е. Столь скудный наряд полагается для
эшафота.  Палач  воспользовался   своим   правом   и   завладел
имуществом  осужденного, решив, что ему для смерти достаточно и
этих отрепьев. С виду казалось, будто Агостена ничто не держит,
но на самом деле он был опутан целой  системой  бечевок,  конец
которых  находился  в  руках  у  палача,  сидевшего  за  спиной
мученика, дабы тот не видел его. Подручный  палача,  пристроясь
боком на оглобле, держал поводья и нахлестывал клячу.
     - Что  я вижу! - воскликнул Сигоньяк. - Ведь это тот самый
бандит, который напал на меня посреди дороги  во  главе  отряда
соломенных пугал. Помните, я рассказывал вам эту историю, когда
мы проезжали мимо того места, где она приключилась.
     - Как   же,  помню,  -  подтвердил  Валломбрез.  -  Я  еще
посмеялся от души. Но, как видно, молодчик с  тех  пор  занялся
более   серьезными   делами.  Его  сгубило  честолюбие;  однако
держится он неплохо.
     Агостен,  немного  побледневший  под  привычным   загаром,
обводил  глазами  толпу,  очевидно,  разыскивая  кого-то. Когда
телега поравнялась с каменным крестом, он  заметил  по-прежнему
висевшего на перекладине подростка, о котором речь шла в начале
главы.  При  виде  его  глаза осужденного вспыхнули радостью, а
губы  приоткрылись  в  улыбке;  одновременно  с  чуть  заметным
кивком, означавшим прощание и напутствие, он вполголоса сказал:
"Чикита!"
     - Что  за  слово  произнесли  вы,  сын  мой,  - возмутился
капуцин, взмахнув распятием, - оно звучит как женское имя: так,
верно, зовут какую-нибудь распутную шалунью.  Вам  же  надлежит
думать о спасении души, ибо вы стоите на пороге вечности.
     - Знаю,  отец  мой,  и  хотя  волосы  мои  еще  черны, вы,
невзирая на седую бороду, куда моложе меня. С каждым  поворотом
колеса, приближающего телегу к помосту, я старею на десять лет.
     - Этот  Агостен  ведет  себя  недурно  для провинциального
разбойника; не скажешь, чтобы его смущала смерть  на  глазах  у
столичной   публики,  -  заметил  Жакмен  Лампурд,  расталкивая
локтями кумушек и ротозеев, что- бы пробраться к помосту. - Вид
у него не растерянный, и, не  в  пример  многим,  он  не  похож
раньше  времени  на  покойника.  Голова  у него не трясется, он
держит ее прямо и гордо. А самый верный признак мужества  -  он
не  отвел  глаз  от колеса. Верьте моему опыту, он кончит жизнь
как положено - пристойно, не скуля,  не  отбиваясь,  не  обещая
сознаться во всем, лишь бы выиграть время.
     - Ну,   на  этот  счет  можно  быть  спокойным,  -  заявил
Малартик, - на пытке ему вогнали восемь клиньев, а он и губ  не
разжал и не выдал никого из товарищей.
     Тем  временем  телега  приблизилась  к  помосту, и Агостен
медленно  взошел   по   ступеням,   предшествуемый   подручным,
поддерживаемый  капуцином и сопутствуемый палачом. Меньше чем в
минуту помощники палача распластали его и накрепко привязали  к
колесу.  Сам  заплечных  дел мастер тем временем скинул красный
плащ  с  белым  аксельбантом,  для  удобства  засучил  рукав  и
нагнулся за зловещим брусом.
     Настал  роковой  миг.  У  зрителей  от жадного любопытства
стеснило  грудь.  Лампурд  и  Малартик  перестали  зубоскалить.
Верзилон  вынул изо рта трубку. Винодуй пригорюнился, чувствуя,
что ему не миновать того же. Но вдруг дрожь  прошла  по  толпе.
