тая  угрозы  мушкетного  огня  и  холодного
оружия.  За отсутствием Носомклюя, который, верно, пребывает во
славе рядом с добрым разбойником, возьмем Меднолоба.  Малый  он
крепко сбитый, выносливый и в трудном деле не подведет.
     - Меднолоб  ныне  плавает  вдоль  берберийских берегов под
началом полицейского комиссара. Король, питая  к  нашему  другу
особое  расположение,  повелел  украсить  ему плечо королевской
лилией, чтобы сыскать его повсюду, если он потеряется. Зато,  к
примеру,  Свернишей,  Винодуй,  Ершо  и Верзилон еще свободны и
могут быть предоставлены в распоряжение вашей милости.
     - Этих мне  будет  достаточно,  все  они  молодцы  как  на
подбор, и, когда придет время, ты меня с ними сведешь. А теперь
допьем  последнюю  кварту  и  уберемся отсюда, пока ноги носят.
Воздух  в  зале  становится  зловоннее  Авернского  озера,  над
которым  птица  не  пролетит,  не  упав  мертвой от вредоносных
испарений. Тут разит и потом, и салом, и  кое-чем  похуже,  так
что  свежий ночной ветерок пойдет нам на пользу. Кстати, ты где
ночуешь сегодня?
     - Я  не  высылал  квартирьера  приготовить  мне   ночлег,-
ответил  Малартик,  -  и  нигде еще не раскинул шатра. Я мог бы
толкнуться в трактир "Улитка", но там  у  меня  счет  длиной  с
клинок   моей   шпаги,   а  не  очень-то  приятно  увидеть  при
пробуждении кислую рожу старого  знакомца-трактирщика,  который
ворчливо  отказывает  в малейшей новой затрате и требует отдать
долг, потрясая над головой  пачкой  счетов,  как  сам  господин
Юпитер   молниями.   Внезапное  появление  полицейского  меньше
удручило бы меня.
     - Это все от нервов, у  любого  великого  мужа  есть  свои
слабые  места,  -  назидательно  заметил Лампурд, - но раз тебе
претит являться в "Улитку", а в гостинице "Под открытом  небом"
холодновато,  принимая во внимание зимнюю пору, то по старинной
дружбе предлагаю тебе гостеприимство в моем поднебесном  жилище
и готов уступить полставня в качестве ложа.
     - С  сердечной признательностью принимаю твое приглашение,
- ответил Малартик .- О, стократ блажен тот  смертный,  у  кого
есть свои лары и пенаты и кто может усадить задушевного друга к
собственному очагу.
     Жакмен Лампурд исполнил обещание, данное самому себе после
того,  как  оракул  сделал  выбор в пользу кабака. Бретер был в
лоск пьян, но никто так не владел собой во хмелю, как  Лампурд.
Не  вино  управляло  им, нет - он управлял вином. Тем не менее,
когда он встал,  ему  показалось,  будто  ноги  у  него  налиты
свинцом  и  вдавлены  в  пол. С большими усилиями поднял он эти
тяжеленные колоды и зашагал к двери, откинув голову  и  держась
очень  прямо.  Малартик пошел за ним довольно твердой поступью,
ибо он всегда был настолько пьян, что  дальше  пьянеть  некуда.
Погрузите  в море насыщенную водой губку, и она не вберет более
ни капли. Таков  был  и  Малартик,  с  той  разницей,  что  его
насквозь  пропитывала  не  вода, а чистый сок виноградной лозы.
Итак,  оба  приятеля  отбыли  безо  всяких  осложнений  и  даже
умудрились,  не  будучи ангелами, подняться по лестнице Иакова,
ведущей с улицы на чердак Лампурда.
     В этот час кабак представлял  собой  смешное  и  плачевное
зрелище.  Огонь еле тлел в очаге. Свечи, с которых никто уже не
снимал  нагара,  оплыли  огромными  наростами,  а   фитили   их
покрылись   черными   шляпками.   Потоки   сала  стекали  вдоль
подсвечника и твердели,  застывая.  Дым  от  трубок  и  пар  от
дыхания и кушаний сгустился под потолком в непроницаемый туман;
чтобы очистить пол от грязи и отбросов, надо было отвести туда,
как в Авгиевы конюшни, целую реку. Столы были усеяны объедками,
птичьими  остовами  и  костями  от окороков, обглоданных дотла,
будто над ними орудовали псы, охотники до падали. Тут и там  из
опрокинутого в пылу драки кувшина стекали остатки вина, и капли
его,  собираясь  в  красную  лужу,  казались  каплями  крови из
отрубленной головы; размеренный отрывистый  шум  их  нападения,
как тиканье часов, вторил храпу пьяниц.
