сушить полотенцем кусок льда.
     Он подбежал к охладителю воды, выжал  окровавленный  платок  и  бегом
вернулся к Стар. Осторожно смочил ее  лицо  -  бледную  правую  сторону  и
розовую левую. Платок вновь покраснел, на этот  раз  от  косметики,  после
чего все лицо стало бледным, а под глазами появились огромные  синяки.  Он
смотрел на девушку - на левой щеке выступила кровь.
     - Должен же кто-то быть... - он бросился к двери.
     - Пит! - позвала она.
     Он повернулся на звук ее  голоса,  ударился  о  притолоку,  с  трудом
восстановил равновесие и снова метнулся к ней.
     - Стар! - крикнул он. - Держись! Я  приведу  врача  так  быстро,  как
только смогу...
     Ее ладонь провела по левой щеке.
     - Узнал, - сказала она. -  Этого  не  знал  никто,  кроме  Фельдмана.
Тяжело было скрыть... - Ладонь прошлась по волосам.
     - Стар, я приведу...
     - Пит, дорогой, ты можешь мне кое-что пообещать?
     - Ну конечно.
     - Не  трогай  моих  волос.  Понимаешь,  они  не  все...  не  все  мои
собственные, - сказала она голосом семилетней девочки, играющей во что-то.
- С этой стороны все выпали. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
     Он вновь опустился рядом с ней.
     - Что это? - спросил хриплым голосом. - Что с тобой случилось?
     - Филадельфия, - пробормотала она. - В самом начале. Гриб поднялся  в
полумиле, и студия рухнула. На следующий день я пришла в себя. Тогда я еще
не знала, что облучилась, это было не заметно. Моя левая  сторона...  Нет,
неважно, Пит. Сейчас уже не болит.
     - Я иду за врачом. - Он поднялся.
     - Не уходи. Прошу, не уходи и не оставляй  меня!  Пожалуйста...  -  В
глазах ее стояли слезы. - Подожди еще, Пит, уже скоро.
     Он снова упал на колени. Она взяла его руки и крепко сжала их.
     - Ты хороший, Пит. Ты такой хороший... - она счастливо улыбнулась.
     (Она не могла слышать, что кровь шумит  у  него  в  ушах,  не  видела
рычащего вихря ненависти, страха и муки, клубившегося в нем.)
     Она говорила  с  ним  тихим  голосом,  потом  шепотом.  Временами  он
ненавидел себя за то, что не может понять все. Рассказывала о  школе  и  о
первой пробе.
     - Я так боялась, что  мой  голос  завибрировал,  -  говорила  она.  -
Никогда прежде такого не бывало. Сейчас, всегда, когда пою,  я  впускаю  в
себя немного страха - это легко.
     Рассказала она и о цветочном ящике на  окне,  когда  ей  было  четыре
года.
     - Два настоящих живых тюльпана и кувшинка. Мне всегда было жалко их.
     Потом воцарилось долгое молчание. Его  мышцы  дрожали  от  судорог  и
постепенно деревенели. Кажется, он задремал и проснулся,  почувствовав  ее
пальцы на своей щеке. Она приподнялась на локте.
     - Я хотела только сказать тебе, любимый... Позволь мне уйти первой  и
приготовить  все  для  тебя.  Будет  чудесно.  Я  сделаю  тебе  специально
заправленный салат, приготовлю на  пару  шоколадный  пудинг  и  подам  еще
горячим.
     Все это было слишком сложно, чтобы он мог понять ее. Улыбнувшись,  он
снова лег на скамью, а девушка взяла его за руку.
     Когда он проснулся второй раз, был уже день, а она умерла.
     Вернувшись в  казарму,  он  застал  Сонни  Вейсенфейда,  сидящего  на
раскладушке. Пит подал ему диск, который поднял с земли на  обратном  пути
через строевой плац.
     - Он мокрый от росы. Высуши его, хорошо? - прохрипел он и упал  лицом
вниз на кровать, которой пользовался Бонза.
     - Пит! Где ты был? Что случилось? С тобой все в порядке? -  спрашивал
Сонни, глядя на него.
     Пит слегка шевельнулся и что-то промычал. Сонни пожал плечами и вынул
диск из мокрого конверта.  Влага  особо  не  повредила  его,  хотя  мокрый
слушать было невозможно. Сонни начал старательно вытирать диск.


     Пит с  трудом  выбрался  из  обширного,  освещенного  зеленым  светом
помещения, полного мерцающих холодных огней.  Стар  звала  его,  а  кто-то
расталкивал. Он сопротивлялся  этому,  стараясь  расслышать,  что  говорит
Стар, однако кто-то тараторил слишком громко и мешал.
