мазанки  горели  точно
дровяные сараи. И глина с отвратительным шипением трескалась.
   Многие помчались куда-то влево, очевидно, к колодцу. Но мало  у  кого
были с собой ведра или кувшины - вся  утварь-то  оставалась  у  крестьян
дома, когда, оповещенные о приказе старосты, они в чем есть сбежались на
площадь.
   Крики и плач поднимались к равнодушному небу вместе с клубами дыма.
   - Скотина! Скотина же в хлеву! - причитая,  бегал  взад-вперед  тощий
мужичонка со встрепанной бородой.
   - Доченька! - голосила на одной  ноте  молодая  заплаканная  баба.  -
Доченька же там осталась! Боги! Молю вас, высокие боги!
   Радостно гудело пламя, играло во всю свою звериную силу.
   - Да, - сквозь зубы проворчал кассар, - чувствую я,  что  водички  мы
так и не наберем.
   И пары минут не прошло, как площадь осталась почти пустой. Не  считая
старосты и тощего, который крепко держал мальчишку за локоть.
   Быстрым шагом Харт-ла-Гир приблизился к ним, на ходу выхватив меч.
   - Ты! - внезапно выкрикнул тощий, тыча в кассара левой рукой.  -  Это
ты наслал огонь! Я почуял! Люди, хватайте его!
   - Я, - мрачно улыбнулся кассар. Подбежавшему сбоку Митьке стало не по
себе при виде этой улыбки. - Только нет людей,  люди  там  вот,  далеко,
пожар тушат. Нет людей, жрец. И тебя тоже нет. Не тратя больше слов,  он
резко взмахнул мечом. С воем тощий жрец обрушился в пыль, пытаясь обеими
руками сжать разрубленный живот, впихнуть туда выползающие внутренности.
   Кассар, не оборачиваясь, вновь ткнул мечом -  и  застывший  на  месте
староста медленно осел наземь. Из перерубленного  горла  темным  потоком
хлынула кровь, она бурлила и  быстро  впитывалась  в  изголодавшуюся  по
влаге землю.
   - Кто ты? - просипел жрец, все  еще  живой.  Несмотря  на  чудовищную
боль, он сумел приподняться и глядел  на  кассара  тяжелым,  ненавидящим
взглядом. - Налагаю на тебя...
   - Ничего ты уже не наложишь, колдун, - устало вздохнул Харт-ла-Гир. -
Это уже не твоя область. Уйди же спокойно в  нижние  пещеры,  зная,  что
смерть твоя, возможно, послужит спасению многих... до высоты коих ты так
и не сумел подняться. Не бойся, сейчас я прекращу твою боль.
   Он резко взмахнул мечом  -  и  мгновение  спустя  отрубленная  голова
жреца, сверкая глазами, покатилась  вниз,  на  истоптанную  сотнями  ног
землю.
   - Стоять можешь? - деловито спросил кассар остолбеневшего мальчишку.
   Тот, пошатнувшись, молча кивнул.
   - А идти? Впрочем, вижу. Нам пора.
   Ни говоря ни слова, он легко,  точно  полено,  подхватил  пацана  под
мышку и быстрым шагом направился к ждущему их Угольку.  Митька  помчался
туда же.
   - Так, Митика, - озабоченно проговорил кассар,  -  сейчас  нам  нужно
удирать, и быстро. Уголек нас троих долго не потащит. Поэтому поедете вы
двое, я побегу следом.
   - Но... - запнулся Митька, - я же не умею.
   - Учиться уже некогда, -  спокойно  возразил  Харт-ла-Гир.  -  Но  не
бойся, Уголек умный, он вас не  скинет.  Ты,  главное,  мальчишку  держи
покрепче.
   С этими словами он, опустив пацана наземь, схватил Митьку за плечи  и
резко подбросил вверх. Тот сам и  не  заметил,  как  оказался  в  седле.
Кассар сейчас же подал ему мальчишку, который, похоже, пребывал сейчас в
глубоком обмороке.
