он  обнаружил  неглубокую   яму,   и
доносящиеся оттуда запахи не позволяли усомниться в  ее  предназначении.
Наскоро облегчившись, Митька принялся наполнять деревянную,  скрепленную
медными обручами кадку. Сердить кассара ему не хотелось, как  знать,  не
перейдет ли тот от  угроз  к  действиям?  Вообще,  судя  по  вчерашнему,
Харт-ла-Гир мужик суровый. Но наверняка и к нему найдется  подход,  надо
лишь  завязать  узелком  собственную  гордость  и  ждать,  ждать,  когда
представится шанс. Какой-нибудь. Мало ли? Всегда ведь возможен  "вдруг",
потому что иначе все вообще бесполезно, все просыплется сухой  землей  в
бесконечную яму, ту, где рыжие муравьи сидят смирно, ждут своего часа...
   Он  встряхнулся,  отгоняя  некстати  вернувшийся  сон.  Пора   бежать
навстречу надвигающемуся дню, навстречу новым неприятностям.
   В доме его ждал раздраженный кассар.
   - Ну? Ты потратил полчаса на то, что любой здешний  мальчишка  делает
за пять минут! О, Высокие Господа! На что ушли мои огримы? Стой вон тут,
бестолочь, черпай ковшом из таза и поливай мне.
   Мылся  Харт-ла-Гир  долго,  с  наслаждением,  отфыркивался,   крякал,
требовал лить из ковша равномерной струей, присвистывал и щелкал языком.
Потом  он  тщательно  вытерся  большим,  с  простыню  размером,   куском
зеленоватой ткани, наставительно заметив при этом, что вообще-то  именно
рабу полагается утирать своего мокрого после купания  господина.  Митька
на всякий случай молчал, глядел, как перекатываются под бронзовой  кожей
могучие бугры мышц, и мрачно думал сразу о двух вещах: во-первых, о том,
что у него самого еще нескоро будут такие мускулы, если вообще будут,  а
во-вторых, что хозяйская рука, должно быть, весьма и весьма тяжела.
   Умывшись,  кассар  жестом  велел  Митьке  следовать  за  ним.  Пройдя
насквозь несколько комнат, они очутились в просторном помещении,  где  в
каменном углублении пылал очаг, над  которым,  покачиваясь,  висел  ярко
начищенный бронзовый  котел,  булькал  ароматным  кипятком.  Вдоль  стен
тянулись длинные лари и сундуки, узкие лавки, а в центре стоял огромный,
человек как минимум на десять, стол. По  стенам  висели  пучки  каких-то
пахучих трав, в дальнем углу располагалась глиняная бочка, поменьше той,
что во дворе, но тоже нехилых размеров. Здесь у  них,  наверное,  кухня,
сообразил Митька. Такой дикарской кухни ему, разумеется, видеть  еще  не
приходилось.  Тут  же  ему  явилась  трезвая  и  невеселая  мысль,   что
управляться здесь, по всей видимости, куда тяжелее, чем дома -  ни  тебе
газовой плиты, ни микроволновки, даже обыкновенной  раковины  с  кранами
холодной и горячей воды здесь нет, и в  ближайшую  тысячу  лет  явно  не
предвидится.
   Глаз его зацепился за маленькую  мисочку,  стоявшую  в  углу,  где  в
камнях имелась заметная, в ладонь шириной, щель. Для кошки, что ли? - не
понял Митька.
   Оказалось, не для кошки. Кассар взял со стола кувшин (интересно,  кто
успел его наполнить?) и плеснул чего-то в мисочку. Потом  вдруг  сел  на
корточки рядом со щелью и начал насвистывать какую-то медленную и  очень
красивую мелодию. Спустя несколько секунд раздался еле уловимый шорох  -
и из щели высунулась плоская головка. Потом заструилось кольцами  гибкое
тело, и вот уже  маленькая,  с  локоть  длиной  змея  вылезла  на  свет.
