зать  беззастенчивому  незнакомцу,
что  он  ошибся  адресом,  молодая  актриса  захлопнула  окно и
опустила занавеску.
     - Лик Авроры скрылся за облаком, - заметил Пилад, - это не
предвещает ничего хорошего на весь день.
     - Я,  напротив,  считаю   благоприятным   признаком,   что
красотка удалилась. Когда солдат прячется за зубцами башни, это
значит,  что  вражеская  стрела  попала  в  цель. Верь мне, мой
поцелуй метил верно, теперь прелестница будет  думать  обо  мне
всю  ночь,  пускай  даже  понося  меня  и  обвиняя в дерзости -
недостатке, который женщины  охотно  прощают.  Так  или  иначе,
между нами уже протянулась какая-то нить, правда, очень тонкая.
Но  я  буду ее укреплять, пока она не превратится в веревку, по
которой я взберусь на балкон принцессы.
     - Вы в совершенстве овладели всей  тактикой  и  стратегией
любовной науки, - почтительно заметил Пилад.
     - Что  ж, не отрекаюсь, - отвечал Орест, - а теперь пойдем
домой. Мы вспугнули красотку, и она не  скоро  появится  вновь.
Нынче же вечером подошлю к ней лазутчиков.
     Приятели медленно поднялись на крыльцо старинного особняка
и скрылись за дверью. Возвратимся теперь к нашим актерам.
     Неподалеку  от  гостиницы  находилось помещение для игры в
мяч, которое можно было превосходно переделать в театр.  Актеры
сняли  его, и лучший столяр города не замедлил приспособить его
под новое назначение, следуя указаниям  Тирана.  Маляр,  он  же
стекольщик,  который  брался  расписывать  вывески  и  украшать
гербами дверцы карет, освежил потрепанные и выцветшие декорации
и даже небезуспешно намалевал новые. Комнаты, где раздевались и
одевались игроки в мяч, были  отведены  актерам,  и  с  помощью
ширм,  огораживающих  туалетные  столы актрис, получилось нечто
вроде актерских уборных. Все нумерованные места были раскуплены
заранее, и сбор обещал быть хорошим.
     - Какая жалость, - говорил Тиран, перечисляя  с  Блазиусом
все пьесы, которые стоило сыграть, - какая жалость, что Зербины
нет  с  нами!  По  правде  говоря,  субретка придает соль, mica
salis1, и пикантность комедии. Ее искрометная веселость озаряет
сцену;  она  оживляет  затянутое  действие  и  срывает  смех  у
заскучавших   зрителей,   обнажая   в   улыбке   жемчуг  зубов,
окаймленных кармином. Бойкой болтовней, сладострастным  задором
она   оттеняет  целомудренное  жеманство  и  томное  воркование
простушки. Яркие цвета ее нескромного наряда радуют глаз, и она
не стесняется открывать чуть  не  до  подвязок  стройную  ногу,
обтянутую  красными  чулками  с  золотыми стрелками, - зрелище,
отрадное для молодых и для старых, для  старых  в  особенности,
потому что пробуждает их уснувший пыл.
     - Субретка,  бесспорно,  превосходная  приправа,  сосуд  с
пряностями, очень кстати сдабривающими пресные  комедии  нашего
времени,  -  согласился  Блазиус.  -  Что  поделаешь,  придется
обойтись без нее! Ни Серафина, ни Изабелла не годятся для  этой
роли.  А  кроме  того, нам нужны и простушка и героиня. Черт бы
побрал  маркиза  де  Брюйера  за  то,  что  он  похитил  у  нас
единственный  в  своем  роде  образец, жемчужину всех субреток,
нашу несравненную Зербину.
     В самый разгар  беседы  двух  актеров  у  ворот  гостиницы
послышался  серебряный  перезвон  бубенчиков;  вскоре  по двору
быстро и мерно застучали копыта, и собеседники,  облокотясь  на
балюстраду  галереи,  по  которой  прогуливались,  увидели трех
мулов, оседланных на испанский манер, с  султанами  из  перьев,
расшитой  упряжью  с  шерстяными помпонами, связками бубенцов и
полосатыми попонками. Все это  великолепно  блистало  новизной,
какой не видишь у наемных мулов.
     На первом сидел верхом здоровенный лакей в серой ливрее, с
охотничьим ножом за поясом, с мушкетом поперек луки; если бы не
одежда,  его  по  вызывающему  виду  легко  было  бы принять за
вельможу.  На  поводу,  который  был  обмотан  у  него   вокруг
запястья,  он  вел второго мула, навьюченного для равновесия по
обе стороны седла  двумя  огромными  тюками  под  покрышкой  из
валенсийской ткани.