   - Усадил его? Теперь держи крепко, и ногами, ногами сжимай  бока.  Да
не ребенку, дурень! Коню! Затем  он  обхватил  морду  Уголька  и  что-то
ласково,  но  настойчиво  зашептал  тому  в  ухо.  Сколько   Митька   ни
прислушивался, уловить слов он не мог. Наверное, опять  какая-то  ахинея
на древнем языке.
   Додумать мысль он уже не успел -  стремительно  сорвавшись  с  места,
Уголек помчался вперед, на объятую дымом  и  пламенем  улицу.  Непонятно
откуда взявшийся ветер обдувал Митьке лицо, но все равно  отвратительный
запах гари забирался в ноздри. С обеих  сторон  вскоре  встали  огненные
стены, обжигающие волны воздуха перекатывались  через  улицу,  и  трудно
было дышать. Уголек мчался как никогда раньше - казалось, это не конь, а
прямо-таки мотоцикл.
   Мальчишка в Митькиных руках так и не приходил  в  сознание.  А  вдруг
задохнется? - грызли мозг тревожные мысли, но все, что он мог сделать  -
это крепче сжать щуплое, горячее тело.
   Кто-то мельтешил в дыму, кажется, кого-то Уголек сбил с ног, сам того
не заметив. Кажется, вслед доносились хриплые проклятия - Митька  сейчас
думал лишь об одном: прорваться бы. Только бы прорваться!
   Вскоре  показались  распахнутые  ворота.  Сюда  огонь  еще  не  успел
добраться, зато добрались  стражники.  Двое  поджарых  парней  судорожно
пытались свести тяжелые створки. Миг - и  оба,  чуть  слышно  вскрикнув,
обрушились в  пыль.  Что  с  ними  случилось,  Митька  не  понял,  но  и
задумываться было некогда. Уголек торжествующе  вырвался  на  простор  и
устремился в травяное море. Травы,  высокие,  пахучие,  здесь  доставали
коню до груди, и он рассекал их точно моторная лодка.
   Как там кассар, мелькнула тревожная  мысль,  и  Митька,  не  утерпев,
обернулся.
   С кассаром все  было  в  порядке.  Он  размеренно  бежал  позади,  на
расстоянии в несколько метров, не отставая от них, но и  не  обгоняя.  С
ужасом Митька вдруг, что глаза его плотно закрыты, и незаметно, чтобы он
дышал.
   Заворочался, застонал мальчишка, и Митька тут же обхватил его крепче,
тихо шепча в ухо:
   - Ну ничего, малыш, ты держись! Мы сейчас, мы скоро...
   Он сам понимал, как идиотски все это звучит, но иных слов у него  уже
не было.
 
*** 
 
   Казалось, скакали бесконечно. Не было  в  степи  никаких  ориентиров,
нечем тут измерять расстояния. Давно уже скрылась за горизонтом  горящая
деревня, давно уже от края до края плескались верхушки  трав,  и  только
солнце - злое, жалящее, мертво зависло в зените.
   Потом это кончилось - как-то сразу, вдруг. Засопев, Уголек перешел  с
рыси на шаг, все более и более  спокойный,  затем  остановился,  опустил
шею. Бока его ходили, тугие мышцы дрожали, и  чувствовалось,  что  он  -
могучий, неутомимый зверь - смертельно устал и больше не двинется ни  на
локоть.
   Сейчас же оказался рядом  кассар.  Вздрогнул,  потянулся  и  с  шумом
выдохнул. Потом открыл  глаза,  заморгал  поначалу,  привыкая  к  яркому
свету, но вскоре уже полностью пришел в  себя.  Молча  принял  у  Митьки
неподвижное тело ребенка, осторожно опустил в траву. Затем снял и самого
Митьку, и при этом руки его,  по-прежнему  большие  и  сильные,  заметно
дрожали.
   "Ну, сейчас мне будет, -  уныло  подумал  Митька.  -  Сейчас  он  мне
пропишет..." В том, что  Харт-ла-Гир  -  не  тот  человек,  что  прощает
шантаж, он уже успел убедиться.
