просто отличный врач, Милт! Опытный, знающий и все такое...
   - Прекрати! - резко бросил он и, вскинув голову,  посмотрел  на  меня.  -
Если бы это был один из случаев.., скажем,  фиброзного  плеврита  с  потерей
воли к  жизни,  я  бы  знал  что  делать.  Обычные  больные,  находящиеся  в
угнетенно-депрессивном состоянии, в глубине души страстно желают,  чтобы  их
кто-то утешил и подбодрил. Это желание бывает так сильно,  что  излечить  их
можно буквально одним словом, нужно только правильно его  подобрать.  И  как
правило это удается. Но с Гэлом все обстоит по-другому.  Он  отчаянно  хочет
жить, только это его и поддерживает. В противном случае, он умер бы еще  три
недели назад.  То,  что  его  убивает,  имеет  чисто  соматическую  природу.
Следующие  один  за  другим   переломы,   цепочка   непонятных   воспалений,
последовательно отказывающие внутренние органы.., организм с этим просто  не
справляется.
   - И кто в этом виноват?
   - Да никто, черт побери! - воскликнул он, и я  прикусил  губу.  -  Никто.
Ведь если один из нас брякнет, что это  Келли  сломал  брату  четыре  ребра,
другой тут же даст ему в зубы. Правильно?
   - Правильно.
   - Так вот, чтобы этого не случилось, - рассудительно продолжал Милтон,  -
давай я сам  скажу  тебе  то,  о  чем  ты  все  равно  спросишь  меня  через
минуту-другую. Почему Гэл не в больнице... Ведь ты об этом хотел спросить?
   - Хорошо, почему?
   - Он там был,  провалялся  несколько  недель.  И  все  это  время  с  ним
продолжали случаться те же самые вещи, только гораздо, гораздо хуже. Чуть не
каждый день обнаруживалась новая патология, так что я поспешил забрать Гэла,
как только его разрешили снять с вытяжки, на  которой  он  лежал  по  поводу
перелома бедра. С Келли ему гораздо лучше.  Келли  не  позволяет  ему  пасть
духом, Келли готовит для него еду, дает  лекарства,  словом  -  обеспечивает
необходимый уход. С утра до вечера Келли только этим и занимается.
   - Я догадался. Должно быть, ему чертовски нелегко приходится.
   - Так и есть... Знаешь, я немного завидую твоему умению  браниться.  Хоть
так, но ты все-таки его уломал. А я... Я не могу ни дать, ни одолжить  этому
человеку ровным счетом  ничего.  Келли  слишком..,  горд,  он  не  принимает
помощи, он взвалил на свои плечи  все,  и  главное  -  ответственность...  О
Господи!..
   -  Знаешь,  ты  только  не  обижайся,  но...   Ты   консультировался   со
специалистами? Милтон пожал плечами.
   - Конечно, много раз. И  в  девяти  случаев  из  десяти  мне  приходилось
действовать за спиной  Келли,  что  было  совсем  не  просто.  Мне  пришлось
проявить чертовскую изобретательность. Однажды я сказал ему, что Гэлу просто
необходимо попробовать иранских арбузов, которые  получают  только  в  одной
маленькой лавке в Йонкерсе. Келли помчался туда, и пока он отсутствовал, мне
удалось собрать двух-трех специалистов, показать им Гэла  и  выпроводить  до
того, как Келли вернулся. В другой раз я выписал Гэлу  сложную  микстуру,  а
сам заранее сговорился с аптекарем, чтобы  он  готовил  ее  не  меньше  двух
часов. За это время я успел показать Гэла Грандиджу,  -  это  наш  известный
остеопат, - зато провизор Анселович из аптеки получил от Келли  здоровенного
пинка за то, что слишком долго копался.
   - Ты молодец, Милт! - сказал я от души.
   Он недовольно рыкнул, потом продолжал, слегка понизив голос:
   - Как бы там ни было, никакой пользы эти консультации Гэлу не принесли. Я
узнал чертову уйму полезного и нового, научился паре  врачебных  приемов,  о
существовании которых прежде не подозревал, но... - Он  покачал  головой.  -
Знаешь, почему ни я, ни Кел не разрешили тебе сегодня увидеть Гэла?
   Тут Милт  облизнул  губы  и  огляделся  по  сторонам,  словно  подыскивая
подходящий пример.
   -  Помнишь  фотографии  тела  Муссолини,  после  того  как  толпа  с  ним
расправилась? Я вздрогнул.
   - Да, помню.