     Третий  мул  был  еще наряднее и выступал величавее первых
двух; на нем восседала молодая женщина, укутанная  в  пелерину,
обшитую  мехом,  в  серой шляпе с красным пером и опущенными до
глаз полями.
     - Эге! Этот кортеж тебе ничего не напоминает? -  обратился
Блазиус  к  Тирану.  -  Помнится,  я  уже  слышал перезвон этих
бубенцов.
     - Клянусь патроном лицедеев! - воскликнул Тиран. - Это  те
самые  мулы,  что увезли Зербину на перекрестке у распятья. Про
птичку речи...
     - А птичка навстречу, - подхватил Блазиус.  -  О,  трижды,
четырежды  благословенный  день!  Он  достоин  быть  отмечен на
скрижалях! Это и есть сеньора Зербина собственной персоной! Вот
она спрыгнула на землю, с присущим  ей  одной  задором  вильнув
бедрами,  и сбросила плащ на руки лакею. А теперь сняла шляпу и
встряхивает  волосы,  как  пташка  перышки.  Поспешим   же   ей
навстречу, для скорости перепрыгивая через четыре ступеньки.
     Блазиус  и  Тиран спустились во двор и встретили Зербину у
крыльца. Она, как живчик, бросилась на шею Педанту и  обхватила
руками его голову.
     - Дай  мне  на  радостях  обнять  тебя  и расцеловать твою
старую образину так же горячо,  как  если  бы  ты  был  молодым
красавчиком! - воскликнула она, подкрепляя слова делом. - А ты,
Ирод,  не  ревнуй  и  не  хмурь  свои  густые  черные брови так
свирепо, будто собираешься отдать приказ об избиении младенцев.
Тебя я тоже поцелую. Я начала с Блазиуса,  потому  что  из  вас
двоих он уродливее.
     Зербина добросовестно выполнила обещание: она была девушка
на свой  лад честная и умела держать слово. Взяв под руку обоих
актеров,  она  поднялась   на   галерею,   где   дядюшка   Било
распорядился  приготовить ей комнату. Едва войдя, она бросилась
в кресло и шумно перевела дух, будто сбросила тяжелое бремя.
     - Вы не представляете, как я рада, что вернулась к вам,  -
обратилась  она  немного  погодя  к  обоим актерам. - Только не
воображайте,  что  меня   пленяют   ваши   старые   физиономии,
изъеденные  белилами  и  румянами.  Слава  богу, я ни в кого не
влюблена! А радуюсь я возвращению в свою  стихию,  вне  которой
трудно  жить.  Вода не годится птицам так же, как воздух рыбам.
Птицы тонут в воде, а рыба задыхается на воздухе. Я актриса  по
натуре,  и  моя  стихия  -  театр.  Только  в  нем  мне дышится
свободно; я не променяю свечной чад  на  цибет,  росный  ладан,
амбру,  мускус,  бальзам и лаванду. Душный запах кулис - лучшее
благовоние для моего носа. Солнце нагоняет  на  меня  скуку,  и
настоящая  жизнь  мне  пресна.  Мне  нужно служить воображаемой
любви и деятельно вторгаться в  мир  романтических  театральных
приключений.  С  тех  пор  как  поэты  перестали говорить моими
устами, мне кажется, будто я онемела. Итак,  я  явилась  занять
свое место. Надеюсь, вы никого не нашли взамен меня. Впрочем, я
незаменима.  А  если  бы такое случилось, я бы выцарапала глаза
наглой втируше и выбила бы  ей  четыре  передних  зуба  о  край
рампы. Когда посягают на мои права, я становлюсь зла, как бес.
     - Тебе  не  придется  прибегать  к  членовредительству,  -
успокоил ее Тиран, - субретки у нас нет. Леонарда  играла  твои
роли,   подстаренные  для  дуэньи;  замена  довольно  унылая  и
досадная, но иного выхода у нас не было. Если бы с помощью  тех
волшебных притираний, о каких упоминает Апулей, ты превратилась
в  птицу,  то,  вспорхнув  на  крышу,  услыхала  бы,  как  мы с
Блазиусом только что восхваляли тебя на лирический, одический и
дифирамбический лад, - случай редкий в отношении отсутствующих.
     - Тем лучше, - ответила Зербина. - Я вижу, что вы остались
прежними  хорошими  товарищами  и  что  вам  недоставало  вашей
Зербинетты.
