екой перспективой
лазурных гор, расположили публику приятностью  вида.  Леандр  в
роли  Лигдамона  был  одет  в  фиолетовый  костюм,  расшитый по
пастушеской моде зеленым шнуром.  Завитые  в  букли  волосы  на
затылке  были  изящно подхвачены бантом. Слегка подкрахмаленный
воротник открывал его белую, точно женскую, шею. Чисто выбритые
щеки и подбородок сохранили чуть заметный синеватый  колорит  и
как бы персиковый пушок, а нежно-розовый слой румян, наложенный
на  скулы,  только  подтверждал  сравнение  со свежим персиком.
Подкрашенные кармином губы  оттеняли  жемчужный  блеск  усердно
начищенных  зубов.  Кончики  бровей  были подправлены китайской
тушью, а белки плаз, обведенных тоненькой чертой той  же  туши,
так и сверкали.
     Гул  одобрения  прокатился  по зале: дамы шушукались между
собой, и юная девица, недавно вышедшая из монастыря,  не  могла
сдержать   возглас:   "Какой  милашка!"  -  заслужив  за  такую
непосредственность строгий выговор от своей мамаши.
     Эта девочка в простоте сердечной выразила затаенную  мысль
более  зрелых женщин, и даже, возможно, собственной матери. Она
вспыхнула от материнского порицания и молча уставилась  на  мыс
своего корсажа не без того, чтобы украдкой поднять глаза, когда
за ней не следят.
     Но  без  сомнения, более остальных была взволнована дама в
маске. По бурному трепету груди,  вздымавшей  кружево  лифа,  и
дрожанию  веера в руке, по тому, как она подалась к самому краю
ложи, боясь  упустить  малейшую  подробность  действия,  всякий
угадал  бы  ее  сугубый  интерес  к Леандру, если бы удосужился
понаблюдать за ней. По счастью, все взгляды были устремлены  на
сцену, что позволило таинственной особе овладеть собой.
     Как  известно  каждому,  ибо  нет  человека  незнакомого с
творениями знаменитого  Жоржа  де  Скюдери,  пьеса  открывается
прочувственным  и  весьма  трогательным  монологом Лигдамона, в
котором  отвергнутый  Сильвией   любовник   измышляет   способы
покончить с жизнью, ставшей для него несносной от жестокосердия
неприступной  красавицы.  Пресечет  ли  он свой печальных век с
помощью петли или шпаги? Ринется ли с высокого утеса? Нырнет ли
с головой в реку, дабы холодной водой остудить любовный жар? Он
колеблется, не зная, на  какой  способ  самоубийства  решаться.
Туманная   надежда,   не  покидающая  влюбленных  до  последней
секунды, привязывает его к жизни. А вдруг неумолимая смягчится,
тронутая столь упорным обожанием? Надо признать, что  Леандр  с
подлинным  актерским мастерством, самым душещипательным образом
перемежал томление и отчаяние. Голос его  дрожал,  словно  горе
душило  его,  а  к  горлу  подступали  рыдания.  Каждый  вздох,
казалось, шел из глубины  души,  и  в  жалобах  на  бессердечие
возлюбленной было столько покорности а проникновенной нежности,
что  всех  зрительниц  брала  злость  на  гадкую, бесчеловечную
Сильвию, на месте  которой  у  них  не  хватило  бы  варварской
жестокости  довести  до  отчаяния,  а  то  и  до  гибели  столь
любезного пастушка.
     По   окончании   монолога,   пока   публика   оглушительно
рукоплескала,  Леандр  окидывал  взглядом  зрительниц, особенно
пристально всматриваясь в тех, что казались ему  титулованными:
невзирая  на  многократные  разочарования, он не оставлял мечты
красотой и талантом внушить любовь настоящей знатной даме.
     Он видел, что у многих красавиц глаза блестят  слезами,  а
белоснежная  грудь  вздымается от волнения, и был этим польщен,
но никак не  удивлен.  Успех  всегда  принимается  актером  как
должное;  однако  любопытство  его было живо затронуто той dama
tapada, которая скрывалась в глубине ложи.  Эта  таинственность
отдавала  любовным  приключением.  Сразу  же  угадав под маской
пылкую страсть,  сдерживаемую  благопристойности  ради,  Леандр
метнул  незнакомке  пламенный взгляд, показывая, что ее чувство
нашло отклик.
