одящую от безоружного  существа.  Ярость
же, подобно плотской страсти,  всегда  замкнута  на  себе,  отстраняется  от
своего предмета, обрекает на одиночество.
   Погрузившись в мерный гул ночи, он вытянулся на спине и лежал неподвижно,
полностью расслабившись, отдавшись на волю мыслей, беспорядочно вспыхивавших
и затухавших, словно мерцающие  огоньки.  Казалось,  ему  дано  ощутить  всю
радость жизни, как  никому  другому  на  нашей  планете.  Какой  бесконечный
восторг: бодрствовать, постоянно ощущать свое  тело  и  одновременно  парить
чайкой в потоке собственных мыслей. Пожалуй, самое большое удовольствие Янси
получал от ночной части бесконечно текущих суток.  Днем  он,  стоило  только
захотеть, мог стать повелителем мира, ночью же, укрывшись одеялом и  прикрыв
глаза в притворном сне, повелевал без каких-либо  усилий.  Он  был  способен
зажать в  руке  гармонию  Вселенной  и  заставить  слушаться  логику  бытия,
тасовать  измерения,  словно  карточную  колоду,  развернуть  веером   ворох
бесконечно разных картин  и  образов,  выбрать  приглянувшееся  и  отбросить
остальное. Янси с пронзительной четкостью помнил все, что  произошло  с  тех
пор, как он умер, и ясно представлял, что было в его жизни до этого.  Сейчас
он  решил  прибегнуть  к  целебной   силе   воспоминаний,   желая   укротить
взбунтовавшееся сердце, чтобы Беверли не  проснулась,  чтобы  сои  и  дальше
хранил ее силой неведения. А поскольку само сознание того, что  Лоис  сейчас
находится совсем близко, было невыносимым, он спрятался в прошлое, обратился
к ее образу, созданному из воспоминаний, надежд и впечатлений, живущему лишь
в нем и для него, как сокровенная тайна. Эта вторая Лоис всегда была  рядом,
словно неотвязный призрак, ее присутствие сотрясало душу как взрыв,  принося
смутное чувство вины. Но с подобными сложностями он мог совладать,  спрятать
от чужих глаз... А память уносила все  дальше,  прокручивая  ленту  жизни  в
обратном порядке: момент воскрешения из мертвых, черная дыра небытия,  потом
первая встреча с Лоис, и наконец тот день,  когда  он,  средний  американец,
счастливый обладатель стандартного набора обыкновенных чудес нашей культуры,
- любящей жены, работы, устоявшегося образа жизни  обрел  вдруг  уникальное,
недоступное другим чудо.

***

   Там было озеро и маленькие жалкие домики,  сгрудившиеся  у  кромки  воды.
Здание побольше стояло на сваях, упираясь тыльной  частью  в  склон.  Лодки,
плот, танцплощадка с широкими щелями в дощатом полу  и  бар,  где  торговали
напитками не крепче пива.
   У Янси появилось немного денег и всего две свободные недели,  и  он  снял
коттедж заранее. Он не ожидал  чего-то  особенного,  опираясь  на  банальную
мысль о том, что любая перемена обстановки  дает  отдых.  В  те  времена  он
никогда и ни от чего не ожидал особенного. Шагая по  жизненному  пути,  Янси
достиг плато, длинного,  довольно  узкого,  с  небольшим  удобным  наклоном;
горизонт уже близко, а идти дальше довольно легко. Место у него было хорошее
и надежное, а в силу устоявшихся традиций патернализма обещало  со  временем
еще большие дивиденды, ибо крупный бизнес требует от массы своих  служителей
одного: оставаться таким, какой ты есть.
   Он  уже  семь  лет  был  женат  на  Беверли,  не  утратившей  терпения  и
жизнерадостности, неизменно довольной мужем. Они миновали  пору  безоглядной
близости, и более продолжительный период, оставивший легкий  осадок  грусти,
когда казалось,  нельзя  найти  даже  темы  для  разговора.  Оба  сжились  с
ненавязчивым,  смутным  ощущением  невосполнимой  утраты.  Наконец  в   один
прекрасный день, они, как и большинство супружеских пар,  открыли  для  себя
особый семейный язык, существующий  для  общения  с  нестерпимо  привычными,
близкими людьми: неоконченные фразы, многозначительные междометия, обманчиво
пустые разговоры, красноречивое молчание. Такая жизнь  не  казалась  Янси  и
жене монотонной, - для этого но хватало заданности, -  но  она  протекала  в
границах уютного мирка обыденного. Именно  неумение  планировать  (а  зачем,
ведь все, в общем, так предсказуемо?) и стало причиной того, что они  поздно
приехали на озеро. На прошлогодних картах не было отмечено дюжины  отходящих
от автострады дорог. Я вовремя не позаботился  о  запаске,  ну  и,  конечно,
спустилось  колесо...  Потом  пришлось  ехать  обратно  за  забытой  чековой
книжкой, а в довершение, как и полагается в подобных случаях,  пошел  дождь.
