,  начавших  опадать  с  тяжело  наклоненных  веток,  мелькнуло  что-то
знакомое,  черно-белое. Молодой лесник заинтересованно подтянулся к площадке
и раздвинул кусты.
     У края плоского камня лежал Самур.
     Видно,  совсем недавно пришел он к месту, где испытал наивысшее счастье
и глубочайшую свою трагедию.  Здесь познал он радость семьи.  Здесь играла с
волчатами славная Монашка.  В  этом  красочном и  печальном месте  он  решил
провести последние дни своей жизни.
     Самур лежал,  вытянув передние лапы и  положив на  них  большую усталую
морду. Мертвый Самур.
     Саша тихонько провел ладонью меж ушей овчара, как это делал отец. Потом
снял ружье,  куртку и стал носить камни.  Он обложил ими тело овчара со всех
сторон и укрыл сверху. На площадке вырос продолговатый каменный холмик.
     Солнце садилось,  тень с  противоположного склона дотянулась наконец до
ручья и быстро накрыла площадку.
     - Прощай,  Самур,  -  сказал Саша и закинул ружье на спину.  -  Прощай,
старик.
     На повороте оглянулся еще раз и, подавив вздох, быстро пошел к дороге.
     Всю ночь и весь следующий день на площадку тихо падали красные и желтые
кленовые листья.
                             Конец первой книги




        Вячеслав Иванович Пальман.
        Там, за рекой


                                  Повесть

                         (Песни черного дрозда - 2)


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Пальман. "Песни черного дрозда"
     Издательство "Детская литература", Москва, 1990
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Роман включает в себя три повести ("Восточный кордон", "Там, за рекой",
"Песни черного дрозда"),  продолжающие одна другую и рассказывающие о борьбе
с браконьерами в горных лесах, о природе и животных Кавказского заповедника.


     Оглавление

     Глава первая. Облава
     Глава вторая. Друзья детства
     Глава третья. С чем пришел?..
     Глава четвертая. Треугольный вырез на зверином ухе
     Глава пятая. Дальний переход на юг, все на юг
     Глава шестая. У костра, где ночевал Иван Лысенко
     Глава седьмая. Шорохи в диком лесу
     Глава восьмая. Встречи в пещере и вокруг нее
     Глава девятая. За турами
     Глава десятая. Долина Речного Креста
     Глава одиннадцатая. На Тыбге
     Глава двенадцатая. Встреча у отвесной стены
     Глава тринадцатая. Схватка в пещере
     Глава четырнадцатая. Тишина


        "ПЕСНИ ЧЕРНОГО ДРОЗДА"

                                Книга вторая

        "ТАМ, ЗА РЕКОЙ"


                                Глава первая

        "ОБЛАВА"


        "1"

