что даже смерть не отторгнет его от Изабеллы,  ибо
он  любит  ее  больше  жизни;  юная  девица, стоя на балконе, с
восторгом внимала его пленительным речам и грациозными  кивками
выражала  одобрение. Не поддаваясь этому слащавому красноречию,
Пандольф с чисто старческим упорством долбил свое  -  либо  его
зятем будет капитан Матамор, либо он упрячет дочку в монастырь.
И  тут  же  отправился  за  нотариусом,  чтобы покончить с этим
делом.
     Уходя, Пандольф замкнул дверь на двойной запор,  и  теперь
Леандр  убеждал  появившуюся  у  окна  красотку,  чтобы она, во
избежание таких крайностей, согласилась  бежать  с  ним  к  его
знакомому   монаху   -  тот  не  отказывается  сочетать  браком
влюбленных, которым чинит препоны деспотизм родителей.  На  это
Изабелла, признавая, сколь чувствительна она к страсти Леандра,
с  девичьей  скромностью  возразила,  что  надо  чтить тех, кто
произвел нас на свет, а монах тот, чего  доброго,  и  не  может
венчать как положено; зато она обещает противиться всеми силами
и  скорее  пострижется  в  монахини, нежели вложит свою ручку в
лапищу Матамора.
     Влюбленный отправился кое-что предпринять с помощью  слуги
- продувного  малого,  изобретательного  на  плутни,  уловки  и
военные  хитрости,  не  хуже  самого  Полиена.  К   вечеру   он
намеревался  возвратиться  под  балкон возлюбленной и отдать ей
отчет в успехе своих начинаний.
     Едва Изабелла закрыла окно,  как,  по  своему  обыкновению
некстати,  на  сцене  появился Матамор. Его выход, которого все
ждали,  произвел  сильный  эффект.  Этот  излюбленный  персонаж
обладал даром вызывать смех у самых заядлых меланхоликов.
     Хотя  столь  свирепое  поведение  ничем  не  было вызвано,
Матамор, делая шаги длиной с те шестифутовые слова,  о  которых
толкует   Гораций,  приблизился  к  рампе  и  остановился  там,
расставив ноги циркулем, нагло и заносчиво подбоченясь,  словно
бросал  вызов  всей  зрительной  зале.  При  этом он крутил ус,
вращал глазами, раздувал ноздри и громко пыхтел, как бы в гневе
за мнимую обиду намереваясь уничтожить весь род человеческий.
     Ради столь торжественного случая Матамор  извлек  из  недр
сундука  почти  новый костюм, который надевался лишь при особых
обстоятельствах  и  в  своей  карикатурно  испанской   пышности
казался еще нелепее на скелетоподобном капитане. Состоял костюм
из  выгнутого  наподобие  лат  камзола  с  красными  и  желтыми
поперечными  полосами,  которые,  как  на  перевернутом  гербе,
сходились  под  углом посередке и были скреплены рядом пуговиц.
Мыс камзола спускался низко на живот, а края его и проймы  были
обшиты толстым жгутом тех же цветов; такие же полосы извивались
спиралями  вдоль  рукавов  и  панталон,  отчего  руки  и  ляжки
казались затейливыми дудками. Кто вздумал бы натянуть на петуха
красные чулки, тот получил бы  точное  представление  об  икрах
Матамора. Огромные желтые помпоны сидели на башмаках с красными
прорезями,  точно  капустные  кочаны  на  огороде;  подвязки  с
торчащими бантами стягивали над коленом ноги,  лишенные  намека
на  мясо,  как  лапы  голенастой  цапли. Положенные на картон и
заглаженные восьмерками брыжи охватывали шею и вынуждали актера
задирать  голову,  что  соответствовало  духу  его   заносчивых
персонажей.  А  голову  ему  покрывала пародия на шляпу в стиле
Генриха IV с загнутым полем и с пучком красных и белых  перьев.
За  плечами  развевался  изрезанный зубцами плащ тех же цветов,
прекомически   подхваченный   гигантской    рапирой,    которую
оттягивала  тяжелая  чашка.  В  конце  длиннейшего  клинка,  на
который можно было бы  насадить  с  десяток  сарацинов,  висела
проволочная  розетка  тонкой  работы,  изображавшая  паутину, -
неоспоримое доказательство того, как редко Матамор  пользовался
своим смертоносным оружием. Зрители, обладавшие острым зрением,
могли   бы   даже  разглядеть  металлического  паучка,  который
безмятежно болтался на проволочной нити,  явно  уверенный,  что
никто не помешает его трудам.