Они затормозили перед домом с блестящей от воды табличкой  "офис",  и  Янси,
подняв воротник, отдал себя на растерзание  дождю,  захлюпал  по  деревянным
ступенькам крыльца. После  того,  как  на  его  настойчивый  стук  никто  не
отозвался, Янси заметил размокший кусок картона, воткнутый туда, где  стекло
отставало.  Все  попытки  прочесть,   что   на   нем   написано,   оказались
безуспешными. Он вернулся к лестнице.
   - Эй, Бев! Направь-ка сюда свет!
   Беверли услышала его, но из-за тарахтения разболтанных клапанов мотора  и
стука дождя по крыше машины не  разобрала  слов.  Она  выключила  зажигание,
опустила окно.
   - Что?
   - Фары! Свет! Посвети сюда!
   Она  повиновалась;  вернувшись  к  двери,  Янси  опустился  на  корточки,
вглядываясь в картонку. Минуту спустя он подошел к машине  и,  весь  мокрый,
проскользнул внутрь.
   - Все ушли спать в кабину четырнадцать.
   - А наша какая?
   - Не знаю. Тогда по телефону мне  не  сказали,  только  подтвердили,  что
приняли заказ. Придется их разбудить.
   Он нажал на стартер.
   Нажал снова и снова.
   Не добившись в результате ничего, кроме щелчков и чиханья, Янси откинулся
и раздраженно фыркнул.
   - По-моему, отсырела проводка.
   - Что же нам теперь делать?
   - Идти пешком. Или торчать тут.
   Она коснулась намокшего плеча мужа и содрогнулась.
   - Наверное, здесь не очень далеко... Только захватим чемодан.
   - Ладно. Который?
   Напряженное молчание.
   - Пожалуй, коричневый. Я туда положила свой халат... Кажется.
   Он забрался на сиденье с коленями и, немного повозившись, извлек  лежащий
среди вещей позади коричневый чемодан.
   - Фары лучше потушить. Зажигание тоже надо выключить.
   - А оно и так выключено, - объявила Беверли после быстрой проверки.
   - Что?
   - Когда ты стоял на крыльце, я не могла расслышать, что ты кричал. Вот  и
выключила.
   Преимущество супругов с солидным стажем, успевших освоить  семейный  язык
во всех его  тонкостях  типа  многозначительного  хмыканья  и  судьбоносного
молчания, состоит в том, что такие  эмоции,  как  презрение  или  одобрение,
обозначаются очень легко. Янси достаточно было какое-то время  не  проронить
ни слова; наконец, в разговор вступила Беверли.
   - Господи!
   Снова она, извиняющимся тоном:
   - Откуда мне было  знать,  что  ты  сам  его  не  включил?  Презрительное
фырканье. Беверли отодвинулась в угол и сжалась.
   - Теперь  я  во  всем  виновата,  -  пробормотала  она.  В  данной  фразе
заключалось не только простое признание; вдобавок она означала, что с  этого
момента счет за все  грядущие  неудобства  будет  предъявлен,  а  предыдущие
задержки и досадные неурядицы тоже  свалят  на  нее.  Стало  быть,  виновник
сегодняшних неудач определился.
   Янси продолжал молчать. Все, что он произнесет, обернется  в  ее  пользу:
скажешь одно, - значит, простил, другое - дашь повод для оправдании или даже
контратаки. Так что сейчас, упрямо сжав  губы,  он  не  жаждал  справедливой
мести. Неважно, признает она свою оплошность или нет,  главное,  чтобы  было
предельно ясно: виноват не он. Увы, на данном этапе совместной жизни супруги
если не становятся врагами, то уж, во всяком случае,  не  чувствуют  друг  в
друге союзника.
   Они выбрались из  машины,  каждый  со  своей  стороны,  и  дождь,  словно
повинуясь знаку режиссера этой пьесы, следящего за ней из-за кулис, сразу же
полил сильнее. Редкие  порывы  ветра  стихли;  казалось,  мир  утонул.  Вода
стекала по спине Янси, наполнила глаза, подняла фонтаны  грязи,  достававшей
до колен. Двигаясь на ощупь, он обошел  машину,  и  где-то  возле  радиатора
столкнулся с Беверли. Они вцепились друг в друга, жадно  ловя  ртом  влажный
воздух, и замерли, ожидая, когда кипящую завесу ливня  разорвет  хоть  лучик
света. Наконец в набухшем от влаги небе проступил  смутный  отблеск,  тускло
отразившийся в озере, и они побрели, по щиколотку в воде,  по  берегу  вдоль
ряда домишек.
