ргеевич проводил Сашу версты за две от приюта, провел через
опасную осыпь,  обнял,  похлопал по спине,  как когда-то встречал и провожал
Егора Ивановича, и пошел назад, ссутулив плечи.
     А Саша поехал вниз.
     Да, поехал.
     Они вышли из приюта рано, еще до солнца. Снег держался крепенько. И как
только Саша стал на  лыжи,  так  мигом обогнал Архыза,  пролетел одну горку,
другую.
     Менее чем за  один час Саша из настоящей зимы опять попал в  искрящийся
ручьями март с оголенными сонными буками.  Снег лежал только местами,  и чем
ниже, тем он виделся все меньше.
     Часам к трем стало сильно припекать. Саша содрал с головы шапку и сунул
в  рюкзак.  Груз на  нем будто удвоился,  меж лопаток горячо запотело.  Ноги
скользили,  все время приходилось тормозить, ловить руками то шершавый ствол
дуба,  то ветку лещины, чтобы удержаться и не побежать по инерции под уклон.
Очень устали колени; пальцы ног, упирающиеся в жесткую кожу сапог, болели от
постоянного напряжения.
     Остановившись на  минутку,  он услышал песню зяблика.  Какой контраст с
тихим,  промороженным высокогорьем!  Увидев  на  припеке  зеленый пырей,  не
удержался  и  погладил  холодноватую  поверхность  молодой  травы.  Вспомнил
зеленый луг вертодрома на Поляне,  часы ожидания,  и все болезненное, что на
время забылось, опять остро напомнило о себе. Мученье какое-то!
     Ночевал он в лесу, где зелени на кронах было больше, чем голых сучьев.
     Саша  скинул рюкзак и  начал было собирать валежник для  костра.  Вдруг
Архыз насторожился.
     - Ты чего? - спросил Саша.
     Овчар переступил с ноги на ногу и опять выставил уши. Зверя почуял?
     Нет,  не зверя. До Сашиных ушей сбоку и снизу тоже донесся слабый звук,
который не спутаешь ни с каким другим: удары топора о сухое дерево.
     Быстро темнело.  Не теряя времени,  Саша взвалил рюкзак, взял Архыза на
поводок и осторожно пошел на загадочного лесоруба.
     Теперь Архыз не только слышал,  но и  чувствовал чужого.  И когда стало
совсем темно,  впереди,  как раз на  тропе,  Саша увидел красноватый отблеск
пламени, скользнувший по серой скале. Кто-то ночевал под скалой.
     Архыз уже  несколько раз  подымал морду и  заглядывал в  глаза хозяину.
"Чего  не  отпускаешь?"  -  спрашивал его  взгляд.  Но  Саша  подымал палец:
"Тише..." Они подкрались ближе, забрались на камень и глянули вниз.
     У  небольшого огня полулежал парень,  одетый совсем не  для  прогулок в
горы.  Телогрейка,  кепка,  бело-голубые кеды. Когда незнакомец повернулся к
огню,  Саша узнал его и удивился:  Иван Лысенко,  тот самый,  которого они с
Архызом вытащили из речки.
     - Не холодно,  Иван?  - спросил он из темноты, так, словно встретил его
на улице поселка.
     Парня как подбросило.  Он  ошалело закрутил головой.  А  что увидишь от
света в темном лесу?
     - Мало дровишек собрал, на ночь не хватит, - опять сказал Саша, и тогда
Иван догадался посмотреть вверх, на скалу. Там белело Сашино лицо.
     - Фу,  напугал ты меня,  Молчанов!  -  Лысенко вытер лоб. - Я уж думал,
мерещится. Давай спускайся, благо костер разгорелся.
     Но Саша не торопился спускаться.  Поглаживая взъерошенную холку Архыза,
он спросил:
     - Ты один?
     - Как видишь.
     - Чего залез в такую даль?
     - Тебя жду.  Сказали,  что на перевал ушел,  ну,  думаю,  мимо тропы не
пройдет, встречу.
     - Так я нужен тебе? В поселке подождать не смог?
     - Дело, понимаешь, такое, что решил встретить. Да ты не сомневайся, я ж
тебе плохого не сделаю, слезай сюда, расскажу.
     - Осторожно, Иван, я с овчаром, а он, сам понимаешь...
     Лысенко отошел от костра, Саша обогнул скалу. Архыз тянулся к чужому, в
горле у него перекатывался злой и нетерпеливый рык.
     - Тихо, тихо, Архыз. - Саша намотал на руку поводок, сел у огня.
     Тогда сел и Лысенко.
     - Что там случилось?