   - Сумку  мою  подай,  -  рявкнул  кассар,  сидя  на  корточках  возле
мальчишки. - Живее!
   Не  глядя,  сунул  руку  в  кожаные  недра,  нашарил  там   маленький
флакончик, на дне которого плескалась ядовито-синяя жидкость.
   - Слушай, - по-прежнему не оборачиваясь, заявил он, - сейчас я его  в
чувство приведу  и  буду  говорить.  Это  снадобье  не  только  исцеляет
телесные раны, но и просветляет ум... на короткое время.  Иначе  он  еще
долго не сможет не то что ничего толкового рассказать,  а  и  помыслить.
Нам же надлежит скорее с ним определиться. Так вот,  Митика,  ты  сейчас
будешь молчать. Ни звука у меня чтобы. Иначе... - он помедлил. - Вспомни
того молодого разбойника. Уяснил? Ну вот то-то же.
   Ловкими движениями он принялся  втирать  синее  зелье  в  мальчишкино
тело. Быстро и сильно двигались руки, губы  шевелились,  тихо  произнося
что-то невразумительное.
   Спустя несколько минут мальчик открыл глаза. Потом, напрягшись, сел.
   - Ну? - хмуро спросил успевший спрятать  флакон  кассар,  -  говорить
можешь?
   - Ага, - хрипло кивнул пацан.
   - Тогда говори, - велел Харт-ла-Гир. - Да не смей лгать, вранье я  из
тебя живо вышибу, - он выразительно покрутил конской плеткой. - Как тебя
звать?
   - Хьясси, - сообщил мальчишка.  -  А  каково  ваше  имя,  благородный
господин?
   - Смотри ты, какой наглый, - присвистнул  кассар.  -  Тебе  разрешали
вопросы задавать? Впрочем, знай, что я - кассар Харт-ла-Гир, из славного
рода восточных Гиров, держащих по государеву повелению в  своей  деснице
град Нриу-Лейома. Посему помни о почтительности и не смей без разрешения
открывать рот. Итак, какого ты звания, Хьясси?
   - Из ремесленного звания я, господин, - с трудом поднявшись на  ноги,
низко поклонился Хьясси. - Отец мой горшечник... был, - добавил  он,  на
миг запнувшись. - Мы из Гниу-Мьялги, это на западе от  великой  столицы,
на берегу Тханлао.
   - Гниу-Мьялги... - пожевал губами кассар. - Вроде  бы  помню.  Мелкий
такой городишко...
   - Да, господин, - шмыгнул носом Хьясси. - Мелкий, но красивый. У  нас
там деревья, сады... не то что здесь, - пренебрежительно обвел он рукой.
   - Ну и что же, Хьясси, - нетерпеливо перебил его кассар, - как же это
ты оказался так далеко от своего дома? И  почему  эти  достойные  селяне
собрались тебя казнить лютой смертью?
   Пацан заметно напрягся. Потом, помолчав, поднял голову.
   - Мы чтим Единого Бога, господин. Вот потому и...
   - Печально, печально, - кивнул Харт-ла-Гир. - И что же случилось?
   - У  нас  была  большая  община,  в  Гниу-Мьялги,  нас  старец  Лоуми
направлял. Его сам Вестник Алам посвятил Господу Единому... Мы никому не
мешали. Мирно жили, работали, как все, - он всхлипнул.
   - Ужас! И как это городские власти вас терпели? - хмыкнул кассар.
   - А мы откупались, господин,  -  серьезно  пояснил  мальчишка.  -  Мы
платили  и  господину  городскому  наместнику,  и  господину  начальнику
стражи, и верховному жрецу, и еще многим... и нас не трогали.  Нас  было
три тысячи, господин, - с некоторой гордостью добавил он.
   - Понимаю-понимаю... - кассар поморщился, точно  лимон  сжевал.  -  А
после  был  государев  указ  "О  злостных  отступниках  от  верований  и
порядков".
   - Да-да, - опустил голову мальчик, - наших  стали  бить  и  разорять.