   - Так вот, именно так и выглядит Гэл, только он, в отличие от  Муссолини,
жив. Что, впрочем, вовсе не делает картину приятнее.  Главное,  сам  Гэл  не
сознает, как он плох, и ни я, ни Келли не хотели бы, чтобы он понял  это  по
твоему лицу. Да что там, по твоему!.. Я бы не пустил к  нему  и  деревянного
индейца!
   Он все говорил и говорил, и, незаметно  для  себя,  я  начал  постукивать
кулаком по столу - сначала негромко, потом все сильней и  сильней.  В  конце
концов Милтон схватил меня за запястье, и  я  замер,  чувствуя  себя  крайне
неуютно под взглядами множества посетителей, которые  смотрели  на  меня.  К
счастью, волнение улеглось довольно  быстро,  и  в  притихшем  на  несколько
секунд баре снова стало шумно.
   - Извини, - сказал я.
   - Ничего, все в порядке.
   - Но ведь должна быть какая-то причина!
   Его губы чуть заметно изогнулись в язвительной улыбке.
   - Вот, значит, к чему ты в конце концов пришел? Причина!.. Всему на свете
должна быть причина, и если мы ее не  знаем,  то,  по  крайней  мере,  можем
найти.  Не  ты  один  так  считаешь,  но  истина  заключается  в  том,   что
один-единственный необъяснимый факт способен потрясти нашу веру в разумность
и рациональность всего сущего. И тогда наш страх  становится  много  больше,
чем то, с чем мы в действительности имеем дело;  он  вырастает  до  размеров
целой вселенной, об устройстве и законах которой  мы  можем  сказать  только
одно: это необъяснимо. И в первую очередь это  свидетельствует  о  том,  как
слабо мы на самом деле верим во что бы то ни было.
   - Жалкая философия, Милт.
   - Да, возможно. Но если у тебя будет подходящая идея, как  объяснить  то,
что случилось с Гэлом, я готов у тебя ее купить за сколько ты скажешь.  Пока
же мне остается только продолжать биться над этой загадкой  и  бояться...  А
боюсь я, пожалуй, даже больше, чем следовало бы.
   - Давай-ка лучше напьемся.
   - Отличная идея.
   Но никто из нас не сделал заказ. Мы просто сидели и смотрели на  ромб  из
сахарного песка, который я оставил на столе. Какое-то время спустя  я  снова
спросил:
   - А Келли понимает, в чем дело?
   - Ты же знаешь Келли. Если бы у него была хоть какая-то идея, он бы землю
рыл, чтобы подтвердить ее или опровергнуть. Нет, он просто сидит и  смотрит,
как тело его брата гниет и пухнет, точно тесто в квашне.
   - А Гэл?
   - В последнее время он редко бывает в полном сознании. Я стараюсь держать
его на снотворных и на болеутоляющих.
   - Но, может быть, он...
   - Послушай, - сказал Милтон, - я вовсе не хочу, чтобы ты принял  меня  за
психа, но мне тоже не  дают  покоя  самые  дикие  догадки  и  предположения.
Например...
   Он внезапно замолчал и, вытащив из кармана  свой  образцово-показательный
носовой платок, внимательно на него посмотрел, потом убрал обратно.
   - Извини, - промолвил он, - но ты, похоже, не понимаешь, что я уже  давно
занимаюсь этим случаем. Скоро будет ровно три месяца, как я ломаю голову над
этой задачей, так что я успел подумать обо всем, что тебе еще даже не пришло
в голову. Да, я устроил Гэлу настоящий допрос, я заходил то с  одной,  то  с
другой стороны, но все было напрасно. Я  не  нашел  ничего,  что  стоило  бы
внимания. Ни-че-го!
   Последнее слово он произнес так странно, что я сразу насторожился.
   - Ну-ка, рассказывай, - потребовал я.
   - Что рассказывать? - ответил Милтон и посмотрел на часы, но я накрыл  их
ладонью.
   - Давай, Милт, выкладывай.
   - Я не понимаю, о чем  ты...  Черт,  оставь  меня  в  покое!  Неужели  ты
думаешь, что я не разобрался бы во всем до конца,  если  бы  это  было  хоть
сколько-нибудь важно?!
   - Расскажи мне о том, что ты считаешь не важным.
   - Нет.
   - Почему - нет?
