богиня, охраняет
меня своим покровом, а стихи поэтов, эти пылающие угли, касаясь
моих уст, очищают их от поцелуев, расточаемых в угоду похоти  и
забавы  ради.  Пребывание  в  охотничьем  домике маркиза многое
открыло мне. Я поняла, что этого благородного кавалера  пленяют
не  только  мои  глаза,  мои  зубы,  мое тело, но и та искорка,
которая горит во мне и вызывает рукоплескания публики.  В  одно
прекрасное  утро я заявила ему напрямик, что желаю уехать и что
мне  совсем  не  улыбается  до   скончания   веков   оставаться
любовницей  вельможи: на это вполне годится первая встречная, а
я прошу великодушно отпустить меня, причем заверяю,  что  люблю
его  и всегда буду с благодарностью помнить его щедроты. Маркиз
сначала удивился, но не разгневался,  а,  поразмыслив  немного,
сказал: "Что же вы намерены делать, голубка?" - "Нагнать в пути
труппу  Ирода,  -  отвечала  я,  -  или  присоединиться к ней в
Париже, если она уже добралась туда. Я хочу занять свое  амплуа
субретки,  мне  давно  уже  не  случалось  провести  ни  одного
Жеронта..." Маркиз рассмеялся и сказал: "Ну что  же,  поезжайте
вперед, я предоставляю в ваше распоряжение тех же трех мулов. А
сам  вскоре  последую за вами. Кстати, кое-какие дела давно уже
требуют моего присутствия при дворе.  Я  порядком  засиделся  в
деревне.  Надеюсь, вы позволите мне наслаждаться вашей игрой, а
если я постучусь  к  вам  в  уборную,  вы  отворите  дверь?"  Я
изобразила  негодующую  невинность, которая, впрочем, не давала
повода отчаиваться. "Ах,  господин  маркиз,  чего  вы  от  меня
требуете!"  Итак,  после  самого нежного прощания я вскочила на
мула, и вот я здесь, в "Гербе Франции".
     - А вдруг маркиз не приедет? - с сомнением произнес  Ирод.
- Для тебя это будет ужасный удар.
     Это  предположение  показалось  Зербине настолько нелепым,
что она откинулась на спинку кресла, заливаясь смехом и держась
за бока.
     - Чтобы маркиз не приехал! - воскликнула она, отдышавшись.
- Можешь заранее оставить ему комнату. Я боюсь другого - как бы
в избытке страсти он не опередил меня. А ты, Тиран,  не  только
злодей,  но  и глупец! Ты смеешь усомниться в моих чарах. Право
же, трагедии совсем свихнули тебе мозги. Раньше ты был умнее.
     Леандр и Скапен, узнав от слуг о прибытии Зербины,  пришли
поздороваться  с  ней.  Вскоре  заявилась  тетка  Леонарда,  ее
совиные глаза  вспыхнули  при  виде  золота  и  драгоценностей,
разложенных  на столе. Она сразу же принялась угодливо лебезить
перед Зербиной.  Затем  пришла  Изабелла,  и  Субретка  любезно
подарила ей кусок тафты. Одна Серафина сидела взаперти у себя в
комнате.  Ее  самолюбие  не  могло  примириться  с необъяснимым
предпочтением маркиза.
     Зербине сообщили, что Матамор замерз и  что  его  заменяет
барон  де  Сигоньяк,  который избрал себе театральное прозвище,
вполне подходящее к роли, - капитан Фракасс.
     - Для меня будет великой честью играть с  дворянином,  чьи
предки  участвовали  в  крестовых походах, - сказала Зербина. -
Постараюсь, чтобы почтительность не убила во мне воодушевления.
По счастью, я привыкла теперь к обществу титулованных  особ.  В
этот   миг  Сигоньяк  вошел  в  комнату.  Зербина  вскочила  и,
расправив  юбки  так,  что  они  встали  колоколом,  присела  в
глубоком и почтительном придворном реверансе.
     - Это  относится  к  барону  де  Сигоньяку,  а  вот  это к
товарищу  моему  капитану  Фракассу,  -  объявила  она,  звонко
чмокнув его в обе щеки, отчего Сигоньяк, не привыкший к вольным
театральным  нравам,  совсем  смешался,  тем более что при этом
присутствовала Изабелла.
     Возвращение  Зербины  позволило  внести   разнообразие   в
репертуар,  и  вся  труппа,  исключая  Серафину,  была в полном
восторге от ее приезда.
     Теперь, когда Зербина благополучно водворена  на  место  и
окружена  обрадованными товарищами, вернемся к Оресту и Пиладу,
которых мы покинули в ту минуту, как они после прогулки вошли в
дом.
