ясь
одной рукой, поплыл к тому, более близкому берегу.
     Архыз бросился в  воду пятью секундами позже.  Ужас и отчаяние выражали
его вытаращенные глаза, когда ледяная вода лизнула под шерстью горячее тело.
Казалось,  что Архыз сейчас повернет назад,  но преданность переборола в нем
страх.
     Собака догнала Сашу;  он  почувствовал,  как  что-то  царапнуло его  по
спине,  коротко оглянулся;  тут как раз утопающий навалился на него, и Саша,
опасаясь судорожной хватки,  скользнул над  бьющимся телом  и  оказался чуть
сзади.  Архыз ляскнул зубами совсем рядом.  Саша успел заметить в  пасти его
рукав полушубка. Собака помогала тянуть человека к берегу.
     - Так,  Архыз,  так...  -  едва разжав зубы, произнес Саша и, к радости
своей, ощутил под ногами скользкий камень.
     Сильно оттолкнувшись, он оказался на мелководье, упал, еще раз окунулся
с  головой в  яме,  но воротника спасенного не выпустил и опять наткнулся на
Архыза. Оставив чужой рукав, собака кинулась к хозяину.
     Вот  она,  отмель,  покрытая валунами.  Оскользаясь на  омытых  камнях,
падая,  дрожа от леденящего холода, Саша потянул браконьера на мелководье, в
два приема вытряхнул его из  одежды.  Голова утопленника безвольно моталась:
он все-таки успел захлебнуться.  С берега на отмель прыгали лесники. Котенко
стащил с  себя полушубок,  оборвал на  Саше мокрую рубаху,  накинул сухое и,
пока стаскивал сапоги, все кричал:
     - Бегай, бегай, мы сами управимся!
     Трещали кусты -  это бежали с того берега. У кладки, охраняя высокого и
его сообщника, остался один лесник.
     Запылал костер.  Саша  в  Котенковом полушубке,  сапогах и  шапке бегал
вокруг костра,  махал руками.  Все  в  нем дрожало,  он  просто задыхался от
холода.   Архыз  ежесекундно  отряхивался,  и  на  него  набрасывали  другой
полушубок,  но он выскальзывал и,  сумасшедше подпрыгивая, делал круги около
Саши.
     Браконьера откачали;  он лежал у огня и хныкал,  кого-то клял, бормотал
непонятные слова и,  кажется,  еще не очень понимал,  что такое стряслось за
эти семь или десять минут.
     - Хлебни. - Котенко протянул Саше флягу.
     Тот хлебнул,  закашлялся,  а когда огонь разгорелся, их обоих усадили с
подветренной стороны и,  невзирая на дым, искры и жгучее тепло, основательно
принялись растирать водкой.
     Высокий  и  второй  браконьер с  конвоем подошли и  безучастно стали  в
сторонке.  Стемнело.  На  лицах  людей заиграл красный отсвет огня.  Высокий
иронически улыбался.  Похоже, осуждал глупца, так неловко упавшего в реку. А
может,  и того,  молодого, который бросился за ним. Котенко глянул на него и
весь передернулся от гнева.
     Он только сейчас узнал высокого. Это был... лесник охраны.
     - Снимай одежду!  -  приказал он,  и голос его,  дрожащий от бешенства,
заставил высокого поспешно сбросить с себя полушубок.
     Шапку с него попросту сорвали.
     - Сапоги - живо! Брюки!
     - Ну,   уж  это  слишком,   -  пробормотал  вожак,  однако  подчинился.
Чувствовал лютую ненависть людей,  готовых растерзать предателя.  Такого еще
не было: лесник - и браконьер!
     - Пройдешься в  подштанниках,  пусть  люди  полюбуются,  -  зло  сказал
Котенко.
     - Ты за это ответишь, - не менее злобно произнес высокий.
     Теперь этот тип стоял на морозе в  синих кальсонах и шерстяных носках и
почесывал нога об ногу. В его одежду вырядили потерпевшего.
     Архыз вывернулся из-за  поворота,  когда входили в  поселок.  Через две
минуты  увидели  бегущих  навстречу  людей.  Впереди  всех  торопилась Елена
Кузьминична. Увидев Сашу, она перевела дух и закрыла глаза.
     - Ты что, ма? - Саша взял ее за руку.
     Она  не  ответила.  Только  провела ладонью по  плечу  сына.  Потом  уж
сказала:
     - Прибежал Архыз,  мокрый,  с  обрывком на  шее,  я  подумала бог знает
что...
     - Глупый он, какой спрос со щенка... Искупался где-то и тебя напугал. А
мы тут, за рекой, военную игру проводили.
