в создавшихся условиях возможным, чтобы бюро МК могло вести успешную
борьбу  против  правой  опасности,  тем  более,  что московский  актив,  как
явствует  из  заявления  Булганина  и  из   выступлений  участников  данного
заседания, настроен  против нынешнего  состава бюро МК.  Сталин  остановился
персонально на  Угланове,  указал  на  его большие  заслуги  в  подполье  до
революции, на его активное участие в революции  и  гражданской войне, на его
непримиримую борьбу против троцкизма, на его заслуженный и высокий авторитет
в партии и закончил речь: "все-таки, мы, большевики, привыкли прислушиваться
к  голосу массы, тем более партийной массы; поскольку партактив Москвы хочет
сменить свое руководство, то ЦК готов отозвать Угланова и других членов бюро
МК  в  свое  распоряжение..."   Каганович,   который  продолжал   фактически
председательствовать  на  заседании  после  ухода  Угланова,  начал  "ковать
железо, пока горячо".  Он внес новое предложение:  "Участники заседания бюро
МК совместно с  активом 1) сожалеют,  что  Угланов покинул заседание,  грубо
нарушив тем самым всякую партийную дисциплину, 2) просят ЦК об отзыве в свое
распоряжение членов нынешнего руководства МК,  3) предлагают срочно  созвать
экстренный  пленум  МК  для  выбора  нового  руководства,  4)  секретарем МК
рекомендуют секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова".
     - Теперь  мы только поняли,- рассказывал Резников,- почему было созвано
"экстренное заседание" и почему Булганин пригласил на него секретарей ЦК.
     -  Мне  кажется,  что  вы не  поняли  даже  теперь,  вчем  дело  и  что
происходило  на  заседании,-  возразилСорокин.-  Вы думаете, что  инициатива
исходит  от "активиста" Булганина? Игра более тонка, и она затеяна самим ЦК.
Именно аппарат  ЦК,  Секретариат  подготовил  и заседание МК  с  "активом" и
"заявление  группы".При   этом,  как  явствует  из  твоего  сообщения,  роли
междусекретарями ЦК (за спиной Политбюро) были заранее распределены. Молотов
- "умеренный", Каганович  -"агрессор", а Сталин -  благодетельный арбитр. Но
чтобы успешнее  разыграть всю эту  комедию до конца,предварительно надо было
вывести из терпения Угланова так, чтобы он ушел с заседания. Все фарисейские
слова Сталина о его заслугах - дымовая завеса для более успешной атаки...
     - Нет, на этот раз Сталин был искренен,- вмешался Резников.
     -  Да,  точно  так  же,  как он был  искренен,  когда кпервой годовщине
Октябрьской   революции   писал  в  "Правде",  что  успешной  подготовкой  и
победоносным проведением октябрьского переворота "мы прежде всего и  главным
образом обязаны т. Троцкому". Куда же он теперьзагнал "отца Октября"? Сейчас
Троцкий  обо  всех наспишет  как об  "эпигонах  Октября" потому,  что Сталин
ивсерьез его уверил, что без него не  было бы Октября.Но Сталин это писал не
для красного словца и даже недля подхалимства, а в своих собственных целях -
усыпитьбдительность  врага  (Троцкий  был ему  и  тогда враг),  войти в  его
доверие, забраться  в  его  крепость и  взорватьэту  крепость  вместе с  его
командиром. Так  он поступилс  Лениным,  когда стал секретарем  ЦК,  так  он
поступил с Троцким, когда умер Ленин, так он поступает теперь с Бухариным...
Сталин лукавил тогда и по  отношению к Бухарину: "мы не дадим в обиду своего
Бухарчика"-кричал  тогда Сталин на  Троцкого. С пеной  у  рта Сталин защищал
Бухарина, возводил его заслуги до небес, болеетого, в  период борьбы  против
Троцкого Сталин искусственно создал "культ Бухарина", "славу Бухарина".

     -  Сталин ни слова  не говорил на заседании о Бухарине,- заметил  опять
Резников.
     - Нет, говорил. Все, что он говорил  хорошего об Угланове, есть бомба и
против  Бухарина,  и  против Угланова,  и против  всех нас.  "От ступеньки к
ступеньке"-это любимое выражение Сталина. Он делает все осторожно, хитро, но
основательно. Он постоянно называл Троцкого Иудой, но теперь нам уже  должно
быть понятно,  что  он выболтал тогда свое  собственное внутреннее существо.
Если он тебя похвалил и ты верноподданно  не стал на колени,  так  знай, что
тебе  суждено стоять на  ногах до тех  пор  только,  пока  он не соберется с
силами, чтобы свалить тебя  в бездну. Станем ли мы  на колени? - вот вопрос,
на который мы вынуждены будем вскоре ответить...
