р Кеог. Я думаю, что не должен  отвечать
на вопросы о Сильве. Или о себе. И вообще о чем угодно.
     Он поднял глаза. Кеог изучающе посмотрел на  него.  Потом  улыбнулся.
Для него это было непривычно и даже затруднительно, но все же улыбка  была
искренней.
     - Ладно, - буркнул он и встал. - Пошли.
     Он вышел из кабинки, и Гай, в полной растерянности, пошел следом. Они
направились к телефону-автомату на углу. Кеог опустил монету, набрал номер
и ждал, не сводя глаз с Гая. Молодому человеку пришлось слушать  разговор,
догадываясь об ответных репликах.
     - Я тут стою с Гаем Гиббоном.
     Гай обратил внимание на то, что Кеог не назвал себя -  очевидно,  его
узнали по голосу....
     - Конечно, я знал. Глупый вопрос, девочка....
     - Потому что это и мое дело. Все, что касается тебя, мое дело....
     - Что прекратить? Я не собираюсь ничего прекращать. Я  просто  должен
знать, вот и все....
     - Ну, хорошо, хорошо... Он здесь. Он не  желает  разговаривать  ни  о
тебе, ни о чем, что, в общем, неплохо. Да, даже хорошо. Пожалуйста,  скажи
ему, чтобы не упирался.
     И он  протянул  трубку  обалдевшему  Гаю,  который  дрожащим  голосом
сказал: "Да, алло", не сводя глаз с бесстрастного  лица  Кеога.  Ее  голос
успокоил его.
     - Гай, дорогой...
     - Сильва...
     - Все в порядке. Наверно, я раньше  должна  была  сказать  тебе.  Все
равно, рано или поздно... Гай, ты можешь говорить Кеогу, что хочешь. Все о
чем он спросит.
     - Но почему, любовь моя? В конце концов, кто он такой?
     Она помолчала, потом как-то странно засмеялась.
     - Он сам тебе объяснит лучше меня. Ты же хочешь, чтоб мы поженились?
     - Да, конечно.
     - Ну, тогда все в порядке. Никто не может помешать этому, кроме  тебя
самого. Послушай, Гай, я согласна  жить  где  угодно  и  как  угодно,  как
захочешь ты. Это истинная правда, и я хочу, чтобы ты верил мне.
     - Я всегда верю тебе.
     - Ну и слава Богу. Значит, будет так, как мы хотим. А теперь пойди  и
побеседуй с Кеогом. Расскажи ему все, что он захочет знать. Он сделает  то
же самое. Люблю тебя.
     - Я тоже, - сказал Гай, вглядываясь в лицо Кеога. - Ну, ладно, пока.
     И повесил трубку....
     Разговор был долгим.


     - Ему больно, - прошептала она доктору Рэтберну.
     - Знаю, - врач сочувственно покачал головой,  -  но  ведь  с  морфием
нельзя перебарщивать.
     - А если еще чуть-чуть?
     - Разве что чуть-чуть, - грустно отозвался врач. - Он вынул шприц  из
сумки. Сильва нежно поцеловала спящего и вышла из комнаты. Кеог ждал ее.
     - С этим надо кончать, девочка.
     - С чем - с этим? - зло спросила она.
     - Пошли отсюда.
     Она так давно знала Кеога, что была уверена - ему нечем  удивить  ее.
Но этот голос и взгляд были для него  необычны.  Он  придержал  перед  ней
дверь и молча пошел следом.
     Они вышли из замка и по тропинке через  рощицу  поднялись  на  кромку
холма, возвышавшегося над новым строением. На стоянке  рядом  с  ним  было
полно автомобилей. Вот  подъехал  медицинский  фургон;  другой  стоял  под
разгрузкой у северо-восточного входа. Приглушенно гудел  двигатель  где-то
за зданием; над трубой новенькой котельной  вился  дым...  Они  оба  молча
вглядывались в сооружение. Тропинка увела их с вершин холма вниз, к озеру,
к небольшому лесочку, посреди которого возвышалась статуя  Дианы-охотницы,
настолько великолепно выполненная, что она казалась живой, а не мраморной.
     - Я всегда думал, - сказал Кеог, - что рядом с нею нельзя лгать. Даже
самому себе, - добавил он и опустился на мраморную скамью.
     - Что ж, выкладывай.
     - Ты хочешь заново сотворить Гая Гиббона. Это безумный  замысел  -  и
одновременно великий. Впрочем, бывали и более безумные и великие, а теперь
они  кажутся  заурядными.  Однако   я   не   собираюсь   обсуждать   здесь
грандиозность твоей затеи.