     Елена Кузьминична коротко глянула на  голубые ноги  длинного,  на  двух
понуро съежившихся "охотников" и все поняла.
     - Давайте прямо в Совет,  -  скомандовал Котенко.  - Вызовем милицию из
города.


                                Глава вторая

        "ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА"


        "1"

     Архыз степенно вошел во двор к  Молчановым.  Здесь все вызывало смутные
воспоминания.
     Вот   щелистая  оградка   с   мертвой  паутиной  пожелтевшей  ожины   и
таинственной темнотой под  снегом  на  кустах;  сюда  притащил единственного
своего щенка заботливый овчар по прозвищу Самур.
     Вот  крылечко и  лаз  под него.  Сюда,  под это крыльцо,  он  убегал от
опасных проказ  своего друга  -  медвежонка Лобика и,  свернувшись колечком,
спал  и  видел  неясные,  но  почему-то  всегда  страшные  сны,  от  которых
подрагивала кожа и рвался из горла тихий, жалобный крик.
     И двор этот,  где резвились олененок Хобик и медвежонок Лобик - питомцы
лесника, Архыз отчетливо помнил.
     Как весело и хорошо жилось им втроем!  Утром хозяйка приносила молоко и
кашу.  Общее корытце до сих пор стоит в углу около конуры. Они набрасывались
на  еду и,  кося глазом на  соседа и  толкаясь боками,  старались друг перед
другом,  а Лобик даже сердито фыркал, безуспешно пытаясь напугать маленького
Архыза и длинноногого Хобика.
     Отвалившись от корытца,  вялые,  отяжелевшие малыши укладывались в тени
шелковицы,  стараясь не терять приятной близости,  и  с  добрый час дремали.
Первым  всегда  вставал  и  потягивался олененок.  Он  принимался  тормошить
Архыза,  толкал его лбом,  и щенок,  озлившись наконец, кидался на обидчика.
Начиналась возня, а ленивый медвежонок благоразумно отползал за ствол дерева
и  сонно поглядывал оттуда.  Но  когда Архыз,  пробегая мима,  цапал его  за
волосатую  ляжку,  Лобик  тоже  не  выдерживал и  включался  в  мальчишескую
потасовку.
     Если во двор спускался молодой Молчанов и  с криком принимался бегать и
ловить их,  ну тогда пыль столбом!  Начиналась карусель, всем доставалось, а
Саше больше всех.
     Веселое детство,  так быстро минувшее еще до того,  как пришла пахнущая
сырым листом поздняя осень!
     К тому времени малыши подросли; забор уже не держал Лобика, его проказы
становились день ото  дня серьезнее.  Вскоре Саша увел его в  лес и  оставил
там.  В  доме  Молчановых тогда  случилось  что-то  непонятное для  малышей.
Перестал  появляться хозяин  с  черными  усами,  к  которому  они  все  трое
испытывали какое-то  особое уважение пополам со страхом.  Хозяйка тоже много
дней  не  выходила во  двор;  кормил  их  молчаливый Саша,  а  когда  спустя
некоторое время вышла Елена Кузьминична,  то  ей  почему-то  тоже было не до
игр...  Да  и  молодой  Молчанов изменился:  вечерами он  подолгу  сидел  на
крыльце,  смотрел куда-то вдаль и  словно никого из них не видел.  А однажды
даже плакал,  и эти незнакомые звуки вызвали у Архыза дикое желание усесться
рядом, поднять затосковавшую мордочку и выть, выть, опустошая свое сердце.
     Когда же увели Лобика,  щенок остался один и переселился из-под крыльца
в будку, где ранее жил Самур, а потом медвежонок.
     И вот он снова в этой конуре.
     Она стояла на старом месте,  заваленная снегом, необжитая, с устойчивым
запахом  запустения,  сквозь  который  слабо-слабо  пробивался дух  прежнего
владельца ее - Лобика, а с ним и воспоминания о минувшем.
     Архыз  ходил по  двору,  исследуя каждую пядь  земли.  Он  натыкался на
запахи,  в его голове смутно проявлялись, как на очень недодержанной пленке,
контуры  картинок минувшего;  было  почему-то  тоскливо,  до  боли  хотелось
ясности,  друзей,  возврата прежнего,  он не мог понять и осмыслить, что это
невозможно, что время необратимо, все вокруг него стало чуть-чуть другим, да
и сам он уже далеко не прежний Архыз.