     Уже в феврале запахло весной.
     Чаще  открывалось голубое  небо.  Солнце  поднялось  выше  к  зениту  и
обливало все Кавказское предгорье теплом и  светом.  Снег искрился так,  что
глазам  делалось больно.  Лесные поляны,  покрытые девственно-чистым снегом,
сияли нестерпимо ярко.  На заснеженные горы опустилась семицветная радуга, и
некуда было спрятать глаза от этого бешеного танца света.
     Весной надевали темные очки. Без них ходить не рисковали.
     Саша Молчанов забыл очки.  Он возвращался с высокогорного приюта,  куда
ходил проведать зубров,  собравшихся в  небольшой долине по ручью Рысистому,
где зимой открывались выдувы с ожиной,  столь излюбленной этими животными, и
росло много молодого ясеня.  Молчанов нашел зубров, в бинокль пересчитал их,
оглядел места  выпасов и  теперь,  поспешая домой,  резал на  лыжах прямиком
через буковый лес.  Когда выходил на открытое место с блестевшим снегом,  то
лишь  опускал пониже козырек меховой шапки,  надвинутой на  самые  глаза,  и
старался смотреть только  на  свои  лыжи:  все-таки  темный  предмет в  этом
болезненном для глаз царстве сияния.
     Стояли тихие, безветренные дни с особенно прозрачным, хрустально-чистым
воздухом.  К  вечеру попахивало талой водой,  горечью мокрых живых побегов и
звонким,  но не страшным морозцем.  Кроны деревьев уже полностью стряхнули с
себя снег,  ветки распрямились и приобрели живую гибкость.  Где-то в глубине
их тканей началось скрытое, пока едва ощутимое, движение соков земли. Кожура
на молодых ветках орешника и лозы слегка позеленела.
     Древесина потеплела:  около комля деревьев снег  вытаял и  образовались
воронки.  На  месте  выгревов,  у  стенок обрывов и  на  южном  склоне канав
появились первые куцые сосульки,  похожие на морковку-каротель; часам к двум
пополудни то там,  то здесь слышалась робкая капель. Обтаивали заячьи следы,
сбитые ветром сучки и веточки.  Жизнь,  притихшая в зимние месяцы,  давала о
себе знать множеством самых разнообразных примет.
     Декабрь  и   январь  в  этом  году  случились  холодными  и  жестокими.
Многодневные, почти не прекращающиеся метели завалили лес, что называется, с
головой.  Олени и  косули спустились вниз.  Убежав от  одной опасности -  от
голода,  они попали в другую: зверей увидели вблизи селений и станиц. Пришли
первые вести о  гибели оленей.  В  лесу стали замечать чужих людей,  слышали
выстрелы.  Лесники растерялись. Редкие посты не могли контролировать десятки
троп  и  большие  лесовозные  дороги,  по  которым  браконьеры пробирались в
заповедные участки.
     От всего этого делалось тревожно...
     К  висячему мосту  через  речку  Саша  подошел уже  на  закате  солнца.
Отряхнул и связал лыжи.  Но прежде чем ступить на обсохшие бревна переправы,
внимательно осмотрел тропу. Позавчера для контроля он засыпал дорожку ровным
слоем  чистого снега.  Сейчас на  подтаявшем снегу  отпечатались следы  трех
человек.  Кто они,  зачем и куда направились?  На этой стороне реки зубровый
заповедник -  и только.  Впрочем, это могли быть лесорубы, решившие пройти к
леспромхозу,  который  расположен за  невысокой грядой  километрах в  восьми
восточней заповедной долины.
     Поправив на  груди карабин,  Саша  взял  лыжи под  мышку и  пошел через
мостик.  Бревна на старой переправе поскрипывали,  тросик,  натянутый вместо
перильцев,  почернел, местами из него торчали и крючились разорванные концы.
Давно пора ремонтировать.
     За мостом шла дорога и начинался поселок.
     Елена Кузьминична стояла на крылечке,  кутаясь в шаль. Ждала. Ничего не
сказала сыну,  но по тому,  как вздохнула -  словно гору с плеч сняла,  - он
понял, что очень беспокоилась.
     - Как там? - спросила уже в комнате, помогая снять рюкзак и куртку.
     - Порядок,  -  сказал Саша  и,  бросив взгляд на  трубку рации  в  углу
комнаты, спросил: - Контора не вызывала?
     - Батюшки мои, как же я сразу не сказала! - Елена Кузьминична застыла с
половником в руке. - Открой шкафчик, там записка.
     Саша выдвинул ящик. На листке чернели две строчки, написанные нетвердой
рукой  матери.  "Двадцать четвертого февраля явитесь в  контору заповедника,
имея при себе полную выкладку. Котенко".
     Это  значит,  с  оружием.  Саша  держал в  руках радиограмму и  силился
понять,  что за вызов.  Если хотят устроить облаву, то почему Котенко? Такие
