выдержал
паузу и продолжил:
   - Преступника Гиуму казнить смертью  в  муравьиной  яме,  второго  же
преступника,  Тиллана,  не  совершившего  вся  же  столь  тяжкого   зла,
помиловать, даровав ему жизнь.
   Толпа ахнула и замерла.
   - Даровав ему жизнь, но наказать отсечением ног  по  колено,  рук  по
локоть, вырезанием языка и ослеплением. После чего,  если  богам  угодно
будет не опустить его душу  в  нижние  пещеры,  он  получит  свободу,  к
которой столь вожделенно стремился.  Его  вынесут  за  городскую  стену,
после чего предоставят собственной участи. Наказание должно  осуществить
немедленно. Сперва будет казнен злодей Гиума.
   Парни в набедренных повязках подошли к столбу и принялись распутывать
узлы. Старик Гиума смотрел на них с ужасом, но молчал.
   Митька почувствовал, как по спине и  ребрам  у  него  бегут  мурашки.
Заныло в животе, кровь зашумела в ушах.
   Отвязав Гиуму, палачи подхватили его за локти и повлекли к  яме.  Тут
уже старик не выдержал и  протяжно,  точно  собака  с  перебитой  лапой,
завыл.
   Зрители как по команде подались вперед. Митька заметил, как оживились
лица, как заблестели глаза.
   Подняв  пожилого  раба   над   ямой,   палачи   молча   смотрели   на
распорядителя. Тот повелительно махнул рукой - и старик полетел в  жадно
распахнувшуюся ему навстречу тьму.
   Несколько мгновений  ничего  не  происходило,  потом  оттуда,  снизу,
раздались истошные вопли.
   - Пойдем, посмотришь, - взял его за локоть кассар. - Тебе это полезно
увидеть.
   - А что... что там? - одними губами прошептал Митька.
   - Там? Там бурые муравьи, наконец-то получившие пищу, -  ответил  ему
Харт-ла-Гир. - Видишь, где солнце? -  показал  он  рукой.  -  Когда  оно
зайдет, старик, наверное, будет еще жив, но когда оно взойдет над  миром
вновь, то увидит уже его обглоданный скелет.
   Из ямы доносились крики, все такие же отчаянно-безнадежные.
   Кассар силой подвел Митьку к краю отверстия.
   - Гляди! - велел он, и Митька глянул.
   Он, правда, ничего и не  успел  увидеть  толком  -  какая-то  темная,
шевелящаяся масса, облепившая  скрюченную  фигуру  старика,  а  после  в
глазах у него потемнело, ноги, сделавшись  ватными,  подкосились,  и  не
ухвати его крепкая рука кассара, он непременно сверзился бы  в  яму,  на
радость маленьким прожорливым тварям. Оттащив Митьку на несколько  шагов
в сторону, Харт-ла-Гир принялся деловито хлестать его по щекам, и  через
минуту тот пришел в себя. Тьма отхлынула, ноги хоть еще и покалывало, но
стоять он все же мог.
   - Очнулся? - хмуро спросил кассар. - Я думал, ты покрепче. Прямо-таки
девочка из благородного дома, впервые увидевшая крысу. Ну ладно,  так  и
быть, к яме больше не вернемся.  Собственно  говоря,  там  ничего  и  не
разглядишь сейчас, мало света.  Но  бурых  муравьев  я  тебе  как-нибудь
покажу. Они длиной с мой  мизинец,  и  челюсти  их  способны  перекусить
тонкий прут, а кроме  того,  выделяют  ядовитую  жидкость.  Укус  одного
муравья несмертелен, но мучителен, плоть в  этом  месте  воспаляется  и,
если не вскрыть нарыв, начинает гнить. Десяток укусов - и человек  будет
долго болеть. А в яме этих муравьев сотни, если не тысячи.  Их  привезли
сюда с дальнего  юга,  где  солнце,  не  умеряя  своей  силы,  порождает
разнообразных чудовищ. Сама яма выложена глиняными плитками, дабы  твари
не расползлись. Впрочем, это им ни к чему - здесь они ежедневно получают
пищу.
