, - ощерился предводитель,  -  все  он
понимает! Давай, уматывай подобру-поздорову, а то мы  не  только  твоего
мальчишку, а и тебя во все дырки поимеем.
   Бандиты дружно заржали, им,  видимо,  очень  понравился  предложенный
вариант.
   Харт-ла-Гир, однако, ничуть не обиделся.
   - Что ж, я подозревал услышать именно такой ответ. Заметьте, господа,
я прилагал все усилия, дабы разрешить наше недоразумение  мирным  путем.
Но, произнеся эти слова,  почтенный  Салир-гуа-нау  лишил  меня  таковой
возможности, ибо задел  природную  честь  кассара,  а  согласно  древним
установлениям  мудрого  Гуами-ла-мош-Налау,  сие  оскорбление  смывается
исключительно кровью. Дальше все случилось столь быстро, что  Митька  не
понимал и половины происходящего. Там, где только что в  небрежной  позе
стоял кассар, образовалась пустота, и брошенный туда метательный нож  по
рукоять  воткнулся  в  землю.  А  сам  Харт-ла-Гир  крутящимся   смерчем
проскользнул сквозь сгрудившуюся толпу и вылетел из нее с двумя мечами в
руках. Два тела, глухо воя, корчились в пыли, и та стремительно намокала
под ними.
   -  Или  все-таки  разойдемся  без  обид?  -  издевательски  улыбаясь,
предложил кассар, оказавшись лицом к лицу с предводителем. -  Я  мог  бы
подарить тебе жизнь, ограничившись кровью. Скажем, заберу нос или ухо...
   Не оценив кассарской доброты, главарь  глухо  взревел  и,  размахивая
своими  мечами,  бросился  на  Харта-ла-Гира.  Сталь  ударила  о  сталь,
полетели  во  все  стороны  желтые  искры,  и  две  фигуры  начали  свой
стремительный танец.
   Митька вдруг ощутил, что его никто уже не  держит  -  бандиты  заняты
были делом. Рассредоточившись, они аккуратно  обходили  со  всех  сторон
круг, в котором сражались кассар с предводителем. Один из них  опрометью
кинулся куда-то в  сторону  портовых  складов  -  видимо,  за  подмогой,
остальные медленно смыкались возле  поединщиков,  и  двое  уже  взводили
тетиву небольших, но, очевидно, сильных луков. Заметно  было,  что  хоть
они и удивлены резвостью кассара, но не слишком обескуражены.
   А дела в круге менялись столь стремительно,  что  Митька  не  успевал
отмечать события. Вот предводитель сделал красивый выпад,  ударив  своим
правым мечом снизу вверх, и почти распорол кассару живот.  Почти  -  ибо
тот в последний момент чуть  отклонился,  и  лезвие  прошло  в  каком-то
сантиметре от его тела. Вот кассар подался назад, припал на левую  ногу,
едва ли не сел на нее, и предводитель, хищно блеснув глазами, устремился
к нему - и тут оба кассарских меча хитрым  винтом  обвились  вокруг  его
левого  клинка,   одновременно   крутанулись   в   разные   стороны,   и
предводителев меч, жалобно дзинькнув, улетел куда-то вдаль. Оставшись  с
одним клинком, главарь моментально изменил тактику. Он больше не кидался
в атаку, но вращал мечом с такой скоростью, что вокруг  него,  казалось,
возникла сплошная железная завеса. А кассар, впрочем, и  не  пытался  ее
пробить - он плавно кружился возле, иногда лишь пробуя захватить  своими
мечами клинок противника, но единожды обжегшись, предводитель теперь был
настороже.
   Митька сидел на корточках и, не отрываясь, смотрел на происходящее  в
круге. Бандиты уже не обращали на него  внимания  -  оставшийся  десяток
ждал, когда можно будет вмешаться, не рискуя зацепить начальство.
