ь верить, давай я подержу сумку, а ты пока  сходи  и  купи  билеты,  не
волнуйся, я буду здесь, когда ты вернешься, и ты им поверишь... У  меня  для
твоего сына есть работа, легкая работа, хорошие бабки...
   Я окликнул его. Он повернул голову.
   - Помните, Палмер, она говорила, что если ты ни  во  что  не  веришь,  то
ничего не потеряешь в тот день, когда все выяснится.  Вирджиния,  лично  для
меня все уже выяснилось. Теперь, Вирджиния, я в безопасности: я не верю.  Ты
была права, коли так, они у тебя ничего не отнимут.
   Он еще долго бормотал какую-то чепуху в этом роде. Я вышел из его каюты и
отыскал шкипера. Тот сидел перед пультом управления и механически, не глядя,
дергал туда-сюда одну из ручек. Я спросил его:
   - Кэп, вы рассказывали нам об  Н-поле,  которое  появилось  у  Вирджинии.
Скажите, а может человек его приобрести без вмешательства со стороны?
   - Ты пришел, чтобы морочить  мне  голову?  -  отозвался  он  шепотом,  не
поворачивая головы в мою сторону.
   Я отошел от него подальше и сказал:
   - Я пришел, чтобы получить ответ на свой вопрос. Мне кажется, именно  это
произошло с обезьяной.
   - Что за хреновину ты несешь? Чтобы впасть в подобное состояние,  человек
должен пережить настоящий шок. С обезьяной все в норме. Плюнь.
   - Но он лежит и бормочет, что ни во  что  не  верит.  Вот  теперь  шкипер
обратил на меня внимание. Он встал и пошел со мной в каюту чернорабочего.
   - Так, - сказал он, послушав его бессвязное бормотание. - Сейчас он у нас
точно не будет ни во что верить и ни во что вмешиваться.
   С этими словами  он  ударил  Блюма  в  челюсть.  Голова  его  безжизненно
откинулась на подушку.
   Я слышал его шумное дыхание, но еще я слышал ровный гул турбины. И  тогда
я сказал:
   - Выходит, если человек в бессознательном состоянии, его вера или неверие
ничего не решают.
   - Этого и следовало ожидать,  -  отозвался  капитан.  -  Хорошо,  Палмер,
теперь тащи его.
   - Куда?
   - Помолчи.
   Он вышел из каюты. Оценив все возможности,  я  решил  следовать  за  ним.
Взвалив Блюма на плечо, я двинулся вперед и едва не упал  под  тяжестью  его
тела. Капитан поджидал меня в коридоре. Как  только  я  вышел,  он  двинулся
вперед, и я поплелся за ним. Мы дошли до входа в отсек,  где  на  протяжении
всего полета помещался стручок, и побрели дальше, до отсека,  через  который
осуществлялся выход в открытый космос. Капитан Стив достал ключ  и  принялся
колдовать над замком.
   - Что вы намерены предпринять? - спросил я.
   - Помолчи.
   - Вы хотите убить обезьяну?
   - Ты хочешь добраться до дома?
   - Не знаю, - ответил я и задумался над этим вопросом.
   Капитан тем временем распахнул внутреннюю дверь выходного отсека:
   - Палмер, что тебя грызет? Я ответил:
   - Капитан, я, наверное, не допущу, чтобы вы это  совершай.  Здесь  должен
быть другой выход. Не стоит убивать невинного чернорабочего.
   - Палмер, тащи его сюда.
   Я стоял у двери. На плече у меня висело обмякшее тело  Блюма,  а  капитан
мрачно смотрел на меня через плечо.  Не  знаю,  чем  бы  это  противостояние
закончилось (точнее, знаю, но мне стыдно вам  признаваться),  только  именно
тогда мы оба услышали чей-то голос, и с пола поднялась человеческая фигура.
