и о знатном происхождении
Изабеллы. Блазиус и Леонарда даже помнили принца, бывшего тогда
еще герцогом,  когда  он  приезжал  и  ухаживал  за  Корнелией.
Леонарда  часто  уговаривала Изабеллу разыскать отца; но она по
природной кротости и скромности отказывалась наотрез, не  желая
навязываться  семье,  которая,  быть  может,  отвергла бы ее, и
довольствовалась своей смиренной долей.
     - Да, я знал об этом, - подтвердил Сигоньяк. - Не придавая
особой  важности  своему   знатному   происхождению,   Изабелла
рассказала  мне  историю  своей  матери  и  упомянула о кольце.
Впрочем, по тонкости чувств,  которая  отличает  эту  достойную
девушку,  видно,  что  в жилах ее течет славная кровь. Не скажи
она мне ничего, я бы  и  сам  догадался.  В  ее  целомудренной,
изящной и чистой красоте чувствуется порода. Недаром любовь моя
всегда сочеталась с робким почтением, при том, что, волочась за
актрисами,  принято  позволять себе вольности. Но нужно же было
такое роковое совпадение, чтобы проклятый  Валломбрез  оказался
ее  братом!  Теперь  нас  с  ней разделяет труп, кровь пролегла
между нами, а ведь спасти ее честь я мог,  только  сразив  его.
Несчастная  моя  доля!  Я сам создал преграду, о которую должна
разбиться моя любовь,  и  той  же  шпагой  убил  свои  надежды,
которой  защищал  свое  сокровище. Стремясь сохранить самое для
себя дорогое, я лишился его  навсегда.  Как  могу  я  прийти  к
Изабелле,  оплакивающей  брата,  когда  руки  мои  обагрены его
кровью? Увы, эту кровь я пролил ради ее же спасения, но то была
родная ей кровь! Пусть даже она простит мне и будет смотреть на
меня без  содрогания,  принц,  приобретший  над  ней  отцовские
права, с проклятием оттолкнет убийцу своего сына. Да, я родился
под зловредной звездой!
     - Все это весьма прискорбно, - согласился Ирод, - однако в
делах  Сида и Химены царила еще не такая путаница, что явствует
из пьесы господина Пьера де  Корнеля,  и  тем  не  менее  после
длительной   борьбы  между  чувством  и  долгом  все  уладилось
по-хорошему, не без некоторых натяжек и неожиданных поворотов в
испанском вкусе, весьма эффектных на сцене. Валломбрез  -  брат
Изабеллы  лишь по отцу. Они выношены не в одном чреве и родство
свое успели почувствовать всего  несколько  минут,  что  должно
значительно  умалить  вражду  к  вам.  А  вдобавок  наша  милая
Изабелла  яро  ненавидела  этого   бешеного   герцога   с   его
скандальными и грубыми домогательствами. Да и принц не очень-то
жаловал сына, который отличался жестокостью Нерона, распутством
Гелиогабала и сатанинской порочностью и был бы уже двадцать раз
повешен,  если бы не герцогский титул. Не отчаивайтесь так. Все
еще может обернуться лучше, чем вы думаете.
     - Дай-то бог, добрый  мой  Ирод,  -  ответил  Сигоньяк.  -
Только  мне  вообще  нет счастья. Верно, у колыбели моей стояли
Незадача и злые феи-горбуньи. Право, лучше бы мне быть  убитым,
- ведь с появлением принца добродетель Изабеллы была бы спасена
и  помимо  смерти  Валломбреза,  а потом, скажу вам откровенно,
когда этот молодой красавец, полный жизни, страсти и огня, весь
белый, застывший, холодный, лежал,  вытянувшись,  у  моих  ног,
меня  до  мозга  костей леденящим холодом пронизал неизведанный
таинственный ужас. Ирод, смерть человека -  дело  страшное,  и,
хотя   нет   у   меня  раскаяния,  потому  что  я  не  совершил
преступления,  я  неотступно  вижу  простертого   передо   мной
Валломбреза  с  разметавшимися по мрамору лестницы волосами и с
кровавым пятном на груди.
     - Все это  химеры,  вы  убили  его  по  всем  правилам,  -
возразил  Ирод.  - Совесть ваша должна быть чиста. Бодрый галоп
развеет всякие угрызения - следствие неровной трусцы  и  ночной
прохлады.  Лучше  давайте  подумаем  о  том, чтобы вам поскорее
скрыться из  Парижа  в  какой-нибудь  уединенный  уголок  и  не
напоминать о себе. Смерть Валломбреза наделает шума при дворе и
в  городе, как ни старайся утаить ее. И хотя он не очень-то был
любим, вам могут мстить за него. Итак, покончим с  разговорами,
пришпорим  наших  коней  и  поскорее оставим позади эту длинную
ленту дороги, что тянется перед нами, серая  и  скучная,  между
двумя рядами голых палок, под холодным лунным светом.