   Что-то кольнуло его пятку, и протянув руку, Митька нащупал небольшой,
размером с куриное яйцо, осколок кремня. Машинально зажав его в  кулаке,
он все так же заворожено смотрел на бой. Время, казалось, почти застыло,
оно струилось едва-едва, падало капельками воды из прохудившегося крана,
и сколько на самом деле его прошло - минута или час, Митька  сказать  не
мог. А в круге меж  тем  произошли  некоторые  изменения.  Предводитель,
коротко взвыв, отпрянул назад, по лицу его струилась темная, едва ли  не
черная кровь. Присмотревшись, Митька понял, что у того отсутствует левое
ухо. Кассар без устали кружился рядом, время от  времени  лениво  пробуя
пробить защиту предводителя. Казалось, ему вообще неинтересен этот  бой,
и он вертится с мечами не  по  своей  воле,  а  только  ради  исполнения
какого-то опостылевшего ему кассарского  долга.  Потом  вдруг  -  именно
вдруг, Митька не понял, что же случилось, предводитель  вновь  заорал  и
принялся беспорядочно тыкать перед  собой  мечом.  Правого  уха  у  него
теперь тоже не было, и, похоже, он  лишился  зрения.  А  кассар,  смачно
сплюнув на обагрившуюся кровью землю, сделал  короткий  выпад  -  и  его
противник тяжело осел, точно продырявленный мешок зерна.  Меч  выпал  из
его ослабевшей руки, из горла доносился лишь хриплый, прерывистый вой, в
котором нельзя было различить ни слова.
   Зато кассару, похоже, захотелось поговорить.
   - Ну и как, уважаемый Салир-гуа-нау? Не лучше ли было с самого начала
разойтись мирно? А я ведь  настойчиво  предлагал.  Теперь,  спускаясь  в
нижние пещеры Владычицы Маулу-кья-нгару, ты не сможешь утверждать, будто
я предательски лишил тебя жизни. Более того, я  поступил  с  тобой,  как
благородный с благородным, хотя на самом деле ты  пес  поганый,  рабское
отродье, и вполне можно было не церемониться, а раздавить  как  вонючего
жука. Но  ты  все-таки  выбился  в  уважаемые  люди...  в  определенных,
конечно, кругах..., и потому я поступлю с тобой именно так,  как  у  вас
положено поступать со свободными горожанами.  Я  культурно  отрежу  тебе
голову, дабы в нижних пещерах  ты  мог  протянуть  ее  Высокой  Госпоже,
предлагая последний дар.
   Он  вновь  сделал  неуловимое  движение  -  и  голова   предводителя,
отделенная от шеи, тяжело стукаясь, покатилась по земле, причем - Митька
видел это совершенно отчетливо! - губы ее шевелились, изо рта вылетали и
тут же лопались кровавые пузыри, а глаза растеряно мигали. Он  что,  еще
живой? - потрясенно думал Митька, по-прежнему застыв  на  корточках.  Но
голова, даже если и уловила его мысль, явно не собиралась отвечать.
   А кассар плавно повернулся к обступавшим его бандитам.
   - Ну? Тоже хотите попробовать? Или вас отпустить?
   Судя  по  всему,  портовые  мордовороты  на  что-то  еще   надеялись,
поскольку издав дружное рычание, со всех сторон кинулись на него.  Сталь
вновь встретилась со сталью, равнодушная земля впитала  новую  кровь,  и
коротко пропели две стрелы.  От  первой  кассар  попросту  увернулся,  а
вторую ловко отбил мечом.
