я.  -
Но перелом фе.., как ты ее назвал?
   - Фемуральной кости, - повторил  он.  -  Говоря  по-человечески,  у  него
перелом бедра. Сложный перелом.  Да,  это  действительно  бывает  достаточно
редко, но все-таки бывает. Ты ведь знаешь, что мускулы бедра  очень  сильны?
Когда человек просто поднимается по лестнице, они развивают усилие в  двести
пятьдесят   -   триста   фунтов   при    каждом    шаге.    При    некоторых
спастически-истерических состояниях эти мускулы  легко  могут  сломать  даже
самую крепкую кость.
   - А как насчет всего остального?
   - Функциональные расстройства, все до единого. Никаких  вирусов,  никаких
инфекций.
   - Похоже, дружище, теперь тебе есть о чем подумать! - воскликнул я.
   - Да, - согласился Милтон.
   Расспрашивать дальше я не стал. Дискуссия была закрыта - я понял это  так
ясно, как если бы услышал щелчок замка, замкнувшего уста доктора.
   Через несколько минут мы остановились перед неприметной дверью, почти  не
бросавшейся в  глаза  благодаря  соседству  двух  магазинных  витрин,  и  по
узенькой лестнице поднялись на третий этаж.  Милтон  поднял  руку  к  кнопке
звонка, но сразу же опустил, так  и  не  позвонив.  К  двери  квартиры  была
приколота записка, гласившая:
   "Ушел за лекарством. Входите".
   Записка была не подписана. Милтон неопределенно хмыкнул, повернул  ручку,
и мы вошли.
   Первым, что я почувствовал, был запах. Он был не особенно силен, но любой
человек, которому когда-либо приходилось копать траншею на том самом  месте,
где на прошлой неделе была захоронена целая гора трупов, сразу бы его узнал.
Такие вещи не забываются.
   - Это некроз, черт бы  его  побрал!  -  пробормотал  Милтон.  -  Ты  пока
присядь, я скоро вернусь.
   И с этими словами он направился в дальнюю комнату, еще  с  порога  бросив
кому-то жизнерадостное:
   "Салют, Гэл!.."
   В ответ  послышалось  неразборчивое,  но  радостное  бормотание,  услышав
которое я почувствовал, как у меня ком встал в  горле.  Этот  голос  казался
настолько усталым и измученным, что он просто  не  имел  права  звучать  так
приветливо.
   Некоторое время я сидел, прилежно рассматривая рисунок  на  обоях  и  изо
всех сил стараясь не слышать доносившихся из спальни характерно  докторских,
бессмысленно-бодрых междометий и  ответного  мучительно-радостного  мычания.
Обои в гостиной были совершенно кошмарными. Помнится, в одном ночном клубе я
видел номер Реджинальда Гардинера, который переводил на  язык  музыки  самые
разные образцы обойных рисунков. Сейчас я прибег к  его  методу,  и  у  меня
получилось, что обои в этой квартирке должны  звучать  примерно  так:  "Тело
плачет, уэк-уэк-уэк...  Тело  плачет,  уэк-уэк-уэк..."  Мелодия  была  очень
тихая, как бы полустертая,  причем  последний  слог  напоминал  по  звучанию
сдавленную отрыжку.
   Я как раз добрался  до  особенно  любопытного  стыка  в  обоях,  где  они
поменяли свою мелодию на противоположную  и  затянули  "Уэк-уэк-уэк;  плачет
тело...", когда входная дверь отворилась,  и  я  от  неожиданности  вскочил,
чувствуя себя совсем как человек, которого застали там, где  ему  совершенно
не полагается находиться, и который не может  достаточно  коротко  и  внятно
объяснить свое присутствие.
   Вошедший - высокий, легко и неслышно ступавший мужчина со спокойным лицом
и прищуренными зеленоватыми глазами - успел сделать целых два  шага,  прежде
чем заметил меня. Тогда он остановился - опять же не резко, а очень плавно и
мягко, словно его организм был снабжен невидимыми рессорами и амортизаторами
- и спросил:
   - Кто вы такой?
   - Черт меня побери!.. - вырвалось у меня. - Да ведь это Келли!
   Он взглянул на меня пристальнее, и на его лице появилось точно  такое  же
выражение, какое я видел уже много, много раз, когда во время наших  вылазок
в бары мы вместе сражались с  "однорукими  бандитами",  и  Келли  напряженно
всматривался в маленькие квадратные окошечки. В какое-то мгновение  я  почти
услышал щелчки рычагов и увидел вращающиеся  барабаны:  лимон..,  вишенка..,
вишенка... Щелк!.. Танкер, прошедшие годы. Щелк!.. Техас, Келли. Щелк!..