     Подбодренные  шпорами  лошади взяли резвым галопом; а пока
они скачут, мы возвратимся в  замок,  столь  же  тихий  сейчас,
сколь  недавно  еще  был  шумен, и войдем в комнату, куда слуги
отнесли Валломбреза. Многосвечный  канделябр,  поставленный  на
столик,   озарял   кровать   молодого  герцога,  который  лежал
неподвижно, как труп, и казался еще бледнее на  фоне  пурпурных
атласных занавесей, бросавших на него красноватые блики. Панели
черного дерева, инкрустированные медной проволокой, доходили до
половины  человеческого  роста и служили основанием для шпалер,
где  была  изображена  история  Медеи  и  Ясона,   вся   сплошь
состоявшая  из  убийств  и  мрачных чар. Тут Медея разрубала на
куски Пелия, якобы для того, чтобы вернуть ему  молодость,  как
Эсону. Дальше, та же Медея, ревнивая жена и бесчеловечная мать,
убивала  своих  сыновей;  на  следующем  панно она же, упившись
местью, мчалась прочь на  колеснице,  запряженной  огнедышащими
драконами.  Спору  нет,  шпалеры  были  ценные, красивые, в них
чувствовалась искусная рука; но изображенные там мифологические
зверства носили печать угрюмой жестокости, обличая злобный нрав
того, кто их выбирал.  За  поднятыми  в  изголовье  занавесками
виден  был Ясон, поражающий чудовищных медных быков, хранителей
золотого руна, и Валломбрез, лежавший под  ними  без  движения,
казался одной из их жертв.
     Повсюду на стульях валялись богатые и элегантные наряды, с
небрежением  брошенные  после  примерки,  а  на  столе  того же
черного  дерева,  что  и  вся  обстановка,  в  японскую   вазу,
расписанную   синими   и   красными   узорами,   был   вставлен
великолепный букет редчайших цветов,  предназначенный  заменить
тот,  который отвергла Изабелла, но так и не доставленный ей по
причине внезапного нападения  на  замок.  Пышно  распустившиеся
цветы,   свежие   свидетели   фривольных   помышлений,   являли
разительный контраст  с  безжизненно  простертым  телом,  давая
моралисту повод пофилософствовать всласть.
     Сидя  в  кресле  у  кровати,  принц  не спускал печального
взгляда с лица сына, которое было белее  кружевных  воланов  на
подушке,  обрамлявших  его.  Бледность  придала  чертам  особое
тонкое благородство. Все то низменное и пошлое, что накладывает
жизнь на  человеческий  облик,  исчезло,  стертое  невозмутимой
чистотой  мрамора,  и  никогда  еще Валломбрез не был так хорош
собой. Казалось, ни единое дыхание не  слетает  с  полуоткрытых
губ,  где  пурпур  граната  сменился  фиолетовым цветом смерти.
Созерцая  прекрасное  тело,  которому   суждено   было   вскоре
обратиться  в прах, принц уже не помнил, что в нем обитала душа
демона, а скорбел о своем славном  имени,  которое  во  времена
минувшие  благоговейно передавалось из века в век и которому не
суждено достичь веков грядущих. Принц оплакивал нечто  большее,
чем  смерть  сына, он оплакивал смерть рода, - горе, непонятное
мещанам и простолюдинам. Он держал ледяную руку  Валломбреза  в
своих  руках  и,  ощущая  намек на теплоту, не понимал, что она
исходит от него самого, и предавался несбыточной надежде.
     Изабелла стояла в ногах кровати и, сложив руки,  ревностно
молила  бога  о брате, в чьей смерти была повинна против воли и
кто жизнью платил за чрезмерную любовь, - преступление, которое
охотно  прощают  женщины,  тем  паче  если  сами  являются  его
причиной.
     - Что  же это не едет врач? - с нетерпением спросил принц.
- Быть может, не все еще потеряно.
     Не успел он договорить, как дверь  растворилась,  и  вошел
лекарь  в  сопровождении  ученика,  который  нес  за ним ящик с
инструментами.  Молча  поклонившись,  он  направился  прямо   к
постели,  на  которой  без  чувств лежал герцог, пощупал у него
пульс, приложил руку к его сердцу и безнадежно покачал головой.