Девочка, взобравшаяся на крест, соскочила наземь, точно ящерка,
прошмыгнула  между  рядами  зевак,  добралась до помоста, в два
прыжка одолела ступени, и палач, уже занесший палицу, замер  на
месте,   увидев   перед   собой  бледное  личико,  ослепительно
прекрасное в своей торжественной решимости.
     - Убирайся вон, пострел, - опомнившись, заорал он, - а  не
то я раскрою тебе голову брусом!
     Но Чикита не послушалась: не все ли ей равно, убьют ее или
нет. Наклонившись  над  Агостеном,  она  поцеловала  его в лоб,
прошептала: "Я тебя люблю!" - и с быстротой молнии вонзила  ему
в  сердце  навагу,  взятую  назад  у Изабеллы. Удар был нанесен
такой твердой рукой,  что  смерть  наступила  почти  мгновенно,
Агостен успел только произнести: "Спасибо".

             Cuando esta vivora pica,
             No hay remedio en la botica, -

     пробормотала девочка и, захохотав, как безумная, соскочила
с эшафота,  где  ошеломленный палач опустил ставший бесполезным
брус, не зная, надо ли крушить кости трупу.
     - Молодец, Чикита! -  не  удержавшись,  крикнул  Малартик,
который  узнал  ее под мальчишеским обличием. Лампурд, Винодуй,
Верзилон, Свернишей и другие завсегдатаи "Королевской редиски",
восхищенные  поступком   Чикиты,   сбились   плотным   кольцом,
преграждая  путь  погоне.  Пока  стража  препиралась  с  ними и
работала  кулаками,  чтобы  их  оттеснить   и   прорвать   этот
искусственный   заслон,   девочка  успела  добежать  до  кареты
Валломбреза, остановившейся на углу. Уцепившись за дверцу,  она
вскочила  на подножку, узнала Сигоньяка и прерывающимся голосом
выговорила:
     - Я спасла Изабеллу, спаси меня!
     Валломбреза   живо   заинтересовала   столь    неожиданная
развязка.
     - Гони  вовсю  и, если надо, дави этот сброд! - крикнул он
кучеру.
     Но кучеру не  пришлось  никого  давить  -  толпа  поспешно
раздалась  и  тут  же сомкнулась за каретой, чтобы задержать не
слишком  ретивых  преследователей.  В  несколько  минут  карета
достигла  Сент-Антуанских ворот, и, так как отголоски недавнего
события не могли еще достичь сюда, Валломбрез  приказал  кучеру
ехать  потише,  тем  более  что  экипаж, который мчится вскачь,
должен  возбудить  вполне   основательные   подозрения.   Когда
предместье  осталось  позади,  герцог  впустил  девочку  внутрь
кареты. Она молча примостилась на сиденье  напротив  Сигоньяка.
Под  наружным  спокойствием  все  в  ней  дрожало от безмерного
возбуждения. Лицо  было  невозмутимо,  только  краска  заливала
обычно  бледные щеки, а огромные глаза, смотревшие в одну точку
невидящим взглядом, горели  сверхъестественным  огнем.  В  душе
Чикиты  совершался  решительный переворот. Тем страшным усилием
воли была прорвана  оболочка  детства,  и  к  жизни  проснулась
взрослая  девушка.  Погрузив  нож  в  сердце  Агостена,  Чикита
одновременно вскрыла собственное сердце. Из  убийства  родилась
любовь;  странное,  почти  бесполое существо, не то дитя, не то
эльф,  превратилось  в  женщину,  и  страсти  ее,   вспыхнувшей
мгновенно,  суждено  было  стать вечной. Поцелуй и удар ножом -
только такой и могла быть любовь Чикиты.