     Если что и  осталось,  как прежде,  то  это неимоверная привязанность к
рукам хозяйки,  из  которых он  получал пищу.  К  Елене Кузьминичне вчера он
кинулся,  как  прежний щенок,  лизал ей  руки,  повизгивал,  выделывал такие
кульбиты, что она не могла не улыбнуться.
     А вот Сашу Архыз воспринял иначе -  пожалуй, строже, и в этой строгости
проглядывала не  слепая привязанность,  а  какое-то  устойчивое желание быть
полезным и  нужным ему.  Молодой хозяин ничем не выказывал своего права,  но
интуитивно Архыз  чувствовал его  власть и  силу;  собаке хотелось быть  его
тенью, его охранителем, продолжением его рук, воли, желаний. Он и в холодную
реку  бросился  сегодня  потому,  что,  увидев  опасность,  мгновенно  решил
поддержать хозяина.  Он  скорее бы  утонул,  чем  покинул Сашу.  Шло ли  это
могучее чувство от  предков по собачьей линии,  было ли оно в  крови волков,
являющихся прародителями самых древних друзей человека, сказать невозможно.
     Это строгое чувство подымало Архыза высоко над всем,  что было в  дни и
месяцы бездумного его детства.
     Он сделался взрослым.


        "2"

     Глубокой ночью из поселкового Совета вернулся Саша.
     - Этих увезли в город,  - сказал он. - Все ясно, попались с поличным. И
кто  верховодил?  Козинский,  свой брат -  лесник!  Не  меньше восьми оленей
убили, так по крайней мере выяснилось при первом допросе.
     - Ну,  а  тот...  -  Елена Кузьминична уже  все  знала,  -  которого ты
вытащил, он-то как?
     - Лысенко?  Неопытный,  его Козинский затянул.  Плакал,  каялся.  Парня
отпустят. Хватит с него страха. Он тоже из Саховки, тракторист.
     - Может, притворство одно?
     - Козинский уже судился раз,  отец ловил его.  Пройдоха,  каких мало. И
как его в  штат взяли?  А  остальные...  Никто им  не  объяснил толком,  что
выстрел в  заповеднике -  преступление.  Ни  по  радио,  ни  как иначе.  Они
удивляются:  подумаешь,  убил козла или оленя!  Дикие ведь.  Вот если бы  из
колхозного стада...
     Елена  Кузьминична слушала  сына,  не  спуская  с  него  внимательного,
изучающего взгляда. Вдруг озабоченно спросила:
     - У тебя ничего не болит? Температуры нет?
     Саша виновато улыбнулся.
     - Есть насморк.  Это  после купания.  Пройдет.  Котенко меня там водкой
поил.  Знаешь,  я, наверное, целый стакан выпил, если не больше. И ничуть не
опьянел.  Вот как остыл!  А уж потом...  Сейчас вспомню - так мороз по коже.
Холоднющая вода!
     - Я тебе малины заварила.  Поешь, а потом выпьешь перед сном. На всякий
случай.
     Саша мерз и кутался даже в теплом доме.  Но все же до ужина разок вышел
к Архызу. Тот сразу ткнул морду в колени, прижался и застыл.
     - Высох?  -  спросил Саша и  потрепал собаку меж ушей.  -  А  ты у меня
молодец! Слышишь: мо-ло-дец!
     Спал Архыз на  крыльце.  Из дома до него доходил приглушенный разговор,
одновременно он слышал все,  что происходило на улице,  вне двора, и в то же
время спал, спокойный за будущее, радостно взволнованный, что снова оказался
в родном доме.
     За  оградой усадьбы и  дальше в  лесу,  с  нетерпением ожидающем весны,
глухо и монотонно шумели под ветром голые ветки. Это был голос дебрей.
     Он тоже доходил до ушей и чуткого носа Архыза.
     Уже под утро ветер с  заречного увала принес едва различимый запах,  от
которого дрогнула кожа, и на шее Архыза сама по себе взъерошилась шерсть. Он
поднял морду и  повел влажным черным носом.  Ветер упал,  и запах исчез.  Но
через  минуту новый  порыв  опять  донес  чуть  слышную весть  о  звере,  об
особенном звере. Архыз спрыгнул с крыльца и, легко перемахнув через оградку,
стелющейся рысью  пошел  по  старой,  хорошо  промороженной тропинке к  тому
месту,  где река на подходе к ущелью разливается в широком русле, выстланном
большими, плохо обкатанными валунами.
     Архыз скакнул с  берега на  первую глыбу,  с  нее на  следующий камень,
слегка  оттолкнувшись,  перелетел на  третий,  на  четвертый,  едва  касаясь
забрызганной,  льдистой опоры. Не прошло и тридцати секунд, как он опустился
по ту сторону на чистый снег среди редких прутьев тальника.