     Орест, то есть молодой герцог де Валломбрез, ибо таков был
его титул, едва дотрагивался до кушаний и не раз забывал выпить
наполненный лакеем бокал, настолько мысли  его  были  поглощены
красавицей,  которую  он  увидел  в  окне.  Тщетно  пытался его
наперсник,  кавалер  де  Видаленк,  развлечь  его.   Валломбрез
односложно отвечал на дружеские поддразнивания своего Пилада.
     После десерта кавалер сказал герцогу:
     - Безумство  чем  короче,  тем  лучше:  чтобы вы перестали
думать об этой красотке, вам  надо  добиться  победы  над  ней.
Тогда  она не замедлит стать второй Коризандой. Вы принадлежите
к той породе охотников, которые  любят  лишь  преследование,  а
убив  дичь,  даже не трудятся подобрать ее. Пойду начну облаву,
чтобы загнать птичку к вам в сети.
     - Нет, не надо, - возразил Валломбрез. - Я сам возьмусь за
дело. Как ты  правильно  сказал,  лишь  преследование  увлекает
меня,  и  я  готов  бежать  на  край  света за самой незавидной
добычей, пушной или пернатой, обшаривая куст за кустом, пока не
свалюсь  замертво  от  усталости.  Не  лишай  же   меня   этого
удовольствия.   Ах,   если  бы  мне  посчастливилось  встретить
неприступную красавицу, кажется, я не на шутку полюбил  бы  ее,
но таких не найдешь на всем земном шаре.
     - Если  бы  не  знать  ваших  побед, можно после этих слов
обвинить вас в фатовстве, - сказал  Видаленк.  -  Но  шкатулки,
полные нежных посланий, портретов, бантиков, засушенных цветов,
черных,  белокурых  и  золотистых  локонов,  и множество других
доказательств любви свидетельствуют о том, что вы  еще  слишком
скромны,  говоря  так.  Однако,  может  быть,  на  сей раз ваше
желание исполнится, ибо дама у  окна  показалась  мне  на  диво
благонравной, целомудренной и холодной.
     - Посмотрим.  Дядюшка Било охотно рассказывает, но умеет и
слушать, а  потому  все  знает  о  своих  постояльцах.  Пойдем,
разопьем  у  него бутылку канарского. Он разговорится и все нам
расскажет об этой путешествующей принцессе.
     Через несколько минут молодые люди  уже  входили  в  "Герб
Франции"  и  тут  же потребовали хозяина. Почтенный трактирщик,
зная,  кто  они,  сам  проводил  высоких  гостей  в  подвальную
комнату,  обитую  штофом,  где  в  огромном очаге, потрескивая,
пылал яркий огонь. Дядюшка Било взял из рук  ключника  бутылку,
посеревшую  от  пыли  и оплетенную паутиной, бережно снял с нее
восковой колпачок, без  малейшего  толчка  извлек  из  горлышка
крепко  забитую  пробку  и  твердой, будто выкованной из бронзы
рукой принялся лить тонкую струйку желтой, как топаз,  жидкости
в   бокалы   венецианского  стекла  на  витых  ножках,  которые
протягивали ему герцог и кавалер. Роль виночерпия Било выполнял
с   благоговейной   торжественностью,   словно   жрец   Бахуса,
совершавший   таинство   во   славу   божественной  влаги;  ему
недоставало только венка из виноградных  лоз  и  плюща.  Такими
церемониями  он  набивал  цену  своему  вину,  и  в  самом деле
превосходному, которое было бы достойно королевского  стола,  а
не то что кабачка.
     Он  хотел  уже  удалиться,  но  Валломбрез  остановил его,
таинственно подмигнув:
     - Друг Било, возьмите с поставца  бокал  и  выпейте  этого
вина за мое здоровье.
     Тон  не  допускал  возражений,  а  к  тому  же Било охотно
помогал посетителям уничтожать сокровища своего погреба.  Он  с
поклоном  поднял  бокал  и  осушил его до последней драгоценной
капли.
     - Хорошее винцо, - заметил он, смачно прищелкнув языком, и
продолжал стоять, опершись рукой о край стола,  устремив  глаза
на герцога и ожидая, чего от него потребуют.
     - Много   у   тебя   в  трактире  постояльцев?  -  спросил
Валломбрез. - И что за народ? Било собрался ответить, но герцог
опередил его:
     - Впрочем, к чему хитрить с таким плутом, как ты? Что  это
за  женщина,  которая  занимает  комнату,  выходящую в переулок
напротив моего дома? Окно ее третье от угла...  Отвечай  живее!