     - В чем же дело?
     - В последние дни я все пытаюсь отстраниться, разгадать твой  план  в
перспективе. Сильва... ты не учла кое-что.
     - Отлично, - сказала она. - Очень хорошо. Я знала, что ты  непременно
додумаешься до всего, пока не поздно.
     - Чтобы ты успела найти выход? - Он медленно покачал  головой.  -  На
сей раз его нет. Так что, девочка, собери все мужество Уайков и  примирись
с поражением.
     - Говори.
     - Дело вот в чем. Имей в виду, я не верю, что ты получишь копию  Гая,
но допустим, что это случится. Я говорил с Вебером - шанс у тебя есть, дай
только  Бог.  Но  если  это  произойдет,  ты  получишь  только  сосуд  без
содержимого. Послушай, малышка, человек - это  не  только  кровь,  скелет,
клетки...
     Он замолчал. Тогда она попросила:
     - Продолжай, Кеог.
     - Ты любишь этого парня? - требовательно спросил он.
     - Не понимаю, - с удивлением произнесла она.
     - А что ты любишь в нем? Кудри, мышцы, кожу? Мужское естество? Глаза,
голос?
     - Все, - спокойно ответила она.
     - Только это и больше ничего? - нервно переспросил он. -  Потому  что
если так, то ты можешь получить то, что хочешь, дай Бог тебе силы и удачи.
Я не разбираюсь в любви, но скажу одно: если это все, что требуется,  -  к
черту такую любовь!
     - Ну ясно же, что любовь - это нечто большее.
     - Вот-вот. Где же ты возьмешь это большее? Пойми, человек - это тепло
плюс то, что в голове и в сердце. Ты намерена воспроизвести  Гая  Гиббона,
но ты не сможешь достичь этого, просто продублировав  его  оболочку.  Тебе
надо повторить всего человека,  надо  заставить  его  прожить  свою  жизнь
заново. А этого ты не сумеешь.
     Она долго смотрела на статую Дианы, потом чуть слышно прошептала:
     - Почему же?
     - Я скажу, почему, - сердито сказал он. -  Потому  что  первым  делом
тебе придется выяснить, что он из себя представляет.
     - Но я знаю, что он из себя представляет.
     Он зло сплюнул на зеленый мох, что было совершенно не свойственно ему
и шокировало ее.
     - Ты не знаешь и сотой доли, а я и того меньше. Однажды я припер  его
к стенке и добрых два часа пытался раскусить его.  Он  самый  обыкновенный
парень. Без особых успехов в учебе или в спорте. Обычные вкусы и  чувства,
как у миллионов других. Так почему же именно он, Сильва? Почему ты выбрала
его? Что в этом парне такого, ради чего стоило выходить за него замуж?
     - Я... я и не подозревала, что он тебе не нравится.
     - Да нет же, неправда, я этого не  сказал.  В  нем  даже  нет  ничего
такого, что могло бы не нравиться.
     - Ты не знаешь его так, как я.
     - Тут я согласен с тобой. Не знаю и не смог бы узнать, потому  что  и
ты не знаешь - ты чувствуешь. Если ты хочешь снова увидеть Гая Гиббона или
правдоподобную его копию, он должен  со  дня  рождения  жить  по  готовому
сценарию. Ему придется пройти заново весь жизненный путь этого парня.
     - Хорошо, - спокойно согласилась она.
     Пораженный, он уставился на нее:
     - А прежде, чем он сможет сделать это, нам надо написать сценарий.  А
еще раньше мы должны как-то раздобыть материал. Что ты  думаешь  делать  -
учредить фонд по розыску каждого мгновения жизни этого... этого  ничем  не
примечательного юноши? И сделать это тайно, чтобы он, то есть его двойник,
не догадался об этом? Да знаешь ли ты, во что это обойдется?
     - Все можно устроить.
     - Предположим, у тебя будет его биография в форме сценария,  двадцать
лет жизни, каждый день, каждый час;  тебе  придется  позаботиться  о  том,
чтобы с рождения ребенка окружали люди, которые  будут  в  тайне  от  него
разыгрывать этот сценарий и не допустят, чтобы с ним произошло  что-нибудь
незапланированное.
     - Вот именно, все правильно! - воскликнула она.
     Кеог вскочил и заорал на нее:
     - Я вовсе не строю планов, пойми ты  это,  сумасшедшая  от  любви!  Я
выкладываю свои возражения.