     Карета продолжала свой  путь,  и  за  купой  деревьев  уже
виднелись высокие шиферные кровли замка. Валломбрез обратился к
Сигоньяку:
     - Вы пройдете в мои апартаменты и приведете себя в порядок
с дороги, прежде чем я представлю вас своей сестре, - ей ничего
не известно  о моем путешествии и о вашем приезде. Надеюсь, мой
сюрприз произведет должное действие. Опустите  шторку  с  вашей
стороны,  чтобы  вас  не  увидели  раньше  времени. Но куда нам
девать этого чертенка?
     - Прикажите отвести меня к госпоже Изабелле,  -  попросила
Чикита,   до  которой  сквозь  глубокое  раздумье  дошли  слова
Валломбреза, - пускай она решит мою судьбу.
     Карета с опущенными шторками въехала во  внутренний  двор.
Валломбрез взял Сигоньяка под руку и увел его на свою половину,
приказав лакею проводить Чикиту к графине де Линейль.
     При виде Чикиты Изабелла отложила книгу, которую читала, и
устремила на девочку вопросительный взгляд. Чикита стояла молча
и не шевелясь,  пока  не  ушел  лакей. Тогда она с подчеркнутой
торжественностью приблизилась  к  Изабелле,  взяла  ее  руку  и
сказала:
     - Мой  нож  пронзил  сердце  Агостена;  у  меня больше нет
хозяина, а мне надо кому-нибудь служить. После него,  умершего,
я сильнее всех люблю тебя: ты подарила мне жемчужное ожерелье и
поцеловала  меня. Хочешь, чтобы я была твоей рабой, собачонкой,
твоим  домашним  духом?  Вели  дать  мне  какую-нибудь   черную
тряпицу, чтобы я могла носить траур по моей любви; я буду спать
на  твоем  пороге  и  постараюсь  не  докучать тебе. А когда ты
будешь во мне нуждаться, только свистни - вот так, - и  я  буду
тут как тут. Хорошо?
     Вместо  ответа Изабелла привлекла Чикиту к себе, коснулась
губами ее лба и без долгих слов  приняла  эту  душу,  принесшую
себя ей в дар.

     XXI. О ГИМЕНЕЙ, ГИМЕНЕЙ!

     Изабелла,  успевшая уже привыкнуть к странным и загадочным
повадкам  Чикиты,  не  стала  ни  о  чем  допытываться,   решив
расспросить  ее,  когда  она  хоть  немного успокоится. Ей было
ясно, что за этим  кроется  какая-то  страшная  тайна;  но  она
стольким  была обязана бедной девочке, что считала своим долгом
без  дальнейших  дознаний  приютить  ее,  поняв,  в  каком  она
отчаянном состоянии.
     Поручив Чикиту попечениям горничной, Изабелла принялась за
прерванное  чтение,  хотя книга не очень ее интересовала; после
нескольких страниц она совсем  перестала  вникать  в  смысл  и,
всунув  между  страницами  закладку,  бросила  книжку  на  стол
посреди начатых рукоделий. Склонив голову на  руку  и  глядя  в
пространство,  она  отдалась  привычному  течению  мыслей. "Что
сталось с Сигоньяком, - думала она, - вспоминает ли он обо мне,
любит ли меня по-прежнему? Должно быть,  он  воротился  в  свой
убогий  замок  и, полагая, что брат мой умер, не смеет подать о
себе весть. Его удерживает это  мнимое  препятствие.  Иначе  он
постарался  бы  повидать  меня  или  хотя бы написал мне. Может
быть, ему внушает робость мысль о том, что я теперь  богата.  А
что,  если  он  позабыл  меня?  Нет,  нет!  Это невозможно, мне
следовало бы дать ему знать, что Валломбрез оправился от  раны;
но  девице  благородной  фамилии  не пристало намекать далекому
возлюбленному,  что  ему  дозволено  вернуться:  это   противно
женской  стыдливости.  Часто  я  думаю, не лучше ли было бы мне
остаться скромной актрисой. Я бы хоть виделась с ним постоянно,
и, будучи уверена в своей добродетели и в его  уважении,  мирно
вкушала   бы   сладость   его   любви.   Как  ни  трогает  меня
привязанность отца, мне грустно и одиноко в  этом  великолепном
замке.   Если  бы  хоть  Валломбрез  был  здесь,  его  общество
развлекло бы меня; а он  все  не  едет,  и  я  тщетно  стараюсь
понять,  какой  смысл  вложил  он  в  слова,  сказанные  мне на
прощанье  с  лукавой  улыбкой:  "До  свидания,  сестричка,   вы
останетесь  мною  довольны!" Порой мне кажется, я разгадала их,
но я боюсь до конца додумать эту мысль - слишком горько было бы
разочарование. А вдруг это оказалось бы правдой? О! Я сошла  бы
с ума от счастья!"