     Лес возвышался рядом.
     Отсюда исходил теперь уже ясный запах зверя.
     Нельзя   сказать,    что    Архызом   руководила   природная   звериная
воинственность или какая-то уж очень деятельная жажда битвы. Слов нет, запах
зверя всегда возбуждает в собаке - а тем более имеющей примесь волчьей крови
- желание погони,  если зверь слабее и бежит,  или даже битвы, если зверь не
против такой схватки.  Зов предков и постоянная страсть утвердить свое право
называться сильнейшим и,  конечно,  еще что-то от темных инстинктов хищника,
не очень известных людям,  -  все это причинность борьбы,  как,  впрочем,  и
стремление  утолить  голод.   Но  запах,   поднявший  сытого  Архыза  с  его
обязательного охранного поста на крылечке,  был особенным запахом,  знакомым
ему.  Он  разжигал в  собаке жгучее любопытство,  будил  что-то  ребячливое,
дорогое, но почти утерянное.
     Запах этот он  знал:  то  был запах конуры во  дворе Молчановых.  Запах
Лобика. Медвежонка, рядом с которым прошло детство.
     Архыз прекрасно видел в  сумрачном лесу и хорошо слышал запахи и звуки.
Он уже не бежал,  не шел,  а крался. Вытянувшись, хвост на отлете, несколько
прижавшись к земле,  он клал свои толстые лапы на снег так, что они ложились
не одним только следом, а всем запястьем - мягко и не грузно - и не проминал
наст даже около кустов, где снег всегда менее крепок.
     Архыз замер и  прижался к камням.  Близко за скалами послышалось шумное
сопение.  Звенели  потревоженные  листья.  С  удвоенной  осторожностью  и  с
каким-то очень легким сердцем,  словно находился он не в диком лесу, а опять
на своем дворе,  Архыз подполз к угловатому камню, бдительно и хитро прикрыв
заблестевшие глаза.  Теперь он знал,  кто там,  впереди, и уже не боялся. Он
попросту возобновлял игру, прерванную полгода назад.
     Небольшой,  но очень лохматый годовичок пятился к  скале задом,  лапами
очесывая перед  собой  пружинисто согнувшийся куст  шиповника.  Всей  пастью
медвежонок непрерывно хватал из-под  лап  ягоды  и  жевал  их  споро,  но  с
какой-то откровенной досадой.  Нетрудно догадаться,  что его сердило.  Ягоды
шиповника,  с  точки зрения гурмана,  устроены не очень удачно:  в сладкой и
вкусной оболочке таились волосатые семена.  Кому  понравится мед  пополам со
старой, слежавшейся ватой!
     Медвежонок счесал с пучка веток последние ягодки,  но все еще продолжал
пятиться назад. Ветки внезапно вырвались, он не удержался на крутом склоне и
беззвучно  повалился  на  спину,  но  тут  же  по-кошачьи  перевернулся и...
оказался прямо  перед  Архызом.  Мгновение испуга,  ужаса.  Они  отпрянули в
разные стороны,  вздыбились, сверкнули глазами. Это было решающее мгновение.
Или,  не разобравшись в  родстве,  кинутся сейчас в схватку,  и тогда прощай
дружба и все прошлое, потому что запах крови способен заглушить благоразумие
и трезвость. Или узнают друг друга...
     Архыз как-то  по-странному тявкнул,  как будто упрекнул на  своем языке
или устыдил:  "Ай-я-яй, своих не узнаешь!" Медвежонок удивленно вытянул шею,
нос у него заходил,  сморщился.  "Ну,  прости,  брат, испугал же ты меня", -
говорили его глаза,  а  вслед за  этой несомненно дружеской мимикой он вдруг
упал на спину и задрыгал лапами, словно в хохоте зашелся. Ну до чего смешно!
Архыз подпрыгнул ближе, потом через него, ляскнул зубами, а Лобик - молочный
брат  его,  изловчился и  легонько зацепил когтистой лапой по  боку  собаки.
Обменявшись  столь  своеобразными приветствиями и  любезностями,  они  легли
животами на снег, почти нос к носу, и стали рассматривать кусты по сторонам,
камни  и  свои  лапы,   не  встречаясь,  однако,  взглядами,  что  являлось,
по-видимому,  высшей формой вежливости.  "Не лезем в душу",  - сказали бы по
этому поводу люди. Просто и содержательно: "Ну, как ты, брат?" - "А ты как?"
- "Да вот, как видишь".
     До чего же здорово, что встретились!
