был очень этим озадачен, но потом  сообразил,  что  на
столе осталось нечто, принадлежавшее  ему,  и  немного  утешился,  ибо  руки
Бьянки с  жадностью  пили  его  упавшие  на  стол  слезы,  катались  в  них,
наслаждались ими, как кошки наслаждаются разлитой валерьянкой.
   Потом - на протяжении девятнадцати  дней  -  руки  сердились  на  Рэна  и
заставляли его страдать, и он понял, что они наделены упрямым и  мстительным
характером. Руки намеренно не показывались ему на глаза, прячась от него  то
в складках платья Бьянки, то под обеденным  столом.  И,  надо  сказать,  они
своего добились. Во всяком случае, желание и страсть  Рэна  росли  день  ото
дня. Больше того, его любовь  превратилась  в  истинное  чувство,  поскольку
только настоящая любовь знает, что такое уважение  и  благоговейный  трепет.
Желание обладать этими руками сделалось для Рэна смыслом его существования и
единственной целью его жизни.
   В конце концов руки простили его. Они застенчиво целовали Рэна, когда  он
смотрел в другую сторону, робко брали за запястье, а однажды  даже  схватили
его и удерживали несколько сладостных мгновений. Это случилось за столом,  и
Рэн, неожиданно почувствовав необычайный  прилив  сил  и  решимости,  дерзко
взглянул на руки, успевшие вернуться на колени слабоумной. На скулах его, то
вздуваясь, то опадая,  играли  огромные  желваки.  Счастье,  словно  золотое
сияние, захлестывало его с ног до головы, комната тихо кружилась, а все тело
негромко пело от пронизывающих его странных, щекочущих токов. Борясь с собой
и, в то же время, чувствуя  непреодолимую  внутреннюю  потребность  отдаться
великолепию нового удивительного чувства, Рэн замер,  ощущая  себя  и  рабом
неведомого мира, заключенного в белых  руках  Бьянки,  и  его  полновластным
владыкой. Чудесные кисти девушки тоже порозовели больше  обычного,  и,  если
когда-нибудь две руки вообще способны были улыбаться друг другу,  то  именно
это они сейчас и проделывали.
   Рэн встал из-за стола так резко, что опрокинул стул, но это нисколько его
не смутило. В эти минуты он с особенной остротой ощущал всю свою  силу,  всю
ширину своих плеч  и  мощь  спины.  Мать  Бьянки,  которую  давно  ничто  не
удивляло, только покосилась на него и сразу же отвернулась.  В  глазах  Рэна
было что-то непонятное, и это ей очень не нравилось, однако гадать,  что  бы
это могло быть, она не хотела, инстинктивно чувствуя, что  это  принесет  ей
лишь новые тревоги. А Рэн уже вышел вон  -  вышел,  чтобы  побыть  одному  и
попытаться разобраться в этом незнакомом ощущении, которое владело всем  его
существом.
   Был вечер. Горбатый горизонт, как губка, впитывал великолепие  заходящего
солнца, притягивал к себе, жадно высасывал сплющенное оранжево-красное яйцо.
Стоя на небольшом пригорке, Рэн тяжело дышал, раздувая ноздри  и  до  отказа
наполняя воздухом грудь. Вечерний воздух был чист и прохладен, и все же  ему
казалось, что он пахнет как-то по особенному, словно  в  нем,  как  в  воде,
действительно были растворены тончайшие краски заката.
   Так прошло несколько минут. Затем Рэн напряг ноги  и  посмотрел  на  свои
большие, твердые кулаки. Подняв руки над головой, он потянулся всем телом  и
издал такой громкий и протяжный крик, что солнце, словно испугавшись, тотчас
закатилось. Рэн проводил его взглядом, думая только о том, как  он  силен  и
высок, и заново переживая владевшие им чувства притяжения и  принадлежности.
Потом он лег на сухую, чистую землю и заплакал.

***

   Рэн вернулся в дом лишь через час  после  того,  как  луна,  осмелившаяся
вскарабкаться на остывшее от закатного огненного  буйства  небо,  не  только
повторила дневной путь солнца, но и, в свою очередь, зашла за далекие холмы.
Войдя в комнату матери Бьянки, где та спала на заменявшем ей постель  ворохе
старой одежды, он зажег лампу и сел рядом, ожидая, пока  свет  разбудит  ее.
Действительно, очень скоро мать Бьянки недовольно застонала и,  повернувшись
к нему, открыла глаза.
   И в испуге отпрянула.
   - Рэн...? Что тебе надо?!