     Стрела попала в цель, и дама еле заметно кивнула  Леандру,
словно  желая  поблагодарить его за проницательность. Отношения
были завязаны, и с этой минуты, как только позволял  ход  игры,
нежные  взгляды  летели  со  сцены  в  ложу и обратно. Леандр в
совершенстве владел такого рода приемами: он умел так направить
свой голос и произнести любовную тираду, что определенное  лицо
в зале смело могло принять ее на свой счет.
     При появлении Сильвии, которую играла Серафина, кавалер де
Видаленк  не  поскупился  на  аплодисменты,  и  даже  герцог де
Валломбрез, желая поощрить интрижку  друга,  соблаговолял  раза
три-четыре  сблизить  ладони  своих белоснежных рук, сверкающих
драгоценными  перстнями,  которыми  были  унизаны  его  пальцы.
Серафина ответила кавалеру и герцогу легким реверансом и начала
грациозный  диалог  с  Лигдамоном, по мнению знатоков - один из
удачнейших в пьесе.
     Как требует роль Сильвии, она сделала несколько  шагов  по
сцене   с  видом  сосредоточенной  задумчивости,  оправдывающей
вопрос  Лигдамона:   "Я,   видно,   вас   застиг   в   глубоком
размышленье?"
     Она  была  очень  мила,  стоя  в непринужденной позе, чуть
склонив голову, свесив одну руку, а другую прижав к  талии.  На
ней  было  платье  цвета  морской  волны, отливающее серебром и
подхваченное черными бархатными бантами.  В  волосах  несколько
полевых  цветков,  словно  сорванных и засунутых туда небрежной
рукой. Кстати, эта прическа шла к ней лучше всяких бриллиантов,
хотя сама она думала иначе, но, будучи  бедна  драгоценностями,
поневоле  проявила  хороший  вкус,  не  разубрав  пастушку, как
принцессу.
     Мелодичным голосом произнесла она весь набор поэтических и
цветистых фраз о розах и зефирах, о высоте дерев и пении  птиц,
фраз,  которыми Сильвия кокетливо перебивает страстные излияния
Лигдамона,  а  влюбленный   в   каждом   образе,   нарисованном
красоткой,  видит  символ любви, повод для перехода к тому, чем
неотступно занята его мысль.
     Во  время  этой  сцены  Леандр,  пока  говорила   Сильвия,
ухитрялся  посылать  томные вздохи в сторону таинственной ложи;
тот же маневр проделывал он до конца пьесы, которая закончилась
под  гром  рукоплесканий.  Ни  к  чему  подробно   говорить   о
произведении,  которое  теперь  знакомо уже всем. Успех Леандра
был полный, и зрители  только  дивились,  что  столь  даровитый
актер ни разу еще не выступал при дворе. Серафина тоже снискала
похвалы, и в своем оскорбленном самолюбии утешилась победой над
кавалером  де  Видаленком, который хоть и не обладал состоянием
маркиза де Брюйера, зато был молод, на виду у высшего  света  и
имел все возможности преуспеть.
     После  "Лигдамона  и Лидия" было представлено "Бахвальство
капитана Фракасса", которое понравилось, как всегда, и  вызвало
взрывы   дружного   смеха.   Пользуясь   советами   Блазиуса  и
собственным разумением, Сигоньяк внес  в  роль  капитана  много
остроумной выдумки. Зербина вся искрилась веселостью, и маркиз,
обезумев  от  восторга,  неистово  рукоплескал ей. Столь шумные
аплодисменты привлекли даже внимание замаскированной дамы.  Она
слегка   пожала   плечами,  и  уголки  ее  губ  приподнялись  в
иронической  усмешке  под  бархатом  полумаски.  Что   касается
Изабеллы,  то присутствие герцога Валломбреза, сидевшего справа
от  сцены,  внушало  ей  беспокойство,  которое  не  прошло  бы
незамеченным для зрителей, будь она менее опытной актрисой. Она
боялась  какой-нибудь  дерзкой выходки или оскорбительной хулы.
Но опасения ее не оправдались. Герцог  не  пытался  смутить  ее
слишком   пристальным   или  откровенным  взглядом,  но  только
пристойно и неназойливо рукоплескал ей в особо удачных  местах.
Зато,  когда  по  ходу  действия  на капитана Фракасса сыпались
щелчки, пинки и побои, гримаса  сдержанного  презрения  кривила
черты  молодого герцога. Губы высокомерно вздергивались, словно
шепча: "Какой позор!" Однако он ничем не обнаружил тех  чувств,
что могли у него возникнуть, и до самого конца спектакля хранил
горделиво-небрежную  позу.  Хотя  герцог  де  Валломбрез  и был
вспыльчив от природы, но, когда  гнев  его  остыл,  он  овладел
собою и, как подобало истому аристократу, не позволил себе ни в
чем  преступить  правила учтивости по отношению к противнику, с
которым ему предстояло драться  на  другой  день;  до  тех  пор
враждебные  действия  были  приостановлены  и  как  бы заключен
господень мир.