   Ладно, теперь вернемся к помосту. Тебе надо еще посмотреть, как будут
резать конечности Тиллану. Поверь мне, мальчик, это очень поучительно.
   Дернув за цепь, кассар потащил Митьку к помосту.  Тот  шел  вслед  за
ним, еле переставляя  ноги.  И  уже  стоя  возле  каменного  возвышения,
старался не глядеть ни на что, кроме сухой, спекшейся земли у  себя  под
ногами. Но совсем уж не глядеть не  получалось,  временами  он  скользил
глазами по творившемуся на помосте, да  и  не  слышать  отчаянные  крики
бедняги Тиллана было невозможно. И ноздри невольно  вдыхали  солоноватый
запах льющейся крови. Он пытался оторваться  мысленно  от  всего  этого,
думать о Москве, о маме, о тройках по химии и русскому, о пиве "Балтика"
и компьютерных  играх,  в  которые  они  гамились  дома  у  Илюхи...  Но
почему-то эти мысли были  какими-то  прозрачными,  едва  различимыми,  а
главное, что тисками держало его сознание, происходило здесь,  в  десяти
шагах.
   ...Домой он еле плелся, Харту-ла-Гиру  буквально  приходилось  тащить
его на цепи, и еще очень хотелось отлить, но он не  решаясь  признаться,
он всю дорогу терпел.
 
7. 
 
   - Приветствую, Виктор Михайлович! - майор Дронин вылез из-за стола  и
осторожно пожал протянутую ему руку. Было  дело,  однажды  не  рассчитал
силы, сдавил Петрушкину ладонь так, что тот, взвыв от  боли,  высказался
витиевато. Дронин, в юности увлекавшийся штангой, да  и  от  природы  не
обделенный  габаритами  и  силой,  всегда  смущался  в  таких   случаях,
собственная мощь казалась ему чем-то вроде наглости, которую  деликатный
собеседник предпочитает не замечать. И, все понимая умом,  в  общении  с
Петрушко он не мог побороть вообще-то несвойственной ему робости.
   - Здорово, майор, - слегка улыбнулся Виктор Михайлович, усаживаясь  в
кресло для посетителей. - Душно тут у тебя, и в дыму топор вешать можно.
Тот  самый,  каким  старушку-процентщицу  замочили.  Все   куришь,   все
короткими перебежками к раку легких?
   - Так если кто не курит и не пьет, с теми знаете, что случается? -  в
тон ему ответил Дронин.
   - Знаю, -  кивнул  Петрушко.  -  Они  становятся  президентами  одной
восьмой суши.
   Прерывисто, лающе затрещал телефон. Майор досадливо схватил трубку.
   - Да, я! Что?  Нет,  занят.  Перезвони  через  час,  понял?  Да,  или
полтора. Все, конец связи. -  отодвинув  от  себя  обиженно  булькнувший
аппарат, он повернулся к собеседнику.
   - Совсем достали! Ну сколько ж можно? - Он шумно выдохнул. - В общем,
так, Виктор Михайлович. Нашли мы этих  ваших  придурков.  Очень  Лешкины
рисунки пригодились. Талантливый он у тебя парень!
   Петрушко благодарно кивнул - и тут же вспомнил, какого  труда  стоило
уговорить Лешку взяться за карандаш, изобразить своих обидчиков. Эти дни
напоминали Виктору Михайловичу прогулку по тонкому,  едва  схватившемуся
льду. Лешка внешне вроде бы отошел от потрясения, смеялся, играл с отцом
в шахматы, готовился к даче, налаживал  рыболовную  снасть,  -  но  ясно
было, сколь хрупко и ненадежно это  спокойствие.  Любое  воспоминание  о
случившемся в парке могло оказаться детонатором, и тогда... Что "тогда",
Петрушко предпочитал не думать, хотя это получалось  с  трудом.  Будь  у
ребенка просто эпилепсия... но  в  комбинации  с  жестокой  бронхиальной
астмой... Он вновь вспомнил пожилую санитарку в больнице...  как  она  с
печалью в голосе говорила сменщице: "А этот-то малой, из  триста  пятой,
Петрушко... не жилец ведь. Это ж кто понимает, тот видит  -  не  жилец".
