усилитель.
   Криспин взмахнул рукой: раз - два...  Фоун  дала  первый  аккорд.  Медные
развернулись направо: "хуу"...
   И налево - "хаа"...
   Фоун перекрыла их ритм аккордом. Я посмотрел на нее.
   В первый раз за все время она не глядела в  эту  точку  пола,  что  перед
оркестром. Она глядела на Криспина.
   "Хуу-хаа"...
   Мосс поднял кларнет,  поправил  язычок,  сунул  в  рот  мундштук,  нервно
прошелся по клапанам и заиграл.
   С первой нотой кларнета  раздался  -  внезапно  и  потрясающе  -  густой,
вибрирующий голос гитары Скида: "Дабу-дабай, дабай-дабу..."
   И сразу после ее верхней ноты грянул  громоподобный,  звериный  вздох,  а
потом хохот, хохот - всхлипывающий, с раскатами. И голос - могучий, безумный
и гаснущий, как эхо:
   - Он не умер, он не у-умер...
   Мне нужно было вдохнуть воздуха, и тут я понял, что эти  звуки  издаю  я,
что оцепенело стою, глядя на сверкающую гитару и прижимая к щеке микрофон. И
начал рыдать. Не мог остановиться. Отшвырнул  микрофон  -  по  ушам  ударило
громом, - выхватил из кармана свернутый носовой платок и  метнул  в  гитару,
которая все играла тему Латча, играла так,  как  этого  хотел  Латч.  Платок
развернулся в полете. Две штуки ударились  об  инструмент  -  он  тренькнул.
Третий отскочил от скатерти и, вертясь, залетел под стул.
   Мофф кинулся туда. Я визжал:
   - Попробуй эти, сукин сын!  Мофф  нагнулся,  чтобы  поднять,  выпрямился.
Крикнул:
   - Криспин, это.., это пальцы!
   Сложился пополам и рухнул на пол между стульями.
   Криспин издал такой же звук, какой получился у  меня,  когда  я  дунул  в
микрофон. И бросился вперед. Схватил меня за пиджак и за  пояс  и  поднял  в
воздух. Фоун завизжала: "Дон!!", и тут он швырнул меня на  пол.  Я  завизжал
еще сильнее, чем Фоун.
   Должно быть, я на секунду отключился. Открыл глаза и увидел, что лежу  на
полу. На левой руке было два локтя. Я  пока  этого  не  чувствовал.  Криспин
стоял надо мной - нога слева,  нога  справа.  Остальных  он  отпихивал;  все
рычали, как псы. Казалось, в Криспине миля росту. Он спросил:
   - Почему ты так поступил со Скидом? - Голос у него был спокойный, глаза -
нет. Я простонал:
   - Что-то с рукой... Криспин дал мне пинка.
   - Дон! Позволь мне... - Началась толкотня, и сквозь толпу пробилась Фоун.
Упала на колени рядом со мной и неожиданно сказала:
   - Привет, Флук.
   Я снова заплакал. Тогда она сказала:
   - Бедняжка. Он сошел с ума.
   - Бедняжка?! - заорал Сторми. - Да он...
   - Флук, зачем ты это сделал? - спросила Фоун.
   - Он никак не умирал, - сказал я.
   - Кто не умирал? Скид?
   Они меня совсем достали. Тупицы.
   - Латч, - объяснил я. - Латч не хотел оставаться мертвецом.
   - Что тебе известно о Латче? - прохрипел Криспин.
   - Обожди! - огрызнулась Фоун. - Что дальше, Флук?
   Я спокойно объяснил:
   - Латч жил в гитаре Скида. Я должен был его выгнать.
   Криспин выругался - никогда раньше не  слышал,  чтобы  он  ругался.  Рука
начала болеть. Фоун медленно поднялась с колен.