     Сорокин говорил долго, порою  с резкими  упреками по адресу  Резникова.
Резников  редко  и  неубежденно  возражал,  видимо, только для  того,  чтобы
возражать. Он в глубине души чувствовал себя виноватым перед Сорокиным,  что
так легко сдался на заседании.
     - Что же мы должны были делать, по-твоему?-спросил он вдруг Сорокина.
     - Уйти вслед за Углановым, оставив Сталина сосвоими наемниками.
     - И что же получилось бы?
     - Получился бы скандал, а на скандал Сталин не готов.
     Резников  ничего не возразил.  Зинаида  Николаевна на  протяжении  всей
беседы сидела  молча. Я собрался уйти, но Сорокин попросил  меня поехать под
Москву,  на дачу к  "Генералу". Я  должен передать  ему,  что  его  ждут  на
квартире Зинаиды. Так  как было уже поздно, я вынужден был сообщить Сорокину
причину невозможности исполнить его просьбу,  а  стало быть - и тайну своего
визита.
     - К  б часам вечера меня вызывают вместе с другимистудентами в ЦК, едва
ли я успею выполнить твое поручение,- сказал я.
     - Это в связи с чем?- недоуменно спросил он.И цель моего визита отпала.
Сорокин не был в курсе дела.Я отправился в ЦК.


     IX. НА ДОПРОСЕ В ЦК

     В ЦК я пошел пешком, так как идти было недалеко. Зинаида жила в  районе
Театральной площади.  Мне нужно было пройти через Лубянку на Старую площадь,
где находится здание  ЦК. Я пришел вовремя. В вестилюле находилось несколько
человек,  но  из  наших  не  было  никого.  На  правой  стороне от  лифта  -
"справочное окно" для посетителей. На стене большая черная доска с указанием
комнат отделов ЦК и кабинетов секретарей ЦК. Даже
     указаны  дни  и   часы  приема  посетителей   "секретарями"-"И.  Сталин
принимает  по  ...(дням) от  ...  до ... (часов)  То  же  самое и  у  других
секретарей ЦК - Молотова, Кагановича, Кубяка. Никаких специальных пропусков,
предъявляй свой партбилет - иди прямо в секретариат Сталина и  требуй, чтобы
тебя приняли! Какие были демократические времена!
     Когда я в последний раз посетил ЦК в 1940  году,  порядок был другой: в
приемной сидели чекисты в форме и  без формы, к  партийному билету надо было
иметь еще специальный пропуск о разрешении входить в ЦК и только в указанный
в  пропуске  отдел, но  и  этого  недостаточно -  чекист  должен  был  перед
заполнением пропуска созвониться с  тем партийным  бюрократом, к которому вы
идете, и, если он согласен на свой риск пустить вас в здание, то заполняется
на вас опросный  бланк  и  тогда вы вступаете в  "священную обитель".  Доска
"приема  Сталина" и  других секретарей исчезла уже с начала тридцатых годов.
Но в  1928 году  было время пресловутой  "внутрипартийной  демократии",  и я
беспрепятственно вошел в здание.  Поднимаюсь на лифте на третий этаж и иду в
Агитпроп, которому  прямо  подчинялся  наш  Институт.  В  коридоре  встречаю
выходящих из Агитпропа некоторых наших студентов.  Спрашиваю, куда мы должны
обращаться  и в чем было дело. Отвечают, что в  чем дело еще  неизвестно, но
что я иду правильно, а там скажут, что делать дальше. Вхожу в приемную  шефа
Агитпропа,  застаю  там еще несколько  наших. Как  только  я вошел,  ко  мне
обратился один из сотрудников, рыжий, до уродливости худой мужчина в пенсне:
     - Вы, товарищ, из ИКП?
     - Да!
     - Как ваша фамилия?
     Называю. Рыжий скелет смотрит  в  список, находит  мою  фамилию. Против
фамилии какая-то буква и цифра, выведенные красным карандашом.
     - На четвертый этаж, кабинет такой-то-чахоточным голосом говорит он.
     Я поднимаюсь  на четвертый  этаж в  указанный кабинет. Поражает мертвая
тишина на этом этаже. Все  двери в комнаты  и кабинеты плотно обиты кожей на
войлоке. По  коридору  тянутся длинной лентой мозаичные дорожки. В этом ряду
на дверях никакихнадписей, только номера. Стучу в указанный кабинет о мягкую
кожаную дверь,  но я знаю, что ни меня не  услышат,  ни  я ничего не услышу.