     Трактирные  слуги  внесли  в комнату узлы, сундуки, баулы,
которые актриса пересчитала, а потом на глазах  у  обоих  своих
товарищей принялась открывать ключиками, надетыми на серебряное
кольцо.
     Здесь  были красивые наряды, тонкое белье, кружева, шитье,
драгоценности, штуки бархата и китайского шелка, словом,  целое
приданое,  богатое и вместе с тем изысканное. Тут же оказался и
кожаный мешок, длинный,  широкий  и  тяжелый,  доверху  набитый
деньгами.   Зербина,   развязав   шнурки,  рассыпала  по  столу
настоящую реку золотых монет. Запустив свои смуглые пальчики  в
груду  золота,  как  веяльщица в груду зерна, Субретка набирала
полные пригоршни,  а  потом  растопыривала  пальцы,  и  луидоры
лились  с  них  сверкающим  дождем,  более частым, чем тот, что
пленил  Данаю,  дочь  Акрисия,  проникнув  к  ней  в  бронзовую
темницу. Глаза Зербины блестели при этом не меньше, чем золото,
ноздри раздувались, а нервный смешок обнажал белоснежные зубы.
     - Серафина  лопнула  бы со злости, увидев мои богатства, -
сказала Субретка Ироду и Блазиусу. - Вам же я показываю их  для
того,  чтобы  вы  не  думали, будто нужда, а не чистая любовь к
искусству приводит меня назад. А если вы, милые  мои  старички,
промотались  вконец,  загребите  отсюда  лапами, сколько можете
удержать. Берите, не стесняйтесь!
     Актеры поблагодарили ее  за  великодушие,  но  отказались,
заверив, что не нуждаются ни в чем.
     - Ну  что  ж,  буду  бережно  хранить  вашу долю на всякий
случай, - заметила Зербина.
     - Итак, ты покинула бедного маркиза, - соболезнующе сказал
Блазиус. - Сама  ты  не  из  тех,  кого  бросают.  Тебе  больше
пристала   роль   Цирцеи,  нежели  Ариадны.  А  между  тем  это
блистательный вельможа, манерами истый придворный, хорош собой,
умен и по всем статьям достоин более продолжительной любви. - Я
и намерена сохранить его, как перстень  на  пальце,  как  самое
драгоценное  из моих украшений, - заявила Зербина. - Я вовсе не
бросила его окончательно, а если и рассталась с  ним,  то  лишь
для того, чтобы он последовал за мной.
     - Fugax  sequax,  sequax  fugax,-  подхватил Педант, - эти
четыре латинских слова звучат как заклятье и похожи на кваканье
в комедии "Лягушки" сеньора Аристофана,  афинского  сочинителя;
они  заключают в себе самую суть любовной науки и могут служить
правилом поведения как для мужского, так и для женского пола.
     - А что означает твоя латынь, старый  Педант?  -  спросила
Зербина.  -  Ты забыл перевести ее на французский язык, упустив
из виду, что не всякий, подобно тебе, был школьным  учителем  и
наставлял учеников ферулой. - Эти слова можно было бы перевести
двумя строками или стишками в таком роде:
        Бегите - и вас ловят,
     Ловите - вас бегут.
     - Вот  уж  поистине  стихи,  чтобы петь под свистульку или
сладкий рожок на мотив детской песенки.
     И озорница громко запела стихи Педанта, да таким  звонким,
серебристым  и переливчатым голоском, что приятно было слушать.
Свое пение она сопровождала выразительными минами, то веселыми,
то гневными,  изображая  попеременно  двух  любовников  -  один
преследует,   другой   убегает,  один  горит  страстью,  другой
отвергает  его.  Нарезвившись  вволю,   она   утихомирилась   и
заговорила серьезным тоном:
     - Послушайте  мои  приключения.  Маркиз  приказал  слугам,
которые ждали с мулами на перекрестке, отвезти меня в маленький
замок,  или  охотничий  павильон,  запрятанный  в  самой   чаще
принадлежащих  ему  лесных  угодий.  Не  зная  о  существовании
павильона, никогда не набредешь на него, тем более что он скрыт
от  глаз  черной  стеной  елей.  Туда  этот  славный   вельможа
отправляется  пировать с веселыми собутыльниками. Хоть вопи там
во все горло, никто не услышит, кроме  старого  слуги,  который
приносит  все  новые  бутылки.  Там же маркиз устроил приют для
своих увлечений и фривольных забав. Есть там комната, обтянутая
фландрскими  шпалерами  с  пейзажами,   неплохо   обставленная:
кровать   допотопная,   но  широченная,  мягкая,  с  пологом  и
пуховиками; туалетный стол, на нем решительно все, что  надобно
женщине,  будь  она  хоть  герцогиня:  гребни, губки, флаконы с
эссенциями и эликсирами, коробки с мушками, с губной помадой, с
миндальными притираниями; рядом кресла,  стулья  и  табуреты  с
удобнейшими  сиденьями, на полу турецкий ковер, такой пушистый,
что, упав на  него,  нельзя  ушибиться.  Этот  потайной  уголок
занимает  весь  второй  этаж  павильона.  Я  говорю "потайной",
потому что снаружи ничто не сулит такого великолепия. Стены  от
времени почернели и, кажется, того и гляди, обрушились бы, если
б  их  не обвивал и не скреплял плющ. Проходя мимо замка, можно
счесть его необитаемым, - по вечерам  ставни  и  драпировки  не
пропускают ни пламени свечей, ни огня каминов.