Потом  она,  обернувшись,  увидела  стоящего  в   трех   шагах   Виктора
Михайловича... побледнела, но решительным тоном заявила, что свидания  с
пяти часов, так что погуляйте пока, папаша, а передачу давайте,  передам
вашему малышу, да вы не расстраивайтесь, все будет  в  порядке,  доктора
тут у нас замечательные... Уже пять лет это вспоминалось, и  каждый  раз
окатывало стылой,  какой-то  безвоздушной  тоской.  "Не  жилец"...  Будь
Петрушко и впрямь  старшим  инженером,  он  лишь  усмехнулся  бы  словам
отсталой тетки, не ведающей величия современной медицины.  Но  полковник
УКОСа слишком хорошо знал, что "кто понимает -  тот  видит",  знал,  что
интуиции отсталых теток истина  открывается  не  реже,  чем  заслуженным
академикам. Он  потому  и  не  решался  показать  Лешку  кому-нибудь  из
коллег... из тех  коллег,  которые  еще  не  так  давно  были  объектами
изучения и контроля. Слишком страшно было услышать в ответ то же, что  и
тогда, в больнице.  Оставалось  положиться  на  медицину,  каких  бы  по
нынешним  разбойным  временам  это  ни  стоило  денег.  Тут  уж   Виктор
Михайлович, задвинув в сторонку принципы, воспользовался помощью  службы
- лечение оплачивал УКОС...  и  даже  не  сам  УКОС,  а  соответствующий
внебюджетный фонд, откуда  и  кормились  в  слу  чае  необходимости.  Но
лекарства лекарствами, а они с Настей боялись - всегда.  Они  давно  уже
научились бояться.
   И все же  Лешку  пришлось  попросить  сделать  рисунки.  Несмотря  на
понятный риск. С ложечкой и шприцом наготове. К счастью, обошлось, Лешка
повздыхал-повздыхал, да и открыл альбом.
   Никто не верил, что эти рисунки  принадлежат  десятилетнему  ребенку.
Знакомые  художники  поражались  вполне  взрослой,  сложившейся   манере
письма,  необычности,  какой-то  надмирности  взгляда  в   сочетании   с
блистательной техникой. И графика, и акварель, и  масло  давались  Лешке
одинаково легко, художники пророчили мальчику  замечательное  будущее  и
все как один предлагали свою заботу и опеку. Приходилось мягко отшивать,
потому что Лешка, как ни странно, вовсе не стремился ни в художественную
школу, ни в кружки, да и не собирался он быть живописцем  -  не  меньше,
чем рисование, его влекла рыбалка, игры с котом Мурзилкиным,  шахматы  и
книжки про старую авиацию.  Виктор  Михайлович  полагал,  что  не  стоит
лишать ребенка детства, тем более  такого  ребенка,  у  которого,  кроме
детства, может, ничего больше и не будет.
   В то утро он внимательно, долго разглядывал лица  малолетних  уродов.
Совсем  не  уродские,  кстати,  получились  лица  -  вполне   нормальные
мальчишеские физиономии,  с  тем  неуловимым  выражением,  что  отличает
рисунок даже  от  самой  профессиональной  фотографии.  Не  вмещалось  в
голове, как эти  симпатичные  парни  могли  совершить  такое.  То  есть,
конечно, полковник прекрасно все понимал, но  недисциплинированная  душа
никак не могла взять в толк доводы ума и житейской мудрости. Ладно,  как
бы то ни было - пацаны должны будут ответить по всей строгости, плюс еще
на три копейки сверху. Отсканировав Лешкины рисунки, он приаттачил файлы
к письму и выслал на служебный емейл Дронина. А потом озабоченно  сказал
сыну:
   - Есть подозрение, что мы с тобой очень уж давно не были в  зоопарке.