   - Бьянку. Я хочу жениться на ней.  Женщина  с  присвистом  дышала  сквозь
стиснутые зубы.
   - Нет...! - Этот возглас, однако, означал не  отказ,  а  свидетельствовал
лишь о крайнем изумлении, и Рэн нетерпеливо схватил ее за плечо.
   Тогда женщина расхохоталась.
   - Жениться?!.. На Бьянке?! Послушай,  приятель,  для  шуток  уже  слишком
поздно. Ступай-ка ты обратно в постель и выкинь свою блажь из головы. К утру
ты как пить дать забудешь все, что сейчас мне наговорил.
   - Ты отдашь ее за меня? Она молчала, и Рэн вздохнул.
   - Я не спал, - сказал он все еще сдерживаясь, хотя  в  душе  у  него  все
кипело. - Я даже еще не ложился.
   Мать  Бьянки  зашевелилась  и  села,  подтянув  к  подбородку   шершавые,
сморщенные колени.
   - Ты правильно поступил, что спросил у меня, у матери... И ты был добр  к
нам - ко мне и к Бьянке. Ты неплохой парень, Рэн, но - прости  меня  за  эти
слова - сейчас ты и сам похож на слабоумного. Бьянка настоящая уродина; даже
я  не  стану  этого  отрицать,  хотя  сама  произвела  ее  на  свет.  Можешь
проделывать с ней все, что тебе угодно, - я и словечка не скажу. Впрочем, ты
и сам мог бы догадаться, но ты зачем-то заговорил со мной. А  мне  лучше  бы
ничего об этом не знать... Нет, парень, я тебя совсем не  понимаю,  но...  В
общем, делай с ней, что хочешь.
   И она украдкой бросила на него быстрый взгляд,  но,  пораженная  страхом,
вдруг застыла, не в силах отвести глаз от  его  лица.  Рэн  так  медленно  и
тщательно прятал руки за спину, что ей стало ясно  -  если  бы  не  это,  он
прихлопнул бы ее как муху.
   - Значит.., я могу жениться на ней? - прошептал Рэн.
   Мать Бьянки поспешно кивнула.
   - Как хочешь, парень, - повторила она.  Рэн  задул  лампу  и  выбежал  из
комнаты.

***

   Он много работал, откладывая каждый грош, и в конце концов  сумел  вполне
сносно обставить одну из комнат для себя и Бьянки. Рэн сам смастерил  мягкое
кресло и  сколотил  столик,  который  должен  был  служить  алтарем  для  ее
божественных рук. Кроме этих двух предметов обстановки, в комнате  появилась
широкая  кровать,  щербатые  стены  были  затянуты  плотной  тканью,  а   на
рассохшийся пол лег небольшой ковер.
   В конце концов они поженились, хотя на это потребовалось  довольно  много
времени и усилий. Рэну пришлось объехать всю округу,  прежде  чем  он  нашел
человека, который согласился проделать все  необходимые  процедуры.  Человек
этот жил очень далеко и, закончив обряд, сразу вернулся к себе,  так  что  о
свадьбе никто ничего не знал, и Рэн с  женой  были  избавлены  от  докучного
любопытства односельчан.
   Во время бракосочетания все ритуальные формулы произносила за  Бьянку  ее
мать. Когда Рэн надевал невесте кольцо, руки Бьянки задрожали  и  попытались
вырваться, но скоро успокоились и  лишь  слегка  зарделись,  сделавшись  еще
прекраснее. Дело было сделано, и мать Бьянки больше не возражала, к тому  же
она побаивалась зятя. Рэн был счастлив, а Бьянка... Впрочем, до  нее  никому
не было дела.
   После бракосочетания Бьянка, ведомая руками - этими настоящими  невестами
Рэна - вошла вслед за  ним  в  новую,  красиво  убранную  комнату.  Там  Рэн
тщательно  выкупал  ее,  воспользовавшись   большим   количеством   душистых
притираний. В последнюю очередь он вымыл и уложил ей волосы,  расчесывая  их
крупным гребнем до тех пор, пока они не распушились и не заблестели, так что
теперь внешний вид Бьянки гораздо больше соответствовал паре  чудесных  рук,
на которых он на самом деле женился. Во время мытья Рэн, однако, ни  разу  к
ним не прикоснулся - он только вручал им то мыло, то  крем,  то  специальные
щеточки, с помощью которых они сами могли привести  себя  в  порядок.  Руки,
впрочем, были довольны. Одна из них  даже  вскарабкалась  по  его  куртке  и
коснулась щеки, приведя Рэна в восторг, граничащий с исступлением.
