сходительно, точно взрослый дяденька глупому
карапузу, пояснил пацан. - Тхаран - это у нас в Олларе такое содружество
магов. А слово "тхаран" значит утес, только это на старом языке, на  нем
сейчас только жрецы поют гимны.
   Владелец синего плаща долго  еще  распинался  о  неимоверной  доброте
богов.  Доброта,  по  его  словам,  заключалась  в  равномерной  раздаче
радостей и несчастий. "Равновесие! - выкрикивал синий.  -  Весы  богов!"
Потом он перекинулся  мыслью  на  людскую  неблагодарность,  на  тягу  к
невежеству и суевериям, что выражается в поклонении некоему  никогда  не
существовавшему Единому, которого такие вот предатели попросту сочинили,
дабы прельщать народ, и даже более того, они, будучи движимы  ненавистью
ко всему живому, хотят вызвать на головы мирного населения гнев  Высоких
Господ. И ужасное чуть  было  не  свершилось,  еще  немного  -  и  город
провалился бы в пустоты земли, в  царство  Маулу-кья-нгару,  но  крепкий
утес, Тхаран, вовремя выявил заразу, и теперь настало время умилостивить
рассерженных богов, для чего необходимо отправить к ним на  суд  гнусных
богохульников. Однако Тхаран, не  желая  излишней  крови  и  надеясь  на
просветление  даже  помраченных  умов,  в  последний  раз  обращается  к
предателям и предлагает им отречься от своих заблуждений  и  поклониться
истинным хозяевам мира, богам Светлого Оллара. В таком  случае  грешники
сохранят жизнь, и, будучи  наказаны  кнутом,  отправятся  искупать  свои
грехи в каменоломни.
   - Нет! - неожиданно зычным голосом произнес вдруг один из  единян,  с
рыжей бородой, доходящей чуть ли не до середины груди. - Не  отрекусь  я
от Господа моего, Он мне защита, Он мне Свет и  Путь,  Он,  Рожденный  и
Нерожденный, воссоздаст меня из праха в день гнева  Своего  и  введет  в
небесную Свою горницу, а мерзкие идолы падут, и сами они, и служители их
вострепещут, ощутив в сердце своем дыхание Единого, и будет оно жечь  их
подобно пламени, и пламя сие будет вечно!
   - Нет! - послышался второй голос, затем - третий,  четвертый.  Пятый,
совсем молоденький еще парнишка, судорожно вздохнул.
   - Я... Я поклонюсь! Я паду ниц пред Высокими  Господами,  и...  -  он
действительно распластался на каменных плитах, захлебнувшись рыданиями.
   По знаку синего мага двое  стражником  деловито  стащили  парнишку  с
помоста.
   - Да как же ты, Хьяру-лимсе, - обернувшись к нему, горестно  вскричал
рыжебородый. - Ради временного обитания в  теле  губишь  ты  бессмертную
свою душу! Все равно ведь умрешь, позже нас, но  умрешь,  и  Господь  не
узнает тебя на небесных  дорогах,  и  отвернет  от  тебя  Свое  лицо,  и
низринешься ты до центра преисподней!
   Парнишка молчал,  со  свистом  втягивая  в  себя  воздух.  Плечи  его
тряслись, глаза ошалело выкатились из орбит, и если бы не  крепкие  руки
стражников, он наверняка бы шлепнулся в пыль.
   - Ну хоть один умный нашелся, - желчно процедил второй  из  магов.  -
Ладно, начинаем.
   Маги выстроились вокруг помоста  кольцом,  что-то  тихо  забормотали.
Воины - Митька явственно видел это - напряглись, часть лучников взяла на
прицел приговоренных единян, а часть - притихшую толпу.
   Бормотание магов с каждой  минутой  делалось  все  громче  и  громче,
постепенно Митька начал разбирать в нем какой-то сложный, но  устойчивый
ритм - странный, завораживающий и пугающий  одновременно.  Куда  до  них
нашим рэперам, мелькнула вдруг совершенно неуместная сейчас мысль.