     - Что еще нам  понадобится?  -  нетерпеливо  спросила  она.  -  Кеог,
постарайся, хорошенько постарайся все предусмотреть! Когда начнем? С чего?
Быстрее!
     Кеог смотрел на нее, как громом пораженный; наконец упал на  скамейку
и горько рассмеялся. Она села рядом, взяла его за руку,  глаза  ее  сияли.
Через мгновение он посерьезнел и повернулся к ней. Он вбирал в себя сияние
ее глаз - и наконец его мозг снова заработал...  как  всегда,  по  приказу
Уайков.
     - Главный источник информации о его жизни, - сказал он, будет  у  нас
не долго... Надо сказать Рэтберну, чтобы не слишком накачивал его морфием.
Он должен быть в состоянии думать.


     Когда его одолевала боль и он не мог больше вспоминать,  ему  вводили
еще немного морфия.  Какое-то  время  им  удалось  уравновешивать  боль  и
воспоминания, но затем муки стали сильнее. Тогда ему удалили спинной  мозг
- и он потерял чувствительность к  боли.  Были  привлечены  новые  люди  -
психиатр, стенографистка, даже историк-профессионал.
     В  своей  новой  лаборатории  Вебер   экспериментировал,   подыскивая
"доноров" - пробовал все мыслимое и немыслимое,  даже  коров  и  приматов.
Кое-какие  результаты   были,   хотя   не   слишком   обнадеживающие.   Он
экспериментировал и с людьми. Никак  не  удавалось  преодолеть  отторжение
ткани: матка не удерживала чужеродный плод, как палец  не  приживается  на
чужой руке.
     Тогда он перешел на питательные растворы. Он испробовал множество  их
и в  конце  концов  создал  такой,  который  подошел  -  из  плазмы  крови
беременной женщины.
     Лучшие яйцеклетки он  поместил  между  пластинами  простерилизованной
замши. Он соорудил  автоматическое  устройство,  регулирующее  поступление
плазмы с такой же скоростью, как в живых артериях, пропускающее ее так же,
как вены, и поддерживающее необходимую температуру тела.
     Однажды  пятьдесят  клеток  погибли  из-за  воздействия   хлороформа,
содержащегося в одном из адгезивов. Когда оказалось, что на  клетки  плохо
действует свет, Вебер сконструировал контейнеры из специального состава.
     Те зародыши, которые на шестидесятый  день  были  жизнеспособны,  уже
имели различимые глаза, позвоночник,  зачатки  рук,  пульсирующее  сердце.
Каждый  из  них  омывался  более  чем  галлоном  плазмы  ежедневно,  и   в
определенный момент их насчитывалось  уже  сто  семьдесят  четыре  тысячи.
Потом они стали погибать - некоторые из-за дефектов строения, другие из-за
химического состава,  многие  по  причинам,  неясным  даже  Веберу  и  его
сотрудникам.
     Когда он сделал все, что было в его силах, и осталось только ждать, у
него были зародыши, развившиеся до семи месяцев и хорошо растущие. Их было
двадцать три. Гай Гиббон давно умер. Однажды его вдова навестила Вебера  и
устало положила перед ним пачку бумаг, попросив прочесть и сразу позвонить
ей.
     Вебер прочел и позвонил. Он отказался выполнить ее просьбу.
     Она взялась за Кеога.  Он  отказался  участвовать  в  ее  плане.  Она
переубедила его. Кеог переубедил Вебера.
     Каменный ангар вновь заполнился хитроумными механизмами.  Холодильная
камера была  размером  четыре  на  шесть  футов;  ее  окружали  провода  и
чувствительные датчики. В эту камеру поместили девушку.
     К этому времени зародышей осталось всего четыре, и им было  восемь  с
половиной месяцев.
     Один из них выжил.


     Послесловие автора:
     Я обращаюсь к читателю, и особенно к тому,  кто  едва  перешагнул  за
двадцать. Позвольте вас спросить: не было ли у вас когда-нибудь  ощущения,
будто кто-то управляет вами? Бывало ли так, что вы хотите что-то  сделать,
но, как назло, всюду натыкаетесь на препятствия, и приходится отступить? А
порою наоборот - желаемое не чересчур ли легко достается  вам?  Испытывали
ли вы  чувство,  что  незнакомые  люди  словно  бы  прекрасно  знают  вас?
Встречали вы когда-нибудь девушку, при виде которой у вас замирало сердце,
которой вы тоже вроде бы нравились - и вдруг каким-то образом она  как  бы
вычеркивалась из вашей жизни, как не вписавшаяся в сценарий?