   Отдыхающие иногда  жалуются,  что  домики  стоят  слишком  близко.  Таким
недовольным, как видно, ни разу не пришлось  преодолевать  расстояние  между
ними, когда на землю опускается непроглядная  пелена  летнего  ливня.  Перед
каждой кабиной торчал  деревянный  столб  с  выпиленным  из  фанеры  номером
наверху.  Различить  его  можно  было  только  на  ощупь,  водя  по   дереву
сморщившимися  от  воды  кончиками  пальцев.  Казалось,   эти   спасительные
ориентиры отстоят друг от  друга  на  добрых  полмили.  Янси  и  Беверли  не
пытались начать разговор, лишь время от времени бормотали  очередной  номер,
отмечавший их продвижение. Ненадолго даже заглохло накопившееся  за  тяжелый
день раздражение. Правда, оно вспыхнуло с новой силой после  того,  как  они
нашли номер  двенадцатый,  миновали  следующий  и,  собрав  последние  силы,
заспешили к тому, что стоял за ним, а следовательно, просто обязан был нести
на себе цифру четырнадцать.
   - Пятнадцатый, пятнадцатый!  -  голос  Беверли  срывался,  казалось,  еще
немного, и она заплачет. - Где же четырнадцатый? Куда он пропал?
   - Ни черта он не пропал, - проворчал Янси, безуспешно  пытаясь  стряхнуть
воду, стекавшую в рот. - Это вон тот домик, мы только что прошли мимо  него.
Суеверные. Боятся числа тринадцать. Что  поделать,  хозяйка  всего  этого  -
женщина, - со значением добавил он.
   Беверли так и охнула от подобной несправедливости, но поперхнулась  водой
и вместо возмущенной тирады  слабо  закашлялась.  Они  повернули  обратно  и
поплелись к темнеющей впереди кабине. Янси  с  размаху  опустил  чемодан  на
крыльцо.
   - Яне! Ты же всех перебудишь!
   Он посмотрел на нее и вздохнул. В переводе это означало: "А зачем мы сюда
пришли?". Потом заколотил в дверь; оба тесно  прижались  к  мокрому  дереву,
пытаясь хоть как-то укрыться от дождя под  декоративным  выступом  крыши.  В
окошке мелькнул свет, дверная ручка повернулась, и они отступили.
   Ничто не подсказывало Янси, что в тот миг его жизнь была навеки разделена
чертой на две части, - до и после  встречи  с  Лоне.  Между  ними  лишь  это
мгновение: завеса дождя и гостеприимно распахивающаяся дверь.
   Ее бесстрашно, широко открыли перед незнакомцами, Янси набрал  воздуха  в
легкие и начал:
   - Меня зовут Яне Боумен. Это моя жена, мы... - тут он разглядел ее лицо и
голос сразу отказал, Лоис быстро оборвала  затянувшуюся  паузу,  сделала  се
незаметной.
   - Входите, входите скорее! - быстрым, уверенным  движением  она  избавила
его от ноши, шагнула мимо, нащупала в пелене ливня ручку и захлопнула дверь,
увлекая супругов внутрь.
   Запыхавшиеся и промокшие, они застыли, уставившись на нее.
   На Лоис было нарядное платье каштанового  цвета  со  стоячим  воротником,
какие носили во времена Елизаветы. Ткань волнами ниспадала с  широких  плеч,
словно застывший водопад, шевелилась, тихонько шурша,  даже  когда  Лоис  не
двигалась.  Она  чуть  изогнулась  и  наклонилась,  когда  ставила  чемодан,
предоставив ему  возможность  удостовериться,  что  плечи  не  подложены,  а
мелькнувшая из-под платья босая ступня доказывала, что даже без каблуков она
одного с ним роста. В тот момент Беверли заговорила, а может, только  хотела
что-то сказать; Янси повернулся к ней и, невольно сравнивая, отметил,  какая
его жена низенькая и жалкая, настоящая мокрая курица, какая она  до  тошноты
привычная...
   - Мы не знали, где...
   - Ничего, - прервала ее Лоис, - впереди у нас целых  дне  недели,  успеем
объясниться. Прежде всего вам надо переодеться в сухое. Я подогрею кофе.
   - Но.., но мы не можем...