   - По-моему, давно пора, -  сказала  Вирджиния.  -  Внутренний  замок  был
заперт, и я лежу здесь уже час. Наверное,  я  заснула.  А  это  кто?  Что  с
Нильсом?
   Мне показалось, что наш шкипер хлебнул уксуса.
   - Кто тебе разрешил покидать стручок? - прохрипел он.
   - Луаны, - спокойно сказал она. - Они  как  будто  поселились  у  меня  в
голове. Было так странно... Они мне объяснили, как надевать скафандр и  куда
прикрепить канистры с топливом, чтобы выбраться из стручка и  уйти  от  этой
сверкающей штуки. Я уже далеко отлетела, когда они велели мне спрятаться  за
большой каменной глыбой. Потом что-то такое вспыхнуло... И они сказали  мне,
что я могу лететь сюда, потому что все обломки уже далеко. А вы  знали,  что
внутри скафандра есть реактивный двигатель? Луаны  мне  рассказали,  как  им
пользоваться.
   Я пожевал губами, после чего почувствовал, что могу произнести:
   - А почему ты решила, что двигатель сработает?
   - Ну как же! Примерно такой же был на корабле, а ведь мы сюда  прилетели.
Нельзя же не верить собственным глазам!
   Капитан наконец пошевелился. Но, прежде чем он успел  что-то  сказать,  я
ударил его, предварительно опустив обезьяну на пол.  Я  не  сомневаюсь,  что
капитану в жизни приходилось драться, но  такого  удара  в  грудь,  по  всей
вероятности, он еще не получал. Он сел на пол, разведя ноги в  стороны.  Его
взгляд был направлен исключительно на меня.
   - Сиди здесь и заткни свой вонючий рот, - так я ему приказал. - Ты так  и
не понял, как следовало обращаться с этими людьми.
   Вирджиния опустилась на колени около обезьяны.
   - Что с ним? Что тут случилось?
   - Ничего страшного, его просто ударили, - сказал я. - Можешь мне ответить
на один вопрос? Ты веришь, что он тебя любит?
   - Да, - не задумываясь, ответила она.
   - Тогда я вот что тебе скажу. Посиди с  ним  и  приведи  его  в  чувство.
Тормоши его как угодно. А потом скажи, что ты ему веришь. Ясна задача?
   Капитан с трудом поднялся на ноги и замычал.  Но  я  замычал  первым.  Не
знаю, откуда у меня взялся кураж,  но  я  поверил,  что  могу.  По-видимому,
настало время кое во что поверить.
   - Эй, ты, - крикнул я. - Занимайся своим делом! Запускай машину.  Ты  там
приборы оставил черт-те в каком состоянии, а мне бы не хотелось толчков  при
взлете. Как стартовать, знаешь только ты. Так что быстро! А я знаю, как быть
со всем остальным. Ты согласен? Согласен!
   Я подтолкнул его. Он зарычал на меня, но заковылял к лестнице.
   Я вернулся к тем двоим. Мне в ту  секунду  было  хорошо.  Честное  слово,
хорошо.
   - Вирджиния, - сказал я, - знаешь, какой сегодня день? Сегодня тот  день,
когда все выясняется. Ты согласна? Согласна!
   - Смешной вы человек, мистер Палмер.
   - Ну да. Я шут гороховый.
   Я скорчил ей рожу и стал подниматься по лестнице. Старт произошел как раз
когда я добрался до верхней площадки. И я полетел вниз, но на сей раз они не
сочли, что я смешной человек. Они меня даже не заметили. Я тихо поднялся  на
ноги и опять заковылял по лестнице.



   Теодор СТАРДЖОН
   РУКИ БЬЯНКИ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   Рэн впервые увидел Бьянку, когда мать привела ее с  собой  в  лавку.  Она
была приземистой, широкой в кости, с редкими  сальными  волосами  и  гнилыми
зубами. Из  безвольно  распущенного  рта  стекала  на  подбородок  беловатая
струйка слюны. Двигалась она  так,  словно  была  слепой,  или  же  ей  было
совершенно наплевать, на что она налетит через следующие два шага.  Ей  и  в
самом деле было все равно, потому что Бьянка от рождения  была  идиоткой,  и
только ее руки...
