ожелтевшие свитки.
Митька не рассматривал их, незачем. Да и все равно он  не  знал  здешней
письменности.
   Ни одного человека ему не встретилось, и это было  странно.  Куда  же
делись все воины, рассыпавшиеся по замку? Почему не  слышны  их  голоса?
Почему, в конце концов, сколько он тут ни бродил, ни разу не попалось ни
одного окна? Нет, одно все  же  попалось,  только  было  оно  в  потолке
здоровенной, прямо как дачный  участок  комнаты.  Вернее,  зала.  Ничего
кроме вечернего  неба,  разглядеть  не  удалось,  даже  солнце,  видимо,
опустилось слишком низко. Вот ночью, наверное, отсюда  видны  звезды  и,
если ночь лунная, то луна. Луна здесь такая же, как и  дома,  на  Земле.
Ну, может, чуточку желтее, и пятна на ней иначе  расположены.  Хотя  это
только если приглядеться.
   Только сейчас, шагая по темным коридорам, шагая в никуда, без цели  и
без смысла, он понял, насколько же хочется домой. До дрожи  в  коленках,
до боли в глазах, до рождающегося в нем пронзительного, но  недоступного
уху крика. Раньше или некогда было грустить, все время что-то случалось,
а кроме того, жила в нем куцая надежда... Теперь рухнуло все.  Никто  не
поможет - единяне думают, что Единый привел сюда Митьку насовсем,  князю
Диу он нужен здесь - то ли как  наследник,  то  ли  как  игрушка...  для
темных и жестоких игр. Кассар... Нет больше кассара, убит.  А  убил  его
Митька. Одним лишь словом. Единяне что - дикари они и в  Олларе  дикари,
им только скажи - зарежут и глазом не моргнут... Только скажи... Вот  он
и сказал. И сейчас же плечистые стражники  уволокли  кассара  наверх,  а
там... Посвященный хоть и велел, чтобы не мучили, а все же кто их знает?
Может, на кол посадили или в муравьиную яму кинули?
   Он вспомнил, как давным-давно, в первые дни, мечтал о муравьиной  яме
для кассара. И всего-то за умеренное наказание прутом... чепуха, которую
сейчас смешно вспоминать... Нет, даже не  смешно...  ведь  та  отчаянная
мечта сбылась... и оттого таким холодом тянет изнутри,  из  того  места,
где еще утром у него была душа. Если бы можно было повернуть  время!  Ну
хоть один раз в жизни! Только чтобы не  говорить  тех  слов...  А  какие
сказать слова? Простить кассара  может  лишь  Хьясси,  все  так.  Нельзя
простить за другого, тоже верно. Но почему не простить -  значит  убить?
Хьясси... Неужели ему было бы приятно видеть, как  казнят  кассара?  Что
сказал бы Хьясси? Что сказал бы малыш, в свои десять лет видевший  крови
больше, чем иные дядьки за всю  свою  спокойную  жизнь?  Наверняка  ведь
сказал бы: "Вы что, совсем там с ума  посходили?  Хватит  крови,  хватит
убивать! Отпустите его!"
   А ведь, может, и сказал... Оттуда, из другого  мира,  куда  ушел.  Из
этого  самого...  светлого  небесного  царства,  или  как  оно   у   них
называется? Чего-то такое лазоревое... В общем, из здешнего рая...  Если
только рай тоже разделен на Круги. Хотя, может, все эти земные заморочки
- границы, Круги, барьеры - до рая не достают? Конечно,  если  он,  рай,
есть. Может, и нету, и вообще ничего нету - ни Единого, ни души, ни рая,
ни ада... Одна лишь пустая чернота,  без  начала  и  конца,  чернота,  в
которой раньше ли, позже растворятся все... а значит, и он.  Чернота,  в
которой ничего нет, вообще ничего...  не  бесконечно  капающие  одна  за
другой секунды, а совсем ничего, полный нуль.
