тенденция  "волюнтаризма"  Хрущева  с   его  бесцеремонной
расправой с  именем  Сталина  грозила  подрывом устоев,  на которых держится
режим.  В окружении Хрущева начали думать,  что логическим концом  правления
Хрущева может оказаться гибель режима. Не  ненависть к Хрущеву,  не любовь к
Сталину, а инстинкт самосохранения подсказал хрущевцам бунт против Хрущева.
     Нынешнее,  второе  коллективное руководство  -  это  второе, ухудшенное
издание первого,  послесталинского  коллективного  руководства.  По  тем  же
причинам,   по   которым    нынешнее,   второе   коллективное    руководство
реабилитировало  имя Сталина, первое коллективное руководство сопротивлялось
курсу Хрущева на разоблачение Сталина. Конечно, в Кремле знают, что после XX
и XXII  съездов  невозможно управлять страной от  имени Сталина,  но знают и
другое: чтобы  управлять  по-сталински,  вовсе  не  надо апеллировать к  его
имени.
     С внешней стороны как  будто трудно  провести  грань между хрущевским и
послехрущевским  режимом.  Пекин  даже  называет этот  режим  хрущевским без
Хрущева.  Однако  при ближайшем анализе  практики  коллективного руководства
выясняется  довольно  существенная  разница.  Она   слагается  из  следующих
элементов внутренней и внешней политики:
     Во внутренней политике:
     условная реабилитация Сталина;
     новое осуждение антисталинских оппозиций -  троцкистов,  зиновьевцев  и
бухаринцев;
     открытая реабилитация в духовной жизни методов ждановщины;
     отмена   решения  XXII   съезда   о  введении  нормированного  принципа
систематического обновления партаппаратчиков сверху донизу;
     восстановление сталинского принципа централизации;
     восстановление  примата   развития   военной  индустрии   и  приоритета
финансирования вооруженных сил.
     Во внешней политике:
     1) революционизирование  формулы  "сосуществования"  (вместо хрущевской
одночленной  формулы  "мирное сосуществование - генеральная линия  советской
внешней  политики"  введена  "пятичленная"  формула,  в  которой  элементами
"генеральной  линии" во внешней политике объявлены:  а)  оборона  и единство
социалистического лагеря;  б) помощь мировому коммунистическому движению; в)
помощь национально-освободительному движению;
     г) борьба с империализмом и колониализмом;
     д) мирное сосуществование как непримиримая классовая борьба идеологий);
     эскалация  военно-материальной  интервенции в страны  войн,  восстаний,
революций  (Вьетнам, Куба,Ближний Восток),  чтобы получить там  политическое
преобладание;
     форсирование  фактического  раскола в мировомкоммунистическом  движении
против Пекина, чтобы закрепить за Москвой роль центра мировогокоммунизма;
     перенесение   в  идеологической  работе  партии   акцента   от  формулы
"коммунизм  в  нашей стране" на формулу мировой революции (член Политбюро В.
Гришин:  "Наша партия  свято выполняет  наказ  Ленина: добиваться  максимума
осуществимого  в одной  стране  для  продвижения  и  развития  дела  мировой
социалистической революции".- "Правда", 23 апреля 1968 г.).

     За внешним фасадом гармонии и благополучия в Кремле  на деле происходит
борьба   двух  явно  выраженных  во  всей  советской   политике   тенденций:
неосталинистской, ортодоксальной, и ревизионистской, реформаторской.
     При  нынешнем состоянии  нашей  информации отнести тех или иных  членов
коллективного  руководства к той или иной  из этих тенденций можно, конечно,
лишь весьма  условно. И все-таки, руководствуясь рядом критериев и косвенных
данных как  из прошлой карьеры, так и из текущей практики каждого из  членов
Политбюро,  можно  с   большой  степенью   вероятности   предположить,   что
неосталинистскую  тенденцию возглавляют Суслов и Брежнев, а реформаторскую -
Косыгин и Подгорный. Бросающееся здесь в глаза деление "великой четверки" на
партаппаратчиков  (Суслов, Брежнев)  и  госаппаратчиков (Косыгин, Подгорный)
отнюдь   не  случайно.  Догматики  и  ортодоксы  сидят  в  партаппарате,   а
реформаторы  и прагматики  - в  государственном  и  хозяйственном  аппарате.