Надо это дело исправить. Собирайся, поехали.
   ...Коля   Дронин   торжествующе   помахал   свеженькой   компьютерной
распечаткой.
   - Вот, стопроцентное попадание. Все трое гавриков в одной банке...  в
томате. Учащиеся восьмого "б" класса 434-й  школы.  Александр  Баруздин,
Дмитрий Самойлов, Илья Стеклов. Баруздин состоит на учете в инспекции по
делам несовершеннолетних. Самойлов со Стекловым имеют по одному приводу.
Все трое двадцать первого  мая  во  второй  половине  дня  действительно
находились в  Измайловском  парке,  поскандалили  там  с  продавщицей  в
ларьке. Показания продавщицы относительно угроз поджога имеются. Я решил
не сваливать дело на местных участковых,  дал  команду  своим  орлам.  В
общем, за ними сейчас поехали,  скоро  привезут  поганцев.  Ну,  мы  тут
оперативно и решим, как с ними быть дальше.
   Петрушко кивнул.
   - Спасибо, Коля. Я всегда в тебя верил.
   - Только вы... Виктор Михайлович, - предупредил майор, -  вы  все  же
держите себя в руках... я в  смысле  -  без  рук.  То  есть  я  понимаю,
конечно, я бы и сам... но все-таки это же иначе делается...
   - Да ты не суетись,  Коля,  -  успокоил  его  Петрушко,  -  я  же  не
маленький. Может, позавчера  я  и  свернул  бы  им  шейки...  по  свежим
впечатлениям, а сейчас все будет в порядке. Мне просто посмотреть на них
нужно. Ну а что касается профилактики... тут уж твоя епархия,  тут  тебе
виднее. Я просто посижу, посмотрю.
   - Ну и лады, - сейчас же повеселел Дронин. -  Тогда  давай  пока  что
чайку? Леночка, - нажал он кнопку селектора, -  сооруди-ка,  детка,  нам
чаю, покрепче. И непременно с бубликами!
 
*** 
 
   Для  беседы  с  поганцами  решено  было  использовать  "подвал  номер
семнадцать" - так его в шутку окрестили сотрудники. Подвал действительно
впечатлял - мрачные  высокие  своды,  затянутые  вечной  паутиной  углы,
облупившаяся  штукатурка  стен,  и  высоко-высоко  вверху,   куда   выше
человеческого роста, маленькое, забранное толстой решеткой оконце.  Если
бы не голая лампочка под потолком, подвал бы и в самый солнечный полдень
тонул бы во тьме.
   Для допросов его  не  использовали  -  там  комендант  хранил  всякую
хозяйственную утварь, ведра, тряпки, веники. Больше он ни на  что  и  не
годился - вечно сырой, холодный, больше получаса  там  и  не  просидишь.
Разве что давить на мозги несознательным подследственным - но и клиентов
в это здание привозили серьезных, таких  мрачным  подвалом  не  сломать,
разве  что  утомительными,  изо  дня  в  день  тянущимися  многочасовыми
допросами.
   Однако сейчас "подвал номер семнадцать" подходил как нельзя лучше.  В
самом деле, не в кабинете же Дронина общаться с  малолетними  уродами  -
там слишком  светло  и  интеллигентно,  там  компьютер,  книжные  полки,
репродукция Шишкина на стене. Не впечатлит.
   Тряпки и ведра быстренько перекидали в соседнее помещение,  маленькую
каморку, примыкающую к подвалу и соединяющуюся с ним железной дверью. Со
склада притащили списанный стол и у стены поставили табуретки. Розетка в
подвале,  к  счастью,  имелась,  так  что  мощная  стопятидесятисвечовая
настольная лампа вполне могла выполнять свои не  столько  осветительные,
сколько психологические функции.