   Потом он понял, что это уже не просто ритм -  это  песня,  в  которой
нельзя было разобрать ни слова, но сама мелодия несла в  себе  смысл.  И
смысла этого Митька предпочел бы не ощущать, да куда там! Точно стальная
рука сдавила его волю, перед глазами  прыгали  цветные  пятна,  а  страх
мутной пеленой обволакивал сердце. Точь-в-точь как на  поляне  в  парке,
когда плащ-болонья посмотрел на него. Мир вокруг пульсировал  с  бешеной
скоростью, и мало-помалу вибрация эта передалась Митьке,  ее  невозможно
было унять. Краем глаза он заметил, что и  словоохотливый  пацаненок,  и
суровый мужик слева, и вообще все вокруг тоже трясутся в такт магической
мелодии.
   Потом вдруг синие  маги  резко,  точно  по  команде,  остановились  и
подняли свои посохи, нацелив их на тихо бормочущих что-то единян.
   - О Высокие Господа наши, возьмите же свое! - вскричал тот самый маг,
что совсем недавно читал толпе лекцию о доброте здешних богов.
   И тут Митька наглядно убедился,  что  здешние  маги  -  настоящие.  С
концов посохов  у  каждого  из  них  сорвалось  гудящее  синее  пламя  и
устремилось к единянам. Огненные струи точно  змеи  обвили  вскрикнувших
людей.  Крики,  шипение,   стоны,   жадный   треск   огня,   пожирающего
человеческую плоть... Митьку замутило, он чувствовал, что еще немного  -
и его вывернет прямо на пыльную землю площади.
   Несколько минут на каменном возвышении гудело пламя, метались  в  нем
человеческие  фигурки,  кричали,  таяли  -  а  потом  вдруг  все   разом
кончилось, пламя исчезло. Четыре темных пятна среди серых камней. Четыре
точки,  расположенные  слегка  искаженным  квадратом.  Четыре  буквы  на
гранитной странице.
   А потом площадь взорвалась рукоплесканиями. Крик стоял такой,  что  у
Митьки заложило уши. Толпа, еще секунду  назад  оцепенело  взиравшая  на
хищное  пламя,  сейчас  прыгала,  вопила,  хлопала  в  ладоши,  фонтаном
выплескивая в белесое от жара небо свою сумасшедшую  радость.  Мелькание
рук, ослепительные улыбки, восторженные глаза. Митькин  новый  приятель,
загорелый мальчишка в потертом кожаном ошейнике, прыгал и  вопил  вместе
со всеми, крутился в  безумной  пляске,  и  сизые  рубцы  на  его  спине
колыхались, точно ветви дерева, колеблемые ветром. А  самое  страшное  -
Митька чувствовал, что и сам готов задергаться в судорожных конвульсиях,
захлебнуться не то смехом, не то плачем, хлещущие отовсюду волны радости
подбрасывали его, крутили как щепку, и не было сил сопротивляться.
   Потом вдруг безумие  схлынуло,  подчиняясь  уверенному  жесту  синего
мага. Народ вновь замер, готовый внимать каждому слову.
   Маг,  руководивший  жертвоприношением,  взошел  на  каменный  помост,
поднял свой посох и по новой пустился в рассуждения о  доброте  богов  и
пагубности учения единян, но Митька уже  не  в  состоянии  был  слушать.
Проталкиваясь сквозь плотно сбившуюся толпу, он опрометью бежал, сам  не
зная куда, да и неважно - лишь бы подальше  отсюда,  от  страшной  песни
синих магов, от четырех кучек пепла, от звериного восторга людей.
   Возле какого-то  забора,  в  нескольких  кварталах  от  площади,  его
наконец  вырвало.  Мерзостный  вкус  во  рту,  однако,  вернул   его   в
реальность.  Пошатываясь,  Митька  поспешил  убраться  отсюда,  пока  не
выскочил кто-нибудь и не надавал по ушам.