     Он открыл глаза. Его тряс Сонни, круглое лицо которого порозовело  от
эмоций. Аудиовид был включен, и Стар говорила. Сонни раздраженно  встал  и
убрал звук.
     - Пит! Пит! - воскликнул он. - Проснись  же!  Я  должен  тебе  что-то
сказать. Послушай! Да проснись, наконец!
     - Ну?
     - Вот так лучше. Я как раз слушал Стар Антим...
     - Она умерла, - сказал Пит.
     Сонни не обратил на это внимания.
     - Я все понял, - возбужденно говорил он. - Стар ездила повсюду, чтобы
умолять не использовать наши атомные бомбы.  Будь  правительство  уверено,
что ответный удар невозможен, оно не стало бы так стараться. Должен,  Пит,
должен существовать какой-то способ направить ракеты на эту банду убийц. И
я даже знаю, как это сделать.
     Пит ошеломленно вытянулся в направлении, с которого  доносился  голос
Стар. Сонни не умолкал.
     -  Предположим,  что  существует  какой-нибудь   главный   радиоключ,
автоматическое  шифровое  устройство,  что-то  вроде  сигнала  тревоги  на
кораблях. Когда радиотелеграфист передает  четыре  тире,  сигнал  включает
звонок на всех кораблях,  находящихся  в  пределах  радиосвязи.  Допустим,
существуют автоматическое устройство для  запуска  ракет  и  его  аналоги,
укрытые на территории всей страны. Как бы это могло выглядеть?  Достаточно
потянуть небольшой рычаг - и все. Как  бы  укрыли  это  устройство?  Среди
множества другого оборудования, именно  там,  где  можно  ожидать  увидеть
странно  выглядящие  таинственные  приборы.  Скажем,  в  исследовательской
лаборатории - как у нас здесь. Понимаешь?
     - Заткнись, я не слышу ее.
     - К черту ее! Можешь послушать в другой раз. Ты не понял ни слова  из
того, что я говорил!
     - Она умерла!
     - Да?.. Ну что ж, думаю, что потяну за этот рычаг. Что мне терять? По
крайней мере эти убийцы... ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?
     - Она умерла.
     - Умерла? Стар Антим? - юношеское лицо Сонни скривилось. - Похоже, ты
еще не проснулся. Не знаешь, что говоришь, -  добавил  он  и  бросился  на
кровать.
     - Она умерла, - хрипло повторил Пит. - Облучилась от одной из  первых
бомб. Я был с нею, когда... когда... А теперь заткнись и убирайся, дай мне
послушать! - хрипло заорал он.
     Сонни медленно встал.
     - И ее тоже убили,  -  сказал  он.  -  Убили  Стар  Антим.  Это  была
последняя капля. Это уже слишком. - Лицо его побледнело, и он вышел.
     Пит поднялся. Ноги отказывались держать  его,  и  он  едва  не  упал.
Удержавшись, он  с  треском  ударил  по  экрану,  зацепив  рукой  адаптер,
проехавший поперек диска. Он снова установил его на начало, прибавил  звук
и лег, чтобы слушать.
     В  голове  у  него  гудело.  Сонни  говорил  слишком  много:  ракеты,
автоматические шифровые устройства...
     "Ты дал мне свое сердце, - пела Стар. - Ты дал мне  свое  сердце.  Ты
дал мне свое сердце. Ты дал..."
     Пит снова поднялся и передвинул адаптер. В нем нарастала злость не на
себя, а на Сонни, из-за которого диск заел именно в этом месте.
     Стар продолжала говорить, на лице ее снова и снова появлялось  то  же
выражение.
     "Ударили с востока и с ударили с востока и с..."
     Встав, он снова толкнул рычаг.
     "Ты дал мне свое сердце ты дал мне..."
     Пит издал вопль отчаяния без слов, наклонился, встал и  одним  ударом
разбил экран.
     - И я тоже, - сказал он в грохочущей тишине. - Сонни, - позвал  он  и
стал ждать.
     - Сонни! - заорал он через минуту.
     Широко открыв глаза, он выругался и выскочил в коридор.
     Когда он добрался до входа, тот был закрыт, и Пит ногой  открыл  его,
оказавшись в темноте.
     - Эй! - рявкнул Сонни. - Закрой! Ты выключил свет!
     Пит закрыл дверь, и свет вспыхнул снова.
     - Пит, что случилось?