     В  сопровождении  слуги Скапена, которому острие хозяйской
рапиры грозило выколоть  глаза,  Матамор  раза  два-три  обежал
сцену,  звеня  шпорами,  нахлобучив  шляпу  до  бровей  и строя
страшные рожи. Зрители покатывались со смеху; наконец он  вновь
остановился  у самой рампы и начал монолог, уснащенный враньем,
преувеличениями и похвальбой; постараемся вкратце изложить  его
содержание,  из которого люди просвещенные могут заключить, что
автор пьесы читал Плавтова "Miles gloriosus", прародителя  всей
плеяды Матаморов.
     - На  сегодня,  Скапен,  я  дам  моей  смертоносной рапире
отдохнуть в ножных и предоставлю лекарям увеличивать  население
кладбищ,  где  я  состою главным поставщиком. Кто, подобно мне,
свергнул  с  престола  персидского  хана,  за  бороду   вытащил
Арморабакена  из  его  стана,  а  свободной рукой сразил десять
тысяч неверных турок, пинком сокрушил стены сотен крепостей, не
раз бросал вызов судьбе, задавал трепку  случаю,  предавал  зло
огню  и  мечу,  как  гусака  ощипал  Юпитерова  орла, когда тот
отказался принять вызов, боясь меня больше,  чем  титанов,  кто
шел  против  ружей  с  громовой стрелой, вспарывая небо острием
усов, - тому, конечно, не грех побездельничать и  поразвлечься.
Кстати  же,  вселенная  укрощена и не ставит более преград моей
удали, а парка Атропа осведомила меня,  что  ножницы,  которыми
она обрезала нить скошенных моим мечом жизней, притупились и ей
пришлось  отправить  их  к  точильщику.  Итак, Скапен, мне надо
обеими руками сдерживать мою  храбрость,  прекратить  на  время
дуэли,   войны,   побоища,   разгромы,   опустошения   городов,
рукопашные схватки с гигантами, истребление чудовищ по  образцу
Тезея  и  геркулеса, в чем находит себе выход вся алчность моей
неукротимой отваги.  Я  сам  хочу  отдохнуть  и  даю  передышку
смерти!  Ну  а  в  каких  развлечениях  проводит  свои досуги и
рекреации сеньор Марс, этот жалкий драчун по сравнению со мной?
Он нежится в  объятиях  белых  и  мягких  рук  госпожи  Венеры,
которая, будучи благоразумнейшей из богинь, отдает предпочтение
воинам, жестоко презирая своего хромоногого рогоносца-мужа. Вот
почему  я решил снизойти до человеческих чувствований, и, видя,
что  Купидон  не  осмеливается  направить  стрелу   с   золотым
наконечником  в храбреца моей закалки, я поощрительно подмигнул
ему. Этого мало,  -  чтобы  острие  могло  пронзить  доблестное
львиное сердце, я скинул кольчугу, сплетенную из колец, которые
дарили  мне богини, императрицы, королевы, инфанты, принцессы и
знатные дамы со всего света, мои знаменитейшие любовницы,  дабы
их  магическая  сила  оберегала  меня в самых моих безрассудных
деяниях.
     - Насколько моему слабому разумению доступны  перлы  столь
блистательного красноречия, уснащенного столь меткими оборотами
и  красочными  метафорами  в  азиатском  вкусе, - сказал слуга,
делавший  вид,  будто  слушает  пламенную  тираду   хозяина   с
величайшим  напряжением ума, - из этого чуда риторики явствует,
что вашей доблестнейшей милости вздумалось воспылать страстью к
какому-нибудь юному бутончику, иначе говоря, вы влюбились,  как
самый простой смертный.
     - Надо сознаться, для лакея у тебя недюжинная смекалка, ты
попал   прямо   в   точку,  -  снисходительно,  с  высокомерным
добродушием подтвердил Матамор. -  Да,  я  имею  слабость  быть
влюбленным;  но  не бойся, это не нанесет ущерба моей отваге. Я
не Самсон, чтобы позволить себя  остричь,  и  не  Алкид,  чтобы
сидеть  за  прялкой. Пусть попробовала бы Далила дотронуться до
моих волос!  Омфала,  та  стаскивала  бы  с  меня  сапоги.  При
малейшем  непослушании я бы заставил ее отчищать от грязи шкуру
немейского льва, как испанский  плащ.  В  часы  досуга  у  меня
явилась такая унизительная для отважного сердца мысль: конечно,
я  сразил род человеческий, но поверг только лишь его половину.
Женщины, создания беззащитные, ускользают из-под  моей  власти.
Неблаговидно  рубить им головы, отрезать руки и ноги, рассекать
их надвое до пояса, как я поступаю с моими врагами - мужчинами.