   - Будь я проклят, если это сделаю! Ведь  ты  просто  шизик.  Ты  отличный
парень и ты мне нравишься, но ты - самый  настоящий  тронутый  шизик!  -  Он
неожиданно рассмеялся, и его смех ослепил  меня,  как  свет  фотографической
лампы-вспышки. - Я не знал, что у тебя может быть такая озадаченная морда! -
воскликнул Милтон. - А теперь успокойся, приятель, и послушай,  что  я  тебе
скажу.   Например,    какой-нибудь    человек,    выходя    из    ресторана,
специализирующегося на мясных блюдах, наступает на ржавый  гвоздь,  а  потом
берет и умирает от столбняка. Но все повернутые вегетарианцы будут  клясться
и божиться, что он остался бы жив, если бы не отравлял свой организм  мясом;
больше того, они станут использовать этот случай в  качестве  доказательства
своей правоты. Преданный сторонник сухого закона, если только он узнает, что
погибший  запил  свой  бифштекс  кружкой  пива,  назовет  того  же  человека
очередной жертвой пьянства. И с той же искренностью и жаром сердечным другие
люди будут объяснять ту же самую смерть недавним  разводом,  приверженностью
той  или  иной  религии,  политическими  пристрастиями  или   наследственной
болезнью, передавшейся бедняге от его пра-пра-праде-душки, соратника Оливера
Кромвеля. Ты неплохой парень, и ты мне нравишься, - снова повторил он,  -  и
поэтому я не хочу сидеть и смотреть, как ты сходишь с ума.
   - Не понимаю, - сказал я раздельно и громко,  -  о  чем  ты  толкуешь.  А
теперь тебе придется мне обо всем рассказать.
   - Боюсь, что так, - печально согласился Милтон и глубоко вздохнул.  -  Ты
веришь в то, что пишешь. Нет, - добавил он быстро, - это не вопрос, а просто
констатация факта.  Ты  фантазируешь,  выдумываешь  всякие  ужасы  и  веришь
каждому выдуманному тобой слову. Я чувствую,  что  по  складу  характера  ты
больше склонен верить в outre , в так
называемое "непознаваемое", больше,  чем  в  то,  что  я  называю  реальными
вещами. Ты, наверное, считаешь, что я несу чушь...
   - Да, - сказал я. - Но продолжай.
   - Если бы завтра я позвонил тебе и  радостно  сообщил,  что  нам  удалось
выделить вирус, вызывающий такую болезнь, как у Гэла, и что  соответствующая
вакцина вот-вот будет готова, ты был бы рад не меньше моего,  но  в  глубине
души ты продолжал бы сомневаться и спрашивать себя, действительно ли во всем
повинен вирус, и сможет ли сыворотка действительно помочь. Но если бы сейчас
я признался тебе, что в самом начале заболевания видел  на  шее  Гэла  следы
двух еле заметных уколов и что как-то  раз  я  заметил  выползающий  из  его
комнаты язык тумана... Ты  ведь  понял,  о  чем  я,  верно?  Клянусь  Богом,
понял!.. Посмотри на себя - у тебя даже глаза заблестели.
   Я быстро опустил веки.
   - Не позволяй мне перебить тебя сейчас, - сказал я холодно. - Если ты  не
веришь в след от клыков Дракулы, то что ты готов признать?  Что  у  тебя  на
уме, Милт?
   - Примерно год назад Келли  привез  своему  брату  подарок  -  кошмарного
маленького уродца, гаитянскую куклу. Некоторое время Гэл держал ее  у  себя,
просто для того, чтобы было кому состроить рожу в тоскливую минуту, а  потом
подарил одной  девице.  Несколько  позднее  у  Гэла  были  с  ней  серьезные
неприятности, и  теперь  она  его  ненавидит.  По-настоящему  ненавидит.  И,
насколько нам известно, эта кукла все еще у нее. Ну, теперь ты доволен?
   - Доволен, - сказал я, не скрывая своего отвращения. - Но, Милт, ты  ведь
не можешь просто игнорировать эту историю с гаитянской куклой. Наоборот, она
может служить основой всего... Эй, ну-ка, сядь! Куда это ты намылился?
   - Я же сказал, что не стану слушать, если ты  оседлаешь  своего  любимого
конька. Когда речь заходит о пристрастиях,  здравый  смысл  исчезает.  -  Он
отпрянул. - Эй, прекрати!.. Сам сядь! Сядь сейчас же.
   Я успел схватить его за лацканы пиджака.
   - Сейчас мы оба сядем, - сказал я ласково. - Иначе, как  ты  и  хотел,  я
докажу тебе, что все разумные аргументы я уже исчерпал.
   - Так точно, сэр, - добродушно отозвался он и сел.  Блеск  в  его  глазах
погас, и я почувствовал себя дурак-дураком.