   - Очень даже можете. Разговоры оставим на  потом,  проходите,  -  сказала
она, увлекая их по коридору налево. - Там ванная. Обязательно  примите  душ.
Горячий душ.
   Не останавливаясь, Лоис сгребла с  полки  толстые  мохнатые  полотенца  и
сунула растерявшейся Беверли. Протянув руку через ее плечо, включила свет.
   - Сейчас принесу ваш чемодан. Она вернулась почти мгновенно,  Беверли  не
успела и рта раскрыть. - Поторапливайтесь, а то сдоба остынет.
   - Сдоба? - пискнула Беверли. - О, пожалуйста, не стоит...
   Но супругов уже почти втолкнули в ванную, дверь захлопнулась,  а  ответом
на вежливую тираду Беверли стали  лишь  легкие  шаги  хозяйки,  стремительно
прошелестевшие по коридору, словно негромкий озорной смех.
   - Ну и ну, - произнесла Беверли, - Янси, что же нам делать?
   - Полагаю, слушаться хозяйку. - Янси приглашающе  взмахнул  рукой.  -  Ты
первая.
   - Душ? О, я не хочу!
   Он подтолкнул ее к рукомойнику и повернул лицом к зеркалу.
   - А не помешало бы!
   - Ох, ну и вид у меня! - Она  еще  секунду  колебалась,  пробормотала,  -
Ладно... - и стянула через голову насквозь промокшее платье.
   Янси медленно раздевался, пока  Беверли  плескалась  под  душем.  К  тому
времени, когда зеркало совсем запотело, они  уже  весело  напевала  какую-то
мелодию без слов своим тоненьким голоском.
   Его потрясенное воображение вновь и вновь рисовало образ Лонг, какой  она
впервые предстала перед глазами,  -  очерченная  светом  лампы,  обрамленная
ореолом сверкающих капель  дождя.  Разум  творил  ее  портрет,  чтобы  через
мгновение отпрянуть от воссозданного облика, голоса, жестов в  благоговейном
ужасе. Он предпочитал любоваться, откалываясь анализировать то, с чем только
что  столкнулся.  Его  мир  не  содержал,  просто  не  мог  вместить  ничего
подобного. Единственная связная мысль оформилась в виде вопроса, на  который
Янси не знал ответа. Как может быть женщина  такой  решительной,  проворной,
сильной и в то же  время  начисто  лишенной  привычной,  как  ему  казалось,
суетливости, принося со своим появлением  тишину  и  спокойствие?  Ее  голос
доносился словно через наушники, - ясно, так что  улавливались  все  оттенки
тембра, - но при этом не  раздражал,  ласкал  слух.  Распоряжалась  с  такой
завидной энергией, любой другой орал  бы,  как  сержант  во  время  строевой
подготовки.
   - Не выключай, - попросил он жену.
   - Ладно. - Она высунула из-за занавески распаренную руку,  Янси  набросил
на нее полотенце. - Ух, хорошо, - произнесла  Беверли,  выходя  и  энергично
растирая тело. - Такое чувство, будто нас похитили. Но это даже приятно!
   Он шагнул за занавеску, намылился.  Обжигающие  струи  приятно  взбодрили
озябшую кожу; под этим массажем расслабились даже  те  мускулы,  которые  не
ныли после тяжелой дневной нагрузки.  Никогда  в  жизни  не  испытывал  Янси
такого удовольствия, стоя под душем. Все было так хорошо.., пока не раздался
сдавленный трагический вопль. Янси узнал хорошо знакомый сигнал и вздрогнул.
   - Теперь-то ты что  натворила?  -  осведомился  он  деланно  безразличным
тоном, который был призван показать супруге, каких усилий стоит ему  хранить
ангельское  терпение.  Янси  выключил  душ  и  сквозь  плотную  завесу  пара
посмотрел на  жену.  На  голове  Беверли  красовалось  закрученное  тюрбаном
полотенце, с плеч свисал голубой пляжный халатик.
   - Все в черном!
   - Дай полотенце. Что в черном?
   - В черном чемодане. Л здесь только вещи для пляжа. Ничего твоего,  кроме
плавок.
   - Да уж, - произнес он после подобающей  паузы.  -  Сегодня  просто  твой
день.
   - Ох, Яне, мне так жаль...
   - Мне тоже. - Он продолжал смотреть на нее в упор, пока жена не  поникла.
- Опять надену мокрое, только и всего. Подумаешь!
   - Но так нельзя!
   - А ты что предлагаешь? Хорошо, я выйду в плавках.
   Стук в дверь.
   - Стол накрыт!