   Он представил себе этот полный нуль... даже не черный, а серый такой,
туманный, вроде буквы "О". А внутри туманных клочьев - зияющая  пустота,
и люди стоят в огромной унылой очереди, и чья  очередь  подходит  -  тот
разбегается и прыгает головой вперед в эту серую дыру. И не вываливается
с обратной стороны, а исчезает. Типа был - и уже нет.
   И это оказалось настолько страшно,  что  у  Митьки  даже  зубы  свело
нервной болью. Ну не надо так, не надо!  Если  таково  устройство  мира,
если все кончается серым нулем - значит, нафиг такой мир и  нафиг  такой
нуль? Ну не нравится это, до печенок-селезенок не нравится! "Не нравится
- не кушай", всплыла в памяти мамина фраза. Что ж, пускай  так.  Не  жри
гадость. А как же тогда? Если нет нуля, что тогда есть?  Единый?  Митька
не раз уже говорил с Ним - робко, опасливо, не  слишком  веря,  что  его
услышат... Но ведь все, чего он по-настоящему хотел, все, чего просил от
сердца -  оно  же  сбывалось...  Все  -  кроме  Хьясси.  Широкое  лезвие
перечеркнуло дрожащее горло, брызнула темная кровь... и  Хьясси  остался
там, на палубе. Или часть его там осталась?  А  другую  часть,  главную,
наверное, унесли ввысь по невидимой лестнице. Туда, где ждут его мама  с
отцом.
   Так что же надо было делать там, в подземной камере? Митька с досадой
врезал кулаком по ближайшей стенке. Нет, до каратиста ему далеко, острая
боль потекла от пальцев дальше в руку. И морщась от этой боли, он  понял
- не надо было вообще ничего там говорить. Молчать  надо  было  и  молча
спрашивать Хьясси - может, сумеет какой-нибудь знак подать? Мало ли  что
все эти - Тми-Наланси, воины - ждали от него  слова.  Перетоптались  бы,
подождали бы еще... И глядишь, сейчас  кассар  стоял  бы  рядом  с  ним,
положив  на  плечо  свою  крепкую,  теплую  ладонь.  "Третья  правда"  -
последнее,  что  сказал  ему  Харт-ла-Гир.  И  Митька  понимал   сейчас,
кристально понимал, что это значит. Сейчас отлетела  мишура,  обвалилась
черепками глупая маскировка.  Кассар,  который  дрался  за  него  и  лил
кровь... и свою тоже... который лечил  его  и  учил...  который  говорил
сурово и насмешливо, но за  этим  первым  слоем  речи  пряталось  совсем
другое... Такой не бросил бы, уйдя  неизвестно  куда  и  не  оставив  ни
адреса, ни телефона... не вычеркнул бы десять лет  жизни...  "...у  нас,
слуг Тхарана, не должно быть своих детей... но мы ведь люди..." А Митька
предал его, отправил на смерть, и ничего уже не изменишь.
   К несчастью, больше он не мог плакать.  Слез  внутри  не  осталось  -
только выжженная пустота. Кончились  слезы,  когда  он  во  дворе  замка
просто шагнул в сторону от заботливого старика-Посвященного. В сторону -
а в стороне  той  обнаружилась  маленькая,  ниже  его  роста,  дверца  в
каменной стене. Странно, почему старик, хватившись, не  побежал  за  ним
вслед? Не увидел этой дверцы?  Но  магия-то  кончилась,  никаких  тайных
дверей быть не должно. Может, решил оставить  на  время  в  покое?  Мол,
пускай побродит в одиночестве, повоет да и утешится. Тем более, есть  от
чего выть. Кассара казнили,  Синто  -  единственного  оставшегося  здесь
друга - не нашли. Суетливый проводник сразу после кассара потащил всю их
толпу в камеру, куда  мальчишку  бросили  перед  образцово-показательной
казнью. И что же? Камера  оказалась  пуста,  цепи  валялись  на  вонючей
соломе,  и  там  же,  на  полу,  валялся  разломанный  рабский  ошейник.