     Графиня  де  Линейль  -  ибо,  с  нашей  стороны, пожалуй,
неучтиво называть попросту Изабеллой узаконенную дочь принца  -
была  прервана на этом месте своего внутреннего монолога рослым
лакеем,  который  явился  спросить,  может  ли  ее  сиятельство
принять герцога де Валломбреза, возвратившегося из путешествия.
     - Я жду его с радостью и нетерпением, - отвечала графиня.
     Прошло  не  более  пяти-шести  минут,  как  молодой герцог
легкой и уверенной поступью вошел в гостиную,  -  на  лице  его
играл  румянец,  глаза  сверкали  жизнью,  и  вид  был такой же
победоносный, как до болезни; он бросил шляпу с пером на кресло
и, взяв руку сестры, нежно и почтительно поднес ее к губам.
     - Дорогая Изабелла, я отсутствовал дольше, чем  желал  бы,
ибо для меня большое лишение не быть с вами, настолько быстро я
освоился с милой привычкой видеть вас; но все время путешествия
я  был  занят  заботами  о  вас, и надежда сделать вам приятное
утешала меня в разлуке.
     - Приятнее всего мне было бы, чтобы вы оставались в  замке
подле  вашего  отца  и  подле меня, - ответила Изабелла, - а не
пускались бы в путь неведомо  куда  и  зачем,  едва  ваша  рана
успела зажить.
     - Разве я был ранен? - смеясь, спросил Валломбрез. - Право
же, если  я  и  стараюсь  вспомнить  о своей ране, она никак не
напоминает о себе. Никогда я не был здоровее, и  моя  маленькая
прогулка  принесла мне великую пользу. От седла мне куда больше
прока, чем от  кушетки.  А  вот  вы,  милая  сестрица,  немного
похудели  и  побледнели.  Быть  может, вам было здесь тоскливо?
Замок наш - место невеселое, и одиночество  вредно  для  девиц.
Чтение  да  рукоделие  -  занятия  довольно тоскливые, и бывают
минуты, когда самые благонравные особы, наскучив  созерцать  из
окна  зеленую воду рва, предпочли бы увидеть лицо какого-нибудь
молодого красавца.
     - Ваши шутки неуместны, милый  брат,  и  с  вашей  стороны
нехорошо  высмеивать  мою  грусть. Ведь я оставалась в обществе
принца, по-отечески ласкового и щедрого на мудрые поучения.
     - Конечно, наш достойный батюшка - образец  дворянина,  он
осторожен в советах, отважен в делах, он истовый царедворец при
монархе и вельможный хозяин у себя дома; он начитан и сведущ во
многих  науках,  но  его  беседой  можно  наслаждаться  лишь на
серьезный лад, а мне  не  хочется,  чтобы  моя  дорогая  сестра
губила  свои  молодые  годы в столь торжественной скуке. Раз вы
отвергли кавалера де Видаленка и маркиза де л'Этана, я пустился
на поиски и во время своих странствий обрел то, что вам  нужно,
- такое  чудо  совершенства,  такой  идеал  мужа,  от которого,
ручаюсь вам, вы будете без ума.