     - Тут,   понимаешь,  такое  дело...  -  нерешительно  начал  Иван,  все
поглядывая на черную морду собаки. - Но лучше я все по порядку, ладно?..


        "2"

     Следователь   областной   прокуратуры,   которому   поручили   дело   о
браконьерстве,  повел работу решительно и быстро. Конечно, свою роль сыграла
статья лесника Молчанова в  центральной газете,  после  которой кое-кому  из
милиции и  прокуратуры пришлось выслушать немало горьких упреков.  Но и само
дело  заинтересовало молодого следователя,  возмущенного браконьерами и  той
показной наглостью,  которая говорит не  столько о  смелости их,  сколько об
уверенности,  что  все  разрешено.  Безнаказанность прежних поступков как бы
подстегивала Козинского и его приятелей на новые и новые похождения.
     С  предельной ясностью обнажилась роль лесника Владимира Козинского как
главаря. Ивана Лысенко не посадили, но до суда он дал подписку о невыезде.
     Суд сделали показательным.
     Все еще надеясь выйти если не  сухим из  воды,  то  с  малыми потерями,
Козинский вел себя на суде вызывающе:  сидел нога на ногу, отвалясь к стене,
слушал  судей  и  свидетелей  с  иронической улыбкой  на  худощавом  лице  и
постукивал длинными белыми пальцами по барьеру,  отгородившему обвиняемых от
зала, а вопросы свидетелям и суду задавал так, будто не его судят, а кого-то
совсем другого.
     В  зале собралось полстаницы,  а  к часу вынесения приговора и на улице
перед клубом уже стояла порядочная толпа.
     Котенко  выступил в  качестве общественного обвинителя.  Говорил зоолог
горячо,  ссылался на  авторитетные имена и  мысли великих,  а  когда кончил,
Козинский  все  с  той  же  иронической улыбкой  похлопал  ему,  чем  вызвал
неудовольствие судей.
     - А  почему бы и нет?  -  спросил он,  когда получил слово.  -  Отлично
сказано: охрана природы - наше общее дело. Только странно: судят меня и моих
товарищей,   а  не  судят  зоолога  Котенко  и  разное  начальство  даже  из
министерства,  а  ведь они тоже бьют туров и  оленей под видом необходимости
изучения. Или закон не для всех одинаковый?
     Его  прервали.  Зал  гудел  от  возмущения.  Даже  защитник укоризненно
покачал головой.
     Приговор отличался от  того,  каким  желали его  услышать и  защитник и
Козинский.  Ивана Лысенко и  деда из сторожки приговорили к  уплате большого
штрафа. Двое получили по году тюрьмы. А лесника Козинского, с учетом тяжести
преступления, приговорили к пяти годам колонии.
     Он побледнел,  вскочил,  хотел что-то сказать, растерялся, но судья уже
складывал бумаги,  сзади  стояли милиционеры,  а  зал  гудел разноголосо,  и
слышно было, как всхлипывала в первом ряду жена.
     У   заднего   крыльца,   куда   выводили  осужденных,   уже   собрались
родственники,  любители поглазеть.  Ждали милицейскую машину.  Ворота стояли
настежь. Через дорогу зеленел овраг, поросший кустами, а дальше дубовый лес.
Свобода была рядом. Если не сейчас, то когда?..
     - С  женой я  могу  проститься?  -  спросил Козинский и,  не  дожидаясь
разрешения милиционера, протиснулся в толпу, обнял плачущую жену, шепнул ей:
"Пошли завтра Петьку к  дупляному дубу" -  и  неожиданно побежал,  раздвигая
людей, которые сами шарахались от него.
     - Стой,  стрелять  буду!  -  тонко  закричал  участковый,  схватился за
пистолет, но стрелять не мог, потому что кругом были люди.
     Поднялась паника, в разные концы понеслись машины, куда-то бросились за
ищейками.  Но  кто  же  еще  так  хорошо знал  лесные тропы,  как  сбежавший
преступник?   Словом,  писать  бумагу  о  пересмотре  судебного  решения  не
пришлось, а у краевой милиции появилось еще одно дело - о розыске.

     - Когда все это приключилось? - спросил Саша, выслушав рассказ Ивана.
     - Должно быть,  до твоего ухода. Я, понимаешь, думал, что ты придешь на
суд, а тут узнаю - в горы подался. Ну и я тоже.
     - Может, его уже нашли?
     - Судачили,  будто засаду около дома устроили,  но  он же не дурак идти
домой,  и  зачем ему  идти?  Винтовка у  него в  лесу спрятана,  голодным не
останется,  а  теперь,  когда  горы  позеленели  и  впереди  лето,  проживет
как-нибудь без передачи из дому. Так что вряд ли словят.