   - Дон... - Криспин в ответ фыркнул. Фоун гнула свое:
   - Дон, пойми, Латч всегда беспокоился  о  Флуке.  Он  хотел,  чтобы  Флук
понял, что он нам нужен. В нем есть что-то, чего нет ни у кого, только  Флук
не хотел в это верить. Он думал, Латч его жалеет. И мы все жалеем.
   Гитара все играла. Поднялась в крещендо. Я дернулся и завыл:
   - Скид!..
   - Мофф, выключи эту штуку,  -  приказал  Криспин.  Через  секунду  гитара
смолкла, и он посмотрел на меня. - Я знал: кто-то попадет в  ловушку,  но  и
думать не мог, что ты.  Это  запись,  она  воспроизводится  через  усилитель
гитары. Когда я ее налаживал, сделал сотни записей... Я давно  забеспокоился
из-за наших непрятностей: то группа  медных  пропадет  перед  концертом,  то
музыкант,  то  целая  компания.  Чем  больше  думал  об  этом,  тем  картина
становилась яснее: кто-то все подстраивает. И после несчастья  со  Скидом  я
подумал, что этот человек выдаст себя - хоть на секунду,  -  когда  заиграет
гитара. Но такого не ждал, нет!
   - Отстань от него, - устало попросила Фоун. - Он же тебя не понимает.
   Она плакала. Криспин повернулся к ней.
   - А что прикажешь с ним делать? Поцеловать и простить?
   - Я убить его хочу! - завизжала Фоун. Выставила  пальцы  с  полированными
ногтями - скрюченные,  как  когти.  -  Убить!  Своими  руками!  Ты  что,  не
понимаешь?
   Криспина это ошеломило. Он отступил.
   - Впрочем, все неважно, - тихо проговорила Фоун. - Мы и теперь  не  можем
не спросить себя: чего бы хотел Латч?
   Наступила мертвая тишина. Фоун спросила:
   - Вы знаете, что Флука в военное время освободили от армии?
   Никто не ответил.
   - Крайняя уродливость лица. Такое было основание для  отсрочки.  Наведите
справки, если не верите. - Она медленно покачала  головой  и  посмотрела  на
меня. - Латч так старался щадить его чувства.., и  мы  все  старались.  Латч
хотел, чтобы Флуку поправили лицо, но не знал,  как  подступиться  -  насчет
этого Флук был патологически чувствителен.  Понимаете,  Латч  слишком  долго
медлил, и я медлила, и вот что вышло. Говорю вам, теперь надо это сделать  и
спасти то, что осталось от.., этого существа.
   - Заплати добром за зло, а? Так можно далеко зайти... - сказал Сторми.
   Остальные заворчали. Фоун подняла руки и снова спросила:
   - Так чего бы хотел Латч?
   - Я убил Латча, - сказал я.
   - Заткнись, мразь, - сказал Криспин. - Договорились, Фоун.  Но  послушай.
После того, как он выйдет из больницы, - мне плевать,  пусть  выглядит,  как
Хиди Ламар  - чтобы он мне не попадался, иначе я  его  скручу  и  разделаю
тупой пилкой для ногтей.
   Тут я наконец-то вырубился.
   Потом было время, когда я лежал, уставясь в белый потолок с закругленными
краями, уходящий во все стороны,  и  было  время,  когда  я  смотрел  сквозь
дырочки в бинтах. Ни разу  не  проронил  ни  слова,  и  мне  тоже  мало  что
говорили. Кругом были чужие люди, они знали свое дело,  и  мне  это  было  в
самый раз.
   Нынче утром они сняли бинты и дали мне зеркало. Я ничего не  сказал.  Они
ушли. Я посмотрел на себя.
   Не бог весть что. Но клянусь Богом - могу назвать вам сотни людей,  более
уродливых, чем я. Перемена, в которую не всякий поверит.
   Так что, убил ли я Латча Кроуфорда?