Нам-то еще повезло, мы с мамой и папой  в  те  дни  в  деревне  были,  у
дедушки, маминого отца. Он богатый человек,  у  него  мельница  есть,  и
четыре пары быков, и два раба... - Смотри-ка, - ухмыльнулся кассар. -  А
по тебе и не скажешь, что у тебя такой достойный дед. Ну и что же с вами
в деревне стряслось?
   - Туда сначала путники из города пришли,  -  продолжал  мальчишка,  -
рассказывали, что там творится... и как наших братьев в Тханлао  топили,
и как в яме жгли, и как руки-ноги  рубили...  тем,  кто  не  отрекся  от
Господа. А потом уже  в  деревню  государев  гонец  прискакал,  всех  на
площадь согнали, и староста Указ прочитал. - И  как  же  поступил  тогда
почтенный дедушка? - заинтересовался кассар.
   - А дедушка отцу сказал - мол, кто государю враг, тот мне не сын,  не
дочь, тех я не знаю. Уходите-ка, говорит, подобру-поздорову, пока и меня
с вами заодно не спалили.
   - Суров у тебя дед, - одобрительно кивнул Харт-ла-Гир. - Не  пожалел,
стало быть?
   - У него же там еще трое сыновей, маминых  братьев,  с  семьями...  -
возразил Хьясси, - он за них испугался.  Сказал  -  пусть  вас  ваш  Бог
защищает, он, может, и сильный, а я старый. Вы не думайте, он и денег на
дорогу дал, и припасов, и лошадь, Мохнатку. Ну и пошли мы  спасаться.  В
город и не заходили, все бросили - и дом, и  мастерскую,  и  деньги  там
папе были должны, так он только посмеялся - какие теперь деньги... - Это
он верно, - согласился кассар, - тут уж не до жиру. И как же  вы  дальше
решили укрываться от вполне понятного государева гнева?
   - А мы на север пошли, в  Сарграм.  Там,  говорят,  Великий  государь
Айлва-ла-мош-Кеурами, да хранит его Единый, в истинную веру обратился, и
наших там не гоняют, а наоборот... и всем,  кого  здесь,  в  Олларе,  за
Господа  обидели,  дают  землю,  и  скот,   и   деньгами   помогают   на
обустройство. И вообще, - мальчишкин голос зазвенел,  -  государь  скоро
приведет войско, дабы покарать идолов и обратить всех в веру истинную...
   - Как же, как же, - усмехнулся кассар.  -  И  в  Тханолао  неразумных
потопят, и огнем пожгут, и руки-ноги отрубят... тем, кто не отречется от
Высоких Господ наших. Понятное дело. Ох, и глупые же вы люди, единяне...
Сколько вас палкой ни учи... Ладно, что потом было?
   - Ну, мы шли, шли, целую неделю шли, нас переночевать пускали, у  нас
же деньги были.
   - Что, и разбойников не боялись?
   - Так Господу же покланяемся, - удивился пацан кассарской тупости.  -
Он нас и избавил от лихих людей.
   - Зато не избавил от людей почтенных, - ядовито заметил кассар. -  На
то воля Его... - кивнул мальчишка, уныло разглядывая  свои  исцарапанные
ноги. - Только маму с папой жалко... Как им больно было... Вот,  мы  так
шли, шли, а потом в ту деревню и пришли, в Хилъяу-Тамга, вчера  ближе  к
вечеру. А у них там как раз жертву приносили  идолам...  чтобы,  значит,
дождь дали... Посевы-то гибнут. Ну и нас с собой потащили  -  мол,  тоже
уважьте Высоких Господ, и вместе потом трапезничать будем. -  Ну  так  и
уважили бы, - наставительно сказал Харт-ла-Гир. - В  конце  концов,  вас
там приняли... ибо велит древний как сам мир закон гостеприимства. Но  и
гость должен почтить хозяина, и дом его, и богов его...