     - Ничего не случилось, Сон, - прохрипел Пит.
     - Куда ты смотришь? - с беспокойством спросил Сонни.
     - Извини, - сказал Пит так мягко, как только мог. -  Я  только  хотел
кое в чем убедиться, вот и все! Ты  говорил  кому-нибудь  об  этом?  -  он
указал на рычаг.
     - Зачем мне было говорить? Нет. Я понял это, когда  ты  спал,  только
что.
     Пит внимательно осмотрелся по сторонам, пока Сонни переминался с ноги
на ногу. Затем подошел к стойке с инструментами.
     - Ты кое-чего не заметил, Сонни, - спокойно сказал он. - Там, вверху.
- Он показал. - На стене за твоей спиной. Видишь?
     Сонни  повернулся,  Пит  одним  движением  снял  четырнадцатидюймовый
гаечный ключ и изо всех сил ударил им юношу.
     Потом  начал  старательно  разбирать  оборудование.  Вытащил  стержни
газовых двигателей и молотком разбил цилиндры. Отключил систему  зажигания
дизеля - при этом опустели баллоны со сжатым газом - и кусачками перерезал
остальные провода. Потом разбил  стояк  переключателя  вместе  с  рычагом.
Закончив, положил инструменты, наклонился и погладил  взъерошенные  волосы
Сонни.
     Потом вышел, старательно закрыв дверь. Несомненно, то  была  отличная
работа. Пит тяжело уселся на ближайший лабораторный стол.
     - Теперь у вас есть шанс, - бросил он в далекое  будущее.  -  И  ради
Бога, используйте его как надо.
     После этого он просто ждал.





                             Теодор СТАРДЖОН

                              КОГДА ЛЮБИШЬ...




     Как он был красив, лежа рядом с нею в постели!..
     Когда любишь, когда кем-то дорожишь, никогда не устаешь наблюдать  за
любимым и во время сна, и всегда и везде: как он  смеется,  как  его  губы
касаются чашки, как он смотрит, пусть даже не на тебя; а что уж говорить о
его походке, о солнечном зайчике, запутавшемся в пряди волос, о его словах
и жестах, даже когда он ничего не делает, даже просто спит.
     Не дыша, она низко  склонилась  над  ним,  разглядывая  ресницы.  Они
бывают густые, изогнутые, рыжеватые. Его же  еще  блестели,  помимо  всего
этого. Подумать только - на изгибах они отливали светом, словно  отражение
от множества сомкнутых крошечных сабелек.
     Ах,  все  так  хорошо,  очень  хорошо  -  она  даже  позволила   себе
удовольствие усомниться в реальности происходящего. Ведь  через  мгновение
она разрешит себе поверить, что все взаправду, на  самом  деле,  что  это,
наконец, совершилось. Все что она получала от жизни раньше,  все  что  она
желала, являлось  к  ней  только  потому,  что  она  этого  хотела.  Новое
приобретение в виде подарка, привилегии вещи  или  впечатления  -  кольцо,
шляпка,  игрушка,  путешествие  в  Тринидад  -  могло  вызывать   восторг,
гордость,  удовольствие  и  даже  ликование.   Однако   все   ее   прошлые
приобретения всегда (до этих  самых  пор)  доставлялись  ей  на  блюдечке,
которое называлось "чего изволите?" Но это, теперешнее - ОН  -  величайшее
из всех ее желаний, впервые в жизни переросло  в  потребность;  наконец-то
она его заполучила, наконец-то, и навсегда, насовсем, навечно и сама, сама
без всяких "извольте". Это  было  чудо,  сотворенное  ею,  которое  лежало
теперь рядом с нею в постели, такое теплое и любимое. Он олицетворял собою
и первопричину, и награду за все - ее семью  и  предков,  которые  немного
знали, но чье присутствие многие ощущали; и на самом деле, -  вся  история
человечества вела  к  этому;  все,  чем  лично  она  была,  что  делала  и
чувствовала; и любовь к нему, и утрата и смерть, и воскрешение - все  было
ради этой минуты, эта ее заветная минута. Он  был  сама  жизнь  и  все  ее
великолепие,  такой  он  лежал  в  ее  постели,  и  теперь  она  поверила,
убедилась, знала...
     - Да, - выдохнула она, - да.
     - О чем ты? - спросил он, еще не открыв глаза.
     - Господи, я думала, ты спишь.
     - Я спал и почувствовал, что на меня кто-то смотрит.
     - Я не смотрю, - мягко поправила она, - а рассматриваю.