Свернувшись  спиралью,  она  подняла  голову  и  внимательно  уставилась
крошечными желтоватыми глазками на кассара. А  тот,  перестав  свистеть,
произнес несколько протяжных, изобилующих гласными фраз.  Митька  ничего
не понял -  бессмысленный  набор  звуков,  ни  одного  знакомого  слова.
Неужели он утратил неизвестно каким  чудом  обретенное  знание  местного
языка? Это было бы совсем некстати.
   - Поклонись ему, - сердито  шепнул  кассар  и  чувствительно  толкнул
Митьку между лопаток. - Это миангу-хин-аалагу, покровитель дома.
   Ничего не поняв, Митька на всякий случай поспешно  согнул  спину.  От
него не убудет. Хотя это  и  унизительно  -  поганой  змеюке  кланяться.
Камнем бы ее по черепушке!
   Он никогда не любил  змей.  В  деревне  Хвостовке,  на  родине  отца,
водились гадюки, на болоте, где ведрами  можно  было  собирать  чернику.
Мама, разумеется, прослышав о змеях, категорически запретила ему  ходить
за ягодами, но так он ее и послушал! Тем более, отец лишь посмеивался  -
типа в резиновых сапогах никакая гадюка ему  не  страшна.  И  однажды  с
гадюкой действительно довелось встретиться. Обирая  кустик  черники,  он
вдруг почувствовал, как что-то сухое и прохладное скользнуло по  тыльной
стороне ладони. Вздрогнув, Митька нагнулся, увидел - и сейчас же отлетел
на несколько метров. Испуганная его воплями змея тут же удрала в высокую
траву, вовсе не думая кусаться, но  Митька  все  равно  бежал  несколько
минут, не замечая ни собственных криков,  ни  слез.  Сколько  ему  тогда
было? Лет семь, наверное? Или восемь...
   Эта змея чем-то напоминала ту, из Хвостовки, только  покороче,  да  к
тому же полосатая - темные кольца чередовались со  светло-серыми.  Прямо
как  зебра,  неприязненно  подумал  Митька.  А  змея,  повернув  к  нему
приплюснутую, с грецкий орех головку, внимательно  посмотрела  на  него,
затем неторопливо заструилась обратно, под камни, в свою щель.
   - В сей змее, -  равнодушным  тоном  сообщил  кассар,  -  живет  дух,
покровительствующий этому дому. Посему каждое утро  полагается  наливать
ему в миску молока, произнося установленные слова из древнего  гимна.  В
дальнейшем это будет твоей обязанностью.
   Митьку передернуло. Вот только для полного счастья не  хватало  перед
гадюкой выкаблучиваться... А вдруг еще и ужалит? Но он понимал - спорить
бесполезно. Во-первых, здешние дикари наверняка на полном серьезе  верят
во всяких  духов,  богов,  демонов,  и  потому  заискивают  перед  ними.
Во-вторых, Харт-ла-Гир, похоже, не из тех, с кем вообще можно спорить.
   А тот, не обращая ни малейшего внимания на Митьку, уселся за стол  и,
казалось, о чем-то глубоко задумался. Потом вдруг сердито рявкнул:
   - Ну!
   - Вы чего? - машинально спросил  Митька,  тут  же  опасливо  прикусив
язык. - Как чего? - удивился кассар. - Давай, служи мне. Миски вон  там,
слева, ложки в верхнем ящике, хлеб в  том  ларе,  что  повыше.  Суп  уже
готов, нальешь вон тем черпаком. Да,  именно  в  эту  миску,  с  зеленой
каймой.
   Пришлось покрутиться. Митька, то и дело путаясь в здешнем  хозяйстве,
кое-как все же наполнил миску супом и поставил ее перед кассаром.  Вынул
огромную, с локоть в поперечнике, душистую лепешку, поискал было глазами
нож, чтобы нарезать, но такового не обнаружилось.
   Харт-ла-Гир понял его недоумение.
