о "капитуляции"
тут, собственно, никакой не было. Правые заявляли, что  поскольку аппарат ЦК
узурпировал у них власть и сознательно  создал невозможные  условия  работы,
они  вынуждены оставить  свои  посты,  но что  они  по-прежнему  убеждены  в
гибельности политики большинства ЦК, которая расходится со всеми директивами
партийных, в  частности XIV и  XV, съездов.  Правые оставили  за собою право
доложить очередному  съезду  свои  взгляды  и  защищать  их  на этом съезде.
"Нынешняя линия  большинства ЦК приведет объективно к установлению диктатуры
партийной олигархии  для государственно-крепостнической эксплуатации рабочих
и  военно-феодальных  грабежей  крестьянства. Мы  предупреждали  ЦК  и хотим
предупредить партию от этого гибельного для партии и  советского государства
пути.  Разговоры  о "правой оппозиции" служат  дымовой завесой для усыпления
бдительности партии перед этой величайшей  опасностью...  Какой выход? Выход
только  один: назад  к  Ленину, чтобы  идти вперед по Ленину! Другого выхода
нет. Мы в состоянии убедить партию в  этом.  Поэтому мы требуем немедленного
созыва очередного съезда  партии". Таков был, приблизительно, смысл длинного
заявления  "трех"  об  их отставке.  Заявление  это тогда  не было  оглашено
(впервые  оно  было  оглашено  на  апрельском  пленуме  ЦК 1929 года уже как
обвинительный документ против  правых), но оно стало известным в партии. Оно
в  значительной мере  способствовало  и сближению  троцкистов с бухаринцами.
Троцкисты считали, что если Бухарин и не  "капитулировал" перед Сталиным, то
он,  несомненно, капитулировал перед Троцким,  который  уже  в "Новом курсе"
предвидел  основные  контуры нынешней  политики ЦК.  Бухарин, с  запозданием
более чем на четыре года, пришел со своей группой к тем же выводам. Отсюда и
произошло сближение  между троцкистами, возглавляемыми  известным  советским
философом Н. Каревым, и Стэном, лидером группы  правых в нашем Институте. На
теоретическом фронте СССР  оба  они  были  звездами первой величины. Так как
троцкисты  не могли открыто выступить,  то Кареву  пришлось "капитулировать"
перед Стэном. Он предложил  своей группе  прекратить борьбу против правых, а
всякие  свои теоретические  выступления  против  сталинизма  строить в  духе
концепции  бухаринской школы. То же  самое сделали троцкистские  группы и  в
других  учебных  и  научно-исследовательских   учреждениях   (Мадьяр   -   в
Коммунистической  академии,  Миф - в  ассоциации  по изучению национальных и
колониальных проблем при КУТВ им. Сталина, Плотников - в РАНИИОН и т.д.).
     Таким  образом,  то,  что  не  удалось  Бухарину  сверху,  в  беседе  с
Каменевым, легко  удалось лидерам местных групп  снизу.  Тот же  контакт был
установлен и  с бывшими зиновьевцами в Ленинграде, где была раньше  основная
база   Зиновьева  (О.  Тарханов,  Г.  Сафаров,  Ральцевич  и   др.),   и   с
национал-коммунистами   Скрыпника   в   Харькове.  В   других   национальных
республиках  у  правых  были  свои  группы  в  Средней  Азии  (секретарь  ЦК
Узбекистана Икрамов, председатель  Совнаркома Файзулла Ходжаев, председатель
Совнаркома Туркменистана - Курбанов), в  Азербайджане  (Ахундов,  Мусабеков,
Бунаит-Заде), в Грузии (Буду Мдивани - троцкист, Орахелашвили -  бухаринец).
В  московских  "землячествах" из националов в оппозиции к Сталину находились
Рыскулов (зам. председателя Совнаркома РСФСР), Коркмасов  (зам. председателя
Комитета нового алфавита), Нурмаков (зам. секретаря ЦИК СССР) и др.
     Как  я  уже  указывал, многие из  секретарей  обкомов  сначала  открыто
поддерживали группу  Бухарина, но после  центрального совещания  при ЦК  они
замолчали, хотя  не было известно,  как они, да и другие,  поведут  себя  на
съезде партии. Только немедленным партийным съездом должно было предупредить
их окончательное поглощение аппаратом ЦК.  Уже начавшаяся смена секретарей в
Москве и  в  других районах страны была  грозным предупреждением. Надо  было
спешить.  Но   чем   настойчивее  правые   требовали   созыва   съезда,  тем
подозрительнее Сталин к этому требованию  относился. Время работало на него.