За каждый слог получишь по золотому.
     - За   такую   цену   надо   быть   очень  честным,  чтобы
пользоваться лаконическим стилем, столь ценимым  древними.  Тем
не  менее,  желая доказать, насколько я предан вашей светлости,
произнесу одно лишь слово: Изабелла!
     - Изабелла!  Прелестное,  романтическое  имя!  -воскликнул
Валломбрез. - Но не злоупотребляй спартанской сдержанностью. Не
скупись на слова и расскажи подробно все, что ты знаешь об этой
особе.
     - Повинуюсь  приказанию  вашей  светлости,  -  с  поклоном
ответил дядюшка Било. -  Мой  погреб,  моя  кухня  и  мой  язык
всецело к вашим услугам. Изабелла - актриса из труппы господина
Ирода, квартирующей ныне в гостинице "Герб Франции".
     - Актриса, - разочарованно протянул молодой герцог. - Судя
по ее  скромному  и  чинному  виду  я  скорее  принял  бы ее за
благородную даму или зажиточную горожанку, чем за странствующую
комедиантку.
     - И не мудрено: у этой девицы самые  приличные  манеры,  -
подхватил  Било.  -  Она  играет  роли  простушек  не только на
театре, но и в жизни. Добродетель ее хоть и подвергается частым
нападениям  по  причине  миловидной   наружности,   однако   не
потерпела   ни  малейшего  ущерба  и  вправе  носить  покрывало
девственности. Никто лучше  нее  не  умеет  отвадить  любезника
сухой и холодной учтивостью, не оставляющей никаких надежд.
     - Это  мне  нравится,  -  заметил  Валломбрез.  - Ничто не
отталкивает меня так, как чрезмерная доступность. Я  не  терплю
крепостей, которые капитулируют, не дождавшись осады.
     - Хотя вы отважный, блистательный полководец, не привыкший
к сопротивлению,  эту  крепость  с  одного  раза не возьмешь, -
сказал Било, - тем более что ее  бдительно  охраняет  преданная
любовь.
     - Значит,  у  этой  скромницы  Изабеллы  есть  любовник! -
вскричал герцог торжествующим, но одновременно  раздосадованным
тоном, ибо, с одной стороны, он не верил в женскую добродетель,
а с другой, его обозлило, что у него есть соперник.
     - Я сказал "любовь", а не "любовник", - настойчиво, хоть и
почтительно  подчеркнул  трактирщик,  - это совсем не одно и то
же. Вы, ваша светлость, достаточно опытны  в  сердечных  делах,
чтобы  уловить  это  различие,  как  бы  тонко  оно  ни было. У
женщины, у которой есть любовник,  может  быть  и  второй,  как
поется  в  песне, но женщину, у которой есть любовь, невозможно
или очень трудно победить. Она  уже  владеет  тем,  что  вы  ей
предлагаете.
     - Ты  рассуждаешь  так,  словно изучал "Искусство любви" и
сонеты Петрарки,  -  сказал  Валломбрез.  -  А  я  считал  тебя
знатоком  лишь  по  части  вин  и  соусов.  Кто же предмет этой
платонической страсти?
     - Один из актеров их труппы, -  отвечал  Било.  -  Я  даже
подозреваю,  что он вступил в нее только из-за любовных дел, уж
очень он, на мой взгляд, не похож на простого комедианта.
     - Ну вот, вы можете быть довольны, - обратился кавалер  де
Видаленк  к  приятелю,  -  на  вашем пути встают непредвиденные
преграды. Не каждый день встретишь добродетельную актрису.  Вот
задача,  достойная  вас.  И приятное разнообразие после знатных
дам и куртизанок.
     - Ты уверен,  -  настаивал  герцог,  -  что  целомудренная
Изабелла  не дарит своими милостями этого хлыща, которого я уже
ненавижу всей душой?
     - Сейчас видно, что вы ее не знаете,  -  возразил  дядюшка
Било.  -  Это белая голубка, которая лучше умрет, чем запятнает
свое оперение. Когда по ходу  пьесы  ей  надобно  поцеловаться,
видно,  как  она  краснеет под гримом и даже незаметно вытирает
щеку тыльной стороной руки.
     - Да здравствуют гордые и строптивые красавицы, непокорные
узде! - воскликнул герцог. - Я отстегаю ее  хлыстом,  и  она  у
меня  будет  ходить  шагом,  иноходью,  рысью,  галопом,  будет
проделывать все курбеты, какие мне захочется.