Поэтому  нерешительно вхожу в кабинет: ба! за столом, в мягком, но  довольно
потертом кресле, сидит Орлов!
     - Как  вы  сюда  попали?-  совершенно глупо  и  некстати  спрашиваю  я.
Находчивый Орлов отвечает вполне резонно:
     - Не так,  как  вы!-  Потом он  прямо переходит  к  делу:-  Под страхом
исключения из партии, а значит и из ИКП, предупреждаю вас от имени ЦК, чтобы
вы отвечали правдиво на поставленные  мною  вопросы.  Мы знаемвсю правду, но
если вы постараетесь утаить ее от ЦК, вывыйдете отсюда без партбилета.
     Орлов  делает  маленькую паузу  и  начинает перебирать  бумаги в папке.
Внушительный тон его, серьезность внутрипартийной обстановки, а главное, его
таинственный кабинет в ЦК производят свое впечатление. Я убеждаюсь, что этот
желчный и недалекий человек может решить мою судьбу. Молниеносно пролетают в
голове  мысли  о  "казни  Сталина",  "дне  рождения"  у  Зинаиды,  дружбе  с
Сорокиным, о сегодняшней встрече с Резниковым.  Значит,  Орлов все  знает. И
его дилемма тоже ясна: расскажу - остаюсь в ИКП, нет - выгонят из  ИКП  и из
партии. Я волнуюсь  и  этим порчу дело,  так как  знаю, что Орлов исподлобья
наблюдает за  мною. Беру  себя в руки  и  сосредоточиваюсь, вернее, стараюсь
делать  это. Я  готов  отвечать  на все вопросы во  имя Зинаиды,  Сорокина и
кавказской  чести категорическим -  "нет!".  Пусть исключают.  Путь сошлют в
Сибирь. Пусть...
     Внезапным вопросом Орлов перебивает мысли:
     - Вы были вчера на собрании в Комакадемии?
     - Да, был.
     - Кто вам билет дал?
     - Дали в ИКП.
     - Кто персонально?
     - Сорокин.
     - Почему он дал именно вам?
     - Спросите у него.
     - Я вас спрашиваю.
     - Я вам ответил.
     - Вы аплодировали Бухарину?
     - Да.
     - Почему?
     - Потому, что он член Политбюро.
     - Вы кричали "ура" Бухарину?
     - Вы мне скажите лучше, зачем я вызван сюда. Я считаю излишним отвечать
на эти глупые вопросы.
     - Не забывайте, что вы находитесь в ЦК, и отвечайте на вопросы,- грозит
Орлов.
     Но у меня уже легче на душе. Я вижу, что Орлов учиняет надо мною мелкий
полицейский  допрос  без серьезных для этого  данных.  Поэтому я  храбрюсь и
перехожу в контратаку:
     -  Я только  вчера  впервые  в  своей  жизни  увиделБухарина  и,  когда
аплодировали все, даже  президиум,аплодировал и я. Но  если  за это  время с
Бухариным произошло что-нибудь  неладное, то  тут виноват не  я,  а ЦКчленом
которого он является.
     - А вы аплодировали Кагановичу?- вдруг спрашивает Орлов.
     - Да, и на том же основании, что и Бухарину.
     -  Разделяете  вы  теоретические  воззрения   и  политические   взгляды
Бухарина?
     Я вскакиваю  со стула, изображаю  глубокое возмущение и угрожаю Орлову,
что за такие провокационные вопросы с его стороны я пойду с жалобой к самому
Сталину. Мои угрозы не действуют.
     - Перестаньте закатывать  мне здесь истерику,  как баба,  и  заниматься
демагогией. Я вашу антипартийнуюдушу вижу насквозь... Не пугайте и Сталиным,
работая против Сталина... Подумаешь, не успел  еще вылупиться,а хочет учить.
Итак, будете вы отвечать по существуна поставленные вам вопросы?
     Последние слова Орлов произносит громко и почти  по  слогам. Его всегда
желчная  физиономия превратилась вся в  вопросительный  знак. Но  и я теперь
действительно  вне  себя.  Слова "как баба" (у кавказцев это самое тягчайшее
оскорбление)  ядовитой  пулей  сразили  мое  самолюбие.   У  меня  буквально
потемнело в  глазах. В этот миг  мне казалось,  что я готов  на убийство, на
смерть.
     - Гражданин Орлов,  ты был и остался шпиком и карьеристом,  которому не
должно быть места в  аппарате ленинского ЦК. Или  я потеряю  свой партбилет,
или тебя отсюда выставят!