   Время  таинственным  образом  вновь  замедлилось,  а  кассар  зеленым
смерчем носился между бандитами, и те один за  другим  падали  в  быстро
намокающую пыль. Им явно не хватало мастерства  своего  предводителя,  и
Харт-ла-Гир управлялся с ними легко. Прыжок, удар, сталь лупит о  сталь,
кассарский меч,  двигаясь  по  странной,  совершенно  вроде  бы  нелепой
траектории, проникает в беззащитное тело, и кассар сразу же  оказывается
в другом месте. Вот ему противостоят семеро,  а  вот  уже  пятеро,  нет,
всего лишь двое. Кассар кружился между противниками, работал мечами -  и
совершенно не обращал внимание на уцелевшего лучника,  которому  хватило
ума, выпустив в молоко несколько стрел, не хвататься за меч и не лезть в
общую кучу, а добежать  до  ближайшего  сарая.  Теперь  он,  старательно
целясь, натягивал тетиву, и хищная стрела уже  нетерпеливо  подрагивала,
просясь в полет.
   Еще пара секунд - и она сзади вопьется в добивающего последних врагов
кассара. Митька понимал, что чудеса не повторяются.  Дважды  Харт-ла-Гир
избежал стрелы, но разве судьбу обманешь? Она  дарит  шанс  лишь  затем,
чтобы в итоге жестоко насмеяться.
   Сцепил от напряжения кулаки, он поморщился - острая грань  камня,  до
сих пор остававшегося в его ладони, едва не порезала кожу. Дальше Митька
действовал не рассуждая, по наитию. Привстал, размахнулся из-за плеча  -
и послал камень в лицо  лучнику.  Это  лицо,  круглое,  оливково-желтое,
сейчас неожиданно напомнило ему лампочку в подъезде. В свое время немало
таких лампочек нашло свой конец от его руки.
   Что ж,  меткостью  его  судьба  не  обделила,  земная  тренировка  на
лампочках дала свой результат.  Пущенный  со  всей  дури  камень  смачно
влепился стрелку в лоб, и тот с проклятием рухнул. Увы, слишком  поздно.
Митька опоздал всего лишь на жалкую долю секунды, но и ее хватило, чтобы
изголодавшаяся по теплой крови стрела сорвалась с тетивы  и  со  свистом
устремилась кассару в затылок.
   Все, что случилось потом, напомнило Митьке зарубежный  фантастический
боевик, как те, что он сотни раз смотрел по телеку или на видике у Илюхи
Комарова. Харт-ла-Гир по всем законам природы не должен был успеть  -  а
вот извернулся-таки в прыжке, двумя пальцами достал из воздуха стрелу  и
не глядя послал ее обратно, точно дротик. Стрела послушно отправилась по
адресу и впилась  в  глаз  скрючившегося  у  стены  сарая  лучника.  Тот
отчаянно заорал - так, что у Митьки уши заложило.  Представив,  что  это
его глазное  яблоко  раздирает  бронзовый,  иззубренный  наконечник,  он
отчаянно затряс головой, и вновь его скрутило от  подступившей  к  горлу
тошноты. Он упал на колени, согнулся - и его опять вывернуло наизнанку.
   В себя он пришел, ощутив на затылке жесткую ладонь кассара.
   - Дома доблюешь, - грубо бросил тот, рывком поднимая Митьку на  ноги.
- Сматываться надо, пока  уцелевший  с  подмогой  не  вернулся.  Этих  я
приколол, но ожидается пополнение.
   Он крепко сдавил Митькин локоть и потащил куда-то в проулок,  коротко
свистнул - и мгновенно рядом  оказался  встревоженный,  бьющий  в  землю
копытами Уголек.
   - Ездить ты, конечно, не умеешь, - сквозь  зубы  процедил  кассар  и,
легко подняв Митьку в воздух, швырнул его животом поперек  седла,  потом
сам прыгнул на коня, не хватаясь за уздечку, крикнул что-то - и  Уголек,
взметнув позади себя фонтанчики пыли, рванул галопом. Дальнейшего Митька
уже не видел - спасительная темнота сомкнулась вокруг, и не было  в  ней
ничего, кроме исполинских волн,  которые,  крутя  и  подбрасывая  словно
щепку, несли его к далекому,  невозможному  и  вместе  с  тем  почему-то
знакомому берегу.
 
17. 