события касаются не  отдела науки,  а  главного лесничего.  Он  -  начальник
охраны. А Котенко - зоолог.
     - Наверное, в экспедицию пойдете, наверх, - подсказала мать.
     - Наверно...  -  Саша ответил машинально,  но  про себя подумал,  что и
Котенко может стать инициатором облавы, особенно когда дело идет об оленях.
     Ел он с  завидной быстротой,  обжигаясь борщом.  Мать сидела напротив и
смотрела на него с доброй улыбкой.
     - Холодно наверху? - спросила она.
     Саша кивнул.
     - Весна только здесь,  - сказал он, проглотив обед. - Там светит, но не
греет.  Снег  будто вчера выпал,  белей нейлоновой рубашки,  которую ты  мне
купила. Как в Арктике.
     - Когда ж ты теперь в контору?
     - А вот сейчас отдохну и тронусь.
     - А может, утром? Хоть выспишься дома.
     - Я к десяти у Ростислава Андреевича уже буду. Там и высплюсь.
     Елена Кузьминична стала собирать рюкзак.
     Саша  привык к  своей работе,  а  мать  -  к  его  постоянным отлучкам.
Провожая его,  она больше не плакала, не просила остерегаться и беречь себя,
потому что поняла бессмысленность этой всегдашней материнской просьбы.  Чего
напоминать?  В горах всегда трудно и почтя всегда опасно.  А у Саши нет даже
собаки,  способной  защитить  хозяина,  отвести  от  него  беду,  прибежать,
наконец, домой, чтобы оповестить о случившемся.
     Щенка Архыза,  сына Самура, еще осенью взял зоолог заповедника Котенко.
Сказал,  что хочет понаблюдать за  этим полуволком,  поучить его не  столько
уму-разуму,  сколько любви к  людям.  Дома  без  собаки плохо.  Когда Саша в
отлучке, Елене Кузьминичне скучно и пусто: во дворе одни куры. Нет там милых
зверят, с которыми она провела все лето. Так привыкла к ним, что, когда Саша
отвел  в  лес  и  выпустил на  волю  олененка Хобика,  а  потом и  озорного,
подросшего медвежонка Лобика, чуть не плакала.
     За окнами быстро потемнело.  День прибавился пока еще очень мало,  и  к
шести делалось сумеречно. Зажгли свет.
     Саша собрал оружие, патроны, взял у матери уже готовый рюкзак, разложил
по кармашкам бритву, мыло, книжку и в две минуты оделся.
     - Ну...  -  Он остановился у дверей. Рослый хлопец с пытливыми светлыми
глазами. Чуть рыжеватые волосы, высохшие, пока он обедал и собирался, лежали
непричесанной копной над открытым лбом.
     Лицо  его,   спокойное  и  по-ребячьи  светлое,   опять  огорчило  мать
недостатком серьезности:
     "Дите. Господи, когда же он станет мужчиной!.."
     - Ты  уж  это...  -  Она  хотела сказать,  чтобы  аккуратней вел  себя,
осторожней,  если  придется делать  что-нибудь  опасное,  но  не  решилась и
сказала совсем другое:  -  Сообщи,  куда поедете и когда вернешься,  чтобы я
знала.
     - Непременно.  -  Он улыбнулся,  поняв ее переживания.  - Постреляем по
мишеням - и назад.
     - Если бы так!.. - вздохнула Елена Кузьминична и поцеловала его.
     На улице поселка желто,  вполнакала и,  кажется, совсем напрасно горели
фонари -  они  освещали только небольшой круг утоптанного снега под столбами
да сами кривые, небрежно обтесанные дубовые столбы.
     Дорожка,  раскисшая за теплый день,  уже окрепла,  заледенела.  Снег не
скрипел.  Вечерний воздух хоть и  морозный,  а какой-то добрый,  с привкусом
талой воды.  И леса вокруг не белые от зимней пороши,  а черные-черные,  уже
таившие в себе загадку близкого обновления.
     Время к теплу. К весне.
     Саша  свернул с  улицы  влево  и  остановился около  лесовозной дороги,
спускавшейся с  хребта к  старой трассе.  Глаза его приметили высоко на горе
бегающие лучики от автомобильных фар. Вниз, к дороге, шел груженый лесовоз.
     Вскоре  минский  тягач  вывалился  из-за   крутого  поворота  и,   шипя
тормозами, остановился около Саши, стоявшего с поднятой рукой.
     - В город? - спросил Саша.
     - Садись, - коротко предложил шофер.
     От  Камышков до  города  считали  семьдесят километров.  Три  часа  для
груженой машины.


        "2"

     Расчет Александра Молчанова оказался точным: без четверти десять он уже
стоял у калитки дома, в котором жил Ростислав Андреевич.
     На  столбике забора  зоолог  прибил  металлическую дощечку  со  словами
"Осторожно,  во  дворе  злая  собака"  и  с  контурным  рисунком  овчаркиной
остроухой головы.
     Саша без робости пове