     - Превосходная  декорация  для пятого акта трагикомедии, -
перебил Тиран. - В таком доме можно без помех  перерезать  друг
другу горло.
     - Привычка  к трагическим ролям омрачила твое воображение,
- сказала Зербина. - Жилище это, напротив, весьма приветливо, и
маркиза никак не назовешь злодеем.
     - Продолжай  же  свой  рассказ!  -  с  жестом   нетерпения
поторопил Блазиус.
     - Когда  я  очутилась  перед этим заброшенным замком, меня
охватило невольное беспокойство. Не то чтобы  я  испугалась  за
свою  невинность,  но  мне  на  миг  представилось,  что маркиз
надумал засадить меня в каменный мешок, дабы бремя  от  времени
извлекать  оттуда  по  своей прихоти. Меня совсем не привлекают
башни с решетками на слуховых оконцах,  и  я  не  потерпела  бы
неволи,  хотя  бы  ради  того,  чтобы  стать  любимой женой его
величества султана. Однако я тут  же  успокоилась,  решив,  что
мне,   в  качестве  субретки,  столько  раз  помогавшей  бежать
Изабеллам, Леонорам и Доралисам, удастся исхитриться и устроить
собственный побег, если, конечно, меня пожелают оставить  здесь
насильно.  Недоставало,  чтобы ревнивец держал в плену Зербину!
Итак, я храбро  вошла  и  была  приятнейшим  образом  поражена,
увидев,  что  это  угрюмое жилище, хмуро взирающее на прохожих,
ласково улыбается гостям. Запустение снаружи,  роскошь  внутри.
Веселый  огонь  пылал в камине. Пламя розовых свеч отражалось в
зеркалах настенных жирандолей, а на столе, сверкавшем хрусталем
и серебром, среди графинов был  сервирован  обильный  и  тонкий
ужин.  В складках небрежно наброшенных на кровать тканей играли
лучи  света.  Разложенные  на  туалетном  столе  драгоценности,
браслеты, ожерелья, серьги слепили искрами каменьев и вспышками
золота.     Я     окончательно     успокоилась.     Молоденькая
горничная-крестьянка, выглянув из-за портьеры,  предложила  мне
свои   услуги  и  помогла  сменить  дорожное  платье  на  более
подходящий к случаю наряд, который был приготовлен в гардеробе;
вскоре пожаловал маркиз. Он нашел,  что  я  неотразима  в  этом
неглиже  из ярко-малиновой с белым тафты, и поклялся, что любит
меня  до  безумия.  Мы  сели  за  ужин,  и,   наперекор   своей
скромности,   должна   признаться,  что  я  была  действительно
обольстительна. Точно бес в  меня  вселился;  игривые  шутки  и
меткие  словечки  перемежались со взрывами звонкого смеха - это
был такой умопомрачительный каскад блистательного  остроумия  и
необузданного  веселия, от которого впору заплясать мертвецам и
воспылать страстью косточкам старого царя  Приама.  Опьяненный,
околдованный  и восхищенный маркиз сравнивал меня то с ангелом,
то с демоном; он предлагал убить жену и сделать меня  маркизой.