   Кто  был  этот   мудрец-хитрец,   фокусник-покусник,   остряк   за   так,
книжник-подвижник, что сказал: "Зло, которое  творят  люди,  живет  и  после
них..."? Болван не знал Латча Кроуфорда. Он творит добро.
   Посмотри на парня в зеркале. Это сотворил Латч.
   Латч не умер. Я никого не убивал.
   Ведь говорил я вам, говорил, говорил, что хочу  жить  на  свой  треклятый
манер! Не нужно мне этого лица! И теперь я  все  это  написал  и  ухожу.  Не
удалось тебе заодно  сделать  меня  хорошим  парнем,  а,  Латч?  Уйду  через
фрамугу. Смогу пролезть. И - мимо шести этажей, лицом вниз.
   Фоун...



   Теодор СТАРДЖОН
   ЭТО БЫЛ НЕ СИЗИГИЙ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


    Лучше  вам  этого  и  не  читать.   Правда,   правда.   Это   вовсе   не
предостережение, вроде: "возможно, такое может с  вами  случиться".  Гораздо
хуже. Вполне вероятно, что такое происходит с  вами  именно  сейчас.  А  вам
этого  не  понять,  пока  все  не  закончится.  Не  понять  по  самой   сути
происходящего.
   (Интересно, что на самом деле представляют собой люди, живущие на Земле?)
   С другой стороны, возможно, не так важно, расскажу я вам об этом или нет.
Если вы освоитесь с этой мыслью, то, возможно, сможете даже  расслабиться  и
неплохо провести время. Ей-Богу, здесь есть  чему  порадоваться  -  я  снова
повторяю - по самой сути происходящего.
   Ну да ладно, если вы думаете, что сумеете понять...
   Я встретил ее в ресторанчике. Возможно, вы знаете, -  ресторанчик  Мэрфи.
Там большой овальный бар, а за перегородкой  маленькие  столики,  затем,  за
проходом - отдельные кабинки.
   Глория сидела за одним из маленьких столиков. Все  кабинки,  кроме  двух,
были пусты; все столики, кроме  одного,  незаняты,  можно  было  сесть,  где
угодно.
   Но для меня могло найтись место только за ее столиком. Потому что,  когда
я увидел Глорию, все остальное перестало существовать. В жизни не  испытывал
ничего подобного. Я застыл на месте и, выронив портфель, уставился на нее. У
нее  были  блестящие  рыжеватые  волосы  и  смуглая  кожа.  Тонкие,   изящно
вырезанные ноздри, прекрасно очерченный  рот:  верхняя  губа  изогнута,  как
распластанные в полете крылья чайки,  а  нижняя  -  полная.  Глаза  -  цвета
старого коньяка - глубоки, как ночь в горах.
   Не сводя взгляда с ее лица, я ощупью нашел стул и  уселся  напротив  нее,
забыв обо всем, даже о том, что был голоден. Но Хелен  не  забыла.  Щеголиха
Хелен была  главной  официанткой  в  этом  заведении.  Сорокалетняя,  всегда
довольная жизнью толстушка. Моего имени она не знала, и  обычно  звала  меня
Обжорой. Мне и заказывать ничего не приходилось. Как только я появлялся, она
наполняла мне кружку пива и наваливала на огромную  тарелку  двойную  порцию
фирменного блюда. И сейчас она принесла пиво, подняла с пола мой портфель  и
отправилась за едой. Я продолжал смотреть на Глорию, лицо  которой  выражало
явное изумление, смешанное со страхом. Страх, как она потом  объясняла,  был
вызван лишь размерами моей пивной кружки,  но  у  меня  на  этот  счет  есть
сомнения.
   Она заговорила первой.
   - Составляете опись?
   У нее был редкостный голос, по сравнению с которым  все  остальные  звуки
кажутся просто шумами. Я кивнул. Закругленный подбородок с легким намеком на
ямочку, но линия челюсти резко очерчена.