     При этих словах я выбегаю из кабинета.Забыв сесть в лифт, спускаюсь  по
лестнице.  Еще не дошел я  до третьего этажа,  как слышу сзади крик;  кто-то
бежит  за  мною,  громко  называя  мою   фамилию.  Останавливаюсь.  Подходит
незнакомое  мне  лицо кавказского  типа, средних лет, в военном костюме  без
знаков  и,  широко  улыбаясь, будто мы с ним  давнишние друзья,  просит меня
зайти в его кабинет. Я добиваюсь узнать, в  чем  дело, но  незнакомец просит
сначала зайти. Поднимаемся обратно на  четвертый  этаж, идем  мимо  кабинета
Орлова и через два или три кабинета незнакомец открывает мне дверь. Заходим.
Обстановка в  первой комнате  почти  та  же, что  и у  Орлова.  Здесь  сидит
довольно пожилая женщина  и что-то печатает. Мы заходим в следующую комнату.
На ходу незнакомец говорит женщине:  "Если кто-нибудь  придет, то  я занят".
Незнакомец, продолжая все еще улыбаться, указывает  мне на стул, сам садится
после  меня в кресло,- менее потертое, чем у Орлова.  На столе два  телефона
(внутренний  и  внешний), свидетельствующие о  ранге  более высоком,  чем  у
Орлова. Незнакомец представляется:
     - Вы  меня, конечно,  не знаете - я  ответственный инструктор  ЦК и моя
фамилия  Товмосян. Но  о  вас яслышал  от ответственного  инструктора  ЦК т.
Кариба. Выего знаете, недавно он инструктировал Северный  Кавказ и Дагестан.
Он  о вас самого лучшего мнения и пророчит вам  большие успехи. Я  знал, что
вас  сегодня  вызвалив ЦК  к Орлову по  каким-то вашим  институтским делам.Я
попросил  Орлова  после  окончания  беседы  познакомить  меня  с  вами,  но,
оказывается, вы с ним поссорились.В чем дело, что случилось?
     Я не  хотел  возвращаться  к  теме об Орлове,  но  Товмосян был  весьма
настойчив и любопытен. Тогда я рассказал суть дела.
     - Вы  по форме совершенно правы  - он вас личноо скорбил,  знай он наши
"кинжальные  обычаи"  Кавказа,этого  бы  не  случилось,  но  вы  не правы по
существу. Вы чересчур погорячились  и тем  ухудшили свое положение.Если  это
дело дойдет до  ЦКК, то  будет  плохо  не ему,а  вам.  В Москве, разумеется,
знают,  что   мы   -  народ   горячий,  но  нашей   горячностью   мы  должны
пользоватьсяпротив врагов партии, а не против друзей.
     - Если в партии вообще  есть враг, то этот  враг -Орлов,- заметил я тут
же.
     - Ошибаетесь, он не дипломат и даже не теоретик, но предан партии всеми
фибрами души.
     - Он был "всеми фибрами души" предан и белой контрразведке,- отвечаю я.
     - Откуда вы это знаете?
     - Видел документы...
     - Да, это старая история. Она не раз была предметом  расследования ЦКК.
Ничего порочашего на него ненашли. Ведь, в конце концов, сейчас важно не то,
что
     кто-то когда-то кем-то  был, важно другое - кто кем является сегодня. У
нас в партии немало членов с дореволюционным стажем,  но какой  от них толк,
если они смотрят  назад, а не вперед. Если хотите, такие старые члены партии
сегодня даже вредны для нашего дела.
     Товмосян  при  этих  словах пристально посмотрел мне в глаза. И  в этих
глазах  он  несомненно  читал  величайшее  удивление.  В  самом деле, только
впервые от Товмосяна я  слышал столь грубое  и циничное определение: "старые
члены  партии сегодня вредны". Я решительно не мог понять этого, еще  меньше
понимал я, почему и к чему Товмосян все это говорит  мне, неужели только для
этого заявления он вернул меня назад.
     Товмосян  выжидающе  замолчал.  Мне  было  не  о  чем  говорить,  да  и
бесполезно  возражать. Убедившись,  что  я не имею  или  не хочу  что-нибудь
сказать, он перешел, видимо, к основному пункту.
     - Вы знаете, как правые лидеры смотрят на национальный вопрос?- спросил
он.
     - О правых лидерах я слышу впервые из вашихуст,- притворился я наивным.
     - Я говорю о теоретической школе Бухарина в вашем ИКП,- уточнил  вопрос
Товмосян.
     - Я  заявляю, что и об этой школе тоже слышал впервый раз только  вчера
из уст Кагановича.