   - Только дикие варвары разделяют ножом дар  богов,  хлеб.  Правильные
люди ломают его руками, вот так, понял? И постарайся поскорее избавиться
от своего невежества, не то будет плохо. Овощи достань из подпола,  вон,
видишь, люк?
   Митька суетился, доставал и мыл овощи, ломал хлеб, переливал  суп  из
котелка в глиняный горшок, и все ждал, когда же предложат позавтракать и
ему. Живот сводило от голода, вчерашний ломоть хлеба казался  сейчас  не
больше крошки, и невыносимо было смотреть, как медленно и с достоинством
кушает хозяин.
   Наконец он не выдержал:
   - А... а как же я? - стыдясь своих искательных интонаций, выдавил  он
из пересохшего горла. - В смысле, что и мне... тоже бы...
   - Есть хочешь? - понимающе усмехнулся Харт-ла-Гир. - Да ты, я смотрю,
совсем дикий. Ни один раб в здравом  уме  не  произнесет  столь  дерзких
слов. Я знаю с десяток  людей,  которые  за  такое  сварили  бы  тебя  в
кипятке. Или отрезали бы наглый язык. Но я не затем тратил свои  огримы,
чтобы вскоре лишиться слуги. Я накажу тебя достаточно мягко.  Он  сделал
длинную паузу, во время  которой  у  Митьки  все  внутри  перевернулось.
Неужели бурые муравьи?!
   - Видишь ли, Митика, - сухо продолжил кассар, - я уже  говорил  тебе,
что мне безразлично твое прошлое. Я  прекрасно  вижу,  что  ты  какой-то
странный, про  таких  говорят  "с  белой  звезды  свалился".  Откуда  ты
свалился, мне неинтересно знать, но кем бы ты ни был раньше,  сейчас  ты
раб. И значит, должен не только делать все, что полагается  рабу,  но  и
думать как раб, и сны видеть рабские, и мечтать о  том,  о  чем  мечтают
рабы. И всему этому тебя придется учить, и  быстро.  А  иначе  ты  здесь
пропадешь. Если окажется, что возиться с тобой бесполезно, мне  придется
продать тебя. И уж будь уверен, что  негодному  рабу  в  Светлом  Олларе
грозит смерть, и смерть нелегкая. Ты вчера видел сам,  как  оно  бывает.
Поэтому радуйся наказаниям - они спасают тебя от худшей участи.
   Митька судорожно сглотнул.
   - Итак, - все тем же наставительным  тоном  произнес  Харт-ла-Гир,  -
давай посмотрим, чем ты успел сегодня провиниться. Проспал - это раз. Не
выполнил из-за этого утреннюю работу - два. Наконец,  дерзко  потребовал
еды, хотя правильный раб знает, что его накормят лишь  когда  это  будет
угодно его господину, и никак не раньше. За все это ты  сейчас  получишь
порку. Жди меня здесь.
   Кассар встал из-за стола и пружинистой походкой удалился из кухни.  А
Митька, стоя столбом, хлопал ресницами и чувствовал, как  слабеют  ноги.
Вон оно! Началось! На глаза сами собой навернулись  слезы,  но  пока  их
удавалось  сдерживать.  Неужели  так  ничего  и  не   случится?   Может,
землетрясение, или пожар, или  кассар  сейчас  ногу  сломает,  или,  еще
лучше, - закрыть глаза и мгновенно оказаться  дома.  Он  что  есть  силы
зажмурился, потом мигнул, но все осталось как было, чуда  не  произошло.
Будет ли это  очень  больно?  Или  все  же  можно  вытерпеть?  Наверное,
все-таки можно. Саньку Баруздина вон дома лупят, а он ничего, говорит  -
все по барабану. Правда, это он только говорит, а как на самом  деле?  И
все-таки лучше уж это, чем бурые муравьи...