   - А нам же нельзя, - возразил Хьясси, - мы же единяне... Еще  Вестник
Хоули-Гьяру  сто  лет  назад  учил:  "не  почитайте  идолов  темных,  не
приносите ни даров им, ни мольб ваших, ибо един есть  Господь  милующий,
Рожденный и Нерожденный, и не должно быть у вас богов иных". - Ишь ты, -
присвистнул кассар, -  наизусть,  стало  быть,  шпаришь.  -  Я  погляжу,
натаскали тебя, щенок. Ну так что, отказались-то отец с матерью?
   - Отказались, - кивнул мальчишка и судорожно всхлипнул. Помолчал,  то
ли подбирая слова, то ли борясь со слезами. Потом глухо продолжил:
   - Тут шум  поднялся,  нас  схватили,  в  сарай  заперли.  Мы  Единому
молились, а они тем временем вещи наши обыскивали. Вот, и нашли свиток с
Откровением  Единого  Бога,  и  знаки  наши,   которые   после   Водного
Просвещения полагается на шее носить. Тогда они в сарай пришли,  кричать
начали, что из-за нас боги разгневаются и  дождя  не  дадут.  Вывели  на
улицу, привязали к столбам, пороть стали... - Очень правильно поступили,
- кассар, казалось, задался целью вывести парнишку из себя.  -  Как  еще
обходиться с невежами, не чтущими принявших их  под  свой  кров?  Только
кнутом поучить.
   Митьке очень хотелось обматерить своего господина. У пацана родителей
зверски убили, самого чуть  не  замучили,  тут  пожалеть  надо,  а  этот
издевается, гад! Он закусил губу, чтобы не сорваться.  Скажешь  чего,  а
потом  садюга-кассар  чик   его   ножом   по   горлу,   чтобы,   значит,
конспирация...
   - Они сказали, - добавил Хьясси, - ночь думайте,  а  утром,  если  не
отречетесь и жертву не вознесете, казним люто, по государеву  повелению.
Там этот тощий колдун всеми командовал. Злющий...  -  печально  протянул
он. - А утром вот... Мама меня погладила и сказала, что лучше мы  сейчас
все умрем, но сегодня же встретимся  в  светлом  царстве  у  Единого,  в
лазоревых небесных садах. А если отречемся, то еще,  может,  долго-долго
тут вместе проживем, но потом-то - в темную пропасть, навечно, и никогда
уже больше друг друга не увидим. Так что лучше сейчас  перетерпеть,  это
не так уж и долго. Потом... - голос  его  стал  каким-то  деревянным,  -
сперва папу насадили, потом маму... а потом вы сами видели.
   - Видели, - кивнул кассар. - Смотрели и дивились твоей глупости.
   - Господин, - тихо протянул вдруг мальчишка, -  а  у  вас  попить  не
найдется? Со вчерашнего дня ведь ничего...
   - Нет, каков! -  присвистнул  кассар.  -  Такой  наглости  я  еще  не
встречал, хотя повидал многое. Мы его, можно сказать, с кола сдернули, а
он еще и требует! Может, тебе еще и сахарных пряников?  Поистине  посади
поросенка за человечью трапезу, он и на столе нагадит... Митика, там  на
дне еще чуток осталось. Налей ему чашу... нет, полчаши. Хватит с него.