   И куда теперь? Он ведь шел в порт? Ну, значит, туда и дорога. В порт.
15.
 
   Огурцы  болели.  Нежные  еще  листочки  покрылись   бурыми   пятнами,
скрутились, и всем своим видом  намекали,  что  на  зиму  никаких  банок
закручено не будет. Виктор Михайлович  не  успел  еще  и  переодеться  в
дачное, когда Настя скорбным тоном сообщила ему эту новость. В ее голосе
проскальзывали даже обвиняющие нотки - мол, у соседей почему-то подобных
проблем не возникает, только мы такие ушибленные.
   Петрушко молча кивнул  и  пошел  в  огород  осматривать  потери.  Да,
действительно, какая-то зараза. Хотя, может, еще удастся спасти?
   Крикнув жене, что чай будет пить позже, он  направился  к  соседям  с
южной стороны. Чердынцевы славились в поселке как опытные огородники,  у
них и огурцы, и томаты, и всякий прочий овощ чувствовали себя как нельзя
лучше. Вот дает же Господь людям талант, чувствует их  земля,  понимает.
Он даже как-то поинтересовался у Гены, нет ли  в  подобном  умении  доли
магии, но тот лишь усмехнулся. "Михалыч, нужно просто  землю  любить,  и
она отзовется. Какая нафиг магия, ты чего?  Вот  когда  наоборот,  тогда
всякое возможно".
   К счастью, все семейство Чердынцевых было в сборе.  Они  пили  чай  в
саду,  под  яблоней.  Трава  вокруг  изобиловала  опавшими  цветками,  и
казалось, что кто-то разбрызгал из распылителя белую эмаль.
   - Здоров, Виктор, - приветливо махнул ему из-за стола Сергей Ильич, -
давай к нам. Что-то давно тебя не видно.
   - Да работа все, работа, - пожал плечами Петрушко. - Работа, она  как
ревнивая жена. Вцепится и не отпускает. Зато, в отличие  от  жены,  дает
деньги.
   - Да ты присоединяйся, Вить, - гостеприимно сказала Людмила Петровна,
- посидим, побеседуем. В городе все  торопимся,  все  спешим,  так  хоть
здесь бы в нормальном темпе пожить.
   - Да и то, - заметил Сергей Ильич, - тоже  суета  всякая.  Вчера  вон
электричество отключали, так  с  ведрами  на  пруд  таскаться  пришлось,
поливать-то надо. Веришь, полдня туда-сюда пробегал.
   - На тележке надо было, пап, - посоветовала Анька,  пододвигая  гостю
чашку с душистым, настоенным на каких-то лесных травках чаем.
   - Сломалась тележка, - хмуро объяснил Сергей Ильич.  -  Уже  три  дня
как. Чинить надо, а все никак руки не  доходили,  а  там  ведь  сверлить
надо, а без электричества, видишь ли, дрель что седло без лошади.
   - Слушай, Сереж, - сказал Виктор  Михайлович,  хлебнув  душистого,  с
добавкой жасмина, чаю. -  У  меня  что-то  огурцы  загибаются,  какой-то
вирус, наверное. Не знаю уж, чем лечить. Ты не сходишь, не глянешь?
   - Да какие  дела?  -  улыбнулся  Сергей  Ильич.  -  Сейчас  подойдем,
обследуем. Но лечение, как правило, одно - золы  к  корню  подсыпать  да
поливать правильно.  То  есть  утром,  когда  солнце  еще  невысоко,  но
обязательно  теплой  водой,  двадцать  четыре  градуса  как  минимум.  В
бочках-то холодная будет, так ты кипяти на газу и разводи в лейке.
   - Мои поспать любят, - виновато сообщил Петрушко.  -  Где  уж  им  на
восходе вставать?
   - Да-а,  -  согласился  Сергей  Ильич,  -  проблема.  Можно  сказать,
философская. Борьба противоположностей. Или борьба хорошего с лучшим.