   Харт-ла-Гир вновь показался на пороге. В мускулистой руке  он  держал
длинный,  с  мизинец  толщиной  прут,  светло-серого  цвета,  с  черными
кольцевыми разводами. Чем-то прут напоминал недавнюю змею.
   - Сдается мне, - задумчиво протянул кассар,  -  что  тебя  раньше  не
пороли. Это действительно так?
   Митька мрачно кивнул. Ну, были, конечно, шлепки в  детском  саду,  но
ведь это же не считается. А вот чтобы так... Отец, пока жил с ними,  рук
не распускал. Мама раньше, бывало, грозилась ремнем, но дальше  обещаний
и слез дело не шло. Она то и дело вздыхала, что без твердой мужской руки
из него, Митьки, вырастает нечто ужасное, и что он пользуется ее  слабым
здоровьем и мягкостью.  Что  бы  она  теперь  сказала?  -  с  совершенно
неуместной сейчас иронией подумалось ему вдруг. Вот она, суровая мужская
рука, помахивает в воздухе гибким прутом.
   - Да, тяжелый случай, - кивнул  кассар.  -  Но  делать  нечего,  тебе
придется многое познать. Есть три вида наказаний для рабов - за  обычные
проступки, разумеется. О вчерашней казни мы пока не  говорим.  Три  вида
наказаний - это порка,  лишение  пищи  и  тяжелая  работа.  Поверь  мне,
мальчик,  в  большинстве  случаев  рабы  куда  более  боятся  голода   и
мучительного труда. Порка же - самое частое наказание, и  нет  на  свете
человека, ни раба, ни свободного, кто не испытал бы ее. Это ж только  ты
такое чудо с белой звезды... Ну ничего, я буду  пороть  тебя  часто,  но
всегда по делу. Ты привыкнешь. А пока - наматывай на ус. Вот это -  прут
лиу-тай-зви, сей кустарник растет всюду, он неприхотлив, но  бесполезен,
не дает ни плодов, ни целебных листьев. Одни лишь ветки, - улыбнулся он,
- хоть для чего-нибудь, а годятся. Используют еще и прутья  лиу-гва-нза,
но ими можно и  покалечить,  так  что  они  применяются  лишь  в  особых
случаях. А ну-ка, иди сюда.
   На ватных, совершенно негнущихся ногах Митька приблизился к хозяину.
   - Ложись на лавку, лицом вниз, - велел тот. - Руками держись за край.
Я не собираюсь привязывать тебя, не хочется возиться. Но имей в  виду  -
сопротивление означает повторение порки с самого  начала.  Кричать  тебе
разрешается, пока мы дома. Если я буду наказывать тебя  где-нибудь  еще,
тебе придется терпеть молча.
   Митька тяжело опустился  на  узкую  скамью,  ощутив  животом  теплое,
гладко  отполированное  дерево.  Послушно  сжал  ладонями  край   лавки,
зажмурил глаза. На миг вспыхнула  в  сознании  соблазнительная  мысль  -
вскочить, броситься с криком на эту дикарскую сволочь, врезать  ногой  в
пах - и пускай горит все синим пламенем. Пускай потом хоть  топор,  хоть
яма... с ждущими поживы бурыми муравьями... Он закусил губу и решил, что
уж криков из него кассару не выжать.
   - Я на первый раз дам тебе десять ударов, - меж тем спокойно  говорил
Харт-ла-Гир. - Для мальчишки твоего возраста это  сравнительно  немного.
Но помни - в дальнейшем я буду не столь снисходителен.
   Он отошел в сторону, примерился, - Митька вздрогнувшей  кожей  ощутил
легкое покалывание прута, - потом воздух разрезало свистом. И тут же зад
обожгло болью, совершенно немыслимой, запредельной. Так не бывает,  едва
не вскричал Митька. Казалось, кожу рассекло не легкой веткой кустарника,
а раскаленным железом. Не кричать было просто  невозможно,  но  каким-то
чудом он все же удержался.