   - Будь я проклят! - протянул он, и я понял, что Келли удивлен еще  больше
моего. Потом он переложил в левую руку маленький сверточек, который принес с
собой, и мы крепко пожали друг другу руки. У него была такая большая ладонь,
что он с легкостью мог обхватить мою, а остатка пальцев вполне  хватило  бы,
чтобы завязать полуштык .
   - Где ты скрывался все это время? Как сумел меня выследить? - спросил он.
   - И не думал, - ответил я. (Произнося это, я невольно вспомнил,  с  какой
легкостью я всегда усваивал чужую манеру выражаться. Чем большее впечатление
человек на меня производил, тем сильнее мне  хотелось  ему  подражать.  Были
времена, когда я копировал Келли лучше, чем его  собственное  зеркальце  для
бритья.) При этом я улыбался так, что у меня заныли лицевые мышцы.
   - Рад тебя видеть, - сказал я и в телячьем  восторге  снова  тряхнул  его
руку. - Я приехал с доктором.
   - Так ты теперь врач? - уточнил Келли, и по его  тону  я  понял,  что  он
готов к любым неожиданностям и чудесам.
   - Я писатель, - возмутился я.
   - Ах да, я слышал, - припомнил Келли и прищурился, как когда-то. И  точно
так же, как много лет назад, его взгляд напомнил мне хорошо  сфокусированный
луч мощного прожектора.
   - Да, я слышал о тебе, - повторил он с нарастающим интересом. - Ты пишешь
рассказы о гремлинах, летающих тарелках и прочем.
   Я кивнул.
   - Паршивый способ зарабатывать себе на жизнь,  -  без  осуждения  заметил
Келли.
   - А как насчет тебя?
   - Я-то по-прежнему имею отношение к морю. Одно время я  работал  в  сухих
доках, занимался чисткой нефтяных танков, регулировал компасы, даже  занимал
должность страхового инспектора. Ну, в общем, ты знаешь...
   Я бросил взгляд на его большие руки, которые, как я отлично помнил, умели
с одинаковой  легкостью  вести  сварной  шов,  держать  курс  и  производить
сложнейшие подсчеты, и снова поразился тому, что сам Келли не видел  в  этом
ничего из ряда вон выходящего. Лишь с некоторым трудом мне удалось вернуться
из прошлого к настоящему, и я кивнул на дверь спальни.
   - Я, наверное, тебя задерживаю.
   - Нет, нисколько. Милтон и сам знает, что делать. Если я ему понадоблюсь,
он свистнет.
   - Кто же болен? - удивился я. Его лицо потемнело как море перед штормом -
потемнело внезапно и сильно.
   - Мой брат, - промолвил Келли и  окинул  меня  изучающим  взглядом.  -  У
него...
   Тут он, похоже, сделал над собой усилие и сдержался.
   - Он болен, - зачем-то  повторил  Келли  и  тут  же  добавил  с  какой-то
неуместной поспешностью:
   - Впрочем, он скоро поправится.
   - Ну разумеется, - так же торопливо ответил я; при этом у меня  сложилось
впечатление, что мы оба лжем друг другу, и ни один из нас не знает, зачем.
   Милтон появился из дверей спальни с довольным смешком, который  оборвался
лишь только он отошел достаточно далеко, и больной уже не мог  его  слышать.
Келли повернулся к нему. При этом  он  двигался  так  медленно,  словно  это
нарочитое спокойствие было единственным, что он мог противопоставить  своему
жгучему желанию схватить  врача  за  горло  и  вытрясти  из  него  последние
новости.
   - Привет, Кел. Я слышал, как ты вернулся.
   - Как он, док?
   Милтон быстро поднял голову, и взгляд его круглых, ясных глаз  встретился
с напряженным взглядом прищуренных глаз Келли.
   - Тебе нельзя так волноваться, Кел, - спокойно сказал Милтон. - Подумай о
брате: что будет с ним, если ты откинешь копыта?
   - Не откину, док, не беспокойтесь. Скажите лучше, что я должен делать?
   Милтон огляделся и  заметил  маленький  сверточек,  который  Келли  успел
положить на стол. Взяв его в руки,  он  развернул  бумагу.  Внутри  оказался
черный кожаный футляр и два пузырька с лекарством.
   - Приходилось когда-нибудь пользоваться этой штукой, Кел?
   - Прежде чем стать матросом, Келли прослушал  подготовительный  курс  при
медицинском колледже, - неожиданно вставил я.
   Милтон удивленно воззрился на меня.