     Она все еще следила за ресницами, но они дрогнули однако  сквозь  них
поблескивала  серая  сталь  его  удивительных  глаз.  Через  мгновение  он
взглянет на нее - именно так, через мгновение их глаза встретятся,  словно
ничего нового не случилось (ведь это будет тот  же  взгляд,  что  когда-то
впервые пронзил ее существо),  словно  все,  абсолютно  все  продолжается.
Страсть в ней разгоралась, как пожар, бушующий и прекрасный...
     ...и внезапно, как всегда  случается  самое  страшное,  сияние  любви
померкло, уступив место мраку ужаса и безнадежности.
     Она выкрикнула его имя...
     И серые глаза широко раскрылись, полные  изумления  и  испуга,  и  он
вскочил и  рванулся  к  ней,  смеясь,  и  тут  же  его  рот  искривился  в
мучительном оскале, а зубы сжались, удерживая крик боли. Он упал на бок  и
скорчился, задыхаясь и хрипя, отгораживаясь  от  нее  своей  мукой,  перед
которой даже она была бессильна.
     Она кричала и кричала; она...


     Раздобыть биографию хотя бы одного из  Уайков  весьма  непросто.  Так
было при жизни четырех поколений, причем все сложнее с каждым последующим,
потому что чем богаче становилось семейство Уайков, тем  больше  старались
они держаться в тени, ибо так заповедал кэп Гамалиель  Уайк,  после  того,
как совесть одолела его. Но случилось  это  (поскольку  был  он  человеком
расчетливым)  не  раньше,  чем  он  отошел  от  дела,  скромно  именуемого
"торговлей патокой". Его корабль - а позднее его флот - перевозил в Европу
отличный ром, который производился в Новой Англии из  патоки,  которая,  в
свою очередь, доставлялась туда из  Вест-Индии  оказались  чернокожие  для
работы на сахарных плантациях и фабриках, производивших патоку.
     Сколотив состояние и удалившись в конце концов от дел, он,  казалось,
на время успокоился в кругу своих ровесников, носил  просторное  платье  и
белоснежное белье, как подобало истинному владельцу родового  поместья,  и
ограничил  личные  украшения  массивным  золотым  перстнем  и   маленькими
золочеными пряжками у колена. Отличаясь  здравомыслием,  в  разговорах  он
часто упоминал патоку, изредка ром и никогда - рабов, и мирно коротал свой
век с сыном молчуном и боязливой женой, вплоть  до  ее  кончины.  И  тогда
что-то, возможно, одиночество, заставило его по-новому оглядеться  вокруг.
Он возненавидел людей за их  лицемерие,  и  у  него  достало  мужества  не
исключать себя из их числа, что было крайне необычно для него. Не сумев ни
избавиться от этого чувства, ни  смириться  с  ним,  он  оставил  сына  на
попечение домашних и  в  сопровождении  лишь  одного  слуги  отправился  в
пустыню в поисках спасения души.
     В качестве  пустыни  была  избрана  местность  под  названием  Мартаз
Виньярд. Всю холодную зиму старик провел, ежась у огня  в  непогоду,  а  в
ясные дни блуждая по побережью, закутавшись в теплый платок, с  неизменной
подзорной трубой в руке, и все  это  время  его  цепкий,  изворотливый  ум
неустанно боролся с новым мировоззрением. На исходе весны  он  вернулся  в
Вискассет, вновь обретя  равновесие;  разве  что  угрюмо-немногословный  и
раньше, теперь он почти совсем перестал разговаривать. Он  распродал  все,
что "бросалось в глаза" (согласно свидетельству изумленного современника),
и увез запуганного и покорного сына одиннадцати лет  от  роду  с  собой  в
Виньярд. Там, под аккомпанемент криков  чаек  и  шума  волн,  он  преподал
мальчику те основы, к которым все образование, полученное  всеми  четырьмя
поколениями Уайков, можно считать не более чем приложением.
     А все потому, что в уединении Виньярда, пережив бури душевные  и  те,
что обрушились на взморье, Гамалиель Уайк всей душой постиг  не  что  иное
как Слово Божие.
     Никогда в жизни он не подвергался сомнению Десяти  Заповедей,  и  тем
более никогда не нарушал их сознательно. Как и многие до него, он объяснял
недостатки окружающего мира и грехи его обитателей  именно  их  нежеланием
следовать заповедям Божьим. Но в результате своих  размышлений  он  вполне
искренне заключил, что Бог сам недооценил человеческую  глупость.  Поэтому
кэп взялся  за  усовершенствование  заповедей,  добавляя  слова  "...и  не
потворствуй..." к каждой из них, дабы человеку легче было выполнять их:
     "Не убий - и не потворствуй убийству".