     - Как жестоко вы издеваетесь надо  мной,  Валломбрез!  Вам
известно,  недобрый  брат, что я не собираюсь выходить замуж; я
не могу отдать свою руку, не отдав сердца, а сердце мое мне  не
принадлежит.
     - Вы  скажете  другое,  когда  я  представлю  вам супруга,
которого выбрал для вас.
     - Нет,  никогда!  -  срывающимся   от   волнения   голосом
воскликнула   Изабелла.   -   Я  останусь  верна  дорогому  мне
воспоминанию. Ведь не думаете же вы совершить насилие над  моей
волей?
     - Ни  в  коем  случае!  Моя  тирания  не  простирается так
далеко, я только прошу не отвергать моего  подопечного,  прежде
чем вы увидите его.
     Не  ожидая  согласия  сестры, Валломбрез поднялся, вышел в
соседнюю комнату и  тотчас  вернулся  вместе  с  Сигоньяком,  у
которого  сильно  билось  сердце. Держась за руки, молодые люди
постояли на пороге в  надежде,  что  Изабелла  посмотрит  в  их
сторону,  но  она  сидела,  скромно  потупив взор, глядя на мыс
своего корсажа, и думала о возлюбленном, не подозревая, что  он
стоит перед ней.
     Видя,  что  она  погружена в задумчивость и не обращает на
них внимания, Валломбрез сделал несколько шагов по  направлению
к  ней,  ведя  Сигоньяка  за  кончики пальцев, как водят даму в
танце,  и  отвесил  учтивый  поклон,  в  точности   повторенный
Сигоньяком. Только Валломбрез улыбался, а Сигоньяк трепетал. Он
был  храбр  с  мужчинами  и робок с женщинами, как все отважные
люди.
     - Графиня де Линейль, - начал  Валломбрез  высокопарно,  с
нарочитой  церемонностью,  -  разрешите вам представить доброго
моего друга, которого,  я  надеюсь,  вы  примете  благосклонно.
Рекомендую вам - барон де Сигоньяк.
     При  этом  имени,  которое  она  сочла  сперва  за  шутку,
Изабелла все же вздрогнула и бросила быстрый  взгляд  на  вновь
пришедшего.   Когда  она  увидела,  что  Валломбрез  не  шутит,
сильнейшее волнение охватило ее. Сперва вся кровь прихлынула  к
сердцу, и лицо ее побелело, потом нежная краска, словно розовое
облако,  покрыла ей лоб, щеки и вырез на груди под косынкой. Не
вымолвив ни слова, она вскочила и бросилась на шею Валломбрезу,
спрятав  лицо  на  плече  молодого  герцога.  Гибкое  тело   ее
содрогнулось  от рыданий, и несколько слезинок увлажнило бархат
камзола в том месте, куда она припала  лицом.  Этим  грациозным
движением,   столь   целомудренным   и   женственным,  Изабелла
обнаружила всю  свою  душевную  деликатность.  Она  благодарила
Валломбреза  за  его  чуткую  доброту  и,  не имея права обнять
возлюбленного, обнимала брата.
     Подождав, чтобы Изабелла успокоилась,  Валломбрез  бережно
высвободился  из  ее  объятий  и,  отводя ее руки, которыми она
закрыла залитое слезами лицо, сказал:
     - Дорогая  сестрица,  покажите  же  нам  свое   прелестное
личико,   иначе   мой   друг  решит,  что  вы  питаете  к  нему
непреодолимое отвращение.
     Изабелла  послушалась  и   обратила   к   Сигоньяку   свои
прекрасные  глаза,  сиявшие  неземной  радостью, хотя блестящие
росинки еще дрожали на ее длинных ресницах; она  протянула  ему
руку,  на  которой  барон,  склонившись,  запечатлел  нежнейший
поцелуй.  Этот  поцелуй  дошел  до  самого  ее  сердца,  и   от
блаженства   она   едва  не  лишилась  чувств.  Впрочем,  столь
сладостные волнения не бывают опасны.
