ишала власти над ним, если  ты  сумел  совладать  с  собой  тогда,  обладая
десятой  долей  теперешнего  интеллекта,  то  почему..,  почему  не   можешь
сейчас... Почему сердце хочет вырваться из груди?
   Он закрыл глаза, уходя от  серебристого  пронзительного  сумрака  ночи  и
мерцания сигареты Лоис. Вернись, приказал он памяти.  Вернись  еще  раз.  Но
пропусти момент, когда она положила мне на плечо руку. Немного позже...
   Дождь начинает утихать. Они торопливо шлепают по лужам  к  своей  кабине;
домик совсем рядом. Стоп. Остановись здесь...  Так.  Теперь  воссоздай  себя
самого, каким ты был два года назад, когда не дал мыслям  о  Лоис  поглотить
все остальное, а сердце твое билось ровно.

***

   Трудно поверить, но Янси держался почти две недели! Картина первая:  Лоис
на трамплине. Вторая, - ее фигура на фоне неба, навеки застывшая  в  полете.
Навеки, потому что когда восприятие  достигает  такой  остроты,  образ,  как
фотография, никогда не стирается. Так что в его памяти она все еще парит под
облаками.  Дальше  -   кадриль;   скрипка,   бойко   выпиливающая   мелодию,
вырывающуюся из хрипловатого динамика, гулкий топот ног  по  дощатому  полу,
осипший, но веселый "дирижер": "Кавалеры, шаг налево  и  кругом,  раз-два...
Повернули вашу даму... Следующую... Следующую!". А следующей оказалась Лоне.
Вот она кружится с  ним,  такая  легкая  и  упруго-подвижная  в  его  руках,
мелькнула и исчезла, а он и не успел  по-настоящему  осознать  ее  близость,
только комок в горле и странное ощущение, будто  правая  рука,  еще  недавно
лежавшая на  ее  талии,  принадлежит  не  только  ему,  словно  за  какие-то
мгновения их молекулы смешались.
   Следующая картина: Лоис прекращает ссору  между  одним  из  отдыхающих  и
каким-то местным. Словно невзначай оказалась рядом, взъерошила разошедшемуся
мужчине волосы, рассмеялась; в ее присутствии насилие  казалось  немыслимым.
Лоис ведет машину по березовой  роще,  ловко  маневрируя  среди  стволов.  И
тысяча бытовых картин с Лоис, незабываемой в  самом  обыденном,  -  как  она
держит вилку, поднимает голову, как, затаив дыхание, вся уходит в слух.  Вот
- она приглашает к завтраку; таким  голосом  окликают  человека,  скажем,  с
веранды, но тем не менее Лоис слышат восемь десятков гостей.
   Вот Лоис идет, вот она просто стоит, пишет что-то, говорит по телефону...
Воспоминания о каждом миге подсмотренной  им  жизни  могли  наполнить  душу,
утолить ее жажду.
   И так почти две недели: утреннее пробуждение рядом  с  Беверли,  завтрак,
купание, лодка, дальние прогулки с  женой  и  запретная  одержимость  другой
женщиной, скрытая  за  фасадом  выхолощенных  ритуалов  супружества.  Пусть,
уткнувшись в газету, он  на  самом  деле  тщательно  изучает  не  спортивную
хронику, а отпечатавшиеся в памяти черты лица Лоис; и  в  том,  и  в  другом
случае он никогда не поделится с Беверли своими переживаниями, так какая  ей
разница? В первые годы брака она, наверное, выразила бы недовольство.  Какой
смысл в поездке, если он ведет себя так же, как дома? Но на данной стадии их
отношений  Янси  превратился  для  жены  в  почти  незаметно-привычный,   но
необходимый аксессуар семейной жизни, от которого и ждут, чтобы он вел  себя
как обычно.
   Но способность скрывать свои чувства не была беспредельной. Янси не знал,
где пролегает роковая черта, и что может заставить переступить ее, но  когда
сделал это, полностью сознавал смысл происходящего.
   В четверг (они уезжали в воскресенье), после обеда, Янси  предложил  Лоис
прийти к ним вечером. Он выпалил приглашение одним махом, слова тогда словно
материализовались и повисли в воздухе, а  он,  пораженный  своей  смелостью,
смотрел на них и в панике думал: "Я, наверное, сошел с ума...". Однако  Лоис
любезно приняла приглашение, и Янси спасся бегством.