   Людмила Петровна между тем углядела что-то интересное на улице.
   - Ань, это к тебе, - ровным, как у  теледикторши  голосом  произнесла
она. - Воздыхатель номер раз.
   Аня вспыхнула.
   - Во-первых, мама, у него имя есть, Владик. Во-вторых, воздыхатель он
или не воздыхатель, я разберусь самостоятельно.
   - Да я что, - развела руками  Людмила  Петровна.  -  Ты  уже  девочка
большая, третий курс. Разберешься, конечно. Ладно, иди, встречай.
   Аня вышла из-за стола и резкими шагами направилась к калитке.
   - Тоже проблемы? - поинтересовался Виктор  Михайлович,  кивнув  в  ее
сторону головой.
   - Да не сказать чтобы проблемы, Вить, -  улыбнулся  Сергей  Ильич.  -
Анька-то девочка правильная, без глупостей. Православная к  тому  же,  а
что ни говори, это хороший тормоз. Только вот этот ухажер ее,  Владик...
Ну оболтус оболтусом. В институт не поступил, кончил ПТУ  по  электрике,
монтером где-то  сейчас.  От  армии  бегает,  да  только,  мне  кажется,
недалеко  убежит.  И  вообще  какой-то  ни  рыба,  ни  мясо.  Аньке  он,
разумеется, не пара, и сама она, наверное, понимает,  а  вот  отшить  не
может. Он же за ней с десятого класса  хвостиком,  они  раньше  в  школе
учились вместе. В общем, у нас это называется  "дружат".  Ладно,  пошли,
посмотрим твои огурцы.
   Они поднялись из-за стола и не спеша двинулись к  калитке,  куда  как
раз входил высокий тощий парень, черные волосы его  слегка  растрепались
ветром, а лицо еще хранило следы юношеских прыщей.
   - Здравствуйте, Сергей Ильич, - вежливо произнес он, остановившись.
   - Привет, Владик, - кивнул хозяин дома.  -  Чего  такой  встрепанный?
Бегом, что ль, от электрички?
   - Да нет, - махнул тот головой. - Просто...
   - Да я вижу, что не сложно. Ладно, пойдем, Витя, не  будет  отвлекать
молодых.
 
*** 
 
   После обеда Настя заявила, что ни в  какой  лес  она  не  собирается.
Во-первых, все утро угробилось на прополку, и спина болит, будто по  ней
прыгали слоны среднего веса. Во-вторых, гора немытой посуды, на  которую
мужчины, как это от века заведено, не обращают внимания,  и  значит,  ее
женский удел - в кухню, к тазику и мочалке.
   Пришлось ее оставить дома и идти вдвоем с Лешкой.  Виктор  Михайлович
подозревал, что истинная причина кроется вовсе не в натруженной спине  и
уж тем более не в  трех  тарелках  и  чашках,  а  просто  в  шестнадцать
ноль-ноль   начиналась   очередная   серия   "Тайн    Рио-дель-Вальяхо",
бесконечного мексиканского сериала, до которых Настя была охотница.
   - Что, так и пойдешь? - кивнул он Лешке, который ждал его у калитки в
синих джинсовых шортиках и майке.
   - А чего? - удивился Лешка, уверенный,  что  длинные  штаны  надевают
исключительно в холода.
   - А комары?
   - А я намазался! - гордо сообщил сын и вынул из кармашка тюбик.  -  И
для тебя взял.
   - А крапива? - вкрадчиво поинтересовался Петрушко.
   - А мы ее палкой! -  Лешка  усмехнулся  непонятливости  отца.  -  Ну,
пошли, что ли?
   - В Земляничный?
   - Угу!
   И они направились в Земляничный Лес. Вообще-то земляника водилась  во
всех окрестных лесах, но Земляничный, не слишком густой  березняк  возле
озера, отличался самой  ранней  ягодой,  тому  способствовало  и  обилие
света, и рельеф -  сплошные  горки.  Петрушко  понимал,  что  лет  через
двадцать, когда уже Лешкины  дети  повадятся  за  земляникой,  этот  лес
зарастет и потеряет свою нынешнюю прелесть. Но когда  это  еще  будет...