     - Позвольте вам сказать, ваша светлость, что таким манером
вы ничего  не  добьетесь,  -  заявил  дядюшка  Било,  отвешивая
смиреннейший поклон, как и подобает человеку, стоящему на самых
последних    ступеньках   общественной   лестницы,   когда   он
осмеливается противоречить лицу высокопоставленному.
     - А что, если я пошлю ей  в  футляре  из  шагреневой  кожи
серьги  с  крупным  жемчугом,  ожерелье  из  золотых  цепочек в
несколько рядов, скрепленных драгоценными  камнями,  браслет  в
виде змеи с рубинами вместо глаз?
     - Она   отошлет  вам  назад  все  эти  сокровища  и  велит
передать, что вы ошиблись адресом.  В  отличие  от  большинства
своих  товарок, она не корыстна, и, что весьма редко в женщине,
глаза ее не загораются от блеска драгоценностей.  Бриллианты  в
богатой оправе для нее просто мусор.
     - Странный,  неправдоподобный  образчик  женской породы! -
сказал озадаченный герцог де Валломбрез. -  Без  сомнения,  она
хочет  своей  мнимой  скромностью  принудить  к  женитьбе этого
бездельника, который, должно быть, очень  богат.  Таким  тварям
нередко  приходит фантазия стать матерью приличного семейства и
явиться в обществе почтенных дам, потупив  взор  и  приняв  вид
недотроги.
     - Ну  так  женитесь  на  ней,  если  иного средства нет, -
смеясь, предложил Видаленк. - Титул герцогини способен смягчить
самую жестокосердую.
     - Постой, постой, не будем  торопиться,  -  остановил  его
Валломбрез, - надо сперва вступить в переговоры. Поищем способа
приблизиться к этой красотке, чтобы не вспугнуть ее.
     - Ну, это легче, чем покорить ее сердце, - заметил Било. -
Нынче  вечером  в  зале  для  игры  в  мяч  состоится репетиция
завтрашнего представления; кое-кто из местных  театралов  будет
туда  допущен,  а  вам  стоит  лишь  назвать  себя,  как  двери
распахнутся перед вами. Кроме того, я  заранее  шепну  словечко
господину Ироду, он мой большой приятель и ни в чем не откажет;
однако же, по моему скромному разумению, вам лучше бы направить
свои  домогательства  на  мадемуазель  Серафину,  она  не менее
хороша, чем Изабелла, и в своем тщеславии мигом  растает  перед
таким искателем.
     - Но  я-то влюблен в Изабеллу, - оборвал его герцог сухим,
не допускающим возражений тоном, которым умел пользоваться  при
случае, - в Изабеллу и ни в кого более, слышите, господин Било!
- И,  запустив  руку  в  карман,  он небрежно рассыпал по столу
целую дорожку золотых  монет:  -  Получите  за  вино,  а  сдачу
оставьте себе.
     Трактирщик  аккуратно подобрал золотые и по штучке опустил
их на дно кошелька. Молодые люди  встали,  надвинули  шляпы  до
бровей, набросили плащи на одно плечо и удалились из гостиницы.
Валломбрез  принялся шагать по переулку взад-вперед, всякий раз
задирая голову под заветным окном, но  все  напрасно.  Изабелла
была  настороже  и  не  показывалась.  Занавеска была спущена и
комната как будто пуста.
     Устав от бесплодного ожидания в безлюдном переулке, где  к
тому  же  дул  резкий  северный  ветер,  герцог  де Валломбрез,
непривычный  к  такому  занятию,  не  пожелал  ждать  дольше  и
направился  домой, кляня возмутительное жеманство самонадеянной
гусыни, заставляющей томиться молодого красивого  вельможу.  Он
чуть   не  с  нежностью  подумал  о  доброте  бедной  покинутой
Коризанды, но самолюбие уже нашептывало молодому  герцогу,  что
стоит  ему,  как  Цезарю, только явиться, и он победит. Если же
соперник вздумает мешать, можно избавиться от  него  с  помощью
собственных телохранителей или наемных убийц, самому же пачкать
руки   о   какого-то   проходимца   не   позволяет   герцогское
достоинство.