   - Ну вот, Виктор Михайлович, - нервно усмехнулся Дронин, - все как  в
лучших фильмах про гестапо. Разве что дыбы не хватает.
   Петрушко не  ответил  -  притулившись  с  краю  стола,  он  задумчиво
разглядывал свои ногти. Предстоящее почему-то не вдохновляло.
   Послышался стук в дверь. - Ага, - оживился майор, - доставили.
   В дверном проеме показался рослый сержант.
   - Вводить?
   - Да, конечно, - кивнул Дронин.
   Сержант втолкнул внутрь двоих мальчишек и щелкнул дверным запором.
   На несколько минут в подвале воцарилось молчание. Майор с полковником
пристально разглядывали  задержанных.  Пацаны  как  пацаны  -  в  модных
куртках и кроссовках, коротко, "чисто конкретно" пострижены, видно,  что
трусят, но и показать этого не хотят, друг перед дружкой хорохорятся.  -
Так, - задумчиво протянул наконец Дронин, - а где же третий?
   Он вынул плоскую трубку мобильника, пощелкал кнопками:
   - Сергачев, что за дела? Почему доставили только двоих? Что? Как  это
не нашли? Вот что, Сергачев, выкручиваться перед  женой  будешь,  а  мне
втирать нечего. Немедленно разобраться,  доставить  и  доложить!  Приказ
ясен, младший лейтенант? Исполнять!
   Он сунул трубку куда-то под китель и еще раз оглядел мальчишек.
   - Ну что, молодые люди, назовите-ка ваши имена. - Он придвинул к себе
бланк протокола и  принялся  задумчиво  что-то  там  чиркать.  Оформлять
протокол он, понятное дело, не собирался, если надо, этим потом займутся
районные инспектора ИДН.  Но  шелест  казенных  бумаг  всегда  правильно
действует на тех, кто томится по ту сторону стола.
   - Илья Комаров!
   - Александр Баруздин!
   Майор хмыкнул.
   - Баруздин у нас на учете значится, у Комарова  привод...  Молодцы...
Ну что, где же ваш третий товарищ, Дмитрий Самойлов?
   Мальчишки переглянулись.
   - Мы не знаем... - неуверенно протянул один из них, Комаров. - Мы его
два дня уже не видели. Думали, он с матерью на дачу поехал.
   - Ой как нехорошо, - прищурился майор. - Только открыл рот - и  сразу
вранье. Нет у Самойловых  дачи.  Так  что,  Комаров,  теперь  веры  тебе
поубавилось. Теперь тебе придется очень постараться, чтобы я хоть одному
твоему слову поверил. А ты что скажешь, Баруздин?
   Санька молча пожал плечами.
   - Не слышу ответа, - змеино-тихим голосом констатировал  майор.  -  И
это плохо. Ты знаешь, Баруздин, что  бывает  за  отказ  сотрудничать  со
следствием? Ну  ничего,  скоро  узнаешь,  у  нас  такие  вещи  быстро  и
доходчиво объясняют. Ладно, к теме  Самойлова  мы  еще  вернемся.  Итак,
юноши, вы догадываетесь, почему оказались здесь, в Управлении уголовного
розыска ГУВД Москвы?
   Ответом ему было лишь шмыганье носов.
   - Ладно, тогда я обрисую вам ситуацию, а также ваши перспективы.  Вы,
молодые люди, обвиняетесь в совершении развратных действий  сексуального
характера относительно малолетнего ребенка, повлекших  за  собой  тяжкое
телесное повреждение.  Согласно  сто  тридцать  второй  статье  УК,  это
означает для вас лишение свободы сроком до шести лет. Учитывая групповой
характер вашего преступления и состояние здоровья  вашей  жертвы,  можно
применить и пункт третий этой статьи, то есть от восьми  до  пятнадцати.