   - Один, - сказал кассар. - Вообще-то, ты сам должен считать  удары  и
громко их называть, но пока это у тебя не получится. Приготовься.
   Два! Это оказалось еще  больнее,  хотя  куда  уж  дальше-то?  Митька,
выходит, и не знал, что  на  свете  бывает  такая  боль.  Острой  волной
раскатилась она по всему телу, и сейчас же перехватило дыхание.
   ...Закричал он на четвертом ударе. Зад и бедра жгло, точно их  облили
кипятком, и терпеть было уже  совершенно  невозможно.  Не  осталось  уже
совершенно ничего, ни гнева, ни гордости  -  только  боль  и  крик.  Они
слились воедино, они наполняли тело, и с каждым ударом росли, хотя это и
казалось невозможным  -  куда  уж  больше-то...  Он  судорожно  вцепился
ладонями в гладкую доску, точно пытаясь раздавить бездушную древесину.
   - Десять! - подытожил Харт-ла-Гир. - Ты можешь подняться.
   Митька не сразу сполз с лавки.  С  трудом  разжал  пальцы,  намертво,
казалось, вросшие в дерево. Все лицо его было в слезах, он тяжело дышал,
и воздух со свистом  втягивался  в  легкие.  Порка  кончилась,  но  боль
продолжалась - упорная, безжалостная, жгущая. Сколько это еще продлится?
- подумал он мрачно. Потом, опустив взгляд ниже, густо покраснел.
   Харт-ла-Гир понимающе усмехнулся.
   - Ну что, узнал, как оно бывает? Ты еще радуйся, что не обмочился,  а
то бы я добавил. Вообще ты неплохо держался, я думал, закричишь сразу. И
не реви, оно поболит и перестанет. Ты получил сейчас свой первый урок, и
чем лучше ты  его  осмыслишь,  тем  реже  придется  тебя  сечь.  Кстати,
заготовка прутьев - тоже твоя обязанность, ты сегодня же этим займешься.
Нарежешь их с той стороны  дома,  возле  забора,  поставишь  в  кадку  с
соленой водой, иначе со временем розги теряют гибкость. А сейчас  можешь
поесть. И побыстрее - тебе еще многому предстоит  сегодня  научиться,  а
времени у нас с тобой мало.
 
9. 
 
   К темному подъезду, зияющему  осколками  стекла,  в  ароматах  душной
подвальной сырости и кошачьей мочи, привыкнуть  было  невозможно.  Ну  и
квартирку подыскал ему Магистр! Хайяара начинало мутить еще на подступах
к дому. Сперва, увидев это, он едва не врезал  здешнему  колдунишке.  От
души, "копьем воли", когда собранная в  единую  тугую  нить  живая  сила
разрезает не только видимую плоть врага,  но  и  ломает  его  геллглу  -
внутренний стержень, на который нанизаны души. Ну, или по  крайней  мере
взять мерзавца за шиворот,  подтащить  к  столу  в  его  же  гостиной  и
прибавить ему немножко "счастья" - бумажек этак  на  пять-шесть.  Однако
приходилось сдерживаться.  Здесь  -  это  не  дома,  и  смешно  было  бы
претендовать на дом, подобный  оставленному  в  Олларе.  Как  тут  любят
говорить, "ешь что дают".
   Кроме того,  по  здравом  размышлении  приходилось  признать  правоту
Магистра. В интересах дела вовсе не  следовало  светиться  в  престижных
кварталах, жить на широкую  ногу,  обзавестись...  нет,  не  колесницей,
конечно, а этим мертвым куском металла, который местным жителям заменяет
благородного коня. Не стоит, лучше уж поездить в  троллейбусах...  столь
же мертвых.