Однако, желая научно удостоверить свей приговор, он  достал  да
кармана  зеркальце  полированной  стали,  поднес  его  к  губам
Валломбреза, потом пристально  вгляделся  в  зеркальце;  легкое
облачко  затуманило металлическую поверхность. Удивившись, врач
повторил опыт. Снова сталь покрылась дымкой. Изабелла и принц с
трепетом следили за движениями лекаря, лицо которого  несколько
прояснилось.
     - Жизнь  еще  не  вполне  угасла,  -  сказал  он  наконец,
обращаясь к принцу и обтирая  зеркальце,  -  раненый  дышит,  и
доколе  смерть не коснулась больного своим перстом, отчаиваться
не  надо.  Однако  не  следует  предаваться  и  преждевременной
радости,  от  которой  только горше станет потом ваша скорбь; я
скажу лишь, что его светлость герцог де Валломбрез не  перестал
дышать,  -  отсюда до выздоровления еще далеко. А теперь я хочу
осмотреть его рану. Возможно, она не смертельна, раз  не  убила
его наповал.
     - Вам  незачем  оставаться  здесь, Изабелла, - сказал отец
Валломбреза, - подобное зрелище слишком тягостно и жестоко  для
молодой девушки. Вам доложат, к какому заключению пришел доктор
после осмотра.
     Изабелла  удалилась, предшествуемая лакеем, который привел
ее в новые апартаменты, ибо в прежних все было еще  перевернуто
вверх дном после разыгравшейся там борьбы.
     С  помощью  ученика  лекарь  расстегнул на герцоге камзол,
разорвал рубашку и  обнажил  грудь  белее  слоновой  кости,  на
которой выделялась треугольная ранка, усеянная капельками крови
- наружу  крови  вышло  не  много,  вся  она  излилась  внутрь;
наместник Эскулапа раздвинул края раны и проник в  нее  зондом.
Легкая  дрожь  пробежала по лицу раненого, но глаза по-прежнему
оставались закрытыми, и сам он был неподвижен, точно надгробная
статуя в фамильном склепе.
     - Отлично,  -  сказал  врач,   заметив   эту   болезненную
судорогу,  -  он  страдает,  значит, он жив. Чувствительность -
благоприятный признак.
     - Скажите, ведь он будет жить? - настаивал принц.  -  Если
вы  его  спасете, я озолочу вас, я исполню все ваши желания, вы
получите все, чего ни потребуете.
     - Ну, не будем заглядывать вперед, - возразил врач, - пока
я ни за что не отвечаю.  Острие  шпаги  прошло  через  верхушку
правого легкого. Случай тяжелый, весьма тяжелый. Однако пациент
молод, крепок здоровьем, сложен так, что без этой окаянной раны
мог  бы  прожить  до  ста  лет,  а  потому  возможно,  что он и
поправится, если не будет непредвиденных осложнений.  Мы  знаем
случаи  исцеления  от  такого  рода  ран.  У  молодежи в запасе
столько природных ресурсов! Жизненные силы еще на подъеме,  они
быстро  восполняют потери и выправляют повреждения. Посредством
банок и надрезов я постараюсь извлечь разлившуюся внутри кровь,
которая в конце  концов  задушила  бы  больного,  если  бы  его
светлости не посчастливилось попасть в руки человека ученого, -
редкая  удача  для таких отдаленных от Парижа селений и замков!
Ну-ка, олух! - обратился он к своему ученику. - Чем  таращиться
на   меня,  как  на  башенные  часы,  скатай  бинты,  приготовь
припарки, чтобы я мог приступить к делу.
     Покончив с манипуляциями, лекарь заявил принцу:
     - Благоволите   распорядиться,   монсеньор,   чтобы    нам
поставили  походную  кровать где-нибудь в углу комнаты и подали
легкий  ужин,  -  мы  будем  попеременно  дежурить  возле   его
светлости.  Мне  нужно  все  время  быть поблизости, следить за
каждым симптомом, чтобы побороть его, если он неблагоприятен, и
споспешествовать малейшему отрадному  признаку.  Положитесь  на
меня,  монсеньор,  уверяю  вас,  все, чем располагает наука для
спасения человеческой жизни, будет пущено в ход без опаски,  но
и  без риска. Пойдите отдохните немного, я отвечаю вам за жизнь
вашего сына... до завтра.
     Несколько успокоенный заверениями лекаря, отец Валломбреза
удалился в  свои  апартаменты,  куда  лакей  ежечасно  приносил
сведения о положении молодого герцога.