     Маленький  Мавр  на  Новом  Рынке  прозвонил  четыре часа.
Кабатчик,  уснувший,  положив  голову   на   скрещенные   руки,
встрепенулся,  пытливым  взглядом  окинул  залу  и,  видя,  что
потребители ничего больше не спрашивают, кликнул слуг и  сказал
им:
     - Время  позднее, выметайте-ка этих бродяг и шлюх вместе с
мусором - все равно пить они перестали!
     Слуги взмахнули метлами, выплеснули несколько ведер воды и
за пять минут, не жалея тумаков, опростали кабак, выкинув  всех
прямо на улицу.

     XIII. ДВОЙНАЯ АТАКА

     Герцог  де Валломбрез был из тех, кто упорен и в любви и в
мести. Если он смертельно ненавидел Сигоньяка, то к Изабелле он
питал ту неистовую страсть,  какую  разжигает  недоступность  в
душах высокомерных и необузданных, не привыкших к препятствиям.
Победа   над   актрисой  сделалась  главной  целью  его  жизни;
избалованный легкими успехами в своих амурных  похождениях,  он
никак  не  мог  объяснить  себе  эту  неудачу  и часто во время
беседы, прогулки, катания, в театре или в церкви, у  себя  дома
или  при  дворе он вдруг задумывался и задавал себе недоуменный
вопрос: "Как это может быть, чтобы она меня не любила?"
     И правда, это было непостижимо для человека, не  верившего
в  добродетель  женщин,  а  тем  паче  актрис.  Ему приходило в
голову, что холодность  Изабеллы  -  обдуманная  игра  с  целью
добиться   от   него  большего,  ибо  ничто  так  не  разжигает
вожделение, как притворное целомудрие и  ужимки  недотроги.  Но
пренебрежение,    с   которым   она   отвергла   драгоценности,
поставленные к ней в  комнату  Леонардой,  никак  не  позволяло
причислить  ее  к  женщинам, набивающим себе цену. Любые, самые
богатые уборы, конечно, оказали  бы  не  больше  действия.  Раз
Изабелла  даже  не  раскрыла  футляров,  что  толку посылать ей
жемчуга и  бриллианты,  способные  соблазнить  самое  королеву?
Письменные  излияния  тронули  бы  ее  не  более,  с  каким  бы
изяществом и пылом  секретари  герцога  ни  живописали  страсть
своего господина. Писем она не распечатывала. И проза ли, стихи
ли,  тирады  или  сонеты  -  все  осталось  бы  втуне.  Кстати,
поэтические стенания, годные для робких вздыхателей, совсем  не
соответствовали напористой натуре Валломбреза. Он велел позвать
тетку  Леонарду, с которой не переставал поддерживать секретные
сношения, полагая, что полезно иметь шпиона даже в неприступной
крепости.  Стоит  гарнизону  ослабить  бдительность,  как  враг
проникнет через услужливо открытый лаз.
     Леонарда   потайной  лестницей  была  проведена  в  личный
кабинет герцога,  где  он  принимал  только  близких  друзей  и
преданных слуг. Это был продолговатый покой, обшитый панелями с
капелированными   ионическими   колонками,   а   в  промежутках
помещались овальные медальоны с богатой  рельефной  резьбой  по
цельному  дереву,  как  будто  прикрепленные  к лепному карнизу
замысловатыми переплетениями лент и бантов. В этих  медальонах,
под  видом  мифологических  Флор,  Венер,  Харит,  Диан, нимф и
дриад, изображены были любовницы герцога, одетые  на  греческий
манер,  причем  одна  выставляла  напоказ  алебастровую  грудь,
другая - точеную ножку, третья - плечи с ямочками, четвертая  -
иные потаенные прелести; и нарисованы они были так искусно, что
их  можно  было  принять  за  плод воображения художника, но не
портреты  с  натуры.  А  на  самом  деле   записные   скромницы
позировали для этих картин Симону Вуэ, знаменитейшему живописцу
своего    времени,    воображая,    будто   оказывают   великое
снисхождение, и не подозревая, что вместе  со  многими  другими
составят целую галерею.
     На плафоне, вогнутом в виде раковины, был изображен туалет
Венеры.  Пока  нимфы  наряжали  ее, богиня искоса поглядывала в
зеркало, которое держал перед ней великовозрастный  Купидон,  -
художник придал ему черты герцога, - и видно было, что внимание
небожительницы   привлечено   богом   любви,   а  не  зеркалом.