   Наконец он оставил их и - с  сердцем,  в  котором  звучала  прекраснейшая
музыка, - вернулся в лавку.
   В тот день Рэн работал с особенным рвением, и Хардинг  был  так  доволен,
что отпустил его домой  раньше  обычного.  Но  Рэн  пошел  домой  не  сразу.
Несколько  часов  подряд  он  бродил  по  берегу  ручья,  любуясь  тем,  как
отражается в бурлящей воде раздробленное  солнце.  Какая-то  пичуга,  словно
почувствовав излучаемую им радость, бесстрашно подобралась совсем  близко  и
несколько раз облетела его кругом, чиркнув  по  запястью  кончиком  крыла  и
напомнив Рэну один из первых робких поцелуев рук Бьянки.
   А в нем продолжала  звучать  музыка,  которая  была  сродни  беззаботному
смеху, журчанию воды, голосу ветра в прибрежных камышах. Рэн уже тосковал  о
руках Бьянки, но, прекрасно зная, что может сейчас  же  пойти  и  наконец-то
прикоснуться к ним, он  растянулся  на  берегу  и  лежал,  улыбаясь,  смакуя
терпко-сладкую отраву короткого ожидания и  бросая  последний  вызов  своему
желанию, удовлетворить которое ему уже ничто  не  могло  помешать.  В  белых
ладонях Бьянки был заключен  для  него  целый  мир,  свободный  от  злобы  и
ненависти, и Рэн громко  смеялся,  чувствуя,  как  им  овладевает  чистая  и
звонкая радость.
   Он вернулся домой, когда уже начинало темнеть.  На  протяжении  короткого
праздничного ужина, пока  мать  кормила  девушку,  руки  Бьянки  то  и  дело
принимались ласкать и гладить ту руку  Рэна,  какая  оказывалась  на  данный
момент свободна. Гибкие белые пальцы Бьянки то  свивались  между  собой,  то
сплетались с его пальцами, так  что  порой  казалось,  будто  все  три  руки
образуют единое целое, которое, словно некий  плод,  приятно  оттягивало  то
одно, то другое предплечье Рэна.
   Когда стало еще темнее, они отправились в свою комнату и  легли  у  окна,
чтобы Рэн и руки могли видеть  встающие  над  далеким  лесом  яркие,  чистые
звезды. В комнате, как и во всем доме, было темно и тихо, и  Рэн  чувствовал
себя таким счастливым, что боялся даже дышать.
   Одна из рук скользнула по волосам Рэна, сползла по щеке  и  устроилась  в
ложбинке у основания его шеи. Она пульсировала в такт ударам его  сердца,  и
Рэн невольно сжал кулаки, словно стараясь удержать, растянуть это  мгновение
как можно дольше.
   Вскоре и вторая рука приблизилась и устроилась рядом с первой. Почти  час
они лежали не шевелясь, приятно холодя своей прохладной  кожей  его  горячую
шею и грудь, а он ощущал их своим горлом,  угадывал  в  них  одновременно  и
безбрежную бесконечность,  и  уют  замкнутого,  ограниченного  пространства.
Потом Рэн попробовал сосредоточиться на этом ощущении  -  сосредоточиться  и
умом, и  сердцем,  чтобы  почувствовать  каждую  складочку,  каждый  бугорок
лежащих на нем рук, и  очень  скоро  ощутил  как  будто  нежное  и  ласковое
прикосновение, затем - еще одно. Ощущение было совершенно  отчетливым,  хотя
руки Бьянки ни на мгновение не оторвались от его тела, и  тогда  Рэн  понял,
что ждать осталось недолго, совсем недолго.
   Несколько мгновений спустя он, словно  услышав  приказ,  перевернулся  на
спину и откинулся головой на подушку. Глядя вверх, на  неясно  различимые  в
темноте драпировки, Рэн начал понемногу понимать, ради  чего  он  так  много
работал и о чем так страстно мечтал. Тогда он еще сильнее запрокинул  голову
назад и улыбнулся в ожидании. Его навязчивая идея, его мечта вот-вот  должна
была осуществиться.
   Он глубоко  вздохнул,  -  раз,  другой,  третий  -  и  почувствовал,  как
дремавшие на его груди руки пришли в движение.
   Их большие пальцы крест-накрест легли ему на горло, а остальные обхватили
шею с обеих сторон и остановились чуть ниже ушей. Несколько минут они просто
лежали там, как будто набираясь сил. Потом, словно сговорившись,  они  вдруг
затвердели, сделались неподатливыми, как камень, и крепкими, как железо,  но
их прикосновение все еще было легким, совсем легким...