     И только тут Саша понял,  зачем Лысенко пошел навстречу ему. Он положил
руку на плечо Ивану.
     - Спасибо тебе.
     - Чего там...  - застеснялся Иван. - Подумал, понимаешь, вдруг этот тип
выйдет как раз на твою тропу, а ты ничего не знаешь.
     Лысенко сказал об этом просто, сдержанно, но простота честного поступка
тронула Сашу.  Ведь что ни говори, а это он, Молчанов, способствовал суду, и
теперь Ивану придется уплатить восемьсот рублей штрафу,  деньги не малые, по
семье крепко ударят.  И  тем  не  менее Иван с  открытой душой пошел в  горы
предупредить об опасности, ночевал в холодном лесу, ждал.
     Саше и  сказать ему что-то доброе хотелось,  и  было не по себе как-то.
Развязывая рюкзак,  чтобы приготовить ужин,  он хмурился и улыбался. Лысенко
тоже молчал, сидел и шуровал хворостинкой огонь.
     - Зачерпни воды, кашу сварим. - Саша протянул котелок.
     Пока Иван ходил в  темноту,  Молчанов сидел,  уставившись на огонь,  но
думал не об опасности,  вновь появившейся в горах, а о доброте человеческой,
которая, к счастью, всегда была, есть и будет.
     - Так-то вот,  Архыз,  -  сказал он и погладил овчара.  - Это наш друг,
слышишь? Еще один друг.
     Ночь  в  предгорье  выдалась  теплая,  набежали  облака,  столпились  у
перевала,  уплотнились, и все солнечное тепло, накопленное за день, осталось
у  самой земли.  Кажется,  ожидался дождь,  потому что дым от  костра не шел
высоко, а стелился над головами.
     Спали хлопцы спина к  спине,  укрывшись плащами.  Архыз уснул в ногах у
приятелей.  Иван,  правда,  просыпался курить,  подбрасывал дров,  но  Саша,
уставший,  измученный походом и событиями последних дней, даже с боку на бок
не перевернулся.
     Завтракали дружки  последним брикетом  каши  и  пили  чай  с  остатками
сгущенного молока.  Запасы у  Саши кончились,  а  у  Ивана их,  оказывается,
совсем не  имелось,  налегке пошел.  Он  немного разгрузил Сашу,  взял лыжи,
телогрейку; сейчас она оказалась вовсе лишней, как и шапка.
     Шли  не  торопясь,  останавливались на  возвышенных местах,  откуда был
обзор,  но  листва здесь за  два  дня  так распушилась,  что обзор получался
неважным.
     Архыз  бежал впереди,  делал замысловатые петли и  без  конца вынюхивал
душный лес,  притихший в  ожидании дождя,  а  может быть,  и первой весенней
грозы.
     До  поселка  оставались считанные километры.  Здесь  было  лето.  Всюду
торчали крупные бутоны ирисов,  которые вот-вот  раскроются;  под деревьями,
где чисто от  травы,  белели свеженькие кисточки ландышей,  голубели анютины
глазки  и  колокольчики.  Молодая,  свежая  листва упруго и  густо  облепила
деревья, она источала горьковато-сочный аромат.
     Чудесная пора!
     Там,  где долина расширялась,  а дубовый лес редел,  попадались хорошие
травянистые полянки.  Архыз забеспокоился,  он  все время подбегал к  Саше и
заглядывал в глаза.
     - Что с ним? - спросил Лысенко.
     - Просится куда-то. Ну иди, иди...
     Овчар тотчас же исчез в кустах.
     - А  ну давай посмотрим,  куда он заспешил.  -  Саша снял рюкзак,  Иван
положил свой груз, и они тихонько пошли через лес, высматривая Архыза.
     В  полукилометре от  дороги глазам их предстала картина,  которую редко
может увидеть натуралист.
     Высоко подымая голенастые ноги,  по кругу в центре поляны бегал молодой
олень,  а  за  ним,  тоже игриво подпрыгивая,  извиваясь всем телом,  мчался
Архыз.   Уши  его  дергались,  язык  вывалился,  он  догонял  олененка,  тот
взбрыкивал или  угрожающе наклонял мордочку с  тупыми пеньками рогов;  тогда
Архыз отбегал в сторону, но тут же натыкался на медвежонка примерно одного с
ним роста,  и  все повторялось:  то  Архыз убегал от желтоглазого,  довольно
тощего боровика,  то медведь ковылял за ним и щерился, словно хотел укусить.
Настоящая игра. Никто никому не поддавался, но никто и не убегал далеко.