Секретеры, инкрустированные  флорентийской  мозаикой  и  битком
набитые  нежными  посланиями,  локонами, браслетами, кольцами и
другими залогами забытых увлечений; стол, тоже с мозаикой,  где
на  фоне  черного  мрамора  выступали  красочные букеты цветов,
осаждаемых  мотыльками  с  крылышками  из  драгоценных  камней;
кресла  с витыми ножками черного дерева, обитые розовато-желтой
брокателью с  серебряными  разводами;  привезенный  французским
послом  из  Константинополя  смирнский  ковер, на котором, быть
может, сиживали султанши, - вот  обстановка  укромного  приюта,
которому   Валломбрез   отдавал  предпочтение  перед  парадными
апартаментами и где он обычно  проводил  время.  Герцог  сделал
Леонарде  благосклонный  знак  рукой,  указывая  на  табурет  и
приглашая сесть. Леонарда была  образцом  дуэньи,  и  отпечаток
молодости и свежести на окружающем великолепии особенно оттенял
отвратительное  уродство  ее  изжелта-бледного  лица.  В черном
платье, расшитом стеклярусом, в низко надвинутом на лоб  чепце,
она  на первый взгляд казалась почтенной особой строгих правил;
но двусмысленная улыбка в уголках губ, густо  поросших  черными
волосками,   ханжески   плотоядный  взгляд  окруженных  темными
морщинами глаз, подлое, алчное, угодливое выражение лица вскоре
показывали  вам,  что  вы  ошиблись  и  перед  вами  отнюдь  не
почтенная,  а  весьма  сомнительная  особа,  из  тех,  что моют
молодых девиц перед шабашем и по субботам  путешествуют  верхом
на помеле.
     - Тетушка Леонарда, - начал герцог, прерывая молчание, - я
позвал  вас,  зная,  сколь  опытны  вы  в  делах любви, которой
предавались сами в молодые годы, а затем споспешествовали  -  в
зрелом возрасте; я хочу с вами посоветоваться, как мне покорить
эту  неприступную  Изабеллу.  Дуэнье,  бывшей  в прошлом первой
любовницей, несомненно, известны все ухищрения.
     - Ваша светлость оказывает  большую  честь  моим  скромным
познаниям,  - с постной миной отвечала старая комедиантка, - но
в моем рвении угодить вам сомневаться не приходится.
     - Я и не  сомневаюсь,  -  небрежно  бросил  Валломбрез,  -
однако  дела  мои  от  этого  не  подвинулись  ни  на йоту. Как
поживает наша строптивая красавица? Неужто она по-прежнему  без
ума от своего Сигоньяка?
     - Да,   по-прежнему,   -   со  вздохом  подтвердила  тетка
Леонарда. - У молодежи  бывают  такие  необъяснимые  и  упорные
пристрастия.  К тому же Изабелла сделана, как видно, из особого
теста. Никакие искушения не властны над ней, она из тех женщин,
которые в земном раю не стали бы слушать змия.
     - Как же этому Сигоньяку удалось  пленить  ее,  когда  она
глуха  к  молениям  других?  -  гневно  вскричал герцог. -Уж не
обладает ли он каким-нибудь зельем, амулетом или талисманом?
     - Нет, монсеньор, просто он был несчастлив, а для  нежных,
романтических   и  гордых  душ  нет  большего  блаженства,  чем
расточать утешения; они предпочитают давать, а не  получать,  и
слезы  жалости  открывают  дорогу  любви.  Так  случилось  и  с
Изабеллой.
     - Вы говорите что-то несусветное; по-вашему,  быть  тощим,
бледным, оборванным, обездоленным, смешным достаточно для того,
чтобы  внушить любовь! Придворные дамы немало посмеялись бы над
такими взглядами!
     - В  самом  деле,  они,  по  счастью,  необычны,  немногие
женщины  впадают  в  подобное  заблуждение. Вы, ваша светлость,
натолкнулись на исключительный случай.
     - С  ума  сойдешь  от  бешенства,  когда  подумаешь,   что
захудалый дворянчик успевает там, где я потерпел поражение, и в
объятиях любовницы смеется над моим афронтом!
     - Подобные мысли не должны мучить вашу светлость. Сигоньяк
не наслаждается ее любовью в том смысле, в каком подразумеваете
вы. Добродетель  Изабеллы  не  потерпела ущерба. Нежное чувство
этих идеальных любовников, при всей  своей  пылкости,  остается
платоническим  и  не идет дальше прикосновения губ ко лбу или к
руке. Потому-то оно и длится так долго: удовлетворенная страсть
гаснет сама собой.