Учтивость не допускает таких воинственных повадок с  женщинами.
Мне достаточно капитуляции их сердец, безоговорочной покорности
души,  расправы с их добродетелью. Правда, число плененных мною
дам превышает количество песчинок в море и  звезд  на  небе,  я
таскаю   за  собой  четыре  сундука  с  любовными  записочками,
письмами и  посланиями  и  сплю  на  тюфяке,  набитом  черными,
русыми,  рыжими  и белокурыми локонами, которыми одаривали меня
даже целомудреннейшие скромницы. Со мною заигрывала сама Юнона,
но я отверг ее, потому  что  она  порядком  перезрела  в  своем
бессмертии,  несмотря  на  то  что  Канафосский ключ каждый год
возвращает  ей  девственность.  Но  все  эти  победы  я  считаю
поражениями,  и  лавровый  венок,  в  котором недостает хотя бы
одного листка, не нужен мне, он обесчестит мне чело. Прелестная
Изабелла смеет мне  противиться,  и  хотя  любые  преграды  мне
желанны,  такую  дерзость я стереть не могу и требую, чтобы она
сама коленопреклоненно с распущенными волосами, моля о пощаде и
помиловании, принесла мне на серебряном блюде золотые ключи  от
своего сердца. Ступай, принуди эту твердыню к сдаче. Даю ей три
минуты на размышления: песочные часы будут в ожидании трепетать
на длани устрашенного времени.
     С  эти  Матамор  остановился в подчеркнуто угловатой позе,
комизм которой усугубляла его сверхъестественная худоба.
     Несмотря на лукавые уговоры Скапена, окно не  открывалось.
Уповая на прочность стен и не боясь подкопа, гарнизон в составе
Изабеллы   и  Зербины  не  подавал  признаков  жизни.  Матамор,
которого ничем нельзя озадачить, на сей раз был  озадачен  этим
молчанием.
     - Кровь и пламень! Небо и земля! Громы и молнии! - взревел
он, топорща  усы,  как  разъяренный  кот.  -  Эти потаскушки не
шелохнутся, точно дохлые коты. Пусть выкинут флаг и бьют отбой,
иначе я щелчком опрокину их дом! И поделом недотроге, если  она
погибнет  под  развалинами. Скапен, друг мой, чем ты объясняешь
такое  лютое  и  дикое  сопротивление  моим  чарам,  коим,  как
известно,  нет  равных ни у нас на земноводном шаре, ни даже на
Олимпе, обиталище богов?!
     - Я объясняю это осень просто. Некий Леандр,  конечно,  не
такой  красавец, как вы, - но не все обладают хорошим вкусом, -
вступил в сговор с местным гарнизоном, и ваша отвага направлена
на крепость, покоренную  другим.  Вы  пленили  отца,  а  Леандр
пленил дочь. Тол ко и всего.
     - Что?  Ты  говоришь  -  Леандр?!  О,  не  повторяй  этого
презренного имени, не то от лютой злобы я сорву с небес солнце,
выбью глаз у луны и, ухватив землю за концы земной оси, так  ее
тряхну,  что  произойдет  новый  потоп, не хуже чем при Ное или
Огиге. Этот  поганый  сопляк  осмеливается  у  меня  под  носом
ухаживать  за Изабеллой, царицей моих помыслов! Только покажись
мне, отпетый развратник, хлыщ с большой дороги,  я  вырву  тебе
ноздри,  разрисую  крестами  твою  рожу, проткну тебя насквозь,
разнесу, исколю, раздавлю, распотрошу, растопчу тебя, сожгу  на
костре  и  развею  твой пепел! Если ты попадешься мне под руку,
пока не отбушевал мой гнев, пламя из моих ноздрей отбросит тебя
в первозданный огонь за пределы вселенной. Я  зашвырну  тебя  в
такую  высь,  что  назад ты уже не вернешься. Стать мне поперек
дороги! Я сам содрогаюсь при мысли,  сколько  бед  и  несчастий
навлечет  такая  дерзость на злополучное человечество. Достойно
покарать такое преступление я могу, лишь раскроив одним  ударом
всю  планету.  Леандр  -  соперник Матамора! Клянусь Махмутом и
Терваганом! Слова застревают в испуге, не смея выговорить такую
ересь. Они не  вяжутся  друг  с  другом;  когда  берешь  их  за
шиворот, чтобы соединить вместе, они воют, зная, что я не спущу
им  такой  дерзости.  Отныне  и  впредь  Леандр,  - о язык мой,
прости, что я вынуждаю  тебя  произнести  это  гнусное  имя,  -
Леандр может почитать себя покойником и пусть поспешит заказать
себе  у  каменотеса  надгробный монумент, если я по великодушию
своему не откажу ему в погребении...