     Чего уж там, со всеми нами случалось такое. Однако,  если  вы  прочли
мой рассказ, то вы согласитесь, что это  нечто  более  поразительное,  чем
просто сюжет. Он что-то напоминает  вам,  не  так  ли?  То  есть,  я  хочу
сказать, что необязательно  должен  быть  замок,  или  "старая  лужа",  и,
конечно все имена изменены, чтобы не компрометировать... автора.
     Потому что, возможно, ей уже пора проснуться,  постаревшей  всего  на
два или три года после двадцатилетнего сна. И когда вы встретите  ее,  это
станет самым потрясающим событием в вашей жизни.





                             Теодор СТАРДЖОН

                    ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НАУЧИЛСЯ ЛЮБИТЬ




     Его звали Мэнш; когда-то давно у них в ходу была  забавная  шутка  на
этот счет, но со временем она стала горькой.
     - Боже, как бы я хотела  увидеть  тебя  прежним,  -  сказала  она,  -
стонущим в сне, вскакивающим по ночам с постели,  бродящим  в  потемках  и
никогда не объясняющим причин своего странного поведения. И пусть по твоей
милости мы порой едва сводили концы с концами, голодали и  бог  знает  как
выглядели! Я, конечно, пилила тебя за это, но скорее  по  привычке,  а  не
всерьез. Я не принимала все близко к сердцу и  могла  бы  терпеть  сколько
угодно, ведь, несмотря ни на что, ты был самим собой и поступал как хотел.
     - А я всегда только так и поступал,  -  ответил  Мэнш,  -  и  не  раз
пытался втолковать тебе, что к чему.
     Она не сдержала возмущенного возгласа:
     - Кто бы в этом разобрался?
     Давнее, привычное отчуждение охватило ее; она устала ворошить прошлое
и предпринимать бесплодные попытки снова и снова вникать  в  то,  чего  не
смогла понять за годы.
     - А вот к людям ты всегда хорошо относился, по-настоящему  любил  их.
Взять того парня, что вдребезги разнес пожарный  гидрант  и  фонарь  перед
домом. Ты отделался от легавого и пройдохи-адвоката, от санитарной  машины
и кучки зевак, сам привез парня  в  больницу  и  не  разрешил  подписывать
никаких бумаг, потому что тот был в шоке. Или захудалый отель, который  ты
перерыл  сверху  донизу,  чтобы  найти  и  вернуть  Виктору  искусственную
челюсть, когда он угодил в  тюрьму.  А  бесконечное  ожидание  в  приемной
врача, пока миссис Как-ее-там целый день лечила свой рак  горла?  Ты  даже
толком и не знал ее. Не было вещи на всем белом  свете,  какой  бы  ты  не
сделал для ближнего своего.
     - Я всегда помогал как мог. Без устали.
     Издевка.
     - Так поступал Генри Форд. Эндрю Карнеги. Семейство  Круппов.  Тысячи
рабочих мест, биллионы выплаченных налогов на благо каждого.  Знаю  я  эти
сказки.
     - Но у меня не тот случай, - мягко сказал он.
     И  тогда  она  выложила  главное,  без  гнева  и   ненависти,   почти
равнодушно. Проговорила потухшим голосом:
     - Мы любили друг друга, и ты ушел.
     Они любили друг друга. Ее звали Фауна; когда-то давно у  них  в  ходу
была забавная шутка на этот счет. Зверушка Фауна, Мэнш-Мужчина и шуры-муры
между ними. "История Содома объясняется просто, - он перевирал  Чосера.  -
Бесстыдство толкает к супружеской измене" (так как  нее  был  муж,  где-то
там, среди  уроков  игры  на  клавесине,  пыльных  недовязанных  ковриков,
набросков пьесы и кучи другого несбывшегося хлама, хранящегося  в  глубине
ее памяти). Но намек остался непонятым. Она  не  была  умницей,  а  просто
любила. Принадлежа к тем  людям,  которые  всю  свою  жизнь  лишь  ожидают
встречи с настоящим, она отбрасывала одно дело за другим, как  не  имеющее
значения. Такие, если уж ухватят свой шанс, то  навсегда,  и  им  говорят:
"Ба! Как ты изменился!" А она не изменилась. Жар-птица поманила и улетела,
и никогда уж ей не совершить поступка. Никогда.
     Они повстречались в расцвете молодости. Ее маленький  домик  стоял  в
глубине рощи на окраине городка, имевшего репутацию "творческого курорта".