Но  тогда  оставался  выход,  предусмотренный уставом  партии: по требованию
нескольких партийных организаций правые имели право  создать организационный
комитет по  созыву  экстренного съезда,  если ЦК  отказывался его  созывать.
Нашли бы правые голоса для  этой цели в нескольких областных организациях? Я
смею утверждать,  особенно в  свете последующих  событий,  что нашли  бы. Но
Бухарин, Рыков и Томский решительно  отказывались встать на этот путь, чтобы
не быть обвиненными  в  фракционности в случае  своего поражения. Они хотели
действовать в  рамках "законности" и хоронить  Сталина с его же  "законного"
согласия.  Они  плохо знали  Сталина,  но Сталин их  знал отлично. Пугая  их
жупелом фракционности и  авторитетом партийной законности, Сталин действовал
вполне  "законно": нещадно  чистил руками  Молотова  партийный  и  советский
аппарат  от явных и  потенциальных  бухаринцев. В этих условиях был созван в
декабре 1928 года XIII  съезд ВЦСПС,  на котором  произошла первая  открытая
проба  сил  правых и  сталинцев  в  профсоюзном  движении.  Для  страны, для
рабочего класса это был обычный очередной съезд профессиональных союзов. Для
ЦК,  для  сталинского  большинства  и  бухаринского  меньшинства  съезд  был
важнейшей проверкой сил. Ведь надо иметь в виду, что ЦК большевиков управлял
страной  как-никак   "для   пролетариата,   через   пролетариат  и   во  имя
пролетариата". Само государство  называлось  "рабочим  государством",  а его
социальную  сущность нарекли  грозным  именем: "диктатура пролетариата".  Не
диктатура большевистской партии,  а именно диктатура пролетариата.  Когда-то
Зиновьев  написал, что у нас, в  конечном счете, диктатура  партии,  так как
партия находится у вла сти (Зиновьев не был тогда  в опале), Сталин во время
"новой оппозиции"  придрался и к этому: "Как это так, диктатура партии? Нет,
у нас не диктатура партии, а диктатура пролетариата". Этот самый пролетариат
в  лице  своих избранных  делегатов на  местных съездах  собирался теперь  в
Москве говорить о  своих  нуждах и пожеланиях. Понятно, какое  это имело для
Сталина   значение   в   свете  происходивших  в  Политбюро  разногласий.  В
Центральном  совете  профсоюзов  и  в  его  президиуме  Сталин  имел   очень
незначительное влияние  - только  одна  маленька  группка  в лице  Шверника,
Андреева, Лозовского, Лепсе  и недавно назначенного  сюда Л. Кагановича. Все
другие члены  Совета,  его президиума  и  руководства отраслевых Центральных
комитетов профессиональных союзов были  сторонниками  Томского.  Таково было
положение  и на  местах. Выборы на  VIII съезд  также  дали  чисто  "правое"
большинство. Дело объяснялось, видимо, тем, что  Политбюро  все еще скрывало
от  рабочих,  что  их  "лидер"  Томский  является "правым  оппортунистом"  и
"тред-юнионистом".  Это обстоятельство создавало  парадоксальное  положение.
Надо было получить от пролетариата осуждение "правого уклониста" Томского  и
его друзей по группе Рыкова, Бухарина, Угланова, но требовать этого открыто,
да  еще  от такого  явно  правооппортунистического съезда  было  невозможно.