     Изабелла  нашла  в предназначенных ей новых покоях прежнюю
угрюмую и необходимую горничную, которая ждала,  чтобы  раздеть
барышню;  но  теперь выражение ее лица совершенно переменилось:
глаза горели странным огнем и бледные черты озаряло мстительное
торжество. Возмездие за неведомую обиду, выстраданную  молча  в
бессильной  и  подавленной  злобе,  из  немого призрака сделало
живую женщину. С нескрываемой радостью убирала  она  прекрасные
волосы  Изабеллы,  заботливо помогала ей надеть в рукава ночной
наряд, став на колени, разувала ее,  приветливым  усердием  как
будто   искупая  недавнее  хмурое  безучастие;  с  губ,  прежде
скованных молчанием, теперь неудержимо рвались вопросы.
     Но Изабелла,  поглощенная  бурными  событиями  вечера,  не
обратила  внимания  на  эту  перемену  и не заметила также, как
досадливо девушка насупила брови, когда слуга пришел  доложить,
что  надежда  спасти  герцога  не  потеряна.  При этом известии
радость, ненадолго осветившая ее мрачное лицо,  уступила  место
выражению  угрюмой  тоски,  которое  не покидало девушку до той
минуты, когда Изабелла ласковым жестом отпустила ее.
     Лежа в мягкой  постели,  созданной  для  служения  Морфею,
куда, однако, сон не спешил сойти, Изабелла старалась дать себе
отчет  в  тех  чувствах,  какие  вызвал  у  нее столь внезапный
поворот ее судьбы. Вчера лишь она  была  бедной  актрисой,  без
своего  имени,  а  только с прозвищем, которое стояло в афишах,
расклеенных на перекрестках. Ныне же знатный  вельможа  признал
ее  своей дочерью; она, ничтожная былинка, оказалась привитой к
одной  из  ветвей  могучего  генеалогического  древа,   корнями
уходящего  в  седую  старину,  и, что ни побег, - прославленное
доблестью имя украшало его. Отец ее  -  знатнейший  аристократ,
принц,  выше которого стоят только коронованные особы. Страшный
герцог  де  Валломбрез,  столь  прекрасный   при   всей   своей
развращенности,  из влюбленного стал братом, и если ему суждено
выжить, страсть его,  без  сомнения,  превратится  в  чистую  и
спокойную  привязанность.  Этот  замок  -  недавняя ее тюрьма -
сделался  для  нее  родным  домом,  и  слуги  повинуются  ей  с
почтительностью,  в которой нет ни притворства, ни принуждения.
Судьба позаботилась о том, чтобы все мечты, какие только  может
породить  самое  необузданное честолюбие, осуществились для нее
без  ее  участия.  Из  того,  что  представлялось  ей  гибелью,
родилось  лучезарное,  неправдоподобное  счастье, превосходящее
все чаяния.
     Несмотря на столь щедрые дары Фортуны, Изабелла испытывала
на диво мало радости; то ли ей надо  было  свыкнуться  с  новым
положением  вещей,  то  ли  она  безотчетно жалела об актерской
жизни; но надо всем,  конечно,  царила  мысль  о  Сигоньяке.  С
разительной  переменой  в  ее судьбе станет ли к ней дальше или
ближе этот совершенный, бесстрашный, беззаветно преданный  друг
и  возлюбленный?  Будучи  бедной,  она отказалась выйти за него
замуж, чтобы не помешать его благополучию;  став  богатой,  она
почитала  для себя отраднейшим долгом предложить ему свою руку.
Признанная  дочь  сиятельного  принца  имела  право   сделаться
баронессой де Сигоньяк. Но ведь барон стал убийцей Валломбреза.
Не  могут  их  руки  соединиться  над  свежей  могилой. Если же
молодой герцог и останется жив, быть может, он надолго сохранит
к победителю враждебное чувство за свою  рану,  а  главное,  за
свое поражение, ибо гордость в нем была чувствительнее плоти. И
принц,  как  он  ни  добр и ни великодушен, вряд ли отнесется с
благожелательством к тому, кто едва не лишил его  сына,  и  для
дочери  он  может  пожелать  другого  союза; но Изабелла в душе
поклялась себе остаться верной своей первой смиренной  любви  и
скорее  постричься  в  монахини,  чем  согласиться  на  брак  с
каким-нибудь герцогом, маркизом или  графом,  хотя  бы  он  был
красив,   как  день,  и  наделен  всеми  качествами  принца  из
волшебной сказки.