     Замаскированная дама удалилась до окончания второй  пьесы,
дабы  не  смешаться с толпой и никем не замеченной добраться до
портшеза, ожидавшего ее в нескольких шагах от залы для  игры  в
мяч.  Ее  исчезновение  озадачило Леандра, который из-за кулисы
смотрел в залу и следил за каждым движением таинственной особы.
     Поспешно накинув плащ поверх наряда  пастушка  с  Линьона,
Леандр  бросился через артистический выход догонять незнакомку.
Связующая их тонкая нить грозила порваться по его  нерадивости.
На  миг вынырнув из мрака, дама могла быть навеки поглощена им,
и едва начавшееся приключение окончилось бы ничем. Как ни бежал
Леандр, как ни запыхался от спешки, но, очутившись на улице, он
увидел  лишь  темные  дома  и  глухие  переулки,  где  мерцали,
отражаясь   в  лужах,  тусклые  огни  фонарей,  которыми  лакеи
освещали путь своим господам. Дюжие носильщики успели завернуть
с портшезом за угол и скрыть его от страстных взоров Леандра.
     "Какой я дурак! - подумал  Леандр  с  той  откровенностью,
какую иной раз, в минуту отчаяния, позволяешь себе по отношению
к  собственной персоне. - Мне следовало переодеться в городское
платье после первой пьесы и пойти караулить  мою  незнакомку  у
дверей  театра,  не  дожидаясь, будет она или не будет смотреть
"Бахвальство капитана Фракасса". Ах, осел, ах, лодырь!  Знатная
дама, ну конечно же, знатная, строит тебе глазки и обмирает под
маской  от  твоей игры, а у тебя не хватает ума, чтобы кинуться
за ней следом! И  поделом  тебе,  если  всю  жизнь  в  качестве
любовниц   будешь   довольствоваться   шлюхами,   потаскушками,
рыночными балаболками и трактирными служанками с  шершавыми  от
метлы руками.
         В пылу самобичевания Леандр не заметил, как перед ним,
точно видение, возник мальчуган вроде пажа, в коричневой ливрее
без галунов,  в  надвинутой на брови шляпе, и детским голоском,
которому тщился придать басовитость, обратился к нему:
     - Вы господин Леандр, тот что сегодня представлял пастушка
Лигдамона в пьесе господина де Скюдери?
     - Да, я самый, - подтвердил Леандр, - что  вам  угодно  от
меня и чем я вам могу служить?
     - Благодарствую!  Мне-то  от  вас  ничего  не  надобно,  -
отвечал  паж,   -   я   только   имею   поручение   от   некоей
замаскированной  дамы  передать вам несколько слов, если только
вы расположены их выслушать.
     - От  замаскированной  дамы?  -  вскричал  Леандр.  -   О!
Говорите же! Я сгораю от нетерпения!
     - Вот  эти  доподлинные  слова:  "Ежели  Лигдамон не менее
бесстрашен, чем галантен, пусть придет в полночь к церкви;  там
его  будет  ждать  карета,  путь  сядет  в нее и едет, куда его
повезут".
     Прежде чем огорошенный Леандр успел ответить, паж исчез, а
он остался в полном смятении, не зная,  как  ему  быть.  Сердце
радостно  прыгало  в груди от такой удачи, но плечи содрогались
от воспоминания о побоях, полученных в некоем парке, у подножия
статуи  Амура  Скромника.  А  вдруг  это  опять   ловушка   его
тщеславию,  подстроенная  злобным  брюзгой,  позавидовавшим его
чарам? Что, если в назначенном  месте  на  него  набросится  со
шпагой  разъяренный  муж  и  причинит  ему  увечия  или  просто
перережет горло? Эти предположения порядком охладили  его  пыл,
ибо,  как  уже  говорено,  Леандр,  подобно  Панургу, не боялся
ничего,  кроме  побоев  и  смерти.  С  другой  стороны,   столь
благоприятный и романтический случай мог больше не повториться,
и,  упустив  его,  Леандр  навсегда  простился бы с мечтой всей
своей жизни, мечтой, на которую столько было потрачено  помады,
румян,  кружев  и  ухищрений.  А кроме того, если он не придет,
прекрасная незнакомка заподозрит его в трусости - об этом  даже
подумать  страшно,  тут  уж,  как  ни  дрожи,  поневоле станешь
храбрецом. И эта несносная мысль побудила Леандра решиться.  "А
вдруг  красотка, - пришло ему в голову, - ради которой я рискую
тем, что меня  изувечат  или  сгноят  в  заточения,  вдруг  она
окажется    почтенной   вдовицей,   насурмленной,   набеленной,
наштукатуренной  вовсю,  с  накладными  волосами  и   вставными
зубами?  Разве  мало  таких  пылких  старушонок, сладострастных
упырей, которые,  в  отличие  от  упырей  кладбищенских,  любят
полакомиться  свежинкой?..  Но  нет!  Я  уверен,  она  молода и
пленительна!  Приоткрытый  краешек  шеи  и  груди  был   белым,
округлым,  аппетитным,  суля  и  во  всем  прочем чудеса. Да, я
непременно пойду, я сяду в карету! Карета - как это изысканно в
благородно!"