   Предстояло еще, конечно, сообщить Беверли о намечавшейся вечеринке. Он не
знал, как  это  сделать,  а  потому  заранее  продумал  несколько  вариантов
поведения в ответ на возможную реакцию  жены.  Как  бы  то  ни  было,  визит
состоится. Он даже не пытался предугадать, как пройдет вечер, что, вообще-то
говоря, странно для человека с  таким  богатым  воображением,  имея  в  виду
придуманные способы вызвать у Беверли прилив гостеприимства.
   - Слушай, Бев, - заявил он, отбросив предисловия, когда нашел жену позади
центрального здания, где она метала подковы. - После обеда  к  нам  заглянет
Лоис.
   Беверли метнула подкову, внимательно проследила, как та упала  па  землю,
подскочила и, наконец, замерла. Потом обернулась.  Глаза  жены  были  широко
распахнуты, - впрочем, как обычно, - словно зеркала. Что она сейчас  скажет?
Который из заготовленных доводов использовать,  чтобы  преодолеть  возможное
сопротивление? Неужели придется прямо здесь сочинять еще один?
   Она быстро опустила глаза, подобрала новую подкову и небрежно произнесла:
   - Когда ее ждать?
   И вот, свершилось. Легкий уверенный стук в дверь эхом отозвался  в  душе.
Если позже Янси изменила выдержка, то потому, что в это мгновение  он  почти
истощил ее запас, чтобы заставить себя усидеть на месте и позволить  супруге
отправиться открывать дверь. Ради своей же безопасности  Беверли  не  стоило
показываться в одной компании с Лоне.
   Она вошла, и в комнате сразу стало  светлее  и  уютнее.  Лоне  подошла  к
креслу и села.., нет, не села, а плавно опустилась в него, словно невесомая.
Казалось, она парила в воздухе, не касаясь  подушек,  а  Беверли...  Беверли
мячиком прыгала вокруг со стаканами и льдом, и говорила, говорила, все время
говорила! Лоне же не болтала, а вела беседу.
   Янси сидел в каком-то оцепенении и мог лишь наблюдать, почти не  принимая
участия в разговоре. Сознание с болезненной остротой воспринимало все детали
происходящего, прежде всего, - старания  Лоис  (насколько  он  был  способен
судить, вполне успешные) помочь Беверли расслабиться  и  почувствовать  себя
непринужденно. Им она так не занималась, подумал он с гордостью. Зачем?  Они
понимают друг друга и должны позаботиться о бедняжке Беверли.
   Янси  расслабился,  безмятежно  наслаждаясь  присутствием  Лони,   словно
солнечным светом, от которого постепенно покрываешься загаром.
   Потом они остались вдвоем. Беверли вышла на кухню, оттуда послышались  ее
причитания, что-то насчет льда: ну надо же, какое несчастье, у  Джонсонов  в
девятом наверняка есть, нет, не беспокойтесь,  я  мигом.  Хлопнула  сетчатая
дверь кухни, дробь быстрых шагов по ступенькам  крыльца  и  почти  неслышное
шуршание опавшей хвои; все это заняло не больше секунды. И вот он наедине  с
Лоис. Янси пересел на диван, туда, где его угол касался подлокотника кресла.
Подобный маневр, казалось, полностью истощил  энергию;  он  хотел  закурить,
завязать непринужденную беседу, но не смог.
   После нескольких мгновений затянувшегося молчания  Янси  почувствовал  на
себе взгляд Лоис, быстро повернулся к ней, и она сразу же опустила глаза. Он
как ребенок радовался впервые представившейся возможности свободно, не спеша
рассматривать ее. Наконец Янси облизнул высохшие губы.
   - Всего десять дней... - произнес он.
   - ?
   - Знаком с вами, - пояснил он. Потом внезапно  поднялся,  обошел  кресло,
присел на подлокотник, упираясь ногой в пол; Лоис не шелохнулась, все так же
разглядывала свои загорелые руки, аккуратно лежащие на коленях.
   - Я хочу вам признаться, Лоис. Она не  поднимала  глаз.  На  гладком  лбу
появилась и сразу же исчезла морщинка.
   - Такого я никогда не говорил даже... В общем, не говорил никому.
   Лоис шевельнулась. Теперь он видел ее  склоненное  лицо  в  профиль.  Она
замерла в напряженном ожидании: словно капля росы, готовая  вот-вот  упасть,
разбившись на тысячи "осколков".
   - В ту ночь, когда мы приехали... Вы сварили кофе, я сидел за столом;  вы
подошли, чтобы поставить что-то, встали у меня  за  спиной.  Дотронулись  до
меня. Он закрыл глаза и приложил руку к своему  плечу.  -  Что-то..,  что-то
произошло, - эти слова почему-то дались ему с трудом. У Янси были  кое-какие
познания; неожиданно он заговорил поучающим тоном.