   Это были очень красивые, очень изящные руки - мягкие, гладкие, белые, как
снежные хлопья, с  едва  заметным  розовым  оттенком,  напоминавшим  отблеск
планеты Марс на снегу. Руки лежали на прилавке бок о бок и смотрели на Рэна.
Полусжатые кисти, обращенные ладонями вниз, были чем-то неуловимо похожи  на
двух припавших к земле зверьков, и точно так  же,  как  какая-нибудь  лесная
тварь, они слегка раздувались и опадали, словно  дыша.  И  они  смотрели  на
него. Не наблюдали - наблюдать и следить они будут потом. Пока же они только
смотрели, и  Рэн,  отчетливо  ощущавший  на  себе  их  пристальные  взгляды,
почувствовал, как сердце у него забилось сильно и часто.
   Мать Бьянки скрипучим, резким голосом потребовала сыра, и Рэн не торопясь
принес ей его. Пока он ходил, женщина честила  его  на  чем  свет  стоит  и,
наверное, она имела на это  право,  как  имеет  право  быть  ожесточенной  и
раздражительной любая женщина, у которой нет мужа,  а  единственная  дочь  -
слабоумная уродина.
   Рэн отдал ей сыр и взял деньги, и  хотя  женщина  заплатила  меньше,  чем
следовало, он не обратил на это никакого внимания. Виноваты в этом были руки
Бьянки. Когда мать попыталась взять дочь за одну из них, руки отпрянули так,
словно не желали этого прикосновения. При этом они  даже  не  оторвались  от
прилавка,  а,  приподнявшись  на  пальцах,  быстро-быстро  отбежали  к  краю
столешницы и, соскочив  вниз,  скрылись  в  складках  платья  Бьянки.  Мать,
однако, это нисколько не смутило. Схватив дочь  за  локоть,  оказавшийся  не
таким норовистым, она выволокла ее из лавки.
   Рэн остался стоять за  прилавком,  раздумывая  о  руках  Бьянки.  Он  был
здоровым, молодым,  до  красноты  загорелым  и  не  особенно  умным  парнем,
которого никто никогда не учил различать прекрасное и удивительное,  но  ему
это и не требовалось.  Плечи  у  него  были  широкими,  руки  -  сильными  и
крепкими, глаза - большими и добрыми, а ресницы - длинными и густыми. Сейчас
они были опущены, но несмотря на это Рэн продолжал видеть перед  собой  руки
Бьянки, и отчего-то ему было трудно дышать.
   Хлопнула входная дверь - это вернулся  Хардинг,  хозяин  лавки.  Это  был
крупный, полный мужчина с такими толстыми щеками, что  они  почти  сходились
посередине лица, совершенно скрывая нос, губы и все остальное.
   -  Прибери-ка  здесь,  Рэн,  -  сказал  Хардинг.  -  Сегодня  закрываемся
пораньше.
   И с этими словами он встал за прилавок, с трудом протиснувшись мимо Рэна.
   Рэн взял метлу и начал задумчиво мести пол.
   - Только что одна женщина купила сыр, - сказал он  неожиданно.  -  Бедная
женщина в очень старой, поношенной  одежде.  Она  была  с  дочерью,  но  как
выглядит девочка я совсем не помню, если не считать...  Ты  не  знаешь,  кто
она?
   - Я видел, как они выходили, - ответил Хардинг.  -  Эта  женщина  -  мать
Бьянки, а девчонка, соответственно, сама Бьянка. Как зовут мать  я  даже  не
знаю - они почти никогда ни с кем не разговаривают.  И  лучше  бы  они  сюда
вовсе не приходили!.. Давай, Рэн, живей поворачивайся.