И действительно, в самом городке и его окрестностях поблескивали самородки
истинных талантов. Здесь к чудакам традиционно весьма  терпимое  отношение
при условии, что они а) не отпугивают туристов и б) не гребут мало-мальски
солидных денег.
     Фауна была стройной, миловидной девушкой, которой нравились свободные
длинные платья, надетые прямо на голое тело, нравилось жалеть бессловесных
больных бедолаг, вроде птиц с переломанным крылом, чахнущих  Филодендронов
и им подобных, и нравилась музыка - море разной музыки;  и  хотя  она  все
делала вроде бы правильно, но так  ничего  и  не  довела  бы  до  ума,  не
повстречав свою жар-птицу. Она имела единоличные права на небольшой дом  и
работала часть дня в  местной  лавочке,  торговавшей  рамами  для  картин.
Самобытная и нетребовательная, Фауна  не  впутывалась  ни  в  какие  марши
протеста, подачи апелляций и прочее в том же духе. Она просто верила,  что
надо быть доброй ко всему окружающему, и думала... нет, совсем не так. Она
не думала этого, а чувствовала, что если сердечно относиться к каждому, то
мир, как целебным бальзамом, пропитается добротой -  и  вот  вам  средство
борьбы с войнами, алчностью, несправедливостью. Словом, она и ее дом  были
привычной, неизменной частью городка и после того, как  грунтовую  дорогу,
ведущую к дому, замостили, а в конце пути врыли уличный фонарь и  пожарный
гидрант.
     Когда Мэнш появился здесь - длинноволосый юнец с гитарой за плечами -
его ум хранил солидные научные познания,  почерпнутые  в  сотнях  книг,  и
отличался пытливой неугомонностью. Он оказался полным профаном в сердечных
делах, и Фауна просветила его на этот счет даже лучше, чем  сама  ожидала.
Достаточно ей было послушать его божественную игру на гитаре,  и  назавтра
же он обосновался в ее доме.
     Руки Мэнш имел поистине золотые и всегда доводил начатое  до  блеска.
Немудрено, что все его  новинки  сразу  шли  в  дело  в  дюжине  мест.  Он
сконструировал оригинальное устройство для нарезки  оберточной  бумаги,  с
полированным  вручную  корпусом  из  дерева  местных  пород,   в   который
вставлялись рулоны от счетной машины, а в  днище  было  маленькое  лезвие,
чтобы аккуратно отмерять ленту нужной длины. Он изготавливал точные  копии
каминных мехов, яблокорезки и другое оборудование, удобно размещавшееся  в
лавочках  (в  этом  селении  преобладали  лавочки,  а  не   магазины),   и
приносившее кое-какой доход. Он понимал толк  в  транзисторах  и  зубчатых
колесах,  рычажных  передачах,  двигателях  Ванкеля  и  топливных   баках.
Частенько пропадал он в задних комнатах дома, экспериментируя с  магнитами
и осями, множеством химических реактивов всех цветов и оттенков, и  как-то
раз ему в голову пришла интересная мысль.  Он  начал  опыты  с  ножницами,
картоном и несколькими металлическими деталями.  По  виду  они  напоминали
рамку и ротор, но были изготовлены из особых материалов и особым способом.
Когда он соединил все части, ротор стал вращаться, и внезапно Мэнш  постиг
самую суть. Он тут же проделал легкие изменения в приборе, и ротор,  почти
целиком   картонный,   завертелся   с   сумасшедшей   быстротой,   издавая
пронзительный, нарастающий звук, а десятипенсовый гвоздь, служивший  осью,
продырявил бумажную  конструкцию.  Затем  ротор  сорвало  с  места,  и  он
пролетел через всю комнату, разбрасывая вокруг блестящие крупинки  железа.
Мэнш не сделал даже попытки собрать разлетевшиеся детали, лишь  постоял  с
отсутствующим видом и вышел в другую комнату. Только раз взглянув на него,
Фауна тут же подбежала, обняла и принялась допытываться: что случилось,  в
чем дело? но он, ошеломленный, прямо остолбенел, пока из его глаз по щекам
не покатились слезы. Казалось, он и не замечал их. С этого самого  времени
он начал стонать среди ночи, вскакивать с постели и бродить впотьмах. Годы
спустя, когда  она  говорила,  что  Мэнш  ничегошеньки  не  объяснял,  это
одновременно было и правдой,  и  ложью,  потому  что  он  намекнул  ей  на
грандиозность своей идеи, которая могла толкнуть людей на все,  вплоть  до
убийства; одних - чтобы завладеть ею, а  других  -  чтобы  задавить  ее  в
зародыше. Но главное