Двадцать лет... И что будет с Лешкой через двадцать лет? И будет ли?
   Отогнав  темные  мысли,  он  взял   заранее   приготовленный   пакет.
Во-первых, там имелась банка, которую Лешка  надеялся  набрать  доверху.
Позавчера он уже бегал в березняк и нашел там несколько  вполне  красных
ягод, и, по  его  расчету,  за  два  дня  количество  должно  перейти  в
качество. Или наоборот. Во-вторых, потом предполагалось зайти  в  другой
лес, подальше, и нарвать ореховых листьев  для  тестя.  Аркадий  Львович
делал из них отвар, весьма помогавший от  его  аденомы.  Главное,  чтобы
листья были молодыми, и значит, рвать их нужно никак не  позже  середины
июня. А они с Лешкой дружно забыли в прошлый раз, а  в  позапрошлый  оба
выходных обустраивали парники...
   Позапрошлый раз - это когда Лешка  увидел  в  поезде  "плащ-болонью".
Петрушко поморщился. Кое-кто из коллег до сих пор уверен,  что  мальчику
показалось, но он-то  знал,  что  память  у  сына  фотографическая.  Это
действительно  был  эмиссар,  олларский  гость.  Только   ни   малейшего
результата  они  не  достигли.  Да,  Семецкий  немедленно  связался   со
смежниками, задействовали железнодорожную милицию, но толку? Дать бы  им
заранее ориентировку, а то прошел наряд по вагонам, зная, что начальство
почему-то хочет лысого и тощего.  А  таких  в  электричке  половина.  За
Серпуховым,  конечно,  поезд  остановили,  загнав  на  запасную   ветку.
Пассажирам объявили, что неисправность,  велели  ждать.  Но  когда  люди
Семецкого  подоспели  к  месту  действия,  то  не   нашли   ничего.   Не
зафиксировали ни малейших  следов  магических  воздействий.  Похожих  на
выполненный Лешкой портрет оказалось немало, но  абсолютного  совпадения
не  было.  "Плащ-болонья"  ушел.  И  единственный  результат  всей  этой
суматохи - олларский маг понял, что им здесь интересуются.
   ...В лесу его сразу же атаковали. Со всех  сторон  враги  безжалостно
набросились на полковника, он мужественно дрался и положил гору  трупов,
но их было слишком много,  и  все  они  жаждали  его  крови.  Прихлопнув
очередного комара, Виктор Михайлович вздохнул и попросил у Лешки  пасту.
Тщательно смазал руки, лицо, шею... Вроде  бы  помогло  -  острый  запах
отпугнул крылатых хищников, да вот надолго ли?
   Лешка получил свою банку и теперь ползал в  траве,  отыскивая  спелые
земляничины. Увы, их поголовье  оказалось  куда  меньше,  чем  грезилось
юному сборщику. Да, красные ягоды время от времени попадались, но  вовсе
не в промышленном масштабе. О том, чтобы наполнить  литровую  банку,  не
приходилось и мечтать.
   - Поспешили мы с тобой, Леха,  -  заметил  Виктор  Михайлович.  -  На
недельку примерно поспешили. Хотя, вон и погода  способствовала.  Тепло,
светло... Но природу не обманешь, рановато еще землянике.
   - А я уже  нашел  целых  тридцать  восемь  ягод!  -  возразил  Лешка,
поднимаясь. Локти и коленки его были перемазаны землей, травяным соком и
раздавленной земляничной мякотью,  но  настроение,  похоже,  не  слишком
испортилось. Петрушко догадывался, что сыну больше  всего  нравился  сам
процесс, сама охота. А  наполнить  банку  действительно  можно  и  через
неделю.