   Наклонившись вперед, Милт сказал:
   - Теперь, надеюсь, ты будешь держать себя в руках и слушать, что  я  тебе
скажу. Ты, наверное, знаешь, что во многих случаях куклы-вуду оказываются не
такими уж безобидными. А знаешь почему?
   - Да, знаю. Просто я не думал, что ты тоже в это веришь.
   Его тяжелый, как камень, взгляд, остался непроницаем, и я, - с  некоторым
опозданием, правда,  -  сообразил,  что  поза  непререкаемого  авторитета  и
всезнайки, которую писатели-фантасты любят принимать каждый раз, когда  дело
касается  подобных  вопросов,  вряд  ли  уместна,   если   имеешь   дело   с
квалифицированным и, в  каком-то  смысле,  передовым  врачом.  И  я  добавил
несколько менее уверенно:
   - В данном случае дело, видимо, в том, что обычно именуется  субъективной
реальностью или, иными словами, в том, во что  верят  некоторые  люди.  Если
твердо верить, что нанесение увечий кукле, с которой ты себя отождествляешь,
принесет вред тебе самому, в конце концов так и случится.
   - Да, речь идет именно об этом и о  многих  других  вещах,  которые  даже
писатель-фантаст мог бы узнать, если бы не ограничивал свой кругозор рамками
собственной субъективно ограниченной фантазии. Например, знаешь ли ты, что в
Северной Африке до сих пор живет племя  кочевых  арабов,  которым  мало  кто
решается  нанести  серьезное  -  по  их  собственным  меркам,   конечно,   -
оскорбление. Когда араб из этого племени  чувствует  себя  оскорбленным,  он
угрожает тебе.., собственной смертью, и если ты скажешь, что  это  чушь,  то
прямо на твоих глазах он сядет на корточки, накроет голову платком и  умрет,
умрет по-настоящему, без дураков. С  точки  зрения  науки  это  чистой  воды
психосоматический феномен наподобие  стигматов  или  крестных  ран,  которые
время от времени появляются на руках, на ногах и на груди у некоторых истово
верующих.  Я  думаю,  тебе  известно  много  таких  случаев,  -  добавил  он
неожиданно, очевидно прочтя что-то по выражению моего лица. - Но я  от  тебя
не отстану до тех пор, пока ты не признаешь, что я по крайней мере  способен
не только принять подобные явления во внимание, но и подробнейшим образом их
исследовать.
   - Должно быть, я упустил это из виду потому что еще  никогда  у  тебя  не
лечился, - пробормотал я. В моих  словах  заключалась  лишь  доля  шутки,  и
Милтон это понял.
   - Вот и славно, - сказал он с видимым облегчением. - А теперь я расскажу,
что именно я  предпринял.  Когда  я  узнал  об  этой  истории  с  куклой,  я
набросился на нее с таким же рвением, как ты сейчас. Кстати, докопался я  до
этого случая довольно поздно, хотя и расспрашивал  Гэла  обо  всем.  А  это,
между прочим, означает, что для него кукла не имела никакого значения.
   - Но, может быть, подсознательно...
   - Заткнешься ты или нет?! - Милт ткнул меня своим острым пальцем  куда-то
в область ключицы. - Сейчас говорю я, а не ты! Так вот: я допускаю, что вера
в колдовство действительно может быть спрятана где-то в подсознании Гэла, но
если это так, то она находится в таких дебрях,  на  такой  глубине,  что  ни
амитал натрия , ни метод ассоциаций, ни  светотерапия,  ни  глубокий
гипноз, ни добрая дюжина других, столь же эффективных приемов, не в силах ее
выявить. И я считаю это достаточно убедительным  доказательством  того,  что
никакой веры в колдовство вуду в нем нет. - Милтон внимательно посмотрел  на
меня. - Судя по твоей  ухмылке,  мне  придется  еще  раз  напомнить,  что  я
занимался этим вопросом достаточно долго, много дольше, чем ты,  и  применял
методы и средства, которых в твоем распоряжении просто нет. И  мне  кажется,
что для нас обоих результаты должны быть одинаково убедительны.
   - Пожалуй, мне действительно лучше помолчать, - сказал я жалобно.
   - Давно пора. - Он усмехнулся. - Нет, для  того  чтобы  порча  или  сглаз
привели к болезни или смерти, сам человек должен глубоко верить в могущество
колдунов и колдуний. Только через эту веру он сможет развить в себе  чувство
полной тождественности с куклой. Кроме того,  жертве  желательно  доподлинно
знать, что именно проделывает колдун с его восковым или глиняным  двойником:
плющит, ломает конечности, колет иголками и так далее. А я готов поклясться,
что до Гэла не доходило абсолютно никаких сведений подобного рода.
