возвратное путешествие верхом с непривычки, пожалуй, утомило ее
еще  больше.  Хотя  ее  тщедушное тельце обладало выносливостью
стали, на сей раз она до того обессилела, что заснула глубоким,
мертвым сном.
     - До чего же  крепко  спят  дети!  -  сказал  проснувшийся
наконец  Малартик.  -  Как  мы  тут  ни  горланили, она даже не
шелохнулась! Эй вы, непотребные твари! Постарайтесь  встать  на
задние  лапы,  ступайте  во  двор и вылейте себе на голову ушат
холодной воды. Цирцея в образе бутылки обратила вас  в  свиней;
когда   через  такое  крещение  вы  снова  станете  людьми,  мы
отправимся в обход посмотреть, не  затеваются  ли  какие-нибудь
козни  с  целью вызволить красотку, чью охрану и защиту поручил
нам владелец Валломбреза.
     Бретеры грузно поднялись и, заплетаясь  ногами,  добрались
до  двери,  чтобы  выполнить мудрое предписание своего главаря.
Когда они более или менее пришли в чувство, Малартик,  захватив
с  собой  Свернишея,  Ершо  и  Винодуя, направился к выходу под
сводом,  отомкнул  замок   той   цепи,   которой   лодка   была
пришвартована  к дверце над водой, и управляемый шестом челнок,
разрывая зеленоватый покров ряски, вскоре  пристал  к  узенькой
лесенке  в  каменной облицовке рва. Когда команда взобралась на
ту сторону откоса, Малартик приказал Ершо:
     - Ты останешься здесь сторожить лодку на случай, если враг
вздумает завладеть ею и переправиться в замок.  Кстати,  ты  не
очень-то  прочно  держишься на своей подставке. Мы же пройдемся
дозором и обшарим лесок, чтобы спугнуть залетных птиц.
     И Малартик с двумя своими сподвижниками больше часа  ходил
вокруг  замка, но не усмотрел ничего подозрительного; когда они
возвратились к исходной точке,  Ершо  спал  стоя,  привалясь  к
дереву.
     - Будь мы регулярным войском, - начал Малартик, двинув его
кулаком,  - я приказал бы тебя расстрелять за то, что ты заснул
на часах, что решительно идет вразрез  военной  дисциплине.  Но
раз  нельзя  изрешетить  тебя  из пищали, я тебя прощаю, только
приговариваю выпить пинту воды.
     - Я предпочел бы две пули в  голову  одной  пинте  воды  в
желудке, - ответил пьянчуга.
     - Прекрасный  ответ,  достойный героев Плутарха, - одобрил
Малартик, - вина  твоя  отпускается  тебе  без  наказания,  но,
смотри, больше не греши.
     Патруль  возвратился, привязав лодку и заперев ее на замок
со  всеми  предосторожностями,  какие  полагаются  в  настоящей
крепости.
     "Пусть  у  меня  побелеет  нос  и  покраснеет  лицо,  если
прекрасная Изабелла выйдет отсюда или храбрый  капитан  Фракасс
войдет сюда, ибо надо предвидеть обе возможности", - сказал про
себя Малартик, довольный результатом разведки.
     Оставшись   одна,  Изабелла  раскрыла  забытый  кем-то  на
консоли томик "Астреи" господина Оноре  д'Юрфе.  Она  старалась
сосредоточиться  на чтении. Но глаза ее машинально скользили по
строкам, а  мысли  витали  далеко,  ни  на  миг  не  проникаясь
устарелыми   пасторальными   сантиментами.   Соскучившись,  она
отшвырнула  книжку  и,  скрестив   руки,   стала   ждать,   как
развернутся события. Она устала от всевозможных предположений и
теперь,  не  гадая, каким способом удастся Сигоньяку спасти ее,
всецело   положилась   на   безграничную   преданность    этого
благородного человека.