     Правда, Изабелла не подходила к  окну,  и  Валломбрезу  не
удалось  ее  увидеть,  но за его дежурством в переулке ревнивым
взглядом следил из другого окошка Сигоньяк, которому  очень  не
по  душе  были  замашки  и  маневры незнакомца. Много раз барон
порывался спуститься  вниз  и  со  шпагой  в  руке  напасть  на
любезника,  но  силой  воли  сдерживал  себя.  В  самой по себе
прогулке под окнами не было ничего предосудительного, и такой с
виду   неоправданно   грубый   выпад   показался   бы   смешным
сумасбродством.  Огласка  только  бросила  бы тень на репутацию
Изабеллы, не повинной в том, что кто-то  в  определенном  месте
задирает  голову  вверх.  Однако  про  себя он решил пристально
следить за фертом и постарался запомнить его наружность,  чтобы
не ошибиться, когда того потребуют обстоятельства.
     Для  первого представления, объявленного с барабанным боем
по всему городу, Ирод выбрал трагикомедию  "Лигдамон  и  Лидий,
или  Сходство",  сочинение некоего Жоржа де Скюдери, дворянина,
который ранее состоял во французской гвардии,  а  затем  сменил
шпагу  на  перо и последним оружием владел не хуже, чем первым;
второй же пьесой  было  "Бахвальство  капитана  Фракасса",  где
Сигоньяку  предстояло  дебютировать перед настоящей публикой, -
до сих пор он играл только для телят, волов и поселян в сарае у
Белломбра. Все актеры были поглощены заучиванием  ролей:  пьеса
господина  де  Скюдери  шла  впервые,  и они еще не знали ее. В
задумчивости прохаживались они по галерее, то по-обезьяньи  жуя
губами  и лопоча себе под нос, то возвышая голос. Со стороны их
можно было принять за буйно помешанных. Они останавливались как
вкопанные, снова принимались  шагать,  размахивая  руками,  как
сломанные  мельницы  -  крыльями.  Особенно  изощрялся  Леандр,
игравший Лигдамона, он заучивал позы,  придумывал  всевозможные
эффекты, словом, вертелся, как бес перед заутреней. Он надеялся
на  новую  роль,  чтобы  осуществить  свою мечту, внушив любовь
знатной даме,  и  тем  вознаградить  себя  за  палочные  удары,
полученные  в замке Брюйер и дольше не заживавшие в сердце, чем
на спине. Роль  томного  и  страстного  любовника,  в  складных
стихах  повергающего  красивые  чувства к стопам жестокосердной
прелестницы,  давала  повод   к   многозначительным   взглядам,
вздохам,  к  внезапной бледности и всякого рода душещипательным
ужимкам, на которые был великим мастером Леандр, один из лучших
любовников провинциальной сцены, при  всем  своем  смехотворном
тщеславии.
     Замкнувшись  у  себя  в комнате, Сигоньяк под руководством
Блазиуса, который вызвался  быть  его  учителем,  приобщался  к
трудному  актерскому  искусству. Тот тип, который он должен был
воплотить, в силу  своей  карикатурности  имел  мало  общего  с
жизненной правдой, и тем не менее надо было показать эту правду
сквозь преувеличение, дать почувствовать человека под оболочкой
паяца.  Блазиус  наставлял  его  в этом духе, советуя начать со
спокойного, правдивого тона, а затем перейти на нелепые выкрики
или же после воплей заживо  ощипываемого  павлина  вернуться  к
обычной  речи,  потому  что  самый напыщенный персонаж не может
постоянно   быть    на    ходулях.    Кстати,    такого    рода
неуравновешенность  свойственна  лунатикам  и людям, тронутым в
рассудке; она сказывается у  них  в  беспорядочных  жестах,  не
соответствующих словам, - из такого разнобоя умелый актер может
извлечь  превосходный  комический  эффект. Блазиус рекомендовал
Сигоньяку надеть полумаску, скрывающую лоб и нос, и таким путем
сохранить традиционный  образ,  соединив  в  своем  лице  черты
фантастические  и  реальные,  что  очень  хорошо для ролей, где
сочетается неправдоподобное с действительным, в этих обобщенных
карикатурах на человечество, с которыми оно мирится скорее, чем
с точными копиями. В руках комедианта пошлого пошиба такая роль
превращается  в  плоскую  буффонаду  на  потеху   черни   и   к
досадливому   недоумению   людей   просвещенных,   но  этот  же
карикатурный образ  с  помощью  вкрапленных  даровитым  актером
правдивых  штрихов становится куда ближе к жизни, нежели образ,
представляющий собой сгусток одних лишь правдивых черт.
     Идея полумаски улыбалась Сигоньяку. Маска обеспечивала ему
инкогнито и потому придавала мужество  предстать  перед  толпой
зрителей.  Этот  тонкий  слой бумаги был для него все равно что
шлем с опущенным забралом, сквозь  которое  он  будет  говорить
голосом своего рода фантома. Ибо