     Иван сложил губы так, словно собрался свистнуть.
     Саша приложил палец к губам: тихо!
     Поиграв  минут  десять,  медвежонок завалился на  бок  и,  все  так  же
ощерившись и показывая белые,  как перламутр, клыки, принялся кататься через
спину.
     Олененок  остановился,   его   большие  блестящие  глаза  с   интересом
разглядывали медвежонка. А овчар улегся в метре от озорного медведя, вытянул
передние лапы и прижал к ним тяжелую голову.  Устал. "Вы меня не трожьте", -
говорил его сонный взгляд.
     Олененок схватил сочную траву в одном, другом месте, но, видно, был сыт
и  вдруг  грациозным прыжком перескочил через Архыза,  едва  не  зацепив его
копытом.  Овчар не вскочил,  не погнался.  Напротив, тоже завалился на бок и
закрыл глаза.
     - Это мои, - тихо прошептал Саша и сделал знак, чтобы Иван оставался на
месте, а сам, закинув карабин за спину, двинулся вперед.
     Шаг, другой, и вот он уже на поляне, ясно видимый на фоне зелени. Хобик
испуганно повел мордой,  скакнул и исчез. Лобик вскочил и, оглядываясь, тоже
улепетнул в кусты. Архыз стоял растерянный. И Саша остановился. Сунул руку в
карман,  вынул сухарь и протянул невидимому другу. Из кустов напротив тотчас
же  высунулась мордочка Хобика.  Оглядевшись,  он  несмело вышел на  поляну.
Лобик не показывался.
     - Хобик, Хобик... - Саша вытянул руку с сухарем.
     Запах,  наверное, уже достиг носа оленя или он просто вспомнил недавнюю
встречу и смело,  даже дерзко оглянувшись на Архыза,  пошел к леснику,  но в
двух шагах от него остановился и попятился. Почуял другого человека? Или его
остановил запах  ружья?  Саша,  продолжая говорить какие-то  ласковые слова,
шагнул к  отступающему оленю и  сел  на  траву.  Поза безобидности и  покоя.
Только тогда Хобик потянулся за сухарем,  взял его мягкими,  нежными губами,
подбросил голову, отбежал немного и с усилием начал грызть.
     Архыз проявил чудесную невозмутимость: стоял как вкопанный.
     А Лобик все не показывался.
     Олень  осмелел и  позволил Саше  дотронуться до  себя,  а  овчар  снова
улегся; когда со сцены исчезла всякая настороженность, кусты пошевелились, и
показался  Лобик.   Он  вышел  на  поляну,  задрав  нос,  нюхал,  нюхал,  но
приближался к Саше осторожно, кругами, с остановками. Ближе десяти шагов так
и не подошел.  Если бы нашлась приманка!  Увы, у Саши больше ничего не было.
Тогда он громко сказал в кусты:
     - Иван, уходи и жди меня на дороге.
     Подождав немного,  Саша встал,  погладил Хобика, почесал ему рожки, еще
покрытые бархатной кожицей,  подозвал Архыза,  и  они втроем пошли через лес
дальше от дороги.
     Лобик двинулся за ними, сохраняя дистанцию.
     Саше  хотелось  сломить  недоверчивость  медвежонка.  Вряд  ли  за  это
короткое время Лобик успел встретить человека и  почувствовать зло,  которое
люди могут сделать зверю.  Действиями его руководил только инстинкт. Но ведь
память зверя должна хранить картины из детства,  а если так,  то вспомнит же
он! Саша останавливался, садился. Лобик тоже садился, но поодаль и не сводил
желтых глаз с Сашиного лица. Олененок опять начал было игру, но Архыз лениво
отказался, а медвежонок, сделав несколько прыжков в сторону, ляскнул зубами,
предупреждая о несвоевременности этой затеи.
     Прошел час.  Саша ушел далеко, но Лобик все не давался. И тут наступила
разрядка.
     Продравшись сквозь густую лещину, Хобик вышел на новую поляну и весело,
грациозно помчался через нее:  у противоположной стены леса паслись ланки, а
среди них  приемная мать  Хобика.  Как  они  обрадовались друг другу,  хотя,
наверное,  не виделись всего два или три часа! Старая оленуха прядала ушами,
помахивала треугольником хвостика, тыкалась носом в шею Хобика, а он, игриво
повернувшись, повел ее к своим друзьям.