     - Ну,  так  не  прав  ли  я   был,   утверждая,   что   вы
благожелательно  встретите  жениха,  выбранного мною? - спросил
Валломбрез. - Иногда не мешает настоять на своем. Если бы я  не
пересилил  вашу  решимость  своим упрямством, милейший Сигоньяк
воротился бы восвояси, не увидев вас, а это, согласитесь,  было
бы весьма прискорбно.
     - Согласна,   дорогой   брат.   Вы  проявили  удивительную
доброту. При существующих обстоятельствах вы один  могли  пойти
на примирение, - ведь пострадали-то вы один.
     - Верно,  -  подтвердил  Сигоньяк,  - герцог де Валломбрез
показал в отношении меня всю высоту своей благородной души;  он
откинул,  казалось  бы,  вполне  естественное  чувство  обиды и
явился ко мне с дружески протянутой рукой. За то зло, которое я
ему причинил,  он  придумал  мне  месть,  достойную  дворянина,
обязав меня вечной признательностью. Но это бремя - легкое, и я
с радостью буду нести его до самой моей смерти.
     - Не  говорите  об  этом,  дорогой барон, вы на моем месте
поступили бы точно так же, - возразил Валломбрез. - Бесстрашные
люди всегда найдут общий язык; клинки, раз  сойдясь,  сводят  и
души,  и  мы рано или поздно стали бы дружеской четой, подобной
Тесею  с  Нирифоем,  Нису  с  Евриалом,  Пифию  с  Дамоном.  Но
перестаньте  заниматься мною. Лучше скажите моей сестре, как вы
тосковали без нее, как мечтали о ней в своем  замке,  где  меня
накормили  до  отвала,  хоть  вы  и  утверждали, что там обычно
умирают с голоду.
     - Я  тоже  с  удовольствием  вспоминаю  тамошний  ужин,  -
улыбаясь, заметила Изабелла.
     - Скоро  окажется,  что  все  пировали  по-княжески в моей
башне голода, - сказал  Сигоньяк.  -  Но  я  не  стыжусь  своей
бедности,  я  счастлив ею, потому что она стала причиной вашего
участливого внимания, дорогая Изабелла, я  благословляю  ее,  я
обязан ей всем.
     - По-моему, - вставил Валломбрез, - сейчас мне самое время
пойти поздороваться с отцом и предупредить его о вашем приезде,
который,  должен  сознаться, не будет для него неожиданным. Ну,
так как же, графиня, вы, безусловно, согласны на брак с бароном
де  Сигоньяком?  Я  не  хочу  попасть  впросак.  Согласны,  да?
Отлично. Тогда мне лучше удалиться: нареченным есть что сказать
друг  другу, - пусть самое невинное, но не в присутствии брата.
Я оставляю вас вдвоем, наедине, не сомневаясь, что  вы  мне  за
это  благодарны,  да  и  ремесло  дуэньи меня не привлекает. До
свиданья. Я скоро вернусь, чтобы проводить Сигоньяка к принцу.
     Проговорив все это  самым  непринужденным  тоном,  молодой
герцог  надел  шляпу  и удалился, предоставив нежных любовников
самим себе. Как ни приятно было его  общество,  его  отсутствие
оказалось еще приятнее.
     Сигоньяк  подошел к Изабелле и взял ее руку. Она не отняла
руки, и  некоторое  время  молодые  люди  восхищенными  глазами
смотрели  друг  на  друга. Молчание бывает красноречивее всяких
слов;  после  долгой  разлуки  Изабелла  и  Сигоньяк  не  могли
наглядеться друг на друга; наконец барон сказал любимой:
     - Я   не  смею  поверить  своему  счастью!  Под  какой  же
удивительной звездой я родился! Вы полюбили меня потому, что  я
был  беден  и несчастен, а то, что сулило окончательно погубить
меня, составило мое благополучие. Труппа комедиантов  взлелеяла
для  меня  ангела  добродетели и красоты; вооруженное нападение
о