знакомое. То  есть,  получается...  Ну
конечно!
   Это было как молния. Еще секунду назад он ничего не понимал, а сейчас
все события, слова, намеки  сложились  воедино,  точно  кусочки  паззла.
Блин, как все просто! Это ведь наши! Земляне... Может, даже  и  русские.
Типа   там   какого-то    секретного    отдела    ФСБ...    Они    нашли
нуль-пространственный проход на эту  планету,  и  занимаются  разведкой.
Притворяясь всякими там кассарами,  чтобы  их  не  разоблачили  местные.
Может, не только наблюдают, но и как-то  влияют,  чтобы  дикари  быстрее
развивались. Классно! Митька  вроде  бы  даже  какую-то  похожую  книжку
читал... или это был фильм?
   Главное,  есть  путь  обратно!  Не  может  не  быть.  Надо   же   им,
разведчикам, ездить домой... типа в отпуск, или там на переподготовку...
Хорошо, ну а он-то здесь при чем? Он-то как тут очутился, и зачем?
   В голове тут же услужливо слепился  ответ.  Наверняка  они  подбирают
себе кадры. Типа наблюдали за ним, Митькой, и почему-то решили,  что  он
подходит. Чем он, троечник и лоботряс, подходит, Митька не  понимал,  но
решил, что им-то виднее. Может, какие-то скрытые способности...  Вот,  к
примеру, моментально здешний язык освоил. Ясное дело,  научили  его  под
гипнозом, но возьми какого-нибудь тупого Витьку Чашкина из 8-а, тот  что
с гипнозом, что без, и  двух  слов  не  выучит...  ну  разве  что  кроме
матерных. Значит, и тот лысый тип  в  парке  -  из  этих.  Чем-то  таким
усыпил, а потом его увезли в этот самый секретный  отдел  и  переправили
сюда. Но тогда почему не  объяснили,  что  да  как?  Почему  сразу  -  в
рабство, и кассар, и скамья для порки... Можно же  было  объяснить,  что
типа будем тебя тренировать на  разведчика.  Впрочем,  Харт-ла-Гир  ведь
намекал... вроде того, что ты должен во  все  это  дело  сам  втянуться,
привыкнуть... не изображать олларца, а быть им. Кажется, это  называется
"методика погружения", об этом вроде он где-то по телеку  смотрел.  Там,
правда, про английский язык было, но какая разница? То есть он,  Митька,
должен был, по их планам, так вжиться в шкуру раба, чтобы ни у  кого  из
местных не вызывать  подозрений.  И  уж  потом  ему  бы  открыли  глаза,
извинились бы, наверное, за методы... А может, и не извинились  бы.  Это
же ФСБ, а не летний оздоровительный  лагерь.  Ради  пользы  дела  задняя
часть агента может и пострадать