   - Подобное явление нельзя принять за заряд статического электричества. Не
те условия. Снаружи лило как из ведра, влажный воздух. Влажный, а не  сухой!
Вы стояли на голом полу босиком, стало быть, эффект электризации ковра здесь
ни при чем. Значит, это было совсем не... - он  распахнул  глаза,  судорожно
глотнул и, наконец, выпалил, - ., не электричество!
   Он умолк, не сводя с нее взгляда.
   Гибкая маска ее лица дрогнула; казалось, оно пошло трещинами, как лед, на
который  внезапно  обрушился  поток  теплой  воды.  Побледневшую  кожу   лба
прочертили тонкие линии, как следы коготков котенка на белоснежном  сугробе.
По  правой  щеке  пролегла  влажная  блестящая  дорожка,   палевой,   словно
бриллиант, сняла слева; зубы впились в нижнюю губу, уголки рта приподнялись,
как будто она хотела улыбнуться, чуть сморщился подбородок.
   Она не проронила ни звука. Поймав взгляд Янси, поднялась и стала пятиться
к  двери,  не  отрывая  от  него  глаз.  Потом   повернулась   и   выбежала,
растворившись в вечернем сумраке.
   Когда вернулась Беверли, он стоял все в той  же  позе,  полу  согнувшись,
неловко примостившись на подлокотнике кресла.
   - А где Лоне?
   - Ушла, - с трудом произнес Янси.
   Беверли  окинула  его  взглядом.  Сначала  изучила  глаза,  затем  быстро
осмотрела волосы, губы и снова нашла глаза. А потом прошла  па  кухню.  Янси
услышал, как принесенный женой лед с грохотом посыпался в раковину.
   - Янси, что-нибудь случилось? - крикнула она из кухни.
   - Ничего, - отозвался он, поднимаясь.
   - А! - вот и весь комментарий.
   Они убрали стаканы, высыпали окурки из пепельницы и  легли.  Ни  слова  о
Лоис. Вообще ни слова... Ритуал отхода ко  сну  проходил  в  полной  тишине.
Когда свет был погашен, он вдруг сказал:
   - Мне здесь надоело. Давай уедем завтра же. Утром, пораньше.
   Жена долго не отзывалась. Наконец: "Если хочешь". На следующий  день  ему
показалось, что она не выспалась. Сам он не сомкнул глаз. Янси  гнал  машину
как одержимый. Сначала он никак не мог разобраться в своих  чувствах.  После
двадцати  миль  езды  понял:  его  переполняет  гнев.  Еще  миль   пятьдесят
напряженно думал, на кого ом должен быть направлен. В конце концов, никто из
них ничего не сделал. Так на кого же сердиться?
   Время от времени  Янси  посматривал  на  Беверли.  Обычно  она  полностью
расслаблялась, озирая небо пли стремительно  проносящиеся  мимо  картины,  а
иногда уходила в себя, общаясь с тем неведомым, что составляло ей компанию в
периоды молчания. Но сегодня его жена сидела выпрямившись и не отрывала глаз
от дороги впереди; он понял, что едет слишком быстро и пришел в  неописуемое
раздражение. По-ребячески поддавшись  бесу  противоречия,  он  еще  прибавил
скорость, распаляя кипевший в душе гнев.
   Наконец, с чувством, близким к облегчению,  нашел  привычную  мишень  для
накопившейся злости.
   Беверли.
   Почему она просто не скажет: "Не гони так"?  Почему  согласилась  принять
Лоис? Почему оставалась такой же безмятежной,  как  всегда,  пока  его  душа
рвалась па мелкие клочки? Почему даже не спросила ни о  чем,  когда  он  так
внезапно решил уехать? "Если хочешь", сказала она тогда.  Если  хочешь!  Где
элементарное самоуважение?
   А может быть, ей просто все равно?
   Если хочешь... Янси впервые осознал, что эти два коротких слова  выражают
закон ее жизни, философию бытия. У них  в  гостиной  висели  красные  шторы.
Всегда только красные. Да, ему так нравилось, и он как-то  раз  упомянул  об
этом. Беверли повесила красные шторы, с тех пор так и повелось.
   Он покосился на нее. Вся напрягшись, она следила  за  дорогой;  Янси  еще
немного нажал акселератор.