   - А как насчет куклы? - не удержался я. - Может, для полной  уверенности,
было бы все-таки лучше забрать ее у той девицы?
   - Я тоже думал об этом. Увы, я так и не смог придумать, как вернуть куклу
не возбудив ее подозрений и не дав ей понять, что эта восковая фигурка имеет
для нас такую ценность. Если она поймет, что кукла нужна Гэлу,  она  никогда
ее не отдаст.
   - Гм-м... Кто она вообще такая, и в чем ее сила?
   - Она такая же никчемная и такая же мерзкая, как  тополиный  пух  в  пору
цветения. Одно время они с Гэлом встречались, но между ними не  было  ничего
серьезного. По крайней мере, с его стороны.  Гэл..,  он  всегда  был  просто
большим ребенком с широкой и открытой душой,  который  искренне  верил,  что
единственные негодяи на свете, это  те,  кого  непременно  убивают  в  конце
фильма. Келли в это время был в плавании; когда он неожиданно  вернулся,  то
обнаружил, что эта дрянь вертит Гэлом как  хочет.  Сначала  она  действовала
лаской, потом пустила в ход угрозы... В общем,  налицо  был  старый,  добрый
шантаж, но Гэл оказался здорово сбит с толку. Келли взял с него  слово,  что
между ними не было ничего такого, а потом заставил дать ей от ворот поворот.
Но девчонка их раскусила, и дело попало в суд. Это  была  ее  ошибка.  Келли
легко добился медицинского освидетельствования и выставил девицу на всеобщее
посмешище. Экспертиза ясно показала, что она не только  не  носит  во  чреве
никакого ребенка, но и вообще никогда не сможет быть матерью.  Именно  тогда
она и поклялась  поквитаться  с  Гэлом,  но...  У  нее  нет  ни  мозгов,  ни
образования, ни денег, что, впрочем, не мешает ей  быть  дрянью.  Ненавидеть
она, во всяком случае, умеет.
   - Значит, ты ее видел? Милтон как-то передернулся.
   - Да, я ее видел,  когда  пытался  забрать  подарки  Гэла.  Мне  пришлось
сказать, чтобы она отдала их все, потому что я  не  осмелился  сказать,  что
конкретно мне хотелось бы получить... Быть может  это  тебя  удивит,  но  на
самом деле мне была нужна только эта проклятая кукла.  Как  ты  сам  недавно
сказал - просто на всякий случай, хотя  в  глубине  души  я  уже  тогда  был
убежден, что эта безделушка не имеет и не может иметь никакого  отношения  к
странной болезни Гэла. Ну, теперь ты понимаешь, что я хотел  сказать,  когда
говорил о том  значении,  которое  может  иметь  для  нас  один-единственный
необъяснимый факт, одно-единственное проявление иррационального?
   -  Боюсь,  что  да,  понимаю.  -  Я   чувствовал   себя   подавленным   и
дезориентированным, к тому же Милтону почти удалось меня убедить, и  это  не
нравилось мне больше всего. Слишком часто мне приходилось читать об  ученых,
которым не хватало способности к  нетрадиционному,  непредвзятому  мышлению,
чтобы решить ту или иную загадку. А как было бы здорово добиться успеха там,
где спасовал такой башковитый парень, как Милт!
   Потом мы вышли из бара  на  улицу,  и  впервые  в  жизни  я  почувствовал
очарование  ночи  -  почувствовал  сам,   без   того,   чтобы   какой-нибудь
болван-писатель насильно вбивал его мне в башку в своих писательских  целях.
Я смотрел на чистенький, к звездам тянущийся кубистический  ландшафт  вокруг
Радио-Сити, на живые змеи его неоновых реклам, и неожиданно мне на ум пришел
рассказ Эвелин Смит, главная идея которого была такова: "После того как всем
стало известно, что атомная бомба была создана не наукой, а магией, из своих
потайных укрытий выбрались все  колдуны  и  колдуньи,  которые  приводили  в
действие холодильники, посудомоечные машины и  городскую  телефонную  сеть".
Потом я почувствовал на щеке дыхание ветра и спросил себя, что это дышало? Я
услышал сонное сопение огромного мегаполиса, и на одно ужасное мгновение мне
показалось, что вот сейчас город заворочается, откроет глаза и.., заговорит.
   На углу я сказал Милтону:
   - Спасибо, ты немного прочистил мне мозги. Наве