     Успокоившись на этом решении, Изабелла стала уже  дремать,
как  вдруг  услышала  легкий шорох; раскрыв глаза, она увидела,
что в ногах ее постели стоит Чикита  и  молча  смотрит  на  нее
задумчивым взглядом.
     - Чего   ты  хочешь,  дорогое  дитя?  -  ласково  спросила
Изабелла. - Почему ты не уехала со всеми? Если ты пожелаешь,  я
оставлю тебя при себе, ведь я тебе стольким обязана.
     - Я  очень  тебя  люблю, но не могу остаться с тобой, пока
жив Агостен. На  альбасетских  лезвиях  написано:  "Soy  de  un
due(o",  что  означает:  "Я  предан  одному  хозяину". Отличные
слова, достойные верного клинка. У меня  только  одно  желание.
Если  ты  находишь, что я отплатила тебе за жемчужное ожерелье,
поцелуй меня. Меня никто никогда не целовал. А как это,  должно
быть, хорошо!
     - Ото  всего  сердца! - воскликнула Изабелла и, притянув к
себе  голову  девочки,  поцеловала  ее  смуглые  щеки,  которые
зарделись от радостного волнения.
     - Теперь  прощай!  -  сказала  Чикита, вернув себе обычную
невозмутимость.
     Она собралась уйти той же дорогой, что пришла, но  увидела
на   столе   нож,   которым   учила   Изабеллу  обороняться  от
посягательств Валломбреза.
     - Отдай мне его, тебе он больше не нужен, - сказала она  и
с этими словами исчезла.

     XVIII. В СВОЕЙ СЕМЬЕ

     Врач   ручался,   что   Валломбрез   проживет  до  завтра.
Предсказание его сбылось. Когда утренний свет проник в комнату,
где  царил  беспорядок  и  на  столах  валялись   окровавленные
повязки,  больной еще дышал. Он даже приподнимал веки и смотрел
вокруг  тусклым,  безучастным  взглядом,  в  котором   затаился
неосознанный   ужас   небытия.   Сквозь  обморочный  туман  ему
привиделся лик смерти, и взор его временами  останавливался  на
чем-то  страшном,  незримом  для остальных. Чтобы избавиться от
наваждения,  он  опускал  веки,   и   черная   бахрома   ресниц
подчеркивала  восковую  бледность щек; упорно не открывая глаз,
он  ждал,  пока  исчезнет  видение,  и  лишь  тогда  лицо   его
становилось  спокойнее  и  взгляд  снова принимался блуждать по
сторонам. Душа его медленно возвращалась с  порога  небытия,  и
врач,   приложив  ухо  к  его  груди,  слышал,  как  потихоньку
возобновляется  биение   сердца   -   слабые   удары,   скрытые
свидетельства  жизни,  доступные  только  слуху ученого медика.
Зубы его мерцали белизной между полуоткрытыми в  томной  улыбке
губами,  улыбке  более  печальной, нежели гримаса боли, ибо она
обычно является на  человеческих  устах  в  преддверии  вечного
покоя. Однако к их фиолетовой окраске уже примешивались розовые
тона, показывая, что мало-помалу восстанавливается ток крови.
     Стоя у изголовья постели, врач, мэтр Лоран, подмечал столь
трудно    уловимые    симптомы    с    большим    вниманием   и
проницательностью. Мэтр Лоран  был  человек  ученый,  и,  чтобы
снискать  заслуженное  признание,  ему  недоставало подходящего
случая. До сей поры он  упражнял  свой  талант  лишь  in  anima
vili1,  излечивая  без  огласки  простонародье,  мещан, солдат,
писцов, стряпчих и прочий мелкий судейский  люд,  чья  жизнь  и
смерть  мало  чего стоят. Нетрудно понять, что для него значило
излечение молодого герцога. Самолюбие  и  честолюбие  одинаково
участвовали  в  его  единоборстве со смертью. Не желая ни с кем
делить торжество  победы,  он  воспротивился  намерению  принца
вызвать   из   Парижа  самых  знаменитых  врачей,  заявив,  что
справится сам и что перемена в методах лечения может  оказаться
пагубной при такой серьезной ране.
     "Нет,  он  не  умрет,  -  думал Лоран, изучая наружный вид
больного, - гиппократова лица  у  него  нет,  руки  и  ноги  не
одеревенели,   он   хорошо   перенес  тягость  утренних  часов,
удваивающих  болезнь  и  предопределяющих  роковой   исход.   А
главное,  он  должен жить, в его спасении - мое благополучие, я
вырву этого красавца, наследника знатного  рода,  из  костлявых
рук  смер