   Нет,  не  совсем...  Рэн  даже  не  заметил,  когда  руки  Бьянки  начали
сжиматься, сдавливая  ему  горло.  Они  проделывали  это  очень  медленно  и
равномерно, наращивая давление одинаковыми, точно вымеренными  порциями,  но
Рэн продолжал лежать совершенно неподвижно. Он уже не мог дышать, но он и не
хотел. Его большие, сильные руки  были  сложены  на  груди,  кулаки  надежно
спрятаны под мышками, а мозг охвачен глубоким покоем. И Рэн знал, что теперь
все произойдет уже очень скоро...
   Всепоглощающая, восхитительная боль волна за волной  то  накатывалась  на
него, то снова отступала. Перед глазами  играли  и  переливались  светящиеся
полотна самых невероятных цветов и оттенков  -  невероятных,  потому  что  в
комнате по-прежнему не было никакого света. Непроизвольно Рэн выгнул  спину,
поднимаясь все выше, выше... И когда руки нажали со всей своей скрытой ранее
силой, все  тело  Рэна  выгнулось,  словно  большой  лук,  и  поднялось  над
кроватью, касаясь ее только пятками и плечами.
   Он Поднимался все выше, выше, выше... Потом Рэн вдруг  почувствовал,  как
внутри него что-то разорвалось, но были ли это легкие или сердце,  для  него
уже не имело значения. Его давнее желание наконец-то осуществилось.
   Когда на следующее утро мать  Бьянки  застали  в  комнате  жильца,  руки,
которыми она все гладила и гладила шею Рэна, оказались испачканы кровью.  Ее
слабоумную дочь срочно увели, тело Рэна  предали  земле,  а  мать  Бьянки  -
повесили, потому что она пыталась уверить судей, будто Рэна задушила ее дочь
- задушила своими  почерневшими,  мертвыми  руками,  кисти  которых,  словно
пожухлые листья, безжизненно свисали с белых, пухлых запястий.



   Теодор СТАРДЖОН
   ТАЙНА ПЛАНЕТЫ АРТНА



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   Короткие жесткие волосы Слимми Коба походили на проволоку. Да  и  сам  он
казался  сделанным  из  проволоки,  такой  же  маленький  и   жесткий.   Его
водянисто-голубые глаза, превратившиеся в узкие щелочки,  и  тонкогубый  рот
отчетливо выделялись на смуглом лице. Палец его лежал  на  спусковом  крючке
тупоносого пистолета.
   - Пиф-паф! - выкрикнул  он.  Его  напарник  втянул  бычью  шею  в  плечи.
Этого-то он и боялся.
   Его пальцы замерли над приборной доской.
   - Убрал бы ты эту игрушку подальше, - попросил он.
   - Э, нет, - проговорил Слимми и осторожно провел холодным дулом пистолета
по безволосому затылку Белла Белью. - Больно мне хочется разрядить его. И ты
мне представишь такую возможность, если только не уберешься отсюда и не дашь
мне посадить корабль. Я не шучу, сынок.
   Белл напряженно улыбнулся, подался вперед и рванул  на  себя  два  рычага
одновременно. Гравитационная панель под ногами Слимми отключилась, а та, что
располагалась на потолке, потянула человека вверх. Слимми завис в воздухе, и
ему, как рассерженному котенку, оставалось только фыркать и отплевываться. И
все же пистолета он не выпустил, а отвел руку в  сторону  и  спустил  курок.
Струя  густой  белой  жидкости  ударила  в  лысый  череп   грузного   Белла.
Чертыхаясь, Белл вытер рукавом лицо, вслепую нашарил нужные переключатели на
приборной доске, и Слимми рухнул на пол. Мясистые пальцы Белла сомкнулись на
его горле.
   - Какого черта я пытался отравить тебя, когда проще было  пристрелить,  -
прохрипел Слимми.
   Он еще  издал  какой-то  чавкающий  звук,  после  чего  его  тонкие  губы
сомкнулись, а глаза выкатились из орбит.
   Внизу, на залитой ярким светом пустынной планете Артна,  трое  обнаженных
марсиан, не отрываясь, глядели на экран телеприемника, на котором  перед  их
взором  разворачивались  события,   происходящие   в   кабине   серебристого
космического корабля землян. Их строгие математические умы старались постичь
логику поведения людей. Вскоре экран телеприемника погас,  так  как  корабль
чуть изменил курс и вышел из  поля  зрения  следящего  устройства.  Один  из
марсиан  склонился  над  прибором,  и  над   планетой   зазвучали   высокие,
невыразительные голоса.