Тми-Наланси ничего не мог понять, только качал  лысой  головой.  Никакое
искусство дьордо-хмангу не позволяет освободиться от подобных цепей... и
даже когда магия выключилась, цепи все равно не должны были  опасть.  Но
если и от цепей он избавился, то дверь-то как  открыл?  Невозможно  это,
покачал головой старик. Никак невозможно. И вывод лишь  один  -  сбежав,
князь утащил Синто с собой. И где их обоих искать? Может, открыв  Темную
Дорогу, князь сейчас уже веселится в каком-нибудь из  своих  владений  в
Южном Олларе, велит подготовить для Синто  костер  или  муравьиную  яму?
Нет, этого мудрый Тми-Наланси, конечно, не сказал, но Митька  и  сам  не
столь глуп, чтобы не сложить два и два. Ежику понятно - освободись Синто
самостоятельно, не стал бы  он  прятаться.  Наоборот,  искал  бы  Митьку
повсюду, потому что Митька - его единственный друг.
   Оставался еще старый маг Харриму-Глао,  но  Тми-Наланси,  внимательно
взглянув на бледного Митьку, почел  за  лучшее  увести  его  наверх,  на
солнышко. Харриму-Глао освобождали без него.  Да  и  что  он  сказал  бы
старику? И что сказал бы тот? "Прикончил, значит, кассара своего? Ох,  и
ловок ты, парнишка... А он ведь тебя  любил...  заместо  отца  тебе  тут
был... спасал, учил... Да уж, ловок  и  шустер...  Ищи  же  свой  Черный
камень, авось повезет..."
   Вот потому-то, боясь услышать что-то вроде этих вспыхнувших в  голове
едких слов, он и позволил увести себя наверх. Шел послушной тенью. Шел и
понимал, что все кончено, совсем все.
   Зачем он вот уже несколько часов бродит здесь? Поиски Черного камня -
это же предлог, а правда - он бежит, он скрывается... только от себя  не
убежишь. По хорошему, надо бы уже и вернуться. Те,  в  замке,  наверное,
волнуются за него. Кассара убили, а за него - волнуются.  Вот  смешно...
Только куда возвращаться? Он давно уже заблудился в бесконечной  паутине
переходов, лестниц, кривых коридоров... Это еще  здорово,  что  в  одной
комнатке, судя по всему, кладовке, обнаружился запас факелов  и  трут  с
кресалом. Еще бы жратву  какую-нибудь  обнаружить...  Это  было  стыдно,
низко - но несмотря на смерть кассара, несмотря на  исчезновение  Синто,
на горечь и тоску - ему все равно хотелось есть. И не только есть...  Но
остальное он, и глазом не моргнув, сделал в одной из  роскошных  комнат.
Перед кем стыдиться? Уж не перед князем ли?
 
*** 
 
   Впереди,  там,  куда  ушмыгнула  крыса,  вскоре  обнаружилась  дверь.
Низкая, закругляющаяся сверху,  обитая  бронзовыми  полосами.  Наверняка
запертая. Обиднее всего, если там хранится что-нибудь съедобное.  Ну,  к
примеру,  хлебные  лепешки,  они-то  не  портятся  от  времени,   только
каменеют.
   Без всякой надежды, просто так он толкнул дверь, и та - вот  уж  чудо
так чудо -  с  неохотой  поддалась.  Митька,  ощутив  неуместное  в  его
горестных обстоятельствах любопытство, протиснулся в открывшуюся  темную
щель. Высоко поднял факел.
   Никаких окаменевших лепешек тут,  конечно  же,  не  было.  Зато  было
такое, отчего он охнул и едва не шлепнулся на устланный циновками пол.
   В центре комнаты, на  деревянном  топчане,  лежал  мальчишка.  Лежал,
свернувшись калачиком. То ли он спал, то ли... Здесь, в  логовище  князя
Диу, Митька уже ничему не удивлялся.