 
   Заготовить две тысячи листьев - дело небыстрое. Лешка, с  энтузиазмом
начавший было обдирать ветки орешника, скоро  устал  и  принялся  бегать
вокруг в поисках развлечений. Однако земляники здесь, в "заозерном" лесу
не водилось, слишком много тени, а для грибов еще не пришло  время.  Тот
недавний подберезовик так и остался единственной находкой.
   Пока Виктор Михайлович методично,  словно  пасущийся  жираф,  обрывал
листья, Лешка  придумал  себе  новую  забаву.  Найти  подходящую  ветку,
подпрыгнуть, ухватиться -  и  она  будет  качать  тебя  как  на  батуте.
Кроссовки то чуть ли  не  на  локоть  отрываются  от  земли,  то  плавно
касаются молодой травы и опавшей прошлогодней листвы. Красота!
   Петрушко-старший, однако, не оценил величие замысла.
   - Леха! Слезай немедленно!
   - А чо?
   -  Горячо!  Тоже  придумал  забаву.  И  сам  навернешься,  и   дерево
искалечишь. Представь, что ему больно.
   Лешка, не разжимая рук, представил.
   - Не, ему не больно! Ему весело! А мы будем делать лук?
   - Какой еще лук?
   - Обыкновенный! Чтобы стрелять.
   - Ну... - задумался Петрушко, - во всяком случае не сегодня.  Лук  из
чего попало не мастерят, надо подходящий  ясень  найти...  Сперва  давай
листья заготовим. А это, судя по чьей-то лени, случится ой как нескоро.
   ...Скоро - не скоро, а  все  когда-нибудь  кончается.  Доверху  набив
пластиковый пакет, они  двинулись  в  обратный  путь,  к  озеру.  Лешка,
разумеется, не мог идти нормально - он то убегал  вперед  по  тропе,  то
прятался в кустах и увлеченно стрелял оттуда из  чего-то  воображаемого.
Не то из космического бластера, не то из индейского лука...
   Потом он выскочил на опушку, где кончался орешник и начиналось  озеро
- дальним своим, заболоченным краем. Тут всегда было  безлюдно  -  народ
купался на противоположном берегу,  где  и  песчаный  пляж,  и  стройные
сосны, и шоссе невдалеке змеится.  А  здесь  -  поросли  камыша,  острая
осока, бледно-зеленые пятна ряски, в их  разрывах  проглядывает  темная,
лишенная солнца вода.
   - Папааа!
   Голос у Лешки был такой, что у Виктора Михайловича на миг перехватило
дыхание. Отшвырнув куда-то  пакет,  он  с  места  взял  резкий  старт  и
помчался на крик, сжимая кулаки и костеря себя - ну почему,  почему  нет
при нем табельного "Макарова"?
   - Папа! Там! - прыгая  на  берегу,  Лешка  указывал  в  воду,  где  в
переплетениях серо-желтых камышей  барахталось  нечто  огромное.  Кабан?
Медведь?
   - Алешка, в сторону! - негромко скомандовал Виктор Михайлович.  Таким
тоном он говорил нечасто, и сын без лишних вопросов отскочил подальше, к
лесу.
   Виктор Михайлович вгляделся в темное мельтешение. Так...  Не  медведь
это и не кабан... Не тратя времени на раздевание, он вошел в  невероятно
холодную (и это на такой-то жаре!) воду, осторожно  продвигаясь  вперед.
Это оказалось непросто - водоросли цеплялись за  ноги,  на  дне  торчали
острые коряги, так и  норовя  разодрать  брюки,  плотная  стена  камышей
заслоняла вид, их приходилось раздвигать обеими руками. Сперва  было  по
колено, потом как-то вдруг сразу  он  провалился  по  пояс,  но  зато  и
приблизился к цели.
   Примерился, ухватился - и  с  трудом  удерживаясь  от  непедагогичных
выражений, поволок "нечто огромное" к берегу, где, несмотря на запрет, в
нетерпении выплясывал Лешка.