     - Вы уверены в этом, тетушка Леонарда? Возможно ли,  чтобы
они  хранили  целомудрие при распущенности закулисной и кочевой
жизни?  Ночуя  под  одной  кровлей,  ужиная  за  одним  столом,
постоянно  сталкиваясь  во время репетиций и представлений? Для
этого надо быть ангелами!
     - Изабелла,  без  сомнения,  ангел,  и  вдобавок   у   нее
отсутствует  та гордыня, из-за которой Люцифер был низвергнут с
небес. Сигоньяк же слепо подчиняется любимой женщине и  готовив
все жертвы, каких бы она ни потребовала.
     - Если  так,  чем  же  вы  можете  мне  помочь?  - спросил
Валломбрез. - Ну-ка, поройтесь хорошенько  в  вашем  ларчике  с
уловками,  отыщите  такое  испытанное  и  безотказное средство,
такой неотразимый маневр, такую хитроумную  махинацию,  которая
обеспечит  мне победу. Вы знаете меня, денег я не жалею... И он
опустил свою тонкую белую, как у женщины, руку  в  чашу  работы
Бенвенуто Челлини, стоявшую на столике возле него и наполненную
золотыми    монетами.    При    виде   денег,   звеневших   так
соблазнительно,  совиные  глаза  Дуэньи  загорелись,   прорезав
светящимися бликами темную оболочку ее мертвого лица. Несколько
мгновений   она   молчала,   что-то   обдумывая.  Валломбрез  с
нетерпением дожидался итога ее раздумий.
     - Если не душу  Изабеллы,  то  тело  ее  я  могла  бы  вам
предоставить, - сказала она наконец. - Восковой слепок с замка,
поддельный ключ, сильное снотворное - и готово дело.
     - Только  не  это!  - прервал ее герцог с невольным жестом
отвращения.  -  Какая  гадость1   Обладать   спящей   женщиной,
бесчувственным  неживым  телом, статуей без сознания, без воли,
без  памяти,  иметь  любовницу,   которая   после   пробуждения
посмотрит  на  вас удивленным взглядом, словно еще не очнувшись
от сна, и тотчас же вновь возгорится ненавистью к вам и любовью
к другому! Быть кошмарным образом  сладострастного  сновидения!
Нет, так низко я не паду никогда!
     - Вы  правы,  ваша  светлость,  -  согласилась Леонарда. -
Обладание ничто  без  согласия.  Я  предложила  этот  выход  за
неимением  лучшего. Я сама не люблю этих темных дел и зелий, от
которых отдает стряпней отравительницы.  Но,  обладая  красотой
Адониса,   любимца   Венеры,  блистая  роскошью  и  богатством,
положением при дворе, сочетая в себе все, что  пленяет  женщин,
почему   вы   просто-напросто  не  попытаетесь  поухаживать  за
Изабеллой?
     - Черт возьми! Старуха  права,  -  воскликнул  Валломбрез,
бросив  самодовольный взгляд в прекрасное венецианское зеркало,
которое  держали  два  резных  амура,  покачиваясь  на  золотой
стреле,  так,  что зеркало можно было наклонять или выпрямлять,
чтобы лучше  разглядеть  себя.  -  Пускай  Изабелла  холодна  и
добродетельна,  но  ведь не слепа же она, а природа не была для
меня мачехой, и наружность моя не приводит людей в  содрогание.
Быть  может,  для  начала  я  покажусь ей картиной или статуей,
которая восхищает поневоле и, не  внушая  симпатии,  привлекает
взор  гармонией  линий  и  красок.  А  потом  я  найду  для нее
неотразимые  слова,   подкрепляя   их   взглядами,   способными
растопить  даже ледяное сердце, и огнем своим, скажу без ложной
скромности,  воспламенявшими  самых  холодных  и   бесстрастных
придворных  красавиц; кстати, эта актриса не лишена гордости, и
ухаживание настоящего герцога должно польстить ее самолюбию.  Я
устрою  ее во Французскую комедию и найму для нее хлопальщиков.
Трудно поверить, чтобы  она  после  этого  вспомнила  какого-то
ничтожного   Сигоньяка,   от   которого  я  уж  найду  средство
избавиться.
     - Вашей светлости больше ничего не угодно мне  сказать?  -
спросила  Леонарда,  поднявшись  и сложив руки на животе в позе
почтительного ожидания.
     - Нет, можете идти, -  ответил  Валломбрез,  -  но  сперва
возьмите вот это, - и он протянул ей пригоршню золотых монет. -
Вы  не  виноваты,  что  в  труппе  Ирода  оказалось  такое чудо
чистоты.