     - Клянусь кровью Дианы! Что кстати, то кстати,  -  заметил
слуга,   -   господин  Леандр  собственной  персоной  не  спеша
приближается к нам. Вот вам случай начистоту объясниться с ним,
и каким же великолепным  зрелищем  будет  поединок  двух  таких
храбрецов!  Не  стану  таить от вас, что среди местных учителей
фехтования и их  помощников  этот  дворянин  завоевал  неплохую
славу.  Поспешайте  обнажить  шпагу; я же, когда дело дойдет до
схватки, постерегу, чтобы стражники не помешали вам.
     - Искры от наших клинков обратят их в бегство. Разве такое
дурачье посмеет  сунуться  в  этот  кроваво-огненный  круг?  Не
отходи от меня, друг Скапен, если по несчастной случайности мне
будет  нанесен  чувствительный  удар,  ты  примешь  меня в свои
объятия, - отвечал Матамор, очень любивший, когда прерывали его
поединок.
     - Идите же отважно навстречу  и  преградите  ему  путь,  -
сказал слуга, подталкивая своего господина.
     Видя,  что  отступление отрезано, Матамор нахлобучил шляпу
до  бровей,  подкрутил  усы,  положил  руку  на   чашку   своей
гигантской  рапиры  и,  приблизившись  к  Леандру, смерил его с
головы до пят самым что ни на есть дерзким взглядом; но все это
было пустое фанфаронство, потому что зубы его громко стучали, а
тощие ноги дрожали и гнулись, словно  тростник  под  ветром.  У
него  оставалась  последняя надежда устрашить Леандра громовыми
раскатами голоса,  угрозами  и  похвальбами,  ибо  зайцы  часто
рядятся в львиные шкуры.
     - Известно  ли вам, сударь, что я капитан Матамор, отпрыск
славной фамилии Куэрно де  Корнасан  и  свойственник  не  менее
знаменитого рода Эскобомбардон де ла Папиронтонда, а по женской
линии являюсь потомком Антея?
     - Да  хоть бы вы явились с луны, - презрительно передернув
плечами, ответил Леандр, - мне-то какое дело до этой белиберды!
     - Черт подери, сударь, сейчас вам до этого будет  дело,  а
пока  не  поздно,  убирайтесь  прочь,  и я пощажу вас. Мне жаль
вашей  молодости.  Взгляните  на  меня.  Я   гроза   вселенной,
запанибрата  с Курносой, провидение могильщиков; где я прохожу,
там вырастают кресты. Тень моя едва решается следовать за мной,
в такие опасные места я таскаю ее. Вхожу я только через  брешь,
выхожу  через  триумфальную  арку; подаюсь вперед, только делая
выпад, подаюсь назад, парируя удар; ложусь, - значит,  повергаю
врага;  переправляюсь  через  реку, - значит, это река крови, а
мостовые арки - это ребра моих противников. Я упиваюсь разгулом
битвы, убивая, рубя, разя,  круша  направо  и  налево,  пронзая
насквозь.  Я  швыряю на воздух коней вместе с всадниками и, как
соломинки, переламываю кости слонов. Беря крепость приступом, я
взбираюсь на стены с помощью двух пробойников и  голыми  руками
извлекаю  ядра  из  пушечных  жерл.  Ветер от взмаха моего меча
опрокидывает  батальоны,  точно  снопы  на  оку.   Когда   Марс
сталкивается  со  мной  на  поле  битвы, он бежит, боясь, что я
уложу его на месте, хоть и зовется богом войны; словом,  отвага
моя  столь  велика  и ужас, внушаемый мною, столь силен, что до
сей  поры  мне,  аптекарю  смерти,  доводилось   видеть   любых
храбрецов лишь со спины!
     - Ну  что  же,  сейчас  вы увидите одного из них в лицо, -
заявил  Леандр,  награждая  левый  профиль  Матамора  увесистой
пощечиной, смачный отзвук которой прокатился по всей зале.
     Бедняга  качнулся вбок и едва не упал, но вторая, не менее
внушительная  пощечина  с  другой  стороны   восстановила   его
равновесие.
     Во  время  этой  сцены  на  балконе  появились  Изабелла и
Зербина. Лукавая субретка покатывалась со смеху, а  госпожа  ее
приветливо кивала Леандру. В глубине сцены показался Пандольф в
сопровождении  нотариуса  и,  растопырив  все  десять  пальцев,
вытаращив глаза, смотрел, как Леандр колотит Матамора.