   Дом, где они живут, его работа, ежедневная трапеза и,  вероятно,  одежда,
которую они носят, - неужели все потому лишь, что он так захотел?
   А хотел ли он именно этого?
   И надо ли всегда руководствоваться его желаниями?
   А что тут дурного? Вот, например, Беверли именно так и делает.
   Он рассмеялся, заставив Беверли подскочить от неожиданности. Янси покачал
головой, что на их языке могло означать либо "так, пустяки", либо  "не  твое
дело". В душе он ликовал, не находя ни единого изъяна в своем  поразительном
умозаключении.
   Так, наслаждаясь абсолютной властью над машиной и скоростью, он  направил
автомобиль между  гребней  холмов,  потом  вслепую  повернул,  столкнулся  с
космическим кораблем пришельцев и умер.

***

   Ветер внезапно стих. Так бывает после бури.  Однако  строптивое  море  не
желало смиряться и с прежней яростью билось о скалы. Ночь  полнилась  шумом,
но его  составляющие  так  изменились,  что  поражали  измученные  уши,  как
неожиданная тишина. Лоис изогнулась, ткнула окурком в пепельницу  на  ночном
столике. Сердито прошуршав  простыней,  она  повернулась  к  нему  спиной  и
вздохнула. Этот вздох едва угадывался, по звуки ее голоса воспринимаются  не
только на слух. Беверли, вдруг вырвавшись из объятий сна, вскинулась, словно
рыба, которая выпрыгивает из воды, чтобы  мгновение  спустя  уйти  в  нее  и
кружить под самой поверхностью. Она приподняла голову, повертела  ей,  будто
разыскивая кого-то, но глаза оставались закрытыми. "Ммм?" - сонно произнесла
она. Потом снова уткнулась в грудь Янси и затихла.
   Сейчас следует встряхнуть ее хорошенько, разбудить, - вертелась  безумная
мысль в голове у Янси. Разбудить и сказать: "Слушай, Бев! В то  утро,  когда
мы попали в аварию, я умер. Да, я был трупом: покойный  Янси  Боумен,  пусть
земля ему станет пухом. А когда меня вновь собрали по частям  и  склеили,  я
стал другим. Ты вот уже два года живешь с человеком, чей рассудок никогда не
спит, не способен ошибиться, но может  достигнуть..,  всего,  что  пожелает.
Поэтому, Бев, не стоит ожидать от такого феномена нормального поведения  или
поступков,  основанных  на  понятных  тебе  мотивах.  А  если  то,   что   я
когда-нибудь сделаю, причинит тебе боль, ты не должна обижаться. Неужели  не
понятно?".
   Конечно, она не сможет понять.
   Ну почему, думал он в отчаянии, восстанавливая меня,  они  не  убрали  ту
самую маленькую человеческую особенность, которая  дала  Паскалю  повод  для
замечания насчет сердца, имеющего  резоны,  неведомые  разуму.  Он  тихонько
фыркнул. Сердце! Ничего себе, подходящее название!
   Лежа на  спине,  Янси  смотрел  на  блики  лунного  света,  раздробленные
брызгами прибоя, как  мельчайшие  осколки  зеркала.  Его  целиком  поглотило
созерцание  игры  смутных  теней:  так,  мысленно  слившись  с  ними,  можно
отвлечься от невыносимой, неразрешимой задачи. И  медленное  течение  памяти
унесло на два года назад, то ли повинуясь инерции, то ли потому, что, заново
пережив только что две встречи с Лоис, - первую, во время которой  он  сумел
устоять, и последнюю, когда не смог, - Янси с  удовольствием  возвращался  к
событиям, где и Лоис, и Беверли, да и он сам значили очень-очень мало.

***

   Поднимаясь, космический  корабль  втягивал  в  свое  искусственное  нутро
ноги-штанги; на одну из них и  налетел  седан  Боуменов.  Машина  как  вихрь
пронеслась под звездолетом, и край плоского основания штанги  вспорол  салон
автомобиля, оставил внутри жуткое алое месиво, все еще цеплявшееся за  руль.
Корабль на мгновение завис, потом, паря в воздухе, направился к обочине, где
замер искореженный седан.
   В днище  корабля  проглянуло  отверстие;  вскоре  оно  раздвинулось,  как
диафрагма фотоаппарата. Сразу же возник вихрь из листьев и пыли, и  то,  что
осталось от машины, вместе с  пассажирами,  поднялось  в  воздух  и  исчезло
внутри корабля. Потом  звездолет  перебрался  на  лесную  поляну,  служившую
укрытием. Там опустился, замаскировался и лежал, не подавая признаков жизни.