***

   Мне показалось, она была чуточку пьяна. Она опустила взгляд - я  был  рад
этому, так как сумел рассмотреть, насколько длинны и густы ее ресницы,  -  и
поковыряла вилкой в салате. Затем снова подняла  глаза  и  чуть  улыбнулась.
Зубы ровные, один к одному. Я знал, что  так  бывает,  но  прежде  не  видел
ничего подобного.
   - Так что же, - спросила она, - я одержала победу?
   Я снова кивнул.
   - Несомненно.
   - Ну что ж, - сказала она, вздохнув.
   - Вас зовут Глория. - Я не спрашивал, а утверждал.
   - Как вы узнали?
   - Так должно было быть, только и всего.
   Она внимательно рассматривала меня, мои глаза, лоб, плечи.
   - Если вас зовут Лео, я закричу.
   - Тогда кричите. Но почему?
   - Я.., я всегда думала, что встречу человека по имени Лео, и...
   Как раз в этот момент Хелен принесла  мне  ланч,  перечеркнув  тем  самым
прекрасные отношения, сложившиеся между нею и мной за последний месяц.
   Когда Глория увидела тарелку, ее глаза расширились.
   - Должно быть, вы большой любитель омара по-голландски.
   - Большой любитель всего изысканного, - сказал  я.  -  Причем  в  больших
количествах.
   - В жизни не встречала  человека,  похожего  на  вас,  -  призналась  она
чистосердечно.
   - И никто, похожий на вас, - никогда не встречал.
   - Да?
   Я взял вилку.
   - Конечно, нет, иначе на свет появился бы уже  новый  род.  -  Я  зацепил
вилкой омара. - Вы не будете так добры, не последите за тем, как  я  ем?  Не
могу перестать смотреть на вас и боюсь, что ткну вилкой в лицо.
   Она фыркнула. Это не был ни  сдавленный  смех,  ни  хихиканье.  Настоящее
фырканье, как у Льюиса Кэрролла. Большая редкость.
   - Я послежу.
   - Спасибо. А пока будете следить, говорите, что вам не нравится.
   - Что мне не нравится? Зачем?
   - Вероятно, остаток жизни я проведу в поисках  того,  что  вам  нравится,
причем занимаясь этим вместе с вами. Поэтому давайте исключим ненужное.
   Она засмеялась.
   - Хорошо. Мне не нравится тапиока, потому что из-за нее я  чувствую  себя
кричащей, бросающейся в глаза. Мне не нравится мебель с пуговками на обивке;
не нравятся тюлевые занавески, которые расходятся; ткань в мелкий  цветочек;
крючки и кнопки там, где должна быть  молния;  тот  дирижер,  у  которого  в
оркестре слащавые саксофонисты, а солист поет йодлем; мужчины в  твиде  и  с
трубками; не нравятся люди, которые не могут смотреть  мне  в  глаза,  когда
лгут; не нравятся ночные рубашки; не нравятся люди, которые делают  коктейли
со скотчем... Боже, как вы быстро едите.
   - Это чтобы утолить голод, теперь  я  могу  есть,  соблюдая  все  правила
хорошего тона. Мне нравится ваше перечисление.
   - А что не нравится вам?
   - Мне не нравятся интеллектуалы от литературы, которые без конца уснащают
свою речь цитатами. Не нравятся купальные  костюмы,  которые  не  пропускают
солнца, и погода, в которую носят такие  костюмы.  Не  люблю  соленую  пищу;
девушек в облегающих платьях; музыку, которая никуда не ведет  и  ничего  не
дает; людей, которые  разучились  удивляться,  как  дети;  автомобили  такой
обтекаемой формы, что на них удобнее ехать назад, чем вперед; людей, которые
попробовали что-нибудь один раз, и боятся попробовать в другой или в  третий
и войти во вкус; и скептиков-профессионалов. - Я вернулся к своему ланчу.
   - Попали в яблочко, - сказала она. - Происходит что-то удивительное.