     "Не укради - и не потворствуй воровству".
     "Не прелюбодействуй - и не потворствуй прелюбодеянию".
     Но озарение  пришло  к  нему  только  тогда,  когда  он  добрался  до
последней заповеди. Внезапно до него дошло, что все грехи и проступки рода
людского - алчность, похоть, войны, бесчестье - проистекают  из  того  что
человечество не воздало  должного  почтения  этому  повелению  Божьему  и,
соответственно, не подозревало о поправке: "Не желай дома ближнего твоего,
ни жены его, ни осла его, ни раба его... и не потворствуй алчности!"
     Его вдруг  осенило,  что  возбуждать  зависть  ближнего  -  такой  же
смертный грех, как убийство или пособничество в убийстве. Тем не менее  по
всему миру, как грибы, плодились роскошные усадьбы, яхты, замки с висячими
садами, великолепные надгробные памятники, именные стипендии для колледжей
и тому подобное - все что вольно или невольно разжигает зависть и алчность
у менее удачливых.
     Для такого богача, как Гамалиель Уайк, проблема могла решаться  двумя
путями. Он мог поступить, как Святой Франциск - но, хотя он ни за  что  не
признавался бы в этом даже самому себе, он  бы  скорее  отдал  все  Святое
писание и придачу свою старческую правую  руку,  чем  пошел  бы  наперекор
инстинкту собственника, который  истинный  янки  впитывает  с  материнским
молоком. Пройдя по другому пути, он должен был собрать  свои  богатства  и
зарыть их в песках Виньярда, чтобы не будить  чужую  алчность.  При  одной
мысли об этом он уже ощущал в носу о во рту прибрежный песок,  и  на  него
навалилось удушье - ведь он относился к деньгам как к живому и был  просто
не в силах похоронить их.
     Посему кэп избрал свой путь: надо делать деньги, наслаждаться ими, но
в тайне от всех. Ведь желать жену ближнего своего, рассудил он,  или  осла
его, или чего другого можно только, зная об  их  существовании.  Какой  же
ближний пожелает чужое добро, если не будет знать о нем?
     Эта отцовская заповедь накрепко засела в мозгу его  сына  Уолтера,  а
Уолтер родил Джедедию, а Джедедия родил Каифу (который умер) и Сэмюэля,  а
Сэмюэль родил Зебулона (который умер) и Сильву; так что, возможно, история
юноши, ставшего матерью себе самому, восходит к  озарению  кэпа  Гамалиеля
Уайка, обретенному среди скал и питавшему их силу....


     Он упал на бок и скорчился, задыхаясь и хрипя, отгораживаясь  от  нее
своей мукой, перед которой даже она была бессильна.
     Она кричала и кричала; она...
     С усилием оторвавшись от него, нагая, побежала в  гостиную,  схватила
телефон слоновой кости:
     - Кеог! - вскрикнула она, и снова звонок вежливо откликнулся.
     Ах,  чертов  замок...  Она  схватила  пеньюар   и   бросилась   через
гардеробную, гостиную и холл к двери, распахнула  ее.  Она  втащила  Кеога
внутрь, так что он даже не успел  деликатно  отвернуться;  засовывая  одну
руку в рукав, она закричала:
     - Кеог, пожалуйста, ну пожалуйста, что с ним?! - и тут  же  понеслась
назад в спальню, а Кеог поспешил следом.
     Затем Кеог, Глава Совета Директоров семи гигантских корпораций,  член
советов по крайней мере еще десятка  других,  управляющий  тихой  семейной
холдинговой компанией, которая вот уже более  века  специализировалась  на
корпоративной  собственности,  подошел  к  постели   и   устремил   взгляд
холодно-голубых глаз на искаженное судорогой тело.
     Он слегка покачал головой.
     - Ты обратилась не по  адресу,  -  буркнул  он  и  бросился  назад  в
гостиную, чуть не сбив девушку с ног. Он поднял телефонную трубку.
     - Доставьте сюда Рэтберна. Сейчас же. А где Вебер? Ах, не знаете? Так
найдите его и доставьте сюда. Мне все равно...  Наймите  самолет...  Тогда
купите.
     Он швырнул трубку и бегом вернулся в спальню.
     - Что случилось?
     - Не знаю. Он вдруг...
     - Пойдем, девочка, пойдем отсюда. Рэтберн уже на подходе, и