   Пока Хьясси жадно пил,  кассар  смотрел  на  него  долгим,  изучающим
взглядом. Хмурил брови, что-то решал, колебался. Потом хмуро сказал:
   - Ну вот что, мальчик, пришло время  серьезного  разговора.  Говорить
будем о твоей дальнейшей судьбе. Как ты, надеюсь, понял, я нисколько  не
сочувствую единянскому безумию. Спас я тебя просто  развлечения  ради  -
жизнь так скучна, а вид бушующего пламени веселит душу. Поэтому  надо  с
тобой что-то решать. Проще всего тебя бросить здесь, в степи. Умрешь  ты
дня через два... Сперва ослабнешь от жажды и голода, а потом  тебя,  еще
живого, заклюют питающиеся падалью птицы. Вон, видишь,  кружат  в  небе,
высматривают? Если только раньше тобой не займутся шакалы...  сейчас,  в
засуху, их тут немного, но все же попадаются. Можно еще отвезти  тебя  в
ближайший город и сдать наместнику, дабы поступил он с  тобой  по  указу
государеву. Заодно и слегка деньжат сшибу.  За  голову  каждого  беглого
единянина  двадцать  пять  огримов  обещано.  Оно,  может  быть,  деньги
скромные,  да  ведь  тоже  зря  не  валяются.  И  наконец,  есть  третья
возможность. Я могу взять тебя к себе в рабы. Сразу скажу, несладко тебе
придется, зато выживешь. Веру твою единянскую я  стеснять  не  буду,  не
касается это меня, но смотри, на людях не смей ее выказывать. Иначе... -
он выразительно взмахнул плетью. - Думай, Хьясси. Рабство - это  на  всю
жизнь. Ты был  свободным  мальчиком,  но  отныне  это  в  прошлом.  Зато
некоторую безопасность я тебе дам.
   Мальчишка  задумался.  Митька,  затаив  дыхание,  ждал  его  решения.
Интересно, а что он сам выбрал бы, окажись в  его  шкуре?  И  зачем  это
кассару? Что, не мог взять его просто  так?  Обязательно  издеваться?  И
какую, между прочим, безопасность он обещает пацану, если у них ни воды,
ни пищи, и гонятся за ними всякие враги?
   - Господин,  -  хрипло  произнес  наконец  мальчишка.  -  В  писаниях
Вестника Таури сказано: "Рабы, не думайте, будто  звание  ваше  отдаляет
вас от Господа Сил. Се  испытание,  Спасителем  на  вас  налагаемое  для
смирения духа и плоти. Будьте же покорны господам вашим в делах земных и
трепещите, но помните, что один у вас небесный Господь,  и  вышняя  душа
ваша лишь Ему посвящена". Поэтому... я согласен. Возьмите меня в  вечное
рабство. Только верить я вашим богам не буду, я одного Единого чту.
   - А красиво сказано у этого вашего... как его? Таури? - Кассару, судя
по всему, и впрямь понравилось изречение. - Что ж,  тогда  становись  на
колени, и свершим дело по закону и обычаю.
   Хьясси беспрекословно опустился на колени, а кассар,  нагнувшись  над
нам, положил ему на голову свою здоровенную ладонь и медленно, нараспев,
произнес:
   - Я, кассар Харт из рода Гиров, свидетельствую пред  вечным  небом  и
Высокими Господами Круга, что сие дитя, именуемое Хьясси,  с  сего  часа
становится моим рабом навечно, по собственной доброй воле, и в том никто
из людей не несет ущерба, и нет к тому никоих препятствий.
   Он помолчал, убрал руку.
   - Вставай. И помни, чему вас учил ваш Таури. Видать, толковый  дядька
был. Не вздумай лениться  или  дерзить,  накажу  сурово.  Вон,  мой  раб
Митика, родом из северных варваров, подтвердит.
   Митька  лишь  вздохнул.  Нет,  все  они  тут,  в   Олларе,   какие-то
сдвинутые... Сколько же это еще будет продолжаться?!
 
21. 
 
   Вечером допили последнюю воду,  свернули  до  лучших  времен  кожаные
мешки.  Вот  только  наступят  ли  лучшие?  Митька  мрачно   глядел   на
тускло-малиновый, догорающий костер. Очень  может  быть,  они  все  трое
загнутся в этой степи,  и  засохшие  тела  обглодает  до  костей  всякое
здешнее зверье - змеи, мыши, кролики... Хотя нет,  кролики  отпадают.  А
вкусные, однако. Не хуже курицы,  особенно  когда  кассар  печет  их  на
горячих углях. Харт-ла-Гир  настрелял  днем  несколько  штук,  Митька  с
Хьясси потом ходили, собирали тушки. Ну у человека и глаз  -  ни  единой
стрелы зря не пропало, а ведь это тебе не винтовк