   Прежде чем Янси успел остановить жену, она жалобно проблеяла:
   - Вы знаете, я случайно взяла не тот чемодан, в  нем  нет  никаких  вещей
мужа, кроме купального костюма!
   - Хорошо, - прозвучал безмятежный голос за  дверью.  -  Надевайте  его  и
выходите. Кофе готов.
   Не дождавшись ответа от опешивших супругов, Лоне негромко  рассмеялась  -
Вы приехали сюда на озеро отдыхать пли разводить  церемонии?  Не  собирались
нигде показываться в купальнике?
   - Да будет вам! - добавила она с такой теплотой, что на их лицах невольно
расцвели глуповатые улыбки.
   - Сейчас идем, - отозвался Янси, натаскивая взятые из раскрытого чемодана
плавки.
   В гостиной успели разжечь огонь, языки пламени уже добрались до  растопки
и  словно  украдкой  касались  полена.   Накрытый   стол   выглядел   весьма
привлекательно: салфетки пепельного цвета под приборы, черные чашки,  черные
свечки в железных кованых подсвечниках. Рядом  стоял,  бурно  испуская  пар,
стеклянный кофейник. Едва они успели сесть, из тостера со щелчком  выскочили
две половинки сдобы.
   Лоис пришла из кухни, держа черную сахарницу. Плавным движением скользнув
за спины супругов, она склонилась над  столом.  Изящная  рука  поставила  на
место сахарницу, другая прикоснулась к обнаженному плечу Янси. И тут  что-то
произошло...

***

   ... Лоис  резко  повернулась  на  бок,  лицом  к  нему.  Протянула  руку,
дотянулась до ночного столика, стоящего между кроватями, нащупала  сигарету.
В это время ветер замер, словно решил  набрать  побольше  воздуха,  чтобы  с
новой силой обрушить на  землю  свое  свистящее  дыхание.  В  установившейся
напряженной тишине грянул гром: океан всей своей чудовищной мощью  навалился
на скалы.  Лоис  чиркнула  спичкой,  и  вспышка  огня,  осветившая  ее  лицо
одновременно  с  грохотом  волн,  ударила  по  натянутым  нервам  Янси.   Он
сдержался, не дрогнул ни единым мускулом. В слепящем свете  черты  Лоис,  на
мгновение выступившие из тьмы, показались ему  частью  маски:  изгиб  брови,
остров гладкого лба над ней, такой же островок, только маленький, пониже,  -
опущенное  веко;  плавные  изгибы  лица   воплощали   вечность,   абсолютное
совершенство формы: свод, на котором можно  возвести  прочное  и  прекрасное
строение. Но только... Если бы...
   Он  упустил   мысль,   загипнотизированный   светом   горящей   сигареты.
Откинувшись на подушку, она делала короткие затяжки. Слишком короткие, чтобы
получать удовольствие. Тлеющий огонек казался  ярче,  когда  Лоис  втягивала
дым, жаркий и, наверное, едкий. Жаркий и едкий ..
   Он облизал пересохшие губы.  В  нем  поднимался  гнев.  Как  бурные  воды
снаружи, он нарастал, наливался силой и наконец  достиг  высшей  точки.  Но,
достигнув берега, волна разбивается о камни и исчезает, превратившись в пену
и миллиарды брызг, а ему оставалось лишь стиснуть зубы и вжаться в  подушку,
чтобы  не  потревожить  сон  мерно  дышащей  Беверли,   До   чего   же   это
несправедливо! Беверли отдавала ему все. Так  было  всегда,  особенно  после
поездки на озеро. Да, особенно после... Ее способность щедро делиться  своим
теплом поражала, почти пугала Янси. Она любила всем существом.  Смеялась  от
всего сердца. В пение вкладывала душу. Сочувствуя, брала на себя чужую боль.
Она одаривала всех, но в первую очередь его. Их союз можно без преувеличения
назвать счастливым. Как же тогда в душу проникло это всепоглощающее чувство,
почему  образ  Лоис  ни  на  секунду  не   покидал   сознание,   по-хозяйски
обосновавшись  в  чужой  собственности?  Почему  нельзя  избежать  страшного
разлада между желанием и жизненной необходимостью? И разве  Лоис  необходима
ему? Нет!
   Гнев улегся. Осторожно  согнув  руку,  он  коснулся  волос  Беверли.  Она
зашевелилась, плотнее зарываясь в его плечо. Так нельзя, мелькнула отчаянная
мысль. Разве я не обладаю мозгом?  Куда  делся  парень,  которого  никто  не
собьет с толку, ничто не поставит на колени?
   Вернись к себе, Янси. Вспомни время, когда Лоис заполняла твой мир, но не
л