   -  Пусть  происходит,  неважно,  что  это  и  почему.  Не  поступайте,  -
предостерег я, - как тот парень, что бросил электрическую лампочку  на  пол,
чтобы проверить, насколько она хрупкая.
   Мимо прошла Хелен, и я заказал сливовицу.
   - Сливовая водка! - воскликнула Глория. - Она мне нравится!
   - Я знаю. Это для вас.
   - Когда-нибудь вы ошибетесь, - сказала она, вдруг помрачнев,  -  и  будет
плохо.
   - Будет хорошо. Это просто будет различие между гармонией и контрастом.
   - Лео...
   - Да?
   Она посмотрела прямо на меня, взгляд был таким теплым, что я  ощутил  его
кожей.
   - Ничего. Мне просто хотелось произнести "Лео". Лео!
   Я поперхнулся - но не из-за омара. С ним все было кончено.
   - Мне нечего на это ответить. Нечем  крыть.  Я  могу  только  постараться
соответствовать, Глория.
   Было сказано и другое, но без слов.
   Для этого все еще нет  слов.  Потом  она  протянула  руку  через  стол  и
коснулась моей руки кончиками пальцев. Мир вокруг расцвел радугой.
   Прежде чем уйти, я нацарапал на бумажке меню цифры.
   - Это мой телефон. Позвоните, когда не будет другого выхода.
   Она вскинула брови.
   - Вы не хотите записать мой телефон, или адрес, или что-то еще?
   - Нет, - ответил я.
   - Но...
   - Все это слишком серьезно, - сказал я. - Простите, если кажется,  что  я
предоставляю решать вам. Но мне хочется, чтобы, если вы будете со  мной,  то
только потому, что сами хотите этого, а не  потому,  что  думаете,  будто  я
этого хочу. Мы будем вместе, потому  что  движемся  в  одном  направлении  с
приблизительно той же скоростью, каждый по своей воле. Если же я позвоню вам
и договорюсь о встрече,  может  случиться,  что  у  меня  сработал  условный
рефлекс, как у любого ловеласа. Если же позвоните вы, мы  оба  будем  знать,
как обстоит дело.
   - Это имеет смысл. - Она подняла на меня глубокие глаза. Уйти от нее было
все равно, что выбраться из очень глубокого ущелья. Долгий  путь.  Я  только
что проделал его.
   Оказавшись на улице, я героически попытался вернуться к реальности. Самое
замечательное во всем этом замечательном происшествии было то,  что  за  всю
свою предыдущую жизнь я никогда ни с  кем  так  не  говорил.  Я  всегда  был
чрезвычайно застенчив, беззаботен, неагрессивен,  да  и  соображал  довольно
медленно.
   Я чувствовал себя, как поддавшийся на ухищрения рекламы  слабак  весом  в
сорок кило, когда он выстригает из газеты объявление.
   - Эй, ты!
   Я обычно реагирую на подобное обращение, как на любое другое. Я обернулся
и на миг остолбенел. В воздухе рядом со мной плыла человеческая  голова.  От
удивления я даже не перестал шагать вперед. Голова двигалась рядом со  мной,
чуть покачиваясь, словно невидимые ноги несли невидимое тело,  которому  она
принадлежала. Суховатое лицо ученого человека, немолодого, с чувством юмора.
   - Ты вроде бы крепкий орешек, верно? Странно, но я даже сумел ответить.
   - Некоторые вполне приличные люди считают, что так, -  пробормотал  я.  И
нервно огляделся вокруг, ожидая увидеть,  как  разбегается  народ  при  виде
этого ужаса.
   - Никто не видит меня, кроме тебя, - сказала голова. - Во всяком  случае,
никто не собирается поднимать шум.
   - Чего т-ты хочешь?