     Старуха поблагодарила и направилась к двери, пятясь, но ни
разу не наступив себе на юбки в силу  сценических  навыков.  На
пороге она круто повернулась и скоро исчезла в недрах лестницы.
После  ее  ухода  Валломбрез позвал камердинера, чтобы тот одел
его.
     - Слушай, Пикар, - начал он, - ты должен  превзойти  себя,
придав  мне самый что ни на есть блистательный вид: я хочу быть
красивее, чем Букенгем, когда он хотел  пленить  королеву  Анну
Австрийскую.   Если   я   вернусь  ни  с  чем  после  охоты  за
неприступной красавицей, тебе не миновать плетей,  ибо  у  меня
самого   нет   недостатка  или  изъяна,  который  следовало  бы
маскировать.
     - Наружность  вашей  светлости   столь   совершенна,   что
искусство должно лишь показать ее природные достоинства во всем
их блеске. Если вы соизволите несколько минут спокойно посидеть
перед  зеркалом,  я  завью и причешу вашу светлость так, что ни
одно женское сердце не устоит перед вами.
     С этими словами Пикар сунул щипцы для завивки в серебряную
чашу, где под слоем пепла тихо тлели  масличные  косточки,  как
огонь  в  испанских  жаровнях;  когда щипцы нагрелись в должной
мере, в чем камердинер убедился, поднеся их к  своей  щеке,  он
защемил ими кончики прекрасных, черных как смоль волос, которые
податливо завились кокетливыми спиралями.
     Когда  герцог де Валломбрез был причесан, а его тонкие усы
с помощью ароматичной помады изогнулись в виде купидонова лука,
камердинер откинулся назад, чтобы  полюбоваться  плодами  своих
трудов, подобно тому как художник, прищурясь, судит о последних
мазках, положенных им на картину.
     - Какой  костюм  благоугодно  надеть вашей светлости? Если
мне будет дозволено высказать свое суждение, хотя в нем  и  нет
надобности,  я  присоветовал  бы черный бархатный с прорезями и
лентами черного же атласа, а к нему шелковые  чулки  и  простой
воротник из рагузского гипюра. Атлас, узорчатый шелк, золотая и
серебряная   парча   и  драгоценные  каменья  своим  назойливым
сверканьем отвлекли бы  взгляд,  который  должен  быть  всецело
сосредоточен на вашем лице, пленительном, как никогда; и черный
цвет  будет  выгодно  оттенять  томную,  интересную  бледность,
оставшуюся у вас от потери крови.
     "Плут обладает неплохим вкусом и польстить умеет  не  хуже
царедворца,  -  пробормотал  про  себя Валломбрез. - Да, черный
цвет пойдет ко мне! Кстати, Изабелла не из тех женщин,  которых
можно ослепить златоткаными шелками и бриллиантовыми пряжками".
     - Пикар,  -  сказал  он  вслух,  -  подайте  мне  камзол с
панталонами из черного бархата и шпагу вороненой стали. Так,  а
теперь  скажите Лараме, чтобы карету запрягли четверкой гнедых,
да поживее. Я намерен выехать через четверть часа.
     Пикар мигом бросился  выполнять  распоряжения  хозяина,  а
Валломбрез  в ожидании кареты шагал по комнате из конца в конец
и всякий раз, проходя  мимо,  бросал  вопросительный  взгляд  в
зеркало,  которое,  против  обыкновения  всех зеркал, на каждый
вопрос давало ему благожелательный ответ.
     "Эта вертихвостка должна  быть  заносчива,  переборчива  и
пресыщена  до  черта,  чтобы  сразу  же не влюбиться в меня без
памяти, как бы она ни прикидывалась неприступной и ни разводила
бы платоническую любовь с Сигоньяком. Да, моя милочка, скоро  и
вы  будете помещены в один из этих медальонов изображенной безо
всяких покровов, в  виде  Селены,  которая,  несмотря  на  свою
холодность, приходит лобызать Эндимиона. Вы займете место среди
этих богинь, бывших вначале не менее строгими, жестокосердными,
неумолимыми,  чем вы, а главное, светскими дамами, какой вам не
бывать  никогда!  Ваше  поражение  не  замедлит  усугубить  мое
торжество.  Ибо  знайте,  любезная  актрисочка,  - воле герцога
Валломбреза нет преград.  Frango  nес  frangor1,  -  таков  мой
девиз!
     Явился лакей доложить, что карета подана. Расстояние между
улицей  де  Турнель,  где  жил  герцог  де Валломбрез, и