Изобретательные  мастера сталинской  школы  и  здесь нашли  выход: под видом
"критики  и  самокритики"  сталинцы один  за  другим выходили на  трибуну  с
"разоблачениями"  "обюрократившегося  аппарата"   ВЦСПС,   с  заявлениями  о
забвении руководителями ВЦСПС "интересов и нужд" рабочих,  о проникновении в
ряды  советских  профсоюзов  чуждой  буржуазной   идеологии,  об   опасности
тред-юнионистского   перерождения   руководителей,  о  правой   опасности  в
профсоюзной  практике. Все это  было  направлено  в  первую  очередь  против
Томского  и  его  коллег  в  ВЦСПС  -  Догадова, Мельничанского,  Артюхиной,
Полонского, Шмидта и др. Еще смелее и откровеннее была критика на заседаниях
фракции  ВКП  (б) съезда. Здесь Каганович  прямо потребовал  признать работу
президиума   ВЦСПС   неудовлетворительной,  что   было  равносильно  провалу
кандидатуры   Томского    на    пост   председателя    Центрального   совета
профессиональных союзов. Первое же голосование показало, что фракция ВКП (б)
не  разделяет  оценки секретаря  ЦК  партии Кагановича о работе Томского. Из
почти трехсот партийных  делегатов  за предложение Кагановича (ЦК) голосовал
едва один  десяток.  Получился открытый бунт  "пролетариата"  против "своей"
диктатуры.  Каганович,  который предназначался  на  пост председателя  ВЦСПС
вместо  Томского,  впервые  за  всю  свою  службу  Сталину  не  справился  с
порученной  задачей. Посланный  ему  на помощь  второй  секретарь ЦК Молотов
дезавуировал  Кагановича.  Молотов  заявил,   что  Томский  является  членом
Политбюро и работает по  поручению партии. Хотя у него есть ошибки, как  они
могут быть  у  каждого,  но предложение оценить работу Президиума ВЦСПС  как
неудовлетворительную  является  со   стороны  Кагановича  неправильным,  что
доказывает, что  и  Каганович может ошибаться.  Каганович получил  публичную
пощечину,  но  престиж ЦК был  спасен. Коммунисты умеют  жертвовать  собой в
интересах  партии!  Но  инцидент  с   резолюцией  Кагановича  и  вынужденное
отступление ЦК показали, что не один Томский "правый", а весь "пролетариат",
даже в лице его  коммунистического авангарда  съезда, "обуржуазился".  Он не
хочет своего  счастья.  Его  надо  принудить к этому счастью. Сталин  отныне
понял,  что  "парламентское"  решение  спорных  вопросов  или  парламентское
устранение неугодных соперников - дело действительно "буржуазное". Довольный
тем,  что вовремя сумел исправить свою  оплошность и таким  образом избежать
"гражданской  войны"  против "пролетариата", ЦК  поспешил закрыть съезд.  На
следующем, IX, съезде из делегатов VIII съезда присутствовал только тот один
десяток,   который   голосовал   за   Кагановича.   Но   Каганович   лидером
профессиональных союзов не стал. Эту роль  ЦК передал Швернику, единственным
положительным качеством  которого было и осталось умение молчать, когда дело
обстоит слишком плохо.


     XIV. БУХАРИН И ТОМСКИЙ

     Биография Бухарина  не  написана. Между тем его влияние в  формировании
идеологии  и  программы Октябрьской  революции  было много  сильнее  влияния
Сталина  и  едва ли уступало влиянию  Троцкого,  который  большевиком  стал,
собственно,  после  июльских  дней  1917  года.  Единственный  источник,  из
которого  можно черпать  некоторые  подцензурные сведения  о  Бухарине,- это
литературно-биографический очерк о Бухарине Д. Марецкого  в "БСЭ" 1927 года.
Еще  один  год,  и у нас не  было  бы  и этих  сведений  из  дореволюционной
биографии Бухарина.  У  Марецкого я и беру важнейшие даты. Однако  настоящая
драма,  а  стало  быть,  и  настоящая  биография  Бухарина,  как политика  и
идеолога, началась, собственно, после 1927 года.
     Николай  Иванович  Бухарин родился 27  сентября ст. ст. 1888 года. Отец
его, Иван Гаврилович, был учителем  городской начальной школы. Бухарину было
17 лет, когда он вступил в революционный кружок учащихся. В 1906
     году он вступил  в  партию  большевиков  в  Замоскворецком  районе,  он
становится  профессиональным  пропагандистом  партии.  В  1907 году  Бухарин
поступил  на экономическое  отделение  юридического  факультета  Московского
университета,  продолжая  подпольную  работу в партии  К  1908 году  Бухарин
настолько известен в партии, что его избирают членом Московского комитета. В
1909 году Бухарин дважды арестовывается за нелегальную революционную работу.
Арестованный  уже  третий раз  в 1910 году, он ссылается в Онегу, откуда ему
удается  бежать. Вскоре он эмигрирует в Германию  и  поселяется  временно  в
Ганновере.