   Рэн домел пол и убрал метлу в угол. Прежде чем уйти, он спросил:
   - А где они живут? Ну, Бьянка и ее.., ее мать?
   - На другом конце деревни, на  выселках.  Там  и  улицы-то  никакой  нет.
Спокойной ночи, Рэн.

***

   Рэн не стал дожидаться ужина и, выйдя из лавки,  прямиком  отправился  на
другой  конец  деревни.  Он  легко  нашел  указанный  дом,  потому  что   он
действительно стоял вдалеке от дороги. Со всех сторон его окружали  пустыри,
словно жители поселка сознательно стремились  отгородиться  от  него  и  его
обитателей.
   - Что тебе надо? - хрипло спросила мать Бьянки, отворяя ему дверь.
   - Можно мне войти?
   - Зачем?
   - Можно мне войти? - повторил Рэн.
   Мать Бьянки сделала такое движение,  будто  собиралась  захлопнуть  дверь
прямо перед его носом, потом неожиданно отступила в сторону.
   - Проходи.
   Рэн вошел и остановился на пороге. Мать Бьянки пересекла комнату и села в
густой  тени,  которое,  отбрасывало  донышко  старой  масляной  лампы.  Рэн
опустился на шаткий трехногий табурет напротив. Бьянки в комнате не было.
   Женщина хотела что-то сказать, но неловкость помешала ей произнести  хоть
слово, и тогда она, как щитом, снова закрылась своим молчаливым горем.  Лишь
время от времени она бросала на Рэна короткие взгляды исподлобья. Рэн  сидел
спокойно, сложив руки на коленях, и в его глазах тлел огонек неуверенности.
   - Гхм.... - откашлялась мать и  снова  надолго  замолчала,  впрочем,  уже
простив юношу за его непрошеное вторжение. Неожиданно она сказала:
   - ..Дело в том, что ко мне уже давно никто не заходит. Раньше-то все было
по-другому. Когда-то я была красива...
   И она снова замолчала. Потом слегка наклонилась вперед, ее лицо вынырнуло
из тени, и Рэн увидел, какое оно сморщенное  и  затравленное.  Женщина  была
сломлена невзгодами, задавлена нищетой и не хотела, чтобы над ней смеялись.
   - Да, - сказал он мягко, и женщина со вздохом откинулась назад,  так  что
ее лицо снова исчезло. Некоторое время  она  ничего  не  говорила  -  просто
сидела, рассматривая Рэна и чувствуя, что он начинает ей нравиться.
   - Мы были счастливы вдвоем, - сказала  она  немного  погодя.  -  А  потом
родилась Бьянка. Он не смог полюбить ее, бедняжку, как  не  смогла  и  я.  В
конце концов он бросил нас и ушел. Я осталась, потому что была  ее  матерью.
Нет, если б я могла, я бы тоже бросила ее и бежала  куда  глаза  глядят,  но
меня здесь слишком хорошо знают, а у меня нет и никогда не было ни  гроша..,
просто ни гроша. В конце концов меня все равно заставили бы вернуться, чтобы
заботиться о дочери. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения, потому что я
никому не нужна. Люди не хотят видеть ни меня, ни мою дочь; они...
   Рэн неловко пошевелился, потому что женщина плакала.
   - У тебя найдется для меня комната? - спросил он.
   Ее голова снова показалась из тени, и Рэн быстро добавил:
   - Я буду платить каждую неделю, и принесу свою постель и прочее...
   Он буквально трепетал при мысли, что ему откажут. Женщина снова слилась с
темнотой.
   - Если  хочешь...  -  сказала  она,  еще  не  в  силах  поверить  в  свою
невероятную удачу. - Только зачем тебе?.. Впрочем, я думаю, что  если  бы  у
меня были хоть какие-то продукты и желание возиться с кастрюльками, я сумела
бы сделать так, что у меня любому человеку было бы хорошо. Но...  Зачем  это
тебе?