     Наступил  вечер.  Лакеи  зажгли  свечи, и вскоре дворецкий
доложил о герцоге де Валломбрезе. Он вошел вслед  за  слугой  и
приветствовал  свою  пленницу  с  изысканной учтивостью. Сам он
являл собой поистине образец красоты и элегантности. Прекрасное
лицо   его   должно   было    воспламенить    любовью    всякое
непредубежденное   сердце.   Кафтан   из  серебристого  атласа,
пунцовые  бархатные  панталоны,  белые  сапоги  с   раструбами,
подбитыми  кружевом,  на  перевязи  из серебряной парчи шпага с
эфесом, усыпанным драгоценными каменьями, -  вся  эта  пышность
как  нельзя  лучше  подчеркивала  достоинства его наружности, к
которым  могли  остаться  нечувствительны  лишь  добродетель  и
постоянство Изабеллы.
     - Я  пришел  узнать, прелестная Изабелла, буду ли я принят
лучше, чем мой букет,  -  заявил  он,  садясь  в  кресло  подле
молодой  женщины,  -  я  не  столь  самонадеян,  чтобы  на  это
рассчитывать, я просто хочу приручить вас к  себе.  Завтра  вас
ждет новый букет и новое посещение.
     - Букеты  и  посещения  бесполезны, - ответила Изабелла, -
хотя мне и нелегко идти вразрез с  правилами  вежливости,  зато
откровенность моя должна отнять у вас всякую надежду.
     - Ну  что  ж,  -  подхватил  герцог  жестом  высокомерного
небрежения,   -   обойдусь    без    надежды,    удовлетворяясь
действительностью.  Бедное  дитя,  вы до сих пор не поняли, что
такое  Валломбрез,  если   пытаетесь   ему   противиться.   Раз
зародившись  у  него  в  душе,  ни  одно  желание  не  осталось
неудовлетворенным; когда он добивается своего, ничто  не  может
его  поколебать или отвратить: ни слезы, ни мольбы, ни вопли, -
он перешагнет через трупы, через дымящиеся  пожарища;  крушение
мира   не   остановит   его,   и  на  развалинах  вселенной  он
удовлетворит свою прихоть. Не распаляйте его страсти  приманкой
недоступности,  неосторожно  давая  тигру  понюхать ягнятинки и
отнимая ее.
     Изабелла  ужаснулась,  увидев,  как  во  время  этих  слов
изменилось лицо Валломбреза. Ласкового выражения как не бывало.
Теперь  на  нем  были  написаны  холодная  злоба  и  неумолимая
решимость.  Непроизвольным  движением  девушка  отодвинулась  и
поднесла  руку  к корсажу, чтобы ощутить нож Чикиты. Валломбрез
невозмутимо придвинул свое кресло. Обуздав  закипевшую  ярость,
фигуру,  тщательно  закутанную в темный плащ и направляющуюся в
нежное выражение.
     - Сделайте над собой усилие, не  стремитесь  назад  к  той
жизни,  которая  впредь  должна  стать  для вас позабытым сном.
Перестаньте  упорствовать,  храня  химерическую  верность   той
нудной  любви,  которая недостойна вас, и поймите, что в глазах
света вы отныне принадлежите мне. А  главное,  поймите,  что  я
люблю вас с тем пылом, с тем неистовством, с тем самозабвением,
каких  не испытывал ни к одной женщине. Не пытайтесь же убежать
от страсти, которая окутывает вас, от неумолимой воли,  которую
ничем  не  сломить.  Как  холодный  металл, брошенный в тигель,
чтобы сплавиться с другим, уже раскаленным металлом,  так  ваше
равнодушие,  соединясь  с моей страстью, растает в ней. Хотите,
не хотите, - вы волей или неволей полюбите меня, потому что так
хочу я, потому что вы молоды и красивы и я тоже молод и красив.