     Приняв такое решение, Леандр вернулся  в  "Герб  Франции",
наскоро  поужинал  и, запершись у себя в комнате, расфрантился,
как мог, не пожалев ни  тонкого  белья  с  ажуром,  ни  розовой
пудры,  ни  мускуса.  Он  даже захватил с собой кинжал и шпагу,
хотя вряд ли был способен в случае надобности пустить их в ход,
- но   как-никак   вооруженный   любовник   внушает    почтение
докучливому  ревнивцу.  Затем  он  надвинул  шляпу  до  бровей,
закутался  на  испанский  лад  в  темный  плащ  и,   крадучись,
вышмыгнул  из гостиницы, на свое счастье не замеченный коварным
Скапеном, который храпел у себя  в  каморке,  на  другом  конце
галереи.
     Улицы  давно  опустели,  ибо в Пуатье рано ложились спать.
Леандр не встретил ни живой души, если  не  считать  нескольких
тощих  котов, которые уныло бродили по мостовой, а заслышав шум
шагов, как тени, исчезали  в  дверной  щели  или  в  подвальном
окошке.
     Наш  любезник  добрался  до  церковной площади, когда часы
кончили бить полночь, своим  зловещим  звоном  спугнув  сов  со
старой  колокольни. Заунывный звук колокола среди ночной тишины
внушил   встревоженному   воображению    Леандра    мистический
потусторонний  трепет. Казалось, он слышит погребальный звон по
себе самом. Он уже  готов  был  повернуть  вспять  и  от  греха
улечься  в  постель,  вместо  того  чтобы  пускаться  в  ночные
похождения; но тут он увидел, что карета ждет его в условленном
месте, а маленький паж, посланец замаскированной дамы, стоит на
подножке, распахнув дверцу. Отступать было  поздно,  -  мало  у
кого  хватает  мужества быть трусом при свидетелях. Паж и кучер
уже заметили Леандра; так, невзирая на сильное сердцебиение, он
приблизился беспечным шагом, сел в карету, по виду неустрашимее
самого Галаора.
     Не успела  дверца  захлопнуться  за  Леандром,  как  кучер
тронул  лошадей,  и  они  с  места  взяли рысью. В карете царил
полный мрак; мало того что была ночь, спущенные на окна кожаные
шторки ничего не позволяли разглядеть снаружи. Паж  остался  на
подножке,  и  вступить с ним в разговор, дабы получить какие-то
разъяснения,  не  было  возможности.  Вдобавок  он   был   явно
немногоречив  и  не  расположен  рассказывать о том, что знает,
если он  вообще  что-нибудь  знал.  Наш  актер  ощупал  подушки
сиденья,  которые  оказались  бархатными  и  простеганными; под
йогами он ощутил пушистый ковер, а  от  обивки  исходил  тонкий
аромат  амбры - свидетельство изысканного вкуса. Значит, карета
столь таинственным образом влекла его к настоящей знатной даме!
Он попытался определить, в каком направлении его везут, но  для
этого  он  недостаточно  знал Пуатье; однако немного погодя ему
показалось, что стук колес больше не отдается в стенах зданий и
экипаж не пересекает сточные канавы. Они явно выехали за  город
и   едут  сельской  местностью  в  какой-то  уединенный  приют,
приспособленный для любовных утех - и для убийств! -  с  легким
содроганием подумал Леандр и схватился за рукоятку кинжала, как
будто  чей-то кровожадный муж или свирепый брат сидел перед ним
во мраке.