     Очень   лениво  начало  рассветать.   Тусклое  небо   подымалось  выше,
освобождая место  ясному дню;  стали  видны отдельные деревья,  черный обрыв
внизу у  реки,  дымки над поселком на той стороне и примятые кусты без ягод.
Начиналось утро.
     Медвежонок вскочил и боком-боком,  оглядываясь и озорно сверкая желтыми
глазками,  побежал в  гору,  явно приглашая за собой Архыза.  Тот вскочил и,
пританцовывая,  какое-то время бежал за Лобиком. Но когда Лобик остановился,
чтобы перевести дух, Архыз, в свою очередь, запрыгал около него, сделал круг
и  побежал обратно,  повизгивая от  удовольствия,  потому что  Лобик  принял
приглашение и последовал за ним.  Чуть погодя все это дважды повторилось,  и
стали ясными маневр и цель: каждый приглашал друг друга в гости, за собой.
     Захваченный воспоминаниями,  Лобик спустился вслед за  собакой почти до
самой  реки.   Уже  виднелись  дома  поселка,  какие-то  звуки  человеческой
деятельности доносились сюда.  Он двинулся было к воде, но вдруг пошел тише,
еще тише, совсем остановился и, печально свесив тяжелую голову, стал следить
за удаляющимся Архызом.
     Собака остановилась раз,  другой,  словно спросила:  "Ну,  что  же?"  В
поселке меж тем начался разномастный лай:  там почуяли,  наверное,  зверя. И
Лобик не  сделал дальше ни  шагу.  А  тем  временем Архыз вспомнил,  что дом
остался без  защиты,  что  хозяин может уйти,  и  это  сразу отдалило его от
Лобика и  всех утренних приключений.  Он  еще немного повертелся на  берегу,
пока  медвежонок оставался в  поле зрения,  а  потом скакнул на  камень,  на
другой,   вылетел  на  тот  берег,   встряхнулся  и,   уже  не  оглядываясь,
целеустремленным  галопом  помчался  к   дому.   Лобик  постоял  на  берегу,
потоптался,  моргая обиженно и  часто,  даже  встал на  задние лапы,  словно
сказал последнее "прости",  и, медленно вихляя задом, пошел в свой распадок,
где росли вкусные ягоды с начинкой из ваты.


        "3"

     Медведь,  пожалуй,  одно из немногих животных,  который легко мирится с
одиночеством.
     Тихоню-шатуна охотники встречают гораздо чаще, чем отбившегося от семьи
волка, хищную рысь, одинокую лисицу или шакала. Чем меньше по размеру и силе
животное,  тем  охотнее ищет оно  себе подобных,  чтобы в  окружении братьев
сгладить свой постоянный страх перед хищниками и помочь друг другу в беде.
     А что медведю?  Он может постоять за себя,  он меньше других испытывает
недостаток в пище,  потому что ест все -  от кореньев и травы до мяса. Он не
бегает сломя голову по  горам,  а  находит все  нужное для себя тут же,  где
остановился.  В  самую  трудную пору  метельной зимы,  когда  голод донимает
оленей и коз, волков и зубров, медведь отыскивает логово поглубже и спокойно
дремлет в непродуваемой берлоге.
     Одиночество не страшит медведя.  Скорее облегчает жизнь,  потому что он
ни о ком не заботится и никого не защищает, кроме себя.
     Одиночество делает характер медведя эгоистичным.
     Когда Саша  Молчанов осенью увел Лобика в  лес  и  за  какой-нибудь час
перевел своего питомца из веселого общества в дикую,  мрачноватую обстановку
лесных гор,  медвежонок не  проявил особенного беспокойства.  Саша был  даже
неприятно удивлен той поспешностью,  с которой неблагодарный друг умчался от
него в заросли, не соизволив оглянуться.
     Простим это  зверю.  Подросший Лобик так соскучился по  простору,  что,
очутившись в  лесу,  он  сломя голову помчался куда  глаза глядят,  лишь  бы
израсходовать запас  энергии,  скопившейся  в  мускулистом  теле.  Движение,
движение и  движение -  вот  что  диктовал ему  мозг.  Потом,  когда  первое
опьянение свободой и простором исчезло,  Лобик обеспокоенно стал искать Сашу
Молчанова,  Хобика и Архыза, бегал туда-сюда, но скоро запутался в кустах; а
когда на  горы  опустилась темень,  а  с  ней  пришла таинственность и  даже
скрытая опасность, медвежонок забился в первую попавшуюся щель между камнями
и просидел там всю ночь.
     Утром  он  уже,  как  заправский лесной житель,  искал  под  трухлявыми
стволами улиток и личинки, попробовал несоз