   Его мгновенно прошибло потом - почудилось вдруг, что  это  Хьясси.  И
ростом, и возрастом мальчишка подходил. Но, шагнув поближе, Митька понял
свою ошибку.
   Да, такой же худенький,  такой  же  черноволосый...  Но  все-таки  не
Хьясси. Другое, хотя тоже  знакомое  лицо.  Вглядевшись,  Митька  слегка
присвистнул. И лишь тут наконец заметил немыслимое,  невозможное  здесь.
Одежда. Пацан был одет в светло-зеленую, измазанную то ли кровью, то  ли
ягодным соком майку и синие  джинсовые  шортики.  А  на  ногах  -  самые
настоящие, самые что ни на есть земные кроссовки.
   Да, сомнений не осталось - это  тот  самый  мальчишка,  которого  они
тормознули в парке, с которого все и началось. Но как он оказался здесь?
Почему, зачем?
   Митька слегка опомнился. Глупый вопрос "почему". А сам он почему тут?
Тоже,  небось,  проделки  какого-нибудь  мага.  И,  скорее  всего  -  не
какого-нибудь, а той самой лысой скотины Хайяара,  который  и  его  сюда
зафутболил.
   Вопросы плескались в мозгу, точно  волны  в  шторм.  Когда  его  сюда
кинули? Почему в замок Айн-Лиуси? Каким боком тут князь Диу замешан? Что
без князя не обошлось, и ежику было понятно.
   Самое простое, конечно - это разбудить мальчишку и поговорить.
   Не без робости - всколыхнулся в душе стыд за случившееся в парке - он
осторожно потрогал пацана за плечо.
   - Эй... слушай, ты проснись...
   Ноль эмоций. Точно  резиновую  куклу  будить.  Мальчик  спал,  редкое
дыхание вырывалось из губ, сердце тоже билось  -  Митька  даже  сосчитал
пульс. Двадцать три удара в минуту. Наверное, это не правильно, так ведь
не бывает.
   Присев на корточки, Митька заглянул ему в глаза. Глаза были  открыты,
а зрачки неестественно увеличены, точно в них атропину накапали.  Митьке
тоже капали - в прошлом году, на  диспансеризации.  Кайф  -  неделю  все
расплывалось перед глазами и  на  полном  законном  основании  можно  не
писать на уроках, не делать домашние задания...
   Только вряд ли  здесь  атропин.  Что-то  другое  тут,  нехорошее.  Не
выключи единяне в  замке  всякую  магию,  Митька  заложил  бы  зуб,  что
мальчишка заколдован, и сон его - вовсе не обычный человеческий сон.  Но
ведь магия кончилась, отпираются заклятые  двери,  не  действуют  разные
хитрые ловушки, иначе он давно бы уже попался... Странно.
   И что же делать? Конечно, правильнее всего было бы схватить пацана  в
охапку и принести единянам - пускай им займутся их врачи. Но  что  толку
мечтать - он капитально заблудился и вообще непонятно, выберется  ли  из
каменного лабиринта.
   Митька сделал еще несколько попыток - кричал в ухо, хлопал в  ладони,
тряс что есть силы за плечи. Все без толку - мальчишка вообще  никак  не
реагировал.
   Ясное дело, оставлять его тут  нельзя.  В  охапку  и  вперед,  искать
выход. Не могут же эти княжеские покои быть бесконечными? Раз есть  вход
- должен быть и выход, и рано или поздно выход отыщется. Лишь бы  только
не слишком поздно. Как бы от голода и жажды не  загнуться...  причем  от
жажды - опыт уже есть. Тогда  помогло  чудо,  вдруг  и  сейчас  поможет?
Правда, в тот раз чудо не само случилось, в тот раз  был  Хьясси,  и  уж
его-то Единый послушал. А Митька? Ему ли просить Бога  -  с  его  куцей,
малюсенькой верой, с его трусостью, тупостью и ленью? В конце концов,  с
убитым кассаром... по его вине убитым. Станет ли этот бесконечно высокий
и далекий Единый прислушиваться к такому вот просителю?