Борьба этих двух тендений, собственно, и  есть борьба между  ортодоксальными
догматиками   из   партаппарата   и    прагматическими    реформаторами   из
государственного аппарата. При жизни Сталина такая борьба "за сферы влияния"
исключалась не только личной унией власти партийной и государственной,  но и
властной  натурой  самого Сталина. Когда такая  борьба  впервые началась при
Хрущеве,  то Хрущев решил прибегнуть  к  сталинскому принципу  личной  унии.
Первый секретарь партии стал главой правительства. Но борьба продолжалась  с
переменным  успехом  для  ее  участников,  пока  дело  не  кончилось   новым
разделением "сфер влияния":  после свержения Хрущева,  так  же как  и  после
смерти  Сталина,  правительственная  власть (председатель Совета  министров)
была  отделена  от  партийной  (генеральный  секретарь  ЦК).  Так не  только
предупреждалась возможность  диктатуры  одного человека  (это было, конечно,
решающей  причиной),  но  это  был  и  шаг  навстречу  тем,  кто   добивался
эмансипации государственного аппарата от партийного.
     Однако  в основе  борьбы  двух  рассматриваемых тенденций лежат  не эти
"ведомственные" споры. В широком смысле слова, представители обеих тенденций
-   партаппаратчики,   а   их   ведомственные   выступления   лишь  отражают
специфические   и   постоянные   противоречия  двух   аппаратов.   Вчерашний
партаппаратчик, сделавшись  сегодня госаппаратчиком,  переносит сюда  и свои
суверенные методы партийного повелителя, что  его  приводит к столкновению с
его  младшими  коллегами,  которые  остались  в партаппарате и  которые,  по
характеру системы,  должны по-прежнему давать  "руководящие  указания"  даже
ему, вчерашнему старому партаппаратчику.
     Борьба  этих   двух  тендений  -  явление  более  глубокое,  отражающее
качественно  новый  этап  в социологическом  развитии  советского  общества.
Создается такое положение, когда известное утверждение Маркса из предисловия
"К  критике  политической  экономии"  может  оказаться  пророческим  как раз
применительно к  советскому обществу: "На известной ступени своего  развития
материальные  производительные  силы  общества  приходят  в  противоречие  с
существующими   производственными    отношениями...    Из   формы   развития
производительных  сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает
эпоха  социальной  революции"  (1949, стр. 7). Не приходится  отрицать,  что
советский  тип  производственных  отношений  в  начальный   период  развития
советского общества способствовал  развертыванию величайшей индустриальной и
научно-технической революции. Но  эта революция,  переходя  в  новую,  более
высокую  фазу  своего развития,  вступила в  противоречие  с  создавшими  ее
производственными отношениями (партия, план, контроль), более того, она сама
уже создала новые плю-ралистские силы, новые  социальные классы (бюрократия,
техническая интеллигенция,  ученая корпорация,  творческая  элита),  которым
стало не только тягостно под старым планом и контролем, но  и тесно в рамках
старой догматической партии.
     Хрущев   хотел   разрешить   создавшееся   противоречие   в   экономике
бюрократическим путем - отсюда целая  серия его ведомственных реорганизаций.
Практика показала  тщетность  всех  попыток вывести советскую  экономику  из
тупика бюрократическими мерами. Наследники Хрущева подошли к делу с другого,
более  разумного  конца.  Они верно  поставили  диагноз:  болезнь  советской
экономики,    при   которой   50   %   промышленных   предприятий   работает
нерентабельно,-  это   болезнь  социально-структурного  порядка.  Поэтому  и
лечение  должно  быть   соответствующее.   Отсюда  -  условная  реабилитация
стоимостных рычагов (прибыль) и рыночных категорий (цена, премии, кредит)  в
советской экономике. Убыточно работало большинство совхозов, нерентабельно -
большинство  колхозов.  Поэтому партия приняла ряд постановлений, по которым
принципы промышленной реформы распространяются на сельское хозяйство.