Сколько бы вы ни противились и сколько бы ни отбивались, вам не
разомкнуть моих объятий. Значит, ваше  упрямство  бессмысленно,
потому  что  бесполезно.  Смиритесь  с  улыбкой; разве такое уж
несчастье быть без памяти любимой герцогом де Валломбрезом! Это
несчастье многие другие посчитали бы блаженством.
     Пока он говорил с тем жаром и одушевлением, которое кружит
головы  женщинам  и  побеждает  их  целомудрие,  но  сейчас  не
возымело  ни  малейшего  действия.  Изабелла  прислушивалась  к
малейшему звуку за окном,  откуда  к  ней  должно  было  прийти
спасение,  и  вдруг  уловила  шорох, доносившийся с той стороны
рва. Это был глухой, равномерный  и  осторожный  шум  трения  о
какую-то  преграду.  Боясь, как бы его не услышал и Валломбрез,
Изабелла постаралась ответить так,  чтобы  задеть  высокомерное
тщеславие  молодого  герцога. Ей легче было видеть его гневным,
нежели влюбленным, яростные вспышки она предпочитала нежностям.
А  кроме  того,  она  надеялась  своими  упреками  отвлечь  его
внимание.
     - Это  блаженство  было  бы  для  меня  позором.  Если  не
окажется иного выхода, я предпочту ему смерть, и вам достанется
лишь мой  труп.  Прежде  вы  были  мне  безразличны;  теперь  я
ненавижу  вас  за ваше оскорбительное, бесчестное поведение, за
насилие над моей волей. Да, я люблю Сигоньяка,  к  которому  вы
несколько раз подсылали наемных убийц.
     Шорох  продолжался,  и,  ни о чем более не думая, Изабелла
все повышала голос, чтобы заглушить шум.
     При этих дерзких словах Валломбрез побледнел от бешенства,
глаза его метнули  смертоубийственный  взгляд,  в  уголках  губ
проступила пена; он судорожно схватился за рукоять шпаги. Мысль
убить  Изабеллу  как  молния  пронзила его мозг, но неимоверным
усилием воли он обуздал себя и  разразился  резким  нервическим
хохотом.
     - Черт  подери!  Такой  ты  мне  нравишься  еще  больше, -
воскликнул он, подходя к молодой актрисе. - Когда  ты  поносишь
меня,  глаза  у  тебя  вспыхивают сверхъестественным блеском, а
щеки так и пылают, - ты становишься вдвое красивее. Я рад,  что
ты  высказалась  начистоту.  Мне  надоело  сдерживаться. Ах, ты
любишь Сигоньяка! Тем  лучше!  Тем  слаще  мне  будет  обладать
тобой. Какое наслаждение целовать губы, которые говорят: "Кляну
тебя!"  Это  куда  пикантнее,  чем  вечно  слышать  от  женщины
приторное: "Люблю тебя", - от которого воротит с души.
     Испуганная намерением  Валломбреза,  Изабелла  вскочила  и
выхватила из-за корсажа нож Чикиты.
     - Так!  На сцене появился кинжал! - заметил герцог, увидев
оружие в руках молодой женщины. - Если бы вы, моя красотка,  не
забыли  римской  истории,  то  знали  бы,  что госпожа Лукреция
воспользовалась кинжалом  лишь  после  покушения  Секста,  сына
Тарквиния Гордого. Этому примеру древности не худо последовать.
     И,  устрашась ножа не более, чем пчелиного жала, он шагнул
к Изабелле и схватил  ее  в  объятия,  прежде  чем  она  успела
занести нож.
     В  то  же мгновение раздался сильный треск, а вслед за ним
оглушительный грохот; оконная рама,  будто  высаженная  снаружи
коленом  гиганта,  со  звоном  разбитого вдребезги стекла упала
внутрь комнаты, и в дыру, сыграв роль кудрявой  катапульты  или
подвесного моста, проник ворох зеленых ветвей.