   - Ты все-таки помоги, - уже не мысленно, а вслух прошептал Митька.  -
Ну ладно, я понимаю, какое я дерьмо, таких  Тебе,  наверное,  и  слушать
противно... И Ты, наверное, думаешь сейчас - вот он просит,  потому  что
боится и жрать хочет. А я и по правде  боюсь,  Тебе-то  уж  это  сказать
можно... я не хочу вот так умереть без воды, без еды... Глупо ведь  так,
зачем тогда было все? Но я ведь не только за себя  прошу,  тут  же  этот
мальчик, его же надо спасать... его же надо  к  врачам  тащить,  это  же
ненормально вот так спать... он же помрет, наверное, от этого. А  где  я
ему врачей возьму, если заблудился? Ты  уж  помоги  все-таки,  выведи  к
людям... ну я понимаю, что не заслужил... но Ты это как бы авансом...  а
я обещаю, что исправлюсь, Ты только мне покажи  в  чем...  Ну  вот  ради
этого пацана помоги.
   Он замолчал, шумно втянул воздух. Ровным счетом ничего не изменилось.
Чуда не произошло, не сверкнула молния, прорубая в стенах выход  наружу,
не послышались взволнованные людские голоса.
   Что ж, значит, придется все-таки своими силами. Сунув факел в  кстати
оказавшееся настенное кольцо, он обхватил  мальчишку,  приподнял  -  тот
оказался на удивление легким. Однако это сейчас легко, понимал Митька, а
дальше будет все тяжелее и тяжелее. Если бы тот не спал, можно  было  бы
взять его на закорки, он бы держался за  шею,  и  получилось  бы  что-то
вроде рюкзака. А так придется тащить на руках,  но  ведь  и  факел  надо
нести. Ну и как быть? Хоть бы какую светлую мысль родить.
   Светлая мысль, впрочем, не  заставила  себя  ждать.  Здесь  же  полно
комнат,  где  всякие  ткани,  занавески  там,  покрывала...   И   кинжал
единянский есть. Значит, нарезать лент, скрутить  в  веревку  и  сделать
обвязку. Тогда  пацана  можно  и  впрямь  укрепить  за  спиной,  а  руки
останутся свободными.
   Но до комнат с тканями  надо  еще  добраться,  и  очень  не  хотелось
оставлять  здесь  ребенка  одного.  Веяло  в  здешнем  пыльном   воздухе
возможностью какой-то пакости. Например, он вернется сюда с самодельными
веревками, а пацана и нет... Или опять заблудится и не найдет  дороги  в
эту комнату. Или еще что-то.
   Поэтому он, напрягшись,  перекинул  мальчишку  животом  через  плечо.
Медленно и отдыхая, но все-таки можно будет идти.
   Вынув факел из кольца, он шагнул к двери,  споткнулся,  и...  Нет,  в
последнюю  секунду  ему  все  же  удалось  удержать  равновесие,  только
вывалилось что-то у мальчишки из-под майки  и  со  стуком  запрыгало  по
полу.
   Ну ни фига себе!
   Суетливо сняв пацана и положив обратно на топчан, Митька нагнулся  за
своей находкой. Поднял, поднес к глазам.
   Небольшой, запросто в кулаке спрячешь, с удивительно ровными  гранями
камень. Черный камень. Сердце дернулось и провалилось куда-то  вниз.  Ни
малейших сомнений не осталось - это  же  тот  самый  камень,  о  котором
говорил старик Харриму-Глао. Магический  камень,  способный  как  нечего
делать вернуть его домой!