   Она поднялась, но Рэн, поспешно вскочил и заставил ее снова сесть. Сам он
остался стоять, грозно возвышаясь над ней.
   - Ты не должна задавать мне этот  вопрос.  Никогда,  -  проговорил  он  с
расстановкой. - Никогда, слышишь?
   С трудом сглотнув, она утвердительно кивнула.
   - Я вернусь завтра с постелью и с вещами, - подвел он окончательный итог.
   С этими словами Рэн вышел, оставив ее, обернутую, как  в  кокон,  в  свое
несчастье и удивление, сидеть в тени от лампы и моргать глазами.
   В деревне много говорили об этом его поступке.
   - Рэн переехал к матери Бьянки, - говорили одни. -  Должно  быть,  затем,
чтобы...
   - Ах! - восклицали другие. -  Рэн  всегда  был  странным.  Наверняка  это
потому, что...
   - О, нет! - с негодованием возражали третьи. - Наш Рэн - хороший  парень,
он не стал бы...
   Узнал об этом и Хардинг. Узнал  -  и  чуть  не  до  смерти  напугал  одну
непоседливую кумушку, которая принесла ему эти новости.
   - Рэн, конечно, тихоня, - сказал Хардинг, - но он  -  честный  парень,  и
работящий. Покуда он приходит  по  утрам  в  лавку  и  отрабатывает  деньги,
которые я ему плачу, он может делать, что хочет, и жить, где хочет, и  я  не
стану лезть в его дела.
   Он сказал это таким резким тоном, что кумушка не  посмела  больше  ничего
добавить.
   А Рэн был совершенно счастлив  на  новом  месте.  Не  тратя  лишних  слов
скажем, что он начал знакомиться с руками Бьянки.
   Особенно часто Рэн смотрел, как мать кормит Бьянку. Руки  девушки  -  эти
две прелестных аристократки - не принимали  в  этом  процессе  ни  малейшего
участия. Очаровательные паразитки,  нежные  нахлебницы,  они  получали  свою
жизненную силу от неповоротливого, неуклюжего тела,  которому  принадлежали,
но ничего не давали ему взамен. Обычно они лежали по обеим сторонам  тарелки
и только тихо подрагивали, пока мать Бьянки отправляла  ложку  за  ложкой  в
равнодушный, слюнявый рот дочери. Но под пристальным взглядом Рэна эти  руки
слегка смущались; застигнутые им на ярком свете,  на  открытом  пространстве
скатерти, они спешили отползти к краю стола и скрыться за ним,  так  что  на
виду оставались только розовые и внимательные кончики пальцев.
   И еще эти руки никогда не отрывались от поверхности, на  которой  лежали.
Когда Бьянка ходила, они  не  болтались  свободно,  а,  вцепившись  в  ткань
платья, копошились в складках, словно живя своей особой  жизнью.  Когда  она
подходила к столу или каминной полке, ее  кисти  быстро  вскарабкивались  по
ткани  вверх,  прыгали   и,   приземлившись   на   какой-нибудь   подходящей
поверхности, бесшумно укладывались рядом, странно подрагивая и  настороженно
приглядываясь к обстановке.
   Руки явно заботились друг о друге. Саму Бьянку они никогда не трогали, но
одна рука часто растирала и ухаживала за другой  и  наоборот.  Это,  кстати,
была единственная работа, до которой они снисходили.
   Как-то вечером,  на  третий  день  после  своего  переезда,  Рэн  впервые
попытался взять одну из этих рук в свои. Бьянка была в комнате одна,  и  Рэн
сел на скамью подле нее. Она не отодвинулась, и ее руки тоже  остались  там,
где лежали - на маленьком столике, где они прихорашивались и приводили  друг
друга в порядок.