     Это   была   верхушка  того  дерева,  по  которому  Чикита
переправлялась из замка и  обратно.  Сигоньяк  и  его  товарищи
подпилили  ствол,  направив  его  так,  чтобы  при  падении  он
послужил связующим звеном между берегом рва и окном Изабеллы.
     Ошеломленный вторжением дерева  в  самый  разгар  любовной
сцены,  Валломбрез  выпустил  молодую  актрису  и  схватился за
шпагу, чтобы дать отпор первому же из нападающих.
     Чикита на цыпочках, беззвучно, как тень, проскользнувшая в
комнату, дернула Изабеллу за рукав.
     - Спрячься здесь, за ширмой, сейчас начнется потеха.
     Девочка была права, два-три выстрела гулко  прокатились  в
ночной тишине. Гарнизон поднял тревогу.

     XVII. АМЕТИСТОВЫЙ ПЕРСТЕНЬ

     Впопыхах  взбежав по лестнице, Малартик, Винодуй, Верзилон
и  Свернишей  бросились  в  комнату  Изабеллы,   чтобы   отбить
нападение  и  помочь Валломбрезу, меж тем как Ершо, Мерендоль и
бретеры, состоявшие на постоянной  службе  у  герцога,  который
привез  их  с  собой,  переправились  в  лодке  через ров, дабы
попытать  вылазку  и  напасть  на  врага  с  тыла.   Хитроумная
стратегия, достойная настоящего полководца!
     Верхушка  дерева  загораживала  и  без  того узкое окно, а
ветви ее простирались чуть не до середины комнаты,  что  сильно
ограничивало плацдарм, на котором можно было дать бой. Малартик
встал с Винодуем у одной стены комнаты, а Свернишею и Верзилону
приказал  занять  противоположную,  чтобы  они  избегли первого
натиска  врага  и  сохранили  перевес  над  ним.   Прежде   чем
проникнуть  дальше,  нападающим  предстояло  пройти между двумя
рядами головорезов, которые стояли наготове со шпагой  в  одной
руке и пистолетом в другой. Все эти благородные кавалеры надели
маски,  ибо  никому  из  них не улыбалось быть опознанным, если
дело примет плохой оборот, и зрелище четырех  людей  с  черными
лицами, неподвижных и безмолвных, как призраки, могло устрашить
хоть кого.
     - Удалитесь отсюда или наденьте маску, - вполголоса сказал
Малартик Валломбрезу, - вас не должны видеть в этой потасовке.
     - Почему?  Я не боюсь никого на свете, а всякому, кто меня
увидит, не суждено будет рассказать об этом, -  заявил  молодой
герцог, с угрожающим видом потрясая шпагой.
     - Так уведите, по крайней мере, Изабеллу, новую Елену этой
Троянской войны, иначе ее, чего доброго, заденет шальная пуля.
     Признав  совет  благоразумным,  герцог подошел к Изабелле,
которая вместе с Чикитой укрылась за дубовым  шкафом,  обхватил
ее   обеими  руками  и  повлек  за  собой,  хотя  она  всячески
отбивалась, судорожно  цепляясь  пальцами  за  резные  выступы;
отважная  девушка,  наперекор  робости,  свойственной  ее полу,
предпочитала остаться на  поле  сражения,  где  пули  и  клинки
грозили  ее  жизни,  только бы не очутиться хоть и в стороне от
схватки, но вдвоем с Валломбрезом, чьи  дерзкие  посягательства
грозили ее чести.
     - Нет,  нет,  пустите  меня,  -  кричала  она, хватаясь за
дверную раму и напрягая последние силы,  чтобы  вырваться:  она
чувствовала, что Сигоньяк близко.
     Герцог  наконец  приоткрыл  дверь  в  соседнюю  комнату  и
попытался втащить за собой девушку, как вдруг она  выскользнула
из  его объятий и бросилась к окну, однако Валломбрез поймал ее
и на руках понес в глубь комнаты.
     - Спасите!  Спасите  меня,  Сигоньяк!  -  простонала  она,
совсем обессилев.