   - Так вы знакомы? Я посмотрел на Келли.
   - Иногда мне кажется, что я его выдумал. Келли фыркнул и хлопнул меня  по
плечу. К счастью, я устоял, схватившись за встроенный шкафчик для посуды,  а
гигантская рука Келли продолжила движение и  плавно  перехватила  у  доктора
набор для инъекций.
   - Простерилизовать иглу  и  тубу,  -  продекламировал  Келли  монотонным,
размеренным голосом, словно цитируя выученную назубок инструкцию. -  Собрать
шприц, не прикасаясь пальцами к игле. Для наполнения проткнуть иглой  пробку
флакона с лекарством и вытянуть поршень. Перевернуть иглой вверх и  выдавить
воздух во избежание эмболии. Затем, найти главную вену и...
   Милтон расхохотался.
   - Достаточно, достаточно!.. Да и вену искать не придется -  это  средство
вводится подкожно, так что можешь вколоть его в любое место, куда тебе будет
удобнее.  Здесь  я  записал  точную  дозировку  для  каждого  из   возможных
симптомов. Только, ради Бога, не спеши и смотри, не переборщи! Вспомни,  как
солят пищу: немного соли придает блюду вкус, но это не значит, что оно будет
еще вкуснее, если ты высыплешь в него полную солонку...
   Келли   слушал   с   чуть   сонным,   не   выражавшим   никакой    особой
сосредоточенности лицом, которое, насколько я помнил, означало, что он,  как
магнитофон, фиксирует в памяти каждое слово.
   Потом он слегка подбросил кожаный футляр со шприцом и ловко его поймал.
   - Может, лучше начать сейчас? - спросил он.
   - Ни в коем случае! - ответил Милтон самым категорическим тоном. - Только
если не будет другого выхода.
   Келли, казалось, был несколько разочарован, и я неожиданно понял, что ему
отчаянно хочется действовать, бороться, даже  рисковать.  Все,  что  угодно,
лишь бы не сидеть сложа руки и не ждать, пока терапевтические методы Милтона
принесут хоть какой-нибудь результат.
   - Послушай, Келли, - сказал я. - Твой брат для меня, это... В  общем,  ты
понимаешь. Мне хотелось бы повидать его, если, конечно, он...
   Келли и доктор заговорили одновременно.
   - Ну разумеется, только лучше не сейчас,  а  потом  -  когда  он  немного
оправится и будет вставать, - сказал один.
   - Лучше в другой раз, я только что дал ему снотворное, -  сказал  другой,
и, неуверенно переглянувшись, они оба замолчали.
   - Тогда пошли выпьем, - предложил я,  прежде  чем  они  успели  придумать
новую отговорку.
   - Вот теперь ты говоришь дело, - воодушевился Милтон. - Ты тоже  с  нами,
Келли, тебе это полезно.
   - Я не пойду, - сказал Келли. - Гэл...
   - Я его вырубил, - откровенно признался доктор. - Ему  нужно  поспать,  а
если ты останешься с ним, ты будешь кудахтать над ним, как курица, и сдувать
с него пылинки, пока в конце концов не разбудишь. Идем, Келли,  я  тебе  как
врач говорю.
   Я наблюдал за этой сценой и испытывал самую настоящую боль, оттого что ко
множеству моих воспоминаний о Келли я вынужден  было  добавить  еще  одно  -
воспоминание о Келли колеблющемся.  Впервые  на  моей  памяти  он  в  чем-то
мучительно сомневался, и мне было тяжело на это смотреть.
   - Ладно, - сказал он наконец. - Дайте только я сначала еще разок на  него
взгляну.
   И он  исчез  в  спальне.  Я  перевел  взгляд  на  Милтона,  но  сразу  же
отвернулся. Думаю, ему не хотелось, чтобы я видел на его лице это  выражение
болезненной жалости и бессильного недоумения.
   Вскоре, двигаясь по своему обыкновению бесшумно, вернулся Келли.
   - Да, Гэл уснул, - подтвердил он. - Сколько он проспит?
   - Я бы сказал, четыре часа минимум.
   -  Ну  ладно.  -  Келли  снял  с  рогатой  вешалки  для  шляп  поношенную
инженерскую фуражку с  потрескавшимся  козырьком  из  лакированной  кожи.  Я
невольно рассмеялся; Келли и Милтон обернулись, как мне показалось, с легким
раздражением.
   Когда мы вышли на лестничную площадку, я объяснил, в чем дело.
   - Эта твоя кепка... - сказал я. - Помнишь, в Тампико?..
   - А-а!.. - протянул Келли и слегка хлопнул фуражечкой по руке.