   - Ну? - устало бросил он, вытащив длинное  тело  на  берег.  -  И  за
каким... этаким... ты сюда полез? Дышать можешь?
   Спасенный судорожно кивнул, сделал несколько вдохов, перевернулся  на
живот - и изо рта его сплошным потоком хлынули вода и рвота.
   - Давай-давай, не спеши, а то еще подавишься, - сумрачно  посоветовал
Петрушко. - Сейчас лучше? Ну-ка, сядь, вон сюда,  к  стволу  прислонись.
Оклемался чуток? Тебя, насколько я слышал, Владиславом зовут?
   Понурившийся Владька молча кивнул.
   - Леш, - подозвал сына Виктор Михайлович. - Я там, в  лесу,  пакет  с
листьями куда-то бросил. Так что живо дуй на поиски. Не хватало нам  еще
по второму разу собирать. Там, между прочим, твой подберезовик. И банка,
где целых тридцать восемь ягод.
   Когда Лешка скрылся за деревьями, Виктор Михайлович негромко спросил:
   - Ну так что же случилось? Не думаю, чтобы ты полез туда купаться, уж
больно неподходящее место. Плюс к тому же и в одежде. Водкой от тебя  не
разит. Значит - что? Топился?
   - Угу, - мрачно отозвался Владька, понимая, что  без  толку  отрицать
очевидное.
   - И что, действительно серьезный повод?
   Владька промолчал.
   -  В  общем-то,  догадаться  несложно,  -  правильно  истолковал  его
молчание Петрушко. - Дело-то банальное... И ты, значит, решил, что  жить
теперь незачем, да? Что или она, или могила? Странно,  на  идиота  вроде
непохож. Или я ошибаюсь?
   - Ошибаетесь, - угрюмо выплюнул слова Владька. - Я  как  раз  и  есть
полный идиот. И идиот, и обалдуй, и козел,  и  вообще...  И  нафига  мне
тогда  все  это?  -  рука  его  пренебрежительно  обвела  теплое  лесное
пространство, а потом вдруг плечи у него затряслись,  и  он,  уткнувшись
лицом в колени, глухо зарыдал, не стесняясь ни постороннего  мужика,  ни
себя.
   - Так...  -  протянул  Петрушко,  дав  ему  выреветься.  -  А  теперь
рассказывай все по порядку. Может, не так оно и страшно.
   И Владька, захлебываясь слезами, начал рассказывать.
   ...Поначалу Виктор Михайлович слушал его без особого интереса.  Парню
сейчас  необходимо  было  выговориться,  выплеснуть   боль,   а   ничего
оригинального в его словах не ожидалось. Да, действительно, отчаянная  и
безнадежная  любовь   к   Аньке,   еще   с   десятого   класса,   и   ее
спокойно-благожелательное отношение, и никакой ясности. Оставалось  лишь
догадываться, из жалости она его до сих пор не шуганула, или все же есть
какие-то шансы. Она делала  вид,  что  не  замечает  его  взглядов,  его
тревожного дыхания, она  умудрялась  понимать  его  неуклюжие  намеки  с
точностью до наоборот, она усиленно настаивала на том, что  "они  просто
друзья-одноклассники". И  он  терпел,  таскал  веники  цветов,  доставал
билеты на концерты. Так ведь она ко всему прочему и нормальную музыку не
слушает, а все эти ее  Бахи  и  Бортнянские  такая  скучища...  Да,  она
странная... Не бывает сейчас таких девчонок. Да она еще и христанутая...
всякие там догматы, обеты, запреты... Ну  да,  сейчас  многие...  Каждый
сходит с ума  по-своему,  типа  свобода,  и  все  дела...  И  вообще  он
понимает, что ей не годится. И образования никакого, и денег  нормальных
нет, и драться не умеет. Что? Нет, она этим не возмущалась, она наоборот
- крутых качков на дух не переносит. Но те хоть люди... жизнь  понимают,
за себя  постоять  могут,  а  он...  Сопля  соплей.  Особенно  тогда,  с
"бандовозом". Да, влепился на  чужой  тачке  в  бандитский  "джип".  Чем
кончилось? А ничем.  Аня  приехала,  привезла  с  собой  соседа-старика.