     Наконец карета остановилась. Маленький паж открыл  дверцу;
Леандр  вышел и очутился перед высокой темной стеной, очевидно,
оградой парка или сада. Вскоре  он  различил  калитку,  которая
своими  разошедшимися,  почерневшими,  замшелыми  досками почти
сливалась с камнями ограды.  Паж  надавил  на  один  из  ржавых
гвоздей, скреплявших доски, и калитка приотворилась.
     - Дайте  мне  руку, я помогу вам, - сказал паж, - без меня
вы не проберетесь в такой темноте сквозь эту чащу.
     Леандр повиновался, и они вдвоем несколько  минут  шли  по
довольно  густому  парку,  хоть  и сильно поредевшему от зимних
ветров, а сухие листья шуршали у них под ногами. Парк  сменился
садом,    газонами,    окаймленными    буксовой   изгородью   и
подстриженными  пирамидой  тисами,  которые  принимали  смутные
очертания  привидений или же караульных, еще более страшных для
пугливого  комедианта.  Пройдя  сад,  Леандр  и   его   спутник
поднялись  по  ступеням  террасы,  где  возвышался  павильон  в
сельском вкусе с крышей-куполом, украшенный по углам  вазами  с
декоративными  языками  пламени.  Эти  подробности наш любезник
разглядел при том неверном свете,  что  разливается  с  ночного
неба  по  открытой  местности. Павильон мог показаться нежилым,
если бы не  одно  окно.  Оно  слабо  светилось  сквозь  тяжелый
штофный  занавес,  и  проем  его нежно алел на фоне темных стен
дома.
     Конечно,   именно   за   этим    занавесом    ждала    его
замаскированная дама, тоже волнуясь, ибо в такого рода любовных
похождениях  женщина рискует потерять доброе имя, а иногда, как
и ее возлюбленный, даже жизнь, - если только  обо  всем  узнает
муж  и  если он наделен необузданным нравом. Но в настоящий миг
Леандр больше не испытывал  страха;  удовлетворенное  тщеславие
скрывало  от  него  опасность.  Карета, паж, сад, павильон - за
всем этим чувствовалась высокородная дама, в завязке интриги не
было ни намека на мещанство. Леандр ног под собой  не  чуял  от
восторга.  Ему  хотелось,  чтобы зубоскал Скапен был свидетелем
его славы и торжества.
     Паж распахнул двустворчатую застекленную дверь и удалился,
оставив Леандра одного в павильоне, убранном очень богато  и  с
большим   вкусом.   Сводчатый   плафон,  образованный  куполом,
изображал  густо-голубое  воздушное  небо,  где  реяли  розовые
облачка  и  в  грациозных  позах  витали амуры. Тканые шпалеры,
изображавшие сцены из "Астреи", романа господина Оноре  д'Юрфе,
мягко  окутывали  стены.  Секретеры,  украшенные  флорентийской
мозаикой, красные бархатные кресла с бахромой,  стол,  покрытый
турецкой   ковровой   скатертью,  китайские  вазы,  наполненные
цветами, несмотря на зимнюю пору, не оставляли сомнений в  том,
что  хозяйка  дома богата и знатна. Черные мраморные канделябры
изображали руки негров,  выступающие  из  золоченых  манжет,  и
заливали  ярким  светом  все это великолепие. Ослепленный столь
блистательным убранством,  Леандр  сперва  не  заметил,  что  в
комнате  никого  нет;  он  скинул  с себя плащ, вместе с шляпой
положил его на складной стульчик, поправил  перед  венецианским
зеркалом  примятую буклю, принял самую грациозную из поз своего
репертуара и, оглянувшись  по  сторонам,  мысленно  воскликнул:
"Что это? Где же божество здешних мест? Я вижу храм, но не вижу
самого  кумира. Когда наконец она выйдет из облака и предстанет
мне, истая богиня всей осанкой, говоря словами Вергилия?"
     Не  успел  Леандр  закончить  свой  изысканный  внутренний
монолог,  как  малиновая  портьера узорчатого индийского атласа
раздвинулась,  и  появилась  замаскированная  дама,  поклонница
Лигдамона.  Она  все  еще  была  в  черной бархатной маске, что
обеспокоило нашего актера.
     "Уж не дурна ли она лицом, - подумал он, -  пристрастие  к
маске  меня  пугает".  Тревога  его  длилась недолго, ибо дама,
дойдя до середины комнаты,  где  почтительно  ждал  ее  Леандр,
развязала маску и бросила ее на стол, показав при блеске свечей
приятное  лицо