   - Как обычно, они непредсказуемы, - заявил один марсианин.
   Он четко и правильно выговаривал все слова, но его  речь  была  абсолютно
лишена какой-либо  интонации.  Язык  марсиан  всегда  так  звучит:  марсиане
невосприимчивы к изменениям тембра.
   - Это непостижимо,  -  откликнулся  другой  марсианин.  -  Два  землянина
прилетели на эту планету издалека, из Солнечной системы,  во  время  полета,
надо полагать, не ссорились, а в последний день  вдруг  без  видимых  причин
решили убить друг друга.
   - По крайней мере мы, - сказал первый, - установили, с  какой  целью  они
прибыли сюда.
   - Точно. И я не сомневаюсь, что успеха они не добьются.
   - Если так, их миссия ничем не будет отличаться от  нашей.  Артнейцы  как
будто не настроены враждебно, но ревниво оберегают  свои  секреты.  Так  или
иначе, я считаю полезным избавиться от землян. Мы от их  присутствия  ничего
не выиграем.
   - Я голосую против, - вмешался в разговор третий марсианин. Все это время
он тщетно старался  разглядеть  хоть  что-нибудь  на  экране  телеприемника.
(Кстати, местоимение "он" применительно к марсианам  употребляется  условно.
На самом деле все марсиане являются особями женского пола; размножаются  они
партеногенетически, то есть без оплодотворения яйцеклеток. Периодически  они
поглощают друг друга, и таким  образом  достигается  некоторое  разнообразие
свойств отдельных особей.)  -  Как  бы  ни  был  несовершенен  и  примитивен
мыслительный процесс на Земле, ее обитатели  достигли  определенного  уровня
развития цивилизации. Учитывая ненадежность их разумов, лишенных полноценной
логики, мы можем заключить, что они обладают необъяснимой  для  нас  властью
над законами случая. Если это так, то они, вполне возможно, смогут выяснить,
почему на Артне процесс получения урана-235 дешев  настолько,  что  артнейцы
способны полностью захватить марсианский и земной рынки ядерного топлива.
   - В этом есть резон, - согласился первый марсианин. Нужно отметить, что в
его словах заключался высочайший комплимент из всех, мыслимых на Марсе. - Мы
не в состоянии разгадать тайну  Артны  самостоятельно,  а  это  значит,  что
следует предоставить выполнение этой задачи другим.
   С этими словами он взглянул на  экран  телеприемника,  но  ничего,  кроме
серебристого  силуэта  корабля  землян,  не  увидел.  Корабль   скрылся   за
горизонтом, оказавшись вне зоны досягаемости марсианского телеглаза.

***

   Когда загорелые щеки Слимми посинели,  Белл  отпустил  его  горло,  двумя
пальцами закрутил ему ухо и пару раз стукнул  затылком  о  приборную  доску.
Этого оказалось достаточно, чтобы  пистолет  упал  на  пол.  Довольный  Белл
уселся на грудь товарища. Тот сразу захрипел:
   - Слезь! Я задохнусь под твоей тушей. Белл взял его за подбородок  и  еще
раз ударил затылком о панель.
   - Хватит. Хорош. Я сдаюсь. Что теперь?
   - Чем ты зарядил пистолет? - спросил его Белл.
   - Стеарат цинка плюс  соли  каких-то  жирных  кислот,  плюс  аш-два-о,  -
объяснил Слимми. - Я думал, тебе понравится.
   - Мыльный раствор, - кивнул Белл. - Мыло в твоих руках! Верится с трудом.
Ладно, малыш, хватит играть в игрушки. - Кряхтя, он слез со Слимми.  -  Пора
начинать работать. И вообще  мы  уже  за  горизонтом.  Им  за  нами  уже  не
подсмотреть.
   Слимми с  трудом  поднялся  на  ноги  и  тряхнул  головой,  словно  желая
убедиться, что она еще на месте.
   - Значит, мы на Артне, - сказал он. - И что мы тут будем делать?
   -  Сядем  как  можно  ближе  к  перерабатывающему  заводу  и  постараемся
выяснить,  какие  там  применяются  уловки  для  производства  урана-235  из
урана-238.
   - А ты веришь, что они освоили это производство?
   - Иначе быть не может. Сначала я думал, что  здесь  есть  залежи.  Ничего
подобного. Здешняя атмосфера очень похожа на земную,  разве  что  в  воздухе
чуть больше неона и ксенона и несколько меньше азота. И воды тут достаточно,
а ты не хуже меня знаешь, что двести тридцать пятый не может  залегать  там,
где имеется вода.
   - Все-таки я не мог