   Именно тогда они начали следить за Рэном. Он чувствовал  это  всей  своей
душой, всем своим очарованным" сердцем. Руки  продолжали  нежно  поглаживать
одна другую, но вместе с тем они, несомненно, осознавали его  присутствие  и
догадывались о его страсти. Словно зная, что он на них смотрит,  руки  томно
изгибались и потягивались, и Рэн чувствовал, как кровь вскипает в его жилах.
   И, не сумев сдержаться, он потянулся, чтобы схватить их. Рэн был силен, и
его движение было быстрым и резким. Тем не менее одна рука  исчезла,  словно
ее и не было - так быстро она соскользнула под стол, на колени Бьянки.  Зато
другая...
   Длинные, сильные пальцы Рэна сомкнулись на белой кисти Бьянки и сжали ее.
Рука попыталась освободиться, вывернуться из его  хватки,  и  это  ей  почти
удалось.  Похоже,  кисти  Бьянки  пользовались  отнюдь  не  силой  тела  или
предплечий, потому что от запястья до плеча конечности Бьянки были  дряблыми
и неизменно расслабленными. Сила ее рук, как и их красота,  казались  чем-то
совершенно отдельным, самостоятельным, и Рэну удалось удержать руку Бьянки в
своей только тогда, когда он перехватил ее за холеное, пухлое запястье.
   Он был так сосредоточен на том, чтобы сначала  прикоснуться,  а  потом  и
удержать эту прелестную руку, что даже не заметил, как вторая кисть, взлетев
с колен слабоумной, приземлилась на краю стола. Сначала она  попятилась,  по
паучьи подбирая под себя сложенные пальцы,  потом  вдруг  метнулась  вперед,
схватив за запястье его самого. Тонкие белые пальцы  сжались  с  невероятной
силой, и Рэн вдруг услышал, как трещат его собственные кости.
   Вскрикнув, он выпустил запястье девушки. Руки тотчас же улеглись рядом на
столике и принялись ощупывать  друг  друга  в  поисках  ран  и  повреждений,
которые  он  мог  нечаянно  причинить  им  в  порыве  страсти.  Потом   Рэн,
по-прежнему сидевший на скамье  и  потиравший  свое  пострадавшее  запястье,
увидел, как руки, приподнявшись  на  пальцах,  подбежали  к  краю  стола  и,
зацепившись за него, заставили Бьянку подняться. Никакой своей воли  у  этой
идиотки, разумеется, не могло быть, но зато у ее рук она была! Карабкаясь по
стенам, цепляясь за едва заметные выступы и щели в  их  деревянной  обшивке,
они выволокли Бьянку из комнаты.
   Оставшись один, Рэн заплакал, и вовсе не от боли в запястье, которое  уже
начало опухать, а от стыда за свой поступок. И что это ему пришло  в  голову
действовать так грубо? Гораздо скорее ему удалось бы завоевать их,  если  бы
он предпочел грубой силе ласку и нежность...
   Он сидел, низко опустив голову, и вдруг снова  почувствовал  на  себе  их
взгляд. Рэн поднял голову достаточно быстро, чтобы заметить, как одна из рук
юркнула за косяк двери. Значит, понял Рэн, они вернулись, чтобы  понаблюдать
за ним...
   Он поднялся и вышел через другую дверь,  унося  с  собой  свой  стыд.  За
порогом он, однако, остановился, чтобы  посмотреть,  что  будет  дальше.  Из
этого укрытия хорошо просматривалась вся комната, и вскоре Рэн  увидел,  как
руки возвращаются, таща за собой равнодушную Бьянку. Подведя ее к скамье, на
которой они с Рэном сидели несколько минут  назад,  руки  заставили  девушку
сесть, а сами вспрыгнули на столик  и  принялись  самым  любопытным  образом
кататься по столешнице, то ложась на нее плашмя,  то  поворачиваясь  тыльной
стороной. Сначала Рэн