     - Клянусь шкурой крокодил  и  рогом  носорога,  -  завопил
хвастун,  -  могила  твоя  разверста,  и  я  столкну тебя в не,
мошенник, проходимец, бандит! Лучше бы тебе было дернуть за  ус
тигра  или змею за хвост в индийских лесах. Задеть Матамора! На
это не отважился бы сам Плутон со своим двузубцем. Я бы низверг
его с адского престола и завладел Прозерпиной. Ну  же,  наголо,
мой  смертоносный клинок! Выглянь на свет, сверкни на солнце и,
как в ножны, вонзись в живот безрассудного наглеца. Я алчу  его
крови,  его  мозга,  всех  его  потрохов,  я  вырву душу из его
глотки!
     Говоря так, Матамор напрягал  все  жилы,  вращал  глазами,
щелкал  языком,  будто  всячески  старался  вытянуть непокорный
клинок из ножен. Он весь вспотел  от  усилий,  но  смертоносная
сталь  предпочитала  остаться  нынче  дома, как видно, опасаясь
потускнеть от сырого воздуха.
     Леандру прискучило смотреть на эти смехотворные  старания,
он  дал  хвастуну такого пинка, что тот отлетел на другой конец
сцены, сам же, отвесив грациозный поклон Изабелле, удалился.
     Матамор, лежа на спине, болтал в воздухе  своими  тонкими,
стрекозьими  ногами. Поднявшись с помощью Скапена и Пандольфа и
убедившись, что Леандр ушел, он сделал вид, будто захлебывается
от бешенства.
     - Сделай милость, Скапен, стяни меня железными обручами, -
я сейчас лопну от ярости, разорвусь, как бомба! А ты,  коварный
клинок, предаешь своего господина в роковую минуту - вот какова
твоя  благодарность  за  то,  что  я  всегда  поил  тебя кровью
славнейших воинов и бесстрашнейших дуэлистов! Мне следовало  бы
переломить тебя о колено на тысячу кусков за трусость, измену и
вероломство;  но  ты  дал  мне понять, что истинный воин всегда
должен быть готов идти на приступ, а  не  предаваться  любовной
неге.  Правду сказать, за всю эту неделю я не обратил в бегство
ни одной армии, не сразил ни дракона, ни другого  чудовища,  не
снабдил  смерить положенным рационом трупов, и ржавчина покрыла
мой меч - ржавчина стыда, плесень праздности! На глазах у  моей
избранницы  этот молокосос посмел смеяться, глумится надо мной,
задирать   меня.   Мудрый   урок!   Философическое    поучение!
Нравственное  назидание!  Отныне я ежедневно буду убивать перед
завтраком не меньше двух-трех  человек,  чтобы  рапира  моя  не
ржавела в ножнах. А ты напоминай мне об этом.
     - Леандр, того и гляди, вернется, - заметил Скапен. - что,
если мы  все  разом  попробуем  извлечь  из  ножен  ваш грозный
клинок?
     Матамор уперся в  камень,  Скапен  ухватился  за  рукоять,
Пандольф  -  за  Скапена,  а  нотариус  - за Пандольфа, и после
нескольких попыток клинок наконец поддался усилиям троих шутов,
которые, задрав конечности, покатились в одну  сторону,  а  сам
бахвал в другую, потрясая в воздухе башмаками и все еще держась
за ножны.
     Когда его подняли, он схватил рапиру и высокопарно изрек:
     - Теперь  Леандру  пришел  конец;  единственный  для  него
способ избавиться от смерти - это перебраться  на  какую-нибудь
отдаленную планету, ибо даже из недр земли я извлеку его, чтобы
пронзить  мечом,  если  он  еще раньше не обратится в камень от
моего устрашающего медузоподобного взгляда.
     Несмотря  на  такой  афронт,   упрямый   старик   Пандольф
по-прежнему верил в отвагу Матамор и настаивал на своей нелепой
затее  выдать  дочь  за  столь  блистательного рыцаря. Изабелла
ударилась в слезы, уверяя, что предпочтет  монастырь  подобному
браку.   Зербина   держала  сторону  Леандра  и  клялась  своим
целомудрием, - недурна клятва, нечего сказать, - что  расстроит
эту  свадьбу.  Матамор  приписал  такой  холодный прием избытку
девичьей стыдливости, - благовоспитанные  особы  не  выставляют
своих  чувств  напоказ. Кроме того, он еще не успел поухаживать
по-настоящему, не  показал  себя  во  всем  своем  великолепии,
подражая  в  этом  скромности  Юпитера  по  отношению к Семеле,
которая обратилась в горсть пепла оттого, что пожелала  увидеть
своего божественног