Этот   чудак,   конечно,  исполнил  бы  свое  намерение,  но  я
отказалась наотрез, сказав, что такого рода драмы с  убийствами
- пошлость,  мещанство  и  безвкусица.  Не  думаю, чтобы Лаиса,
прекрасная  Империя  и  синьора  Ванноца,  папская   любовница,
находили   более   пикантную   приправу   к   разговенью.   Так
продолжалось порядочный срок. Но постепенно  маркиз  становился
все  задумчивее,  он словно искал что-то, чего ему недоставало,
но сам не понимал чего. Он совершил несколько верховых прогулок
и  даже  пригласил  к  себе  двух   приятелей,   словно   желая
рассеяться.  Зная  его  тщеславие, я разоделась, чтобы быть как
можно авантажнее, и решила превзойти себя в любезности,  грации
и   кокетстве  перед  этими  провинциалами,  которым  сроду  не
доводилось  видеть  ничего  подобного:  за   десертом,   сделав
кастаньеты из разбитой тарелки китайского фарфора, я станцевала
такую  бешеную, зажигательную, неистовую сарабанду, что ни один
святой не устоял бы. Руки,  в  истоме  вскинутые  над  головой,
ноги,  молнией  сверкавшие из вихря юбок, бедра, подвижные, как
ртуть, стан, изгибающийся так, что плечи чуть не касались пола,
рвущаяся на волю грудь, и все это в сочетании с огнем взгляда и
улыбок, способных воспламенить целую  залу,  если  бы  я  могла
когда-нибудь  повторить  подобный танец на театре. Маркиз сиял,
гордый, как король, что у него такая возлюбленная. Но  назавтра
он снова был угрюм, скучен и томился безделием. Я пустила в ход
весь  запас  своих чар, но, увы! они больше не имели власти над
ним! Казалось, он и сам этим удивлен. Временами он  внимательно
всматривался  в  меня,  словно  ища  в  моих  чертах сходство с
другой. Может быть, он надеялся воплотить во мне воспоминание о
какой-то прежней любви, думала я, и тут же возражала себе: нет,
меланхолические причуды не в его натуре. Такого  рода  мечтания
подходят  желчным ипохондрикам, но не краснощеким, полнокровным
жизнелюбцам.
     - Не в пресыщении ли тут была причина? - заметил  Блазиус.
- Даже  амброзия  может  надоесть, и боги нередко спускаются на
землю, чтобы полакомиться черным хлебом.
     - Запомните, глупец, что я наскучить не могу! -  возразила
Зербина,  легонько  хлопнув  Педанта  по  руке.  - Ведь вы сами
только что подтвердили это.
     - Извини  меня,  Зербина,  и  скажи  нам,  что  же  точило
господина маркиза? Я сгораю от любопытства.
     - После  долгих  размышлений,  -  продолжала  Зербина, - я
наконец поняла, что именно омрачало его счастье. Я  обнаружила,
о   каком   розовом  лепестке  этот  сибарит  тоскует  на  ложе
наслаждений. Обладая женщиной, он жалел об актрисе. Тот  ореол,
который  придает  огни  рампы,  грим,  костюмы,  разнообразие и
живость игры, исчез так же, как меркнет поддельный блеск сцены,
когда гасильщик задувает огни. Уйдя за кулисы, я  потеряла  для
него  большую  долю  очарования. Ему осталась только Зербина. А
любил он во мне и Лизетту, и Мартон, и Маринетту, блеск  улыбки
и  взгляда,  живость  реплик, задорную мину, причудливый наряд,
вожделение и восторг зрителей. В моем житейском облике он искал
следов облика театрального, ибо  у  нас,  актрис,  если  мы  не
дурнушки,  два  рода  красоты  -  красота  фальшивая  и красота
естественная; одна из них - маска, другая - лицо. И часто,  как
бы  миловидно  ни было лицо, предпочтение отдают маске. Маркиза
влекла субретка из "Бахвальства капитана Матамора",  а  я  лишь
наполовину  представляла  ее.  В пристрастии некоторых господ к
актрисам гораздо меньше чувственности, чем принято считать. Это
увлечение скорее духовное, нежели плотское. Добившись  женщины,
они   думают,  что  достигли  идеала,  но  образ,  который  они
преследовали,  ускользает  от  них;  актриса  подобна  картине,
которую  надо  рассматривать  издалека  и  при  соответствующем
освещении. Стоит только приблизиться, как волшебство  исчезает.
Я  сама  начала  скучать. Раньше я часто мечтала пленить сердце
какого-нибудь знатного кавалера, жить беззаботно,  пользоваться
всеми благами изощренной роскоши, иметь богатые наряды. Нередко
я   кляла  жестокую  долю  странствующей  комедиантки,  которую
ремесло вынуждает кочевать с места на место в тряском  фургоне,
летом обливаясь- потом и застывая от холода зимой. Я ждала лишь
случая,  чтобы  покончить  с этой жалкой жизнью, не подозревая,
что это и есть моя настоящая жизнь, смысл моего  существования,
мой  дар, моя поэзия, мои чары и мой особый ореол. Если бы свет
искусства не золотил меня своим лучом, я стала бы  обыкновенной
потаскушкой,  каких  много. Талия, девственная