   Никаких доказательств уже не требовалось.  Вот  оно,  доказательство,
лежит в ладонях и слегка  покалывает  их,  точно  слабым  электричеством
бьет. И исходят от камня волны  спокойной,  ясной  уверенности:  это  не
ошибка, это он, гауладо-тхиммау.  Слово  древнего  языка  точно  фонарик
зажглось   у   него   в   голове,   и   сам   собою   родился   перевод:
"ключ-ко-многому".
   - Сожми меня крепче, - послышался странный, шелестящий голос. - Тогда
сможешь говорить со мной.
   Голос доносился ниоткуда. Тихие слова сами собой появлялись у  Митьки
в сознании, и на какую-то секунду он даже решил, что все это снится,  но
ничего подобного - все было реальным, и камень, и неподвижный мальчишка,
и каким-то чудом снова оказавшийся в стенном кольце факел.
   - Ты кто? - ошалело протянул Митька.
   - Сам знаешь, - в бесцветном голосе проскользнула язвительная  нотка.
- Гауладо-тхимау, Черный  камень,  ключ-ко-многому.  Ты  ведь,  кажется,
долго и безуспешно искал  меня,  мальчик?  Что  ж,  радуйся,  теперь  мы
вместе. Как я понимаю, у тебя есть какое-то сильное желание?
   - Ага, - Митька непроизвольно  икнул.  Казалось,  в  комнате  ощутимо
похолодало, и свет факела сделался каким-то жидким.
   - Желание  -  это  хорошо,  -  отозвался  камень.  -  Желание  -  это
наконечник копья, имя коему - воля. Но только  учти,  юноша,  я  выполню
лишь одно желание. Хорошенько подумай, дабы  потом  не  исходить  черной
желчью. Не торопись, у тебя есть время. Сколько угодно времени...  целая
вечность...
   И вновь Митьке  послышалось,  будто  звучавший  в  его  мыслях  голос
усмехнулся.
   - Да чего тут думать... - тоже отчего-то шепотом произнес Митька. - Я
домой хочу... на Землю, в Москву... Вы это можете?
   - Я-то могу, - подтвердил камень, -  только  ничего  другого  уже  не
выполню. Ты свое слово сказал и назад его взять уже не можешь. Тут как в
игре  "миангу-олсу",  назад  не  ходят.  Сейчас  слушай  внимательно,  я
объясню, что надлежит тебе сделать, дабы вернуться в свой Круг.
   - А скажите... - перебил его Митька, - а  можно  мне  будет  взять  с
собой вот этого мальчика? - он  кивнул  на  спящего,  будто  камень  мог
видеть. Впрочем, может,  и  мог...  Во  всяком  случае,  тот  ничуть  не
удивился.
   - Я ведь предупреждал: подумай хорошенько. Но  ты  уже  сказал,  и  в
словах твоих не прозвучало никакое иное имя. Так что отправишься один.
   - Но почему все-таки нельзя его взять? - не сдавался  Митька.  -  Вам
трудно, что ли?
   - Ты еще будешь со мной спорить? -  прошелестело  у  него  в  голове,
точно осенний ветер сметал опавшую листву. - Ты, кажется, забыл, кто я?
   Митька промолчал. Меньше всего сейчас ему хотелось ругаться с камнем.
Рассердится еще и откажется действовать... И что тогда?
   - Так вот, - продолжал камень,  -  перенести  тебя  в  Железный  Круг
несложно. Только ты погибнешь там, в  тебе  ведь  сейчас  заемная  душа,
олларская, ее там мигом разорвет. Но ты не пугайся, есть средство.  Тот,
кто создал меня, силен изменить вибрацию твоей имну-глонни,  приспособив
ее к вибрациям Круга. Поэтому попроси его, и тогда уж я тебя отправлю.
   - Его - это кого? - напряженно спросил Митька.
   Камень в его  ладони,  казалось,  вырос,  исходящие  от  него  колкие
разряды стали заметно сильнее. Если  и  дальше  пойдет  по  нарастающей,
подумал Митька, скоро он долбанет током в двести двадцать вольт.
   - Имя создавшего меня велико и н