     Поскольку  реформы  не  только носят вынужденный характер (председатель
Госплана СССР Байбаков так и заявил: "Отчасти можно согласиться, что реформа
носит  вынужденный  характер".-  "Ежегодник  БСЭ",  1967,  стр.  26),  но  и
половинчаты   и  непоследовательны,  они   лишь   смягчают  действия,  а  не
ликвидируют  постоянные причины структурного  кризиса  советской  экономики.
Централизованное  бюрократическое  планирование  и  догматические  постулаты
социалистического хозяйствования  становятся оковами  дальнейшего  успешного
развития народного хозяйства  СССР. Конечно, от этого  состояния  до  "эпохи
социальной  революции" еще, может быть, далеко, но одно  несомненно: логикой
дальнейшего развития структурного  кризиса, с одной  стороны, и под  угрозой
проиграть  пресловутое соревнование "двух систем",  с другой, Кремль в конце
концов  будет поставлен перед  сложной  дилеммой:  либо держаться  и  дальше
нынешней системы  и тогда  рисковать  потерею  темпов развития и  дальнейшим
углублением кризиса,  либо  окончательно  освободить народное  хозяйство  от
догматических  оков,  получив  в   результате   шансы  на  то,  чтобы  стать
действительно  серьезным противником Запада  на международной  экономической
арене.
     Особенно   остро  стоит   эта  дилемма  в  области  развития  сельского
хозяйства.  В  Кремле с  каждым днем  все  более начинает  брать верх  точка
зрения,    что     причина    перманентного     кризиса     недопроизводства
сельскохозяйственной   продукции   не   бюрократического   или    даже    не
агротехнического   порядка,   как    это    думал    Хрущев,    а    порядка
социально-структурного.

     Постановление ЦК КПСС  и  Совета Министров  СССР от  16 мая 1966 года о
сельском хозяйстве  доказывает  это. "Кооперативный план"  Ленина,  по этому
постановлению,  начинает  принимать  форму  "огосударствления   колхозов"  с
гарантированной   денежной   зарплатой,   страхованием,   пенсией   и   даже
перспективой  принятия  колхозников  в  члены  профсоюзов   (см.  статью  Д.
Полянского  -   "Коммунист",  No  15,  1967).  Все  это  значительно  меняет
содержание сталинских колхозов, оставляя в неприкосновенности их форму.
     В отличие от нынешних руководителей Кремля, Хрущев все-таки имел волю к
решению.  "Волюнтаризм"  и   "субъективизм"  его   сказывался   как  раз   в
бесконечных, порою противоречащих  друг другу мероприятиях в поисках решений
острых  проблем.  Он их  решал, но  не разрешал. Но их не  разрешили и люди,
свергшие его. Разъедаемые  внутренними противоречиями по вопросу о методах и
путях  собственной экономической политики,  члены коллективного  руководства
вообще перестали что-либо менять.
     Две тенденции,  пожалуй,  даже  две  точки  зрения  -  догматическая  и
реформаторская  - в  определении и  установлении перспективной хозяйственной
политики  не   находят   себе  компромиссного  решения.  Отсюда   -   вечное
откладывание  вопросов,  по  которым  не  могут  достигнуть  единодушия,  по
принципу - "спорных вопросов не решать".

     Если  мы перейдем из  области общей  политики  к  идеологии, то тут  мы
видим,  что  в  последнее  время  ортодоксальная  неосталинистская  линия  в
руководстве  явно  взяла верх.  Во многом объясняется это тем, что Хрущев во
время  чистки  ЦК от  соратников Сталина ("антипартийная  группа") оставил в
неприкосновенности  весь  сталинский  идеологический  штаб  ЦК  во  главе  с
Сусловым. Все его ведущие кадры, ловко  приспособившись к "анти-культовской"
политике Хрущева,  остались  на  своих  поста  как в  ЦК,  так и  в  главных
идеологических  учреждениях партии. Остались с тем, чтобы  выйти  на  сцену,
когда придет их время. Вот сегодня  оно и пришло. Собственно, и приход этого
времени  организовали  они  сами.  Пустив в ход все идеологические рычаги  и
пользуясь  теоретической  беспомощностью  членов  коллективного руководства,
вчерашние  ученики  Сталина  из  штаба  Суслова  создали новую  концепцию  о
Сталине.  Согласно этой  концепции,  оказывается, вообще  не  было  "периода
культа личности". Сталин вовсе не был преступником, а всегда  был  ленинцем,
который допустил некоторые нарушения советской законности. Его теоретические
труды  - вполне марксистские,  и его роль во  второй  мировой  войне  - выше
всякой критики.  XX  и  XXII съезды перегнули  палку  в оценке Сталина из-за
"субъективизма"  Хрущева.  В свете  этой новой  концепции  советская пресса,
видно,  получила  указание прекратить  критику Сталина.  Отныне  разрешается
пользоваться его произведениями, цитировать их в положительном плане.