   - Кел оставил ее на стойке в  одной  тамошней  забегаловке,  -  сказал  я
Милтону. - И хватился только у трапа. Он ее так любил, что хотел  непременно
за ней вернуться, и мне пришлось поехать с ним.
   - У тебя ко лбу была прилеплена этикетка от те-килы, - вставил  Келли.  -
Ты все пытался убедить таксиста, что ты - бутылка.
   - Он все равно не  понимал  по-английски.  Келли  слегка  улыбнулся.  Эта
улыбка была почти похожа на его прежнюю улыбку.
   - Думаю, основную идею он уловил.
   - В общем, -  продолжал  объяснять  я  Милтону,  -  когда  мы  подъехали,
заведение было уже закрыто. Мы проверили сначала парадное, потом пожарный  и
черный ход, но все было заперто, как в форте  Алькатрас  .  Впрочем,
мы так шумели, что если даже внутри кто и был, он все равно побоялся бы  нам
открыть. Но через окно мы заметили фуражку. Она все так же лежала на стойке;
очевидно, на нее никто не польстился...
   - Но-но, - перебил Келли. - Вещь-то хорошая.
   - Келли решил действовать, - сказал я. - Ты знаешь, он мыслит не как  все
люди. Сначала он посмотрел сквозь стекло на дальнюю стену бара, потом обошел
забегаловку кругом, уперся ногой в угловой столб, подсунул пальцы  под  лист
гофрированного железа, которым была обита  стена,  и  говорит  мне:  "Я  его
отогну немного, а ты лезь внутрь и хватай мою фуражку".
   - Железо было прибито полудюймовыми гвоздями, -  уточнил  Келли  нарочито
серьезным тоном.
   - Так вот... - Я ухмыльнулся. - Келли дернул изо  всех  сил,  и  вся  эта
чертова стена обрушилась. В том числе и на втором этаже. Готов спорить, ты в
жизни не слышал такого грохота!
   - Как бы там ни было, я получил назад свою вещь, - сказал  Келли  и  пару
раз негромко хохотнул. - На втором этаже был публичный дом,  а  единственная
лестница оторвалась вместе со стеной.
   - Таксиста уже не было, - подхватил я. - Он исчез,  но  машину  почему-то
оставил. Келли сел за руль и отвез нас в порт. Я вести не мог. Я смеялся.
   - Ты был пьян.
   - Ну, разве что совсем чуть-чуть, - признался я. Некоторое  время  мы  не
торопясь шли рядом и молчали. Потом, выбрав момент,  когда  Келли  отвлекся,
Милтон  незаметно  ткнул  меня  кулаком  под  ребра.  Это   был   достаточно
красноречивый жест, и я почувствовал себя довольным. Дружеский тычок доктора
означал в том числе и то, что Келли впервые за  много,  много  недель  начал
улыбаться и даже рассмеялся. Наверное, он  уже  давно  не  думал  ни  о  чем
другом, кроме болезни брата.
   Похоже, мы с доком чувствовали себя примерно  одинаково,  когда  Келли  -
словно дождавшись, пока даже эхо моего  рассказа  затихнет  в  отдалении,  -
вдруг спросил без тени веселости:
   - Кстати, док, что у Гэла с рукой?
   - Ничего страшного. Думаю, все будет в порядке, - быстро ответил Милтон.
   - Но ты наложил шину. Милтон вздохнул.
   - Ну хорошо, хорошо... У него три новых перелома. Два на среднем  пальце,
и один - на безымянном.
   - Я видел, что они распухли, - проговорил Келли.
   Я посмотрел сначала на него, потом на Милтона, и  выражение  их  лиц  мне
настолько не понравилось, что я невольно  пожалел,  что  не  могу  оказаться
где-нибудь подальше, например - в урановой шахте или в налоговой инспекции в
день подачи декларации о размерах годового дохода. К счастью, мы  уже  почти
пришли.
   - Ты когда-нибудь бывал у Рули, Келли? - спросил я.
   Он поднял голову и поглядел на небольшую красно-желтую вывеску.
   - Нет.
   - Тогда вперед, - сказал я и добавил заветное слово:
   - Текила!
   Мы вошли, взяли отдельный полукабинет, но Келли заказал пиво. Тут  я  уже
не выдержал и принялся обзывать его разными забористыми словечками,  которых
понабрался в портовых тавернах от Нью-Йорка до Огненной  Земли.  Док  -  тот
смотрел  на  меня  разинув  рот,  а  Келли  следил  за   его   непроизвольно
подергивавшимися руками. Через пару минут Милтон  не  утерпел,  выхватил  из
кармана книжку с бланками  рецептов  и  стал  записывать  на  ней  кое-какие
выражения. Я почувствовал прилив гордости.