     В  1912  году  Бухарин  впервые  встречается с  Лениным (в Кракове),  с
которым впредь, при  всех теоретических и политических разногласиях, никогда
не   порывает   близких   отношений.   Ленин  предлагает  Бухарину   активно
сотрудничать в большевистской прессе ("Правда",  "Просвещение"). Бухарин,  с
оговоркой   сохранения   свободы   в   теоретических   вопросах,   принимает
приглашение. В 1912 году он переезжает в Вену,  где продолжает участвовать в
большевистских эмигрантских делах, слушает одновременно лекции Бем-Баверка и
Визера,  подготавливает  свою  первую  теоретическую   работу  "Политическая
экономия  рантье"  и  пишет  ряд  других  критических  работ против  Струве,
Туган-Барановского,  Оппенгаймера, Бем-Баверка.  Здесь же,  в Вене,  Бухарин
впервые знакомится со своим будущим убийцей - Сталиным,  который только  что
бежал сюда  из  ссылки. Бухарин же помогает Сталину в составлении  известной
работы,   принесшей   Коба-Джугашвили   славу   "марксистского  знатока"  по
национальному вопросу - "Марксизм и  национальный вопрос" (первоначально эта
работа  называлась "Социал-демократия и национальный  вопрос").  Бухарин  не
только подбирал  и переводил  для Сталина цитаты из К. Реннера, Отто Бауэра,
но и  редактировал  литературно всю работу в целом,  после  чего она  и была
принята Лениным к  печатанию в журнале "Просвещение" (1913 г.). Перед войной
1914 года Бухарин был арестован австрийской полицией как "русский шпион", но
освобожден    благодаря   вмешательству    тех    же   лидеров   австрийских
социал-демократов, которых Бухарин  и  Сталин  бичевали в "Просвещении".  Из
Австрии его выслали в Швейцарию.
     Из Швейцарии он через Францию и Англию в 1915 году переезжает по чужому
паспорту в Швецию, где связывается со шведской левой с.-д. (Хеглунд) и ведет
интернационально-ленинскую   пропаганду  против   войны.  Шведская   полиция
арестовывает Бухарина как "агента Ленина" и высылает в Норвегию. В 1916 году
Бухарин  нелегально  переезжает в США, где  редактирует эмигрантскую  газету
"Новый мир".  После Февральской  революции 1917  года  Бухарин  выезжает  из
Америки через Японию в  Россию. Сейчас же после возвращения из-за границы он
принимает деятельное участие  в подготовке октябрьского переворота, входит в
состав ЦК,  руководит октябрьским  переворотом в  Москве, становится главным
редактором "Правды", произносит от имени ЦК большевиков известную речь перед
Учредительным собранием.
     Во  время сепаратных брестских  переговоров  с Германией Бухарин  резко
выступает против позиции Ленина, создает в Москве "группу левых коммунистов"
с  собственным  органом  "Коммунист"  и слагает с себя  обязанности главного
редактора "Правды".  После  неудавшегося восстания  "левых  эсеров"  Бухарин
вновь  присоединяется к Ленину. Бухарин -  один из организаторов  Коминтерна
(Ленин, Зиновьев, Троцкий и Бухарин)  и бессменный  член  его  Президиума до
1929 года.
     Писать Бухарин  начал довольно рано, а немецкий  язык,  как рассказывал
сам Бухарин, изучил специально, чтобы читать классиков немецкой философии и,
конечно,  Маркса  и  Энгельса  в   оригинале.  Первая  его  научная   работа
"Политическая экономия рантье" была написана, когда  ему было всего 24 года.
Как экономист и социолог в большевистской партии он не имел  конкурентов. Во
многих  случаях  он  был  ортодоксальнее  Ленина.  Он  часто  расходился  по
теоретическим   вопросам   с  Лениным  ("империализм",   "теория  о   взрыве
государства",  о характере  "пролетарского  государства", "законы  экономики
переходного периода", "национальный вопрос" и т. д.). Ленин не раз прямо или
через свою жену Крупскую (накануне  VI съезда партии в  августе  1917  года,
когда Ленин скрывался) признавал правоту Бухарина в спорах между ними.