     Так  оформилась неосталинистская линия  на всем  идеологическом фронте.
Отдельных  советских  писателей   и  интеллектуалов,   которые   противились
неосталинизму, подвергли преследованию  (академик Сахаров, Солженицын, Якир,
Литвинов),  исключению  из  партии  (проф.  Некрич)  или  даже  заключили  в
психотюрьмы   (генерал   Петр   Григоренко,   Тарсис,   Есенин-Вольпин).   С
интеллектуальной оппозицией разговаривают уже не  на совещаниях в  ЦК  КПСС,
как  при Хрущеве, а  в  кабинетах следователей  КГБ и  залах закрытых судов,
инсценируемых по чисто сталинским  рецептам (Синявский, Даниэль и  др.). Тем
не  менее нет  основания  считать эту  господствующую неосталинистскую линию
единодушной линией всего коллективного руководства.
     Вполне  единодушные в  вопросах сохранения и  укрепления  существующего
режима, члены коллективного руководства могут иметь, как это  часто бывает в
истории данной партии, разные мнения о путях и методах достижения этой цели.
Этим, вероятно, и объясняется, что победившая неосталинистская линия все еще
не решается перейти в  развернутое наступление на интеллектуальную оппозицию
при помощи  массовых чисток, хотя с  каждым  днем  растут права, завоеванные
интеллектуальной  оппозицией  в явочном порядке.  К таким  правам относятся:
право  не соглашаться  с  партией, право  не  признаваться  на  политических
процессах,  право на "самиздат", право  составлять  коллективные протесты  с
критикой официальной линии,  право  апеллировать  к загранице, право слушать
заграничные  радиопередачи.  В  сталинское  время  каждое  из  этих   "прав"
считалось криминальным и за их  осуществление  наказывали.  Конечно,  власть
старается  предупредить подобные  действия,  но  "явочные права"  постепенно
делаются  "обычными  правами"  советских  граждан.  Круг  таких  прав  будет
расширяться. Их подтачивающие устои режима действия окажутся грозными.
     Несмотря  на  очевидную  победу неосталинизма  в идеологии, все  же  до
апрельского пленума ЦК  (1968 г.) идеологическая линия Кремля не была ясной,
последовательной  и  единой.  Тут тоже  обнаруживалась двойственность.  Весь
вопрос  только в  том, в  какой мере эта  двойственность отражала внутреннее
состояние коллективного руководства, была ли она результатом  двух тенденций
и  в области  идеологии  или мы  имели  дело  с  сознательной  эклектической
политикой "и вашим и нашим". Поясним сказанное на двух типичных примерах как
раз из области идеологии.  27 января 1967 года "Правда" напечатала известную
редакционную статью под  названием:  "Когда отстают от времени". Статья была
посвящена двум  журналам: догматическому "Октябрю"  и "либеральному" "Новому
миру". Указывая на существующее мнение о том, что в художественной периодике
эти два органа представляют как бы "два полюса", "Правда" почти в одинаковых
словах и  одинаковой  пропорции  критиковала как догматизм  "Октября", так и
"либерализм" "Нового мира". "Правда" предписывала среднюю линию.
     Второй  пример.   В  том  же  "Октябре"  (No  1,   1968  г.)  появилось
стихотворение,  в  котором поэт превозносил культ Сталина, хвалил  кинофильм
"Падение  Берлина" (этот фильм  тоже  был осужден  на XX  съезде  как  яркое
проявление культа Сталина).