     Оленуха,   убаюканная  спокойствием  своего  питомца,   шла,  не  ведая
опасности.  Саша взял Архыза за  ошейник и  выступил на  поляну.  Боже,  что
сделалось с ней!  Оленуха дико метнулась в сторону и назад; ее вытаращенные,
полные ужаса  глаза надолго остались в  памяти у  Саши.  Мгновение -  и  она
исчезла, а еще раньше исчезло остальное стадо. Архыз дернулся, но понял, что
нельзя,  а  Хобик,  оглядываясь и  останавливаясь,  потрусил через  поляну и
скрылся, так и не поняв, откуда такая паника.
     А  Лобик?  Он остался безучастным к этой сцене.  Высунувшись из кустов,
обнюхал воздух с  запахом оленей,  которых он  еще не  признавал за пищу,  и
начал ковырять лапой старую колоду. Проголодался.
     - Прощай,  дикарь!  -  Саша собрался уходить.  - В другой раз я принесу
тебе вкусное, и ты не устоишь.


        "3"

     - Чудеса, - сказал Иван. - Рассказать в станице, так никто не поверит.
     - Научный эксперимент,  - засмеялся Саша. - Это мои малыши. Помнят еще.
Только медвежонок диковат.  Я все думаю: неужели Лобику пришлось столкнуться
с человеком и люди причинили ему зло?
     Опасения Саши не были напрасными.

     ...Как мы знаем,  Лобик покинул свое зимнее жилище раньше времени, нора
его  пришлась по  душе  более сильным хищникам.  Зимние месяцы оказались для
подростка трудными.  К  весне Лобик так  отощал,  что смотреть на  него было
жалко.  Бока запали,  шкура свалялась,  глаза слезились,  а  взгляд сделался
печальным и робким.
     Находка в  столовой лесорубов немного поддержала его.  Он  тогда досыта
наелся  сухарей,  даже  приболел,  но  не  настолько,  чтобы  отвернуться от
лакомства.  А  потом  пошли  голодные дни.  Лобик  еще  долго кружился возле
дороги,  однако там, где отыскал он один клад, другого, конечно, не нашлось.
Хитрый зверь все же  не  удалялся от  дороги,  по  которой изредка проезжали
машины: надеялся - не повезет ли ему.
     Лобику в самом деле "повезло".
     Два  дорожника с  лопатами и  ломами пошли расчищать завал на  одном из
поворотов и,  как  говорится,  нос к  носу столкнулись с  Лобиком,  печально
шествующим в поисках пищи.  Обе стороны от неожиданности показали друг другу
тыл, но через минуту одумались и остановились. Дорожникам, здоровым мужикам,
сделалось стыдновато:  от малого зверя деру дали.  Лобику вспомнились добрые
руки Молчановых. Почему, собственно, он должен бежать от людей? У них бывает
вкусная еда.
     - Возьмем? - спросили друг друга храбрые дорожники и, зажав в кулачищах
тяжелые ломы,  неуверенно пошли  вперед,  как  будто  перед  ними  стоял  на
медвежонок, а по меньшей мере лютый тигр.
     Лобик стоял и ждал.
     - Больной, что ли? - сказал один, замедляя шаг.
     - Притворяется.  Они такие...  -  отозвался другой,  настраивая себя на
битву.
     Сближение затормозилось.  Что-то в этих людях не понравилось зверю.  Но
вместо враждебных выпадов прямо  ему  под  ноги  полетел кусок хлеба.  Лобик
быстро сжевал его и проникся доверием. Подошел ближе.
     В мужиках заговорила первобытная, охотничья кровь.
     - Мани ближе,  кинь ему еще,  -  сказал тот, что похрабрей, - а я зайду
сбоку и огрею.
     Он положил ломик на плечо.
     Снова, теперь уже в трех метрах от людей, Лобик подобрал хлеб и, слопав
его,  решил,  что перепадет еще,  если подойти совсем близко. Увы, он не мог
догадаться, как с ним поступят. Не любопытство, тем более не сострадание при
виде тощего,  жалкого медвежонка вспыхнуло в  черствых сердцах людей.  Они с
самого начала смотрели на  него как  на  кусок мяса,  даровую добычу.  Когда
Лобик  доверчиво потянулся к  руке  дающего,  второй  размахнулся и  опустил
тяжелый лом на спину медвежонка.  Убийца рассчитывал на неожиданность удара,
но реакция у  Лобика оказалась более быстрой.  И когда железный лом описывал
смертельную дугу над зверем,  он успел увернуться.  Тяжкое железо, скользнув
по  обвислому заду,  ударило пребольно.  У  Лобика хватило силы на  прыжок в
сторону, после чего он развил предельную скорость и скрылся в лесу.
     И  все-таки  задние ноги  болели целую  неделю.  Болезнь такая,  что  и
зализать невозможно.  Ведь  не  рана,  а  ушиб.  Эта  боль