     Работоспособность Бухарина  поражала всех  - он  ежедневно редактировал
"Правду"  с декабря 1917  года (с  маленьким  перерывом  во время брестского
кризиса в  1918  г.)  до  апреля 1929 года,  постоянно  писал ее  передовые,
активно  участвовал  в  работах  Политбюро  и  Президиума Коминтерна,  делал
многочисленные  доклады,  читал  лекции   студентам,  редактировал   журналы
"Большевик", "Прожектор",  был членом  Коммунистической академии и  Академии
наук  СССР  (с  1928  г.),  аккуратно  следил  за  отечественной  и  мировой
литературой   и  при  всем   этом  писал   как   архиакадемические,  так   и
архипопулярные  книги.  Понятно,   что  в   глазах  революционной   молодежи
октябрьского  поколения  Бухарин  был "теоретическим  Геркулесом".  Живой  и
бойкий, он и физически был силачом. С детства  он занимался  гимнастикой, не
бросая ее и во  время эмигрантских скитаний. Осенью 1928 года, когда в связи
с его сорокалетием Бухарин был избран  почетным членом отряда юных  пионеров
Москвы  и на него  торжественно  надели  пионерский  галстук, он  дал  детям
"честное   пионерское  слово",  что   отныне   не   будет  курить.  Конечно,
общеизвестна слабость  тиранов играть  в "детолюбие",  но Бухарин и по  этой
части был искреннее Сталина и поэтому московские  пионеры  его больше знали,
как "дядю Колю", чем ведущего члена правящей верхушки в Кремле.
     При всем фанатичном  преклонении перед Марксом и Энгельсом (в  вопросах
философии  Бухарин ставил  Энгельса выше  Маркса),  он не  был,  однако,  ни
начетчиком, ни  "цитатным" марксистом. Западноевропейскую после-марксистскую
экономическую,  философскую и  социологическую  литературу  он  знал не хуже
любого   университетского   профессора.  Весьма   склонный  к   абстрактному
теоретизированию  в  области  политической  экономии  и  социологии, он  был
"ищущим" марксистом  типа  Каутского  и  Плеханова и популяризатором  Маркса
("Азбука коммунизма", "Теория исторического материализма") на большевистский
лад.  Отсюда и амбиции  у Бухарина были солидные - он считал себя призванным
модернизировать  марксизм как в  политической  экономии, так и в  философии,
применительно к условиям  начала  XX века. Экономическая работа на  эту тему
была  начата Бухариным еще при Ленине,  но потом отложена из-за  дискуссии с
Троцким, а  философскую  монографию  в  том же плане Бухарин закончил  уже в
одиночной камере на Лубянке, о чем мне  рассказывал, тоже  в тюрьме, один из
его соседей по камере.
     Экономическая  работа Бухарина  после смерти Ленина  так и  не  увидела
свет,  если не  считать введения к ней, опубликованного  как самостоятельный
труд ("Маркс  и  современность"), кажется, в  1933 году в сборнике  Академии
наук СССР, посвященном пятидесятилетию смерти Маркса. Но и этот труд, пройдя
через фильтр  Сталина,  стал неузнаваемым -  и все  "антимарксистские ереси"
Бухарина  были  просто  выкинуты,  в  авторский  текст  включена   всяческая
отсебятина бдительных цензоров Политбюро (Мехлиса, Митина, Юдина...).
     Второй раз  я увидел Бухарина  на  новогоднем вечере под Москвой в 1928
году. Когда мы с Сорокиным прибыли туда, он вел довольно оживленную беседу в
одной из соседних к залу комнат. Не помню, о  чем велся  разговор, но хорошо
помню,  как  его прервал  грузно ввалившийся  в комнату  человек,  одетый  в
косоворотку  с  самыми   причудливыми  узорами.   Подпоясанный  ярко-красным
кушаком, в длинных легких сапогах,  с черным, загорелым, слегка монгольского
типа лицом  кочегара,  он, собственно,  и напоминал  не  то кочегара, не  то
промотавшегося татарского купца.
     Человек властным движением руки указал на дверь в зал:
     - Прошу к столу!
     Сейчас же  из всех боковых дверей люди двинулись туда. Места за большим
длинным столом занимали без всякой церемонии - кто, где и с кем хотел.
     Потушили электрический  свет и  зажгли  свечи. Огромные стенные часы  в
дубовой  оправе  показывали   без  пяти  двенадцать.  Человек-кочегар  занял
хозяйское место, посмотрел на свои карманные часы и повелительно произнес:
     - Товарищи!
     Все  встали. Шум моментально прекратился.  Как бы  спеша, тикали  часы,
словно свидетельствуя  о бешеном беге времени. Человек говорил скучно, вяло,
без блеска...
     - За  счастье народов, за счастье рабочего класса,за счастье партии! За
Новый год - за но