   Что именно с ним проделали, Янси, конечно,  не  представлял.  Разумеется,
его  уведомили  о  конечном  результате.  Они  исправили   все   причиненные
повреждения и вдобавок внесли значительные улучшения в "оригинал". Например,
перестроили  челюстные   сочленения,   устранив   тенденцию   к   смещениям,
инициировали процесс, со временем  избавивший  Янси  от  жировиков,  которые
упорно возникали на теле и то и дело воспалялись еще с тех пор, когда он был
подростком. Исчез аппендикс; его не вырезали, а удалили непонятным способом,
так что в случае вскрытия  обнаружилось  бы,  что  слепая  кишка  вообще  не
сформировалась в организме.  Ему  заменили,  по  неизвестным,  но  наверняка
основательным причинам, гланды.
   С другой стороны, такие аномалии, как искривленный с рождения мизинец  на
левой ноге и глаз, начинающий немного косить, когда он утомлялся,  оставили.
С последним вышло интереснее всего, думал он впоследствии: мизинец просто не
стали исправлять, но глаз восстановили вместе с изъяном. И зубы были  такими
же неровными, как раньше, с  пломбами  в  прежних  местах,  хотя  от  них-то
наверняка ничего не  осталось  после  катастрофы.  Коротко  говоря,  в  Янси
заменили лишь то, чего нельзя заметить внешне.
   Однако если он не знал, как, то сознавал, почему с ним все это проделали.
Там,  внутри  звездолета,  чувствовалась  аура  сострадания,   смешанная   с
ощущением вины.  Еще  одной  составляющей  было  уважение,  -  беспредельное
уважение к любой форме жизни. В лаборатории корабля,  поблизости  от  места,
где лежал он, в маленьком контейнере покоились два кузнечика, цикада, четыре
крошечных невесомых мотылька и земляной червь,  -  все  пострадавшие  в  его
аварии. Их клеточная структура,  функции  органов,  процессы  пищеварения  и
размножения подверглись столь же кропотливому изучению, что и его  тело.  Их
тоже собирались восстановить так полно", как только могла невообразимо более
развитая по сравнению с земной наука инопланетян. Внесенные улучшения  были,
по-видимому, своего рода компенсацией за причиненный ущерб.
   Правда, действуя таким  образом,  пришельцы  ликвидировали  следы  своего
пребывания. Но Янси твердо верил,  что  их  побудительным  мотивом  была  не
"маскировка", и инопланетяне, кем бы они ни были, откуда  бы  ни  прилетели,
готовы пожертвовать всем, включая личную  безопасность,  лишь  бы  исключить
малейшее вмешательство в жизнь Земли.
   Как ему  предстояло  убедиться,  машину,  разрушенную  при  столкновении,
восстановили точно так же, как его самого. Янси не сомневался, что,  пожелай
они того, старенький седан превратился бы в  какое-нибудь  сверкающее  чудо,
способное летать и работать почти вечно на наперстке горючего. Но восставший
из груды металлолома автомобиль на вид ничуть не изменился, сохранились даже
пятна ржавчины и морщинки по  обводу  ветрового  стекла,  там,  где  сырость
проникла между его слоями.  Однако  он  стал  немного  более  вместительным,
экономичным,  тормоза  больше  не  заедало  в  сырую  погоду,  а   зажигалка
раскалялась несколькими секундами быстрее.
   Кто они? Откуда? Что делают  здесь  и  как  выглядят?  Все  это  осталось
тайной. Янси знал ровно столько, сколько  ему  позволили.  Например,  почему
такое необходимо. Пришельцы могли восстановить  его  размозженную  голову  и
плечо, - и  сделали  это;  могли  внести  определенные  улучшения  в  работу
организма, - и слегка подправили его. Но даже они не могли предвидеть всего,
с чем Янси придется столкнуться в будущем. Для них, - как впоследствии и для
него самого, - было чрезвычайно важно скрыть перемены в его  мозгу  и  теле;
иначе нормальное сосуществование  Янси  и  общества  станет  невозможным,  и
последствия для обеих сторон окажутся весьма серьезными. Они сочли за лучшее
открыть рожденному заново землянину всю  правду  и  наложить  категорический
запрет на ее  разглашение.  Так  исчезла  опасность,  что  он,  в  блаженном
неведении, будет публично творить  чудеса,  которые  потом  даже  не  сможет
объяснить. Какие чудеса?
   Самым удивительным, пожалуй, были изменен