   Постепенно до Келли дошло, что  если  я  угощаю,  а  он  -  отказывается,
значит, он поступает хуже, чем un pufieto sin cojones (что испано-английский
словарь стыдливо переводит как "слабый человек без яичек"), и его почтение к
поколениям предков в конце концов  возобладало,  хотя  и  приняло  несколько
своеобразную форму. Короче говоря, я сумел  добиться  своего,  и  уже  очень
скоро Келли увлеченно опустошал огромное блюдо, на  котором  лежали  говяжьи
tostadas, цыплячьи enchiladas и свиные tacos. Он очаровал даже Руди,  когда,
потребовав  к  текиле  соль  и  лимон,  сноровисто  и  без  ошибок  исполнил
положенный ритуал: зажав лимон между большим и указательным  пальцами  левой
руки, он смочил языком ее тыльную сторону, насыпал на  влажное  место  соли,
поднял правой бокал с текилой, лизнул соль, залпом выпил  текилу  и  откусил
лимон. Еще немного погодя Келли  принялся  очень  похоже  копировать  акцент
нашего второго помощника-немца, которого одним вечером мы волокли на себе из
Пуэрто-Барриос после того, как  он  съел  четырнадцать  зеленых  бананов  и,
натурально, вернул их природе вместе со своими вставными  зубами.  Слушая  в
исполнении Келли эти гортанно-шамкающие звуки, мы чуть животики не надорвали
от смеха, и больше всех смеялся он сам.
   Но после того неожиданного вопроса о  сломанных  пальцах,  который  Келли
задал нам на улице, нас с Милтоном уже нельзя было провести. И хотя  все  мы
старались изо всех сил (впрочем, дело того стоило), все же хохотали мы не от
души. Каждый раз наш смех замирал слишком быстро, а под конец  мне  и  вовсе
захотелось плакать.
   Потом нам принесли по большому куску "нес-сельроде"  -  десерта,  который
приготовила очаровательная, светловолосая жена  Руди.  Это  такой  воздушный
пирог, который можно сдуть с тарелки, неосторожно взмахнув  салфеткой.  Нет,
это даже не пирог - это сладкий дым с уймой калорий... И тут Келли  спросил,
который час и, негромко выругавшись, встал из-за стола.
   - Но ведь прошло всего два часа, - возразил Милтон.
   - Все равно, мне уже пора, - ответил Келли. - Спасибо за угощение.
   - Погоди, - остановил я его и,  вытащив  из  бумажника  какой-то  листок,
написал на нем свой телефон.
   - Вот, возьми, - сказал я. - Мне хотелось  бы  как-нибудь  встретиться  с
тобой еще. Теперь я работаю дома и сам  распоряжаюсь  своим  временем.  Сплю
мало, так что можешь звонить, когда тебе захочется.
   Он взял бумажку.
   - Ты паршиво пишешь, - сказал он. - Я всегда знал, что из  тебя  вряд  ли
выйдет что-нибудь путное.
   Но я слышал, как он это сказал, и мне стало капельку легче.
   - На перекрестке есть газетный киоск, - сказал я. - Там ты найдешь журнал
"Удивительные истории" с одним из моих мерзких рассказиков.
   - Разве их печатают не на туалетной бумаге? - ухмыльнулся Келли в  ответ,
потом махнул нам на прощание, кивнул Руди и ушел.
   Ожидая пока дверь за ним закроется, я  сгреб  в  кучку  рассыпавшийся  по
столу сахарный  песок  и  выравнивал  ее  до  тех  пор,  пока  не  получился
правильный квадрат. Потом я  подбил  его  грани  ребром  ладони,  и  квадрат
превратился в ромб. Милтон молчал. Руди, наделенный редкостным  для  бармена
чутьем, тактично держался от нас на почтительном расстоянии и  лишь  изредка
поглядывал в нашу сторону.
   - Что ж, эта вылазка действительно пошла ему на пользу, - сказал  наконец
Милтон и вздохнул.
   - Тебе виднее, - с горечью произнес я.
   - Келли кажется, что мы думаем, будто ему это было полезно,  и  от  этого
ему становится лучше, хотя, быть может, сам он этого и не сознает.
   Я невольно улыбнулся его извилистой логике, и разговаривать стало намного
легче.
   - Этот парнишка.., его брат... Он выживет? Прежде  чем  ответить,  Милтон
немного помедлил, словно стараясь найти другой ответ, но так и не нашел.
   - Нет, - сказал он решительно.
   - Ты