Вам обоим уже исполнилось четырнадцать, вы  достигли  возраста  неполной
гражданской и уголовной ответственности. Это значит, что  пойдете  не  в
спецшколу, а  в  колонию  строгого  режима.  Учитывая  возраст,  суд,  я
полагаю, даст вам лет по пять. На волю  уже  совершеннолетними  выйдете.
Если, конечно, выйдете. А то всякое случается, особенно с теми,  кто  по
таким нехорошим статьям идет. Ну а что на  зоне  опустят,  можете  и  не
сомневаться. Впрочем, это вам еще раньше предстоит, и очень  скоро  -  в
СИЗО. Ну как, уяснили перспективы?
   Петрушко  мрачно  наблюдал,  как  бледнеют  физиономии  парней,   как
дергаются их плечи, наливаются еще совсем  детскими  слезами  испуганные
глаза. Вот уже шмыганье носами преобразуется во всхлипы,  а  затем  и  в
рыдания. Наверняка эти мальчишки еще  вчера  рассмеялись  бы,  скажи  им
кто-нибудь, будто они, крутые в натуре пацаны, скоро  будут  реветь  как
отшлепанные дошколята. Да, сейчас юнцы  получили  полезный  урок  -  как
плохо они себя знают. Впрочем, мысленно усмехнулся Петрушко, он  мог  бы
сказать то же и о себе самом. Ведь еще позавчера он весь кипел от ярости
и готов был придушить обоих  гаденышей,  если  не  чего  похуже  с  ними
сотворить,  но  сейчас  ненависть  вся  выкипела,  оставив  место   лишь
брезгливой жалости. Нет, разумеется,  свое  наказание  паршивцы  получат
сполна, в этом была  целесообразность,  но  не  более.  Какой-то  высшей
правды здесь не ощущалось. Хотя, она вообще редкая  гостья,  эта  высшая
правда. Почти как высшая мера...
   - Да мы... - захлебывались соплями пацаны, - да мы же с ним ничего...
мы же ни пальцем... мы же только собирались...
   - Это все Митька придумал, - с яростной надеждой выкрикнул  Баруздин,
- он сказал: "Давайте разложим этого шибзика, и..." А мы его отговорили,
мы только собирались по шее этому мелкому дать, чтоб не борзел...  да  и
то не успели, когда этот, в плаще...
   - Значит, валим все на  Самойлова?  -  прищурился  майор.  -  А  ведь
примерно через час его сюда доставят, и тогда наверняка выяснится  много
интересного. Ты не забыл,  Баруздин,  что  у  нас  имеются  и  показания
пострадавшего? И он очень хорошо помнит, кто именно собирался  поступить
с ним "по понятиям". Ты ведь большой знаток "понятий", Баруздин?  Крутой
весь, как вареное яйцо, да? Что, нет? Ну не  расстраивайся,  в  СИЗО  мы
тебя в сто седьмую поместим, там у нас сейчас парится такой  вот  вор  в
законе Полуэкт, он тебя быстренько  всем  понятиям  обучит.  Он  у  нас,
Полуэкт,  мужчина   строгих   понятий,   нетрадиционно   ориентированных
мальчиков он перевоспитывает дешево и сердито.
   На  Саньку  было  жалко  смотреть.  Весь  он   сделался   плоским   и
черно-белым, как изображение в старом телевизоре. Чувствовалось,  что  в
мужчину строгих понятий он поверил сразу и безоговорочно, и  перспектива
подвергнуться  перевоспитанию  пугала  его  даже  сильнее  грядущих  лет
колонии.
   - Осознал? - участливо поинтересовался майор.  -  Значит,  сейчас  ты
расскажешь правду и  только  правду.  Причем  во  всех  ее  неприглядных
подробностях. Иначе... все равно расскажешь, только не нам  с  товарищем
полковником, - кивнул он на Петрушко, - а Полуэкту. Тебя,  кстати,  тоже
касается,  -  обернулся  он  к