Жуткий у нее какой-то сосед завелся, где-то с месяц  назад,  не  больше.
Почему жуткий? Потому что странный. С виду на крутого  не  похож,  не  в
прикиде, а тем не менее. Да ерунда, разве крутой в вонючей хрущевке хату
снимет? А этот снимает.
   ...Молча появился Лешка с пакетом. Виктор Михайлович, сделав  Владьке
знак остановиться, велел сыну идти вперед, к огибающей озеро тропинке, и
там их ждать. "Возле изогнутой сосны, понял? И никуда оттуда  ни  ногой.
Пожалей мои истрепанные нервы!"
   И вот тут-то,  слушая  сбивчивый  Владькин  рассказ  о  развороченном
"бандовозе", Петрушко впервые  ощутил  некую  странность.  Того,  о  чем
рассказывал парень, просто не могло быть. Вернее, началось-то оно вполне
обыденно, зато потом...
   - Значит, говоришь, он просто подошел к этим качкам и о  чем-то  стал
говорить?
   - Ну да, - кивнул Владька. - Я еще подумал, что вот сейчас дадут  они
дяденьке по голове, и привет, реанимация. А он чего-то сказал,  они  ему
вроде ответили, он опять. И возвращается к нам, говорит,  все,  у  ребят
никаких претензий, обоюдка типа.
   - А эти?
   - Да не понимаю я, - суетливо ответил Владька.  -  Они  все  слушали,
слушали, а потом как пыльным  мешком  их  стукнуло.  Поскучнели  оба,  к
"джипу" своему привалились и вроде как на корточки сели, типа  отдыхают.
То ли солнцем разморило, то ли чего. Хотя какое солнце, вечером же!
   - А он что, в  самом  деле  просто  говорил?  -  недоверчиво  хмыкнул
Петрушко. - Может, врезал все-таки? Знаешь, бывают ведь такие незаметные
удары, не как в кино.
   - Да зуб даю! - вскричал Владька, - не прикасался он  к  ним  вообще.
Только впаривал чего-то. А как они того... спеклись, повернулся и к  нам
пошел. И говорит, с "восьмеркой" сам разбирайся, тут я тебе не помощник.
И еще по носу щелкнул... обидно так. - Да, -  медленно  протянул  Виктор
Михайлович, - действительно, странный дядька. - И что,  представительный
мужчина? Раз говоришь, Аня на него засматривается.
   - Да какое там! - презрительно сплюнул Владька. - Ростом с вас будет,
и лысый как коленка, и лицо  морщинистое.  Загорелый,  правда,  будто  с
югов.
   - А одет как?
   - Да как  совок!  -  Владька  мрачно  ухмыльнулся.  -  Плащ  какой-то
старомодный, сандалии. - Да, бывает... И плащ бывает, и лысина. Ну и что
потом было? Не беспокоили братки?
   - Не-а. Права и паспорт на следующий день в почтовый ящик  кинули.  И
все, никуда не вызывали, ни на какие разборы.
   - А с той машиной, с "восьмеркой" как?
   - Ну... - Владька поскучнел, - в общем, родителям я рассказал.
   - И что?
   -  Да  ругались  они,  а  потом  заняли  у  кого-то.  Руслан   парень
нормальный, говорит, она все равно  старая  была,  две  штуки  давай,  и
разбежимся. Ну вот.
   - Однако топился ты наверняка не поэтому?
   Владька лишь рукой махнул и надолго замолчал. Потом,  нехотя,  давясь
словами и стыдом, продолжил рассказ.
   Как выяснилось, он проникся к странному соседу  чистейшей  как  слеза
ревностью. Да, конечно,