     Не  знаю, насколько  он  мне  поверил,  но действительно  я  не имел ни
малейшего представления о наличии особой концепции по национальному  вопросу
у правых.Я знал, что Ленин критиковал Бухарина по самым различным правовым и
тактическим  вопросам  (теория  огосударстве,  Брестский  мир,  национальный
вопрос, истмат и диамат), но не знал, были  ли у Бухарина  сейчассвои особые
взгляды  на национальную  политику партии(ранее у  Пятакова и Бухарина такие
взгляды  по  вопросуо  праве  народов на  самоопределение  были,  но  теперь
этоотошло в область истории). Тем охотнее я попросил Товмосяна рассказать, в
чем сущность национальной концепции "школы Бухарина".
     Однако, в изложении Товмосяна, национальная-теория "правых" (дальше  он
говорил о "правых") выглядела так, как я  ее себе представлял, когда впервые
столкнулся с Сорокиным в ИКП.
     Правые считают, доказывал Товмосян, что  ЦК  де-русифицировался. Раньше
было еврейское  засилье, а теперь - кавказское. Иначе говоря,  они  считают,
что  убрав из  ЦКевреев  (Троцкого,  Зиновьева,  Каменева), власть захватили
кавказцы - Сталин, Микоян, Орджоникидзе и др. Поэтому правые объявили  войну
Кавказу.  Победа  правых  в  нашей  партии  означала  бы  победу  не  просто
великодержавного шовинизма, но и махрового русского империализма. Кто сейчас
идет против Сталина - основоположника ленинской национальной  политики,- тот
идет против своего народа. Вы еще молодой и политически неопытный,- повторил
Товмосян,-  но меня и вас, кавказцев, это касается раньше и больше всех. Вот
против  этой идеологии  вместе  с нами  борется и русский  коммунист  Орлов.
Поэтому  несправедливо объявлять  его  врагом  и  для этого копаться  в  его
биографии.
     Беседу  нашу  Товмосян  закончил совершенно конкретным  предложением  -
сообщить ему  обо  всех  проделках  правых  в  ИКП, о которых  мне  известно
что-либо существенное.
     - Вы хотите сказать, что  я знаю какой-нибудь  заговор неизвестных  мне
правых и этот заговор скрываю-от ЦК?- начинаю я возмущаться.
     -  Нет, нет, ваша позиция  вне сомнения,  но все либлагополучно у ваших
друзей,- успокаивает он меня.
     На столе  зазвенел  телефон.  Товмосян не  спеша берет трубку. Отвечает
односложными -  "да" или "нет". Хотя мне кажется, что речь идет обо мне,  но
трудно угадать,  к  чему  "да"  или  "нет". Товмосян  кладет  трубку  и,  не
возвращаясь  к  прежней  теме,  сообщает  мне,  что сейчас  будет интересная
беседа.
     - С кем это?- невольно вырывается у меня.
     -  С Кагановичем,- отвечает Товмосян тоном безразличия, будто речь идет
о беседе с  нашим  Дедодубом.Потом  добавляет: "Каганович -  умный  человек,
никогда не даст в обиду нашего брата".
     У  меня  так забита  голова  сегодняшими  впечатлениями и так напряжены
нервы от  волнения,  что  я  был бы очень  рад, если  бы  мне  сказали:  "Вы
свободны".  Однако я знаю, что бесполезно отказываться от "высокой чести". Я
покорно иду за Товмосяном, и  через несколько минут  мы уже в приемном  зале
Кагановича,  на  том  же  этаже, но на  другом  конце  (кабинеты  секретарей
находились на  южной стороне  четвертого  этажа),  и  на  внутренних  дверях
надписи: "И. Сталин", "Л. Каганович", "В. Молотов", "Н. Кубяк".
     В зале застаю всех наших вызванных: и студентов, и профессоров, и  даже
Юдина вместе с Орловым. Все присутствующие молчат, только в другом углу зала
стоя у  окна, Юдин и Орлов о чем-то тихо шепчутся между собою. Из кабинета в
зал входят Криницкий и Каганович Мы все встаем. Каганович приглашает  сесть.
Сам  он не  садится  и произносит краткую речь, смысл которой  заключается в
том, что ИКП был  и  остается вернейшей теоретической опорой ЦК в  борьбе со
всеми врагами ленинизма. Он  призывает присутствующих  быть достойными этого
высокого  призвания красной профессуры.  Сославшись  на  свою  занятость, он
говорит, что  должен покинуть  нас, но  что Криницкий изложит нам конкретные
цели сегодняшнего заседания. При этих словах он передает слово Криницкому и,
поклонившись нам, выходит из за