   Хайяар передернул плечами. Когда ты вышел в поле, честь твоя осталась
за стенами замка, гласит старая пословица. А привыкнуть можно ко  всему,
даже к безумной здешней жизни, и пускай порой глаза  застилает  яростью,
пускай хочется воззвать к Высоким и пролить над этим миром всесожигающий
темный огонь, - но истинному  магу  грешно  быть  в  плену  у  своих  же
расстроенных чувств. Истинный маг и  в  метро  потерпит,  и  картошки  с
базара принесет, и на дохлую крысу наступить не побрезгует.
   Так что квартирку ему Магистр подыскал  правильную.  Однокомнатная  в
блочной пятиэтажке, до метро четверть часа на  троллейбусе,  без  лифта,
санузел совмещенный, обои драные, тараканы  наглые.  Впрочем,  последних
вынести оказалось уже просто невозможно,  и  маскировка  маскировкой,  а
малое Слово Силы отправило рыжие полчища подальше. К соседям,  наверное,
- ну да те и не заметят прибавления в семействе.
   Квартира   эта   принадлежала   некоему    прыщавому    недоразумению
студенческого возраста, досталась в наследство от умершей бабки и тут же
была сдана его предприимчивыми родителями. Магистр снял ее  через  своих
подставных, деньги - сразу за  полгода  -  заплатил  не  скупясь,  но  с
категорическим условием не маячить на горизонте до окончания договорного
срока, после чего выдал Хайяару ключи.
   Говоря по правде, не так уж его и  страшил  быт,  вполне  можно  было
притерпеться, тем более, кое в чем здешние люди  явно  превзошли  Оллар.
Гораздо хуже были они сами - суетливые, жадные и  мелочные,  разменявшие
дары богов на примитивные механические игрушки,  не  прибавившие  им  ни
мудрости, ни счастья. Они были рабами, и сами  не  замечали  того.  Ведь
чтобы быть рабом, вовсе не обязательно иметь между  лопаток  треугольное
государево клеймо. Кто живет одним лишь сегодняшним днем, кто верит лишь
в палку и похлебку, какими словами их ни называй, кто  терзаем  страхом,
алчностью и завистью - тот раб. Хайяар еще давно, лишь начиная  посещать
Железный Круг, понял, что большинство здешних жителей именно таковы.  Не
случайно  и  Круг  их  назван  Железным.  Железо   -   опасный   металл,
покровительствующие ему духи слишком уж ненадежны. Правы  были  древние,
доверяя лишь меди и бронзе. И хотя, говоря по правде, железный меч не  в
пример лучше бронзового, но увлечение этим металлом до добра не доведет.
Жаль, того не понимает государь,  да  и  некоторые  в  Тхаране  одобряют
опасное  новшество.  И  не  только  одобряют,  но  и,  стыдно   сказать,
изыскивают способы половчее плавить сталь.  Дескать,  больше  клинков  -
сильнее Держава. Слепцы! За минутной выгодой  не  видят  грядущих  слез.
Ведь железо, служа людям, хитро начинает повелевать ими, соединяясь с их
душами. И когда оно ржавеют, ржавчина переходит и на  людей.  Здешние  -
прекрасное тому подтверждение. В Олларе им не  доверили  бы  и  прополку
риса, а загнали  бы  сразу  в  каменоломни,  чтобы  хоть  какой-то  клок
получить с паршивых овец. Они лгали себе, думая, что свободны, что равны
богам, в которых, кстати, почти и не верили. О, как развратили их  нравы
смутьяны прошлых веков! Слепые поводыри слепых.  Увы,  тут  не  нашлось,
кому петлей и костром  вырвать  заразу.  И  вот,  пожалуйста  -  здешние
дорвали до  своего  скотского,  рабского  счастья.  Они  в  механических
повозках протыкают небесную твердь - и по-собачьи грызутся  в  очередях,
спесиво  полагают  себя  знающими  тайны  природы,  подглядев  несколько
первичных смыслов, и тупо глядят в мерцающие экраны  своих  телевизоров,
веря всякому льющемуся оттуда непотребству, а главное, полагают  себя  -
себя, червяков! - мерою всех вещей! Как иногда  ему