     Послышался  шум  примятых  веток,  громкий  голос,  словно
исходивший с неба, крикнул: "Я здесь!" - и черная  тень  вихрем
промчалась мимо четверых бретеров, а когда одновременно грянули
четыре  пистолетных  выстрела,  она  была  уже посреди комнаты.
Густые клубы дыма на  несколько  мгновений  скрыли  последствия
залпа;  как  только дымовая завеса рассеялась, бретеры увидели,
что Сигоньяк, - или, вернее, капитан Фракасс, ибо они знали его
под этим именем, - стоит со шпагой в руках, и  только  перо  на
его  шляпе  поломано,  а сам он невредим, потому что колесцовые
замки сработали недостаточно быстро и  пули  не  могли  настичь
столь стремительно и неожиданно промелькнувшего врага.
     Но   Изабелла   и   Валломбрез  исчезли.  Воспользовавшись
суматохой,  герцог  унес  в   соседнюю   комнату   свою   почти
бесчувственную  добычу.  Тяжелая  дверь,  закрытая  на за- сов,
разлучила бедняжку с ее доблестным защитником, которому  и  так
предстояло  еще разделаться с целой шайкой. По счастью, Чикита,
гибкая и проворная, как ящерка, надеясь быть полезной Изабелле,
проскользнула в дверную щелку вслед за герцогом, который в пылу
борьбы, среди грома выстрелов, не обратил на нее внимания,  тем
более  что  она  поспешила  спрятаться  в темном углу обширного
покоя, слабо освещенного стоявшей на поставце лампой.
     - Мерзавцы, где Изабелла? - закричал Сигоньяк, увидев, что
молодой актрисы нет в комнате. - Я только что слышал ее голос.
     - Вы не поручали нам  ее  стеречь,  -  невозмутимым  тоном
отвечал Малартик, - да и мы не годимся в дуэньи.
     Сказав  это,  он занес шпагу над бароном, ловко отразившим
нападение. Малартик был нешуточным противником; после  Лампурда
он  считался  самым  умелым  фехтовальщиком  в Париже, но долго
выдержать единоборство с Сигоньяком было ему не под силу.
     - Сторожите окно, пока я расправлюсь с этим молодчиком!  -
продолжая  орудовать  шпагой,  крикнул  он Винодую, Свернишею и
Верзилону, которые второпях заряжали пистолеты.
     В тот же  миг  новый  боец  вторгся  в  комнату,  совершив
опасный  прыжок.  Это  оказался Скапен, который в бытность свою
гимнастом и  солдатом  наловчился  брать  штурмом  неприступные
высоты.  Быстрым взглядом он увидел, что бретеры насыпают порох
и  вкладывают  пули  в  пистолеты,  а  шпаги  положили   рядом;
воспользовавшись     минутным    замешательством    противника,
огорошенного  его  появлением,  он  с  молниеносной   быстротой
подобрал  шпаги  и  вышвырнул  их  в  окно; затем набросился на
Верзилона, обхватил его поперек туловища  и,  загораживаясь  им
как щитом, стал толкать его навстречу пистолетным дулам.
     - Не  стреляйте,  во имя всех чертей не стреляйте! - вопил
Верзилон,  задыхаясь  в  железных  объятиях   Скапена.   -   Вы
прострелите  мне  голову  или  живот.  А  каково  пострадать от
дружеской руки!
     Чтобы Свернишей и Винодуй не могли взять его  на  мушку  с
тыла, Скапен предусмотрительно прислонился к стене, выставив их
приятеля,  как  заслон,  а  чтобы  не  дать  им прицелиться, он
переваливал  Верзилона  из  стороны  в  сторону,  и  хотя   тот
временами и касался земли, сил у него, как у Антея, от этого не
прибывало.