     Главный редактор "Октября" Кочетов - идеологический функционер ЦК. И он
знает,  что  он делает,  печатая такие стихи.  Но  вот другой идеологический
функционер ЦК - главный редактор "Литературной газеты" Ча-ковский - печатает
ответ  Синельникова   "Октябрю":  "Недоумение   и   протест   вызывает   это
стихотворение. Автор его, вступая в резкое противоречие с  реальным течением
жизни, запутывает ясные вопросы, по которым  сказала свое убедительное слово
партия"  (20  марта  1968 г.). Заметим, что  Кочетов и  Чаковский  не только
идеологические  функционеры  ЦК,   но  оба  они  числятся  в  твердокаменных
догматиках. Вот этой  двойственности в идеологической политике партии кладет
конец Брежнев в речи от 29 марта 1968 года на Московской городской партийной
     конференции.  В  этой  речи Брежнев  по  существу  объявил  войну  всей
советской  передовой,  политически  мыслящей интеллигенции.  Брежнев заявил:
"Буржуазные идеологи надеются еще как-то повлиять на мировоззрение отдельных
групп советских людей,  притупить их классовое сознание... В их  сети иногда
попадаются люди падкие на  саморекламу, готовые как  можно  громче заявить о
себе, не брезгая  похвалами наших идейных  противников... (курсив  мой.-  А.
А.).  И  Брежнев  кончает   свою  речь  угрозой:   "...отщепенцы   не  могут
рассчитывать на безнаказанность" ("Правда", 30 марта 1968 г.). Через два дня
-   2  апреля   -  "Правда"   прокомментировала  речь  Брежнева   следующими
знаменательными словами:  "Партия всегда  решительно  выступала  как  против
огульного   недоверия,   так   и  против   народнических  представлений   об
интеллигенции, как единственной "соли земли"! Смысл цитаты совершенно ясен -
советская интеллигенция,  которой до сих пор  пели дифирамбы (см. "Программу
партии"),  отныне должна знать свое место и не должна думать, что она  "соль
земли".  В то  же  время  в  комментарии  "Правды" слышны нотки серьезнейшей
тревоги. В "Правде" сказано: "В борьбе против социализма его враги прилагают
все усилия,  чтобы подорвать главную  основу нашего общества - союз рабочего
класса и  крестьянства, поссорить их с трудовой интеллигенцией" ("Правда", 2
апреля 1968 г., курсив мой.- А. А.).
     Кульминацией  похода против  интеллигенции явился  апрельский (1968 г.)
пленум  ЦК  КПСС.   Формально  пленум  был  посвящен  "Актуальным  проблемам
международного   положения   и   борьбе  КПСС   за   сплоченность   мирового
коммунистического   движения"   (так  назывался  доклад  Л.  Брежнева),   но
фактически он разбирал внутреннее  положение, а  именно  -  положение  среди
советской  интеллигенции. Существование  в СССР  интеллектуальной  оппозиции
стало настолько грозным фактором в глазах коллективного руководства, что оно
забыло  о всяких внутренних  распрях  и вновь  консолидировалось  на  основе
организации борьбы  против нее. Судьба Новотного и его клики в  Чехословакии
показала Кремлю, на что способна интеллигенция, если ее не обуздать вовремя.
Поэтому центральный  пункт постановления пленума ЦК гласит: "В этих условиях
непримиримая   борьба  с  вражеской   идеологией,  решительное  разоблачение
происков  империализма,  коммунистическое  воспитание  членов  КПСС  и  всех
трудящихся,  усиление всей  идеологической деятельности  партии  приобретает
особое значение, является одной  из  главнейших обязанностей всех  партийных
организаций...  Вести  наступательную  борьбу  против буржуазной  идеологии,
активно  выступать против попыток  протаскивания в  отдельных  произведениях
литературы,    искусства   и   других    произведениях   взглядов,   "чуждых
социалистической  идеологии советского  общества"  ("Правда", 11 апреля 1968
г.).
     Ничего  принципиально нового в  этом  постановлении нет - оно буквально
повторяет серии идеологических постановлений Сталина и Жданова после  войны.
Но  принципиально нова сама обстановка, новы условия, новы люди,  с которыми
имеет теперь  дело  Кремль.  Ново то,  что