   - Я просто хотел сообщить тебе кое-что, - сказала голова. Очевидно, у нее
где-то располагалось горло, потому что она прокашлялась. -  Партеногенез,  -
продолжала  голова  нравоучительно,   -   не   дает   больших   возможностей
сохраниться, даже при сизигии. А без него... - Голова исчезла. Немного  ниже
показались два голых обнаженных плеча, выразительно передернулись и пропали.
Снова появилась голова. - ..никакой возможности нет.
   - И не говорите, - произнес я дрожащим голосом.
   Голова больше не говорила. Ни слова. Она уже исчезла.
   Я остановился  и  обернулся,  ища  ее  взглядом.  То,  что  она  сказала,
показалось  мне  довольно  бессмысленным,  как  и  само  ее  появление.  Мне
понадобилось время, чтобы понять, что ее слова были самой сутью  явления,  о
котором я вам рассказываю. Надеюсь, я изъясняюсь более понятно, чем Голова.
   Так или  иначе,  это  оказалось  первой  странностью,  и  ее  одной  было
недостаточно, чтобы я усомнился в собственном рассудке. Как я  уже  говорил,
это было только начало.

***

   Могу также рассказать вам кое-что о Глории.  Ее  родные  были  достаточно
бедны, чтобы ценить хорошие вещи, при том, что позволить себе иметь хотя  бы
одну-две из них они не могли. Поэтому Глория знала цену и тому, что  хорошо,
и усилиям, необходимым, чтобы достичь этого. В двадцать два  года  она  была
помощницей продавца в отделе мужской одежды. (Это было ближе к концу войны).
Для осуществления ее заветной мечты  нужны  были  дополнительные  заработки,
поэтому она каждый вечер пела в клубе. Время,  которое  удавалось  выкроить,
Глория тратила на обучение и тренировки, и к концу  года  получила  лицензию
летчика гражданской авиации. Остаток войны она перегоняла самолеты.
   Понимаете теперь хоть немного, каким человеком она была?
   Глория была одной из самых энергичных женщин, когда-либо живших на свете.
Она  была  умницей,  умела  выражать  свои  мысли  и  совершенно   не   была
притворщицей.
   Глория была сильной. Вы не можете представить.., нет,  некоторые  из  вас
знают, насколько она была  сильной.  Я  забыл...  Она  излучала  силу.  Сила
окружала Глорию, скорее, как облако, чем, как  броня,  поскольку  не  мешала
ощущать ее. Она воздействовала на всех и все, к чему прикасалась.  Иногда  я
чувствовал, что от земли, на которой  остались  ее  следы,  от  стульев,  на
которые она садилась, от дверей, которых она касалась, и книг,  которые  она
держала в руках, даже несколько  недель  спустя  исходит  радиация,  как  от
кораблей, прошедших мимо атолла Бикини.
   Глория была совершенно самодостаточна. Я понял это, когда настоял,  чтобы
именно она позвонила мне, прежде чем мы увидимся снова. Само ее  присутствие
было подарком. Если она была со мной, то потому, что ей хотелось быть именно
здесь, а не в каком другом месте на Земле. Если она  была  не  со  мной,  то
потому, что быть со мной в этот момент не было самым лучшим, а она  на  свой
лад стремилась к совершенству.
   О да, стремилась. Уж мне-то это известно!
   Вам следует узнать кое-что и обо мне,  дабы  вы  могли  представить  себе
полностью, как подобная история случилась и как она случается со многими  из
вас.
   Мне было двадцать с небольшим, я зарабатывал на жизнь игрой на гитаре.  А
до этого перепробовал множество занятий и сохранил воспоминания о каждом  из
них - воспоминания эти могут принадлежать только мне. Каков был колер стен в
меблированных комнатах, где я оказался "на мели" в  Порт-Артуре,  в  Техасе,
когда команда моего корабля забастовала.
   Какие цветы были приколоты  к  платью  девушки,  бросившейся  за  борт  с
рейсового корабля на Монтего-Бей, у Ямайки.
   Я смутно пом