   - Пап, - неожиданно спросил его Лешка, подойдя поближе, - а что будет
тем ребятам? Ну, которые на меня в парке напали?
   Виктор Михайлович поежился.
   - Леш, - ласково произнес он, - а стоит  ли  об  этом?  Главное,  что
больше такое не повторится.
   Лешка прислонился щекой к его плечу.
   - Их теперь в колонию, да?
   - Почему ты так думаешь? - осторожно спросил Петрушко.
   - А Николай Викторович сказал, ну,  тот  майор,  который  тогда  меня
спрашивал. Их действительно посадят, да?
   - Не знаю, - развел руками Виктор Михайлович. - А почему это тебя так
заинтересовало?
   Лешка засопел.
   - Ну, просто... - сказал он наконец. - У нас в классе ребята  однажды
про эти колонии говорили, у Вовки Тяпина там старший брат  сидит,  он  в
прошлом году из чужой машины магнитолу взял, а его поймали. Говорят, там
бьют, и кормят плохо, это правда?
   - Ну, сложно сказать, - пожал плечами Петрушко. - Наверное, в  разных
местах по-разному. Бывают и хорошие колонии, где работают честные люди и
поддерживают порядок. Недавно  вот  по  телевизору  такую  показали.  Но
где-то попадаются и люди похуже... Да и ребята,  как  ты  понимаешь,  не
сахар, их же чаще всего заслуженно туда помещают. Ну  а  дальше  уж  как
получится...
   Лешка помолчал, подумал.
   - Знаешь, пап, ты, может, удивишься, а мне этих мальчишек жалко.  Они
там, в парке, были злые, но ведь они, наверное, не всегда  злые.  Я  вот
тоже злой иногда бываю.
   - Но ты ведь, когда злой, ноешь и скандалишь, а не мучаешь  тех,  кто
слабее,  -  терпеливо  возразил  Петрушко.  -  А  они  мучили.  Тебя.  С
наслаждением. Чувствуешь разницу?
   - А может, они в первый раз? А теперь их  будут  мучить,  а  их  мамы
будут плакать. Это хорошо, да?
   Виктор Михайлович внимательно взглянул на сына.
   - Нет, Алешка, это, конечно, не есть хорошо. Но вот что лучше - чтобы
их мучили, или чтобы мучили они? И то, и другое - плохо. А приходится из
этого выбирать. Вот как тут быть?
   - Пап, я не знаю, как быть. Я просто не хочу, чтобы их в колонию. Ну,
пусть им... - Лешка наморщил лоб, - ну пусть им двойку  по  поведению  в
году поставят, и отругают, чтобы им стыдно стало.
   Петрушко невесело усмехнулся.
   - Будто это от нас с тобой зависит... Да и, боюсь, это бы на  них  не
повлияло. Они ведь уже большие ребята, и наверняка  у  них  уже  имеется
опыт нравоучений... не реагируют  они.  Нет  таких  слов,  чтоб  на  них
подействовали.
   - А почему? - не сдавался  Лешка.  -  А  вот  тот  дяденька,  что  их
остановил. Он ведь как сказал:  "Стоять!",  так  они  и  замерли,  будто
замороженные. Может, он знает, какие слова на них действуют?
   - Тот дяденька... - вновь усмехнулся Виктор Михайлович. - Не  уверен,
что дяденьке удалось пробудить у них совесть... А насчет колонии  можешь
не волноваться. В среду мне звонил Николай  Викторович.  Уголовное  дело
закрыто. Оказалось, эти ребята сейчас тяжело больны, и  уже  незачем  их
наказывать. Им и так несладко.
   - А что с ними случилось?
   Петрушко пожевал губами. Лукавить ему  не  хотелось,  а  всей  правды
говорить не следовало.
   - Да он не объяснял толком. То ли что-то  инфекционное,  то  ли  нет.
Медики, говорит, пока непонятно. Как-то  эти  ребята  сразу  заболели...
после того случая. Может, их Бог наказал?
   - Я вот в