     Расчет   был   правильный,  ибо  Винодуй,  недолюбливавший
Верзилона и вообще ни в грош не ставивший человека, будь то его
сообщник, прицелился в голову Скапена, который был выше ростом,
чем Верзилон. Раздался выстрел, но актер успел пригнуться,  для
верности приподняв бретера, и пуля пробила деревянную панель, а
по  дороге отхватила ухо бедняги, который заорал во всю глотку:
"Я убит! Я убит!" - чем показал, что он живехонек.
     Не имея ни малейшей охоты дожидаться  второго  выстрела  и
понимая, что пуля, пройдя сквозь тело Верзилона, принесенного в
жертву не слишком чуткими собратьями, может серьезно ранить его
самого,   Скапен   с   такой   силой  швырнул  раненого  вместо
метательного снаряда в Свернишея, который приближался,  опустив
дуло  пистолета,  что  тот  выронил  оружие  и покатился наземь
вместе с сообщником, чья кровь перепачкала ему лицо и  залепила
глаза.  Пока оглушенный падением бретер приходил в себя, Скапен
успел ногой  отбросить  его  пистолет  под  кресло  и  обнажить
кинжал,  чтобы  достойно  встретить Винодуя, который ринулся на
него, потрясая ножом, взбешенный своей неудачей.
     Скапен  пригнулся,  левой  рукой  взял  в  тиски  запястье
Винодуя, не позволяя ему пустить в дело нож, меж тем как правой
нанес  противнику такой удар кинжалом, который уложил бы его на
месте, не будь на нем плотной куртки из буйволовой кожи. Лезвие
все же прорезало куртку и, скользнув вбок, задело  ребро.  Хотя
рана  не  была  ни  смертельной,  ни  даже  опасной, Винодуй от
внезапного удара зашатался и упал на  колени  так,  что  актеру
ничего не стоило, рванув руку бретера, опрокинуть его навзничь.
Для  пущей  надежности Скапен разок-другой стукнул его каблуком
по голове, чтобы не хорохорился.
     Тем  временем  Сигоньяк  отражал  удары  Малартика  с  тем
холодным   накалом,  который  присущ  человеку,  подкрепляющему
великое мужество  безупречным  мастерством.  Он  парировал  все
выпады    бретера   и   уже   оцарапал   ему   плечо,   о   чем
свидетельствовало  красное  пятно,   проступившее   на   рукаве
Малартика. Последний понял, что длить поединок нельзя, иначе он
погиб,  и  попытал  решительный выпад с целью нанести Сигоньяку
прямой удар. Оба лезвия столкнулись так стремительно  и  резко,
что  посыпались  искры,  но  шпага  барона,  будто ввинченная в
железный кулак, отвела  соскользнувшую  шпагу  бретера.  Острие
прошло  под  мышкой у капитана Фракасса и задело ткань камзола,
не разрезав ее. Малартик выпрямился, но, прежде  чем  он  успел
встать  в оборону, Сигоньяк выбил у него из рук шпагу, наступил
на нее ногой и, приставив  острие  своей  шпаги  ему  к  горлу,
крикнул:
     - Сдавайтесь, или вам конец!
     В  эту  критическую  минуту  чья-то  высокая фигура, ломая
мелкие ветки,  через  окно  явилась  на  поле  брани,  и  вновь
прибывший,  увидев  затруднительное положение Малартика, сказал
ему внушительным тоном:
     - Можешь без стыда подчиниться этому храбрецу: твоя  жизнь
на  острие  его  шпаги.  Ты  честно исполнил свой долг и вправе
считать себя военнопленным. - И добавил, оборотясь к Сигоньяку:
- Положитесь на его слово. Он на свой  лад  честный  человек  и
впредь ничего не предпримет против вас.
     Малартик  знаком  выразил  согласие,  и барон отвел острие
своей  грозной  рапиры.  Тогда  бретер  с  видом  побитого  пса
подобрал шпагу, вложил ее в ножны, молча сел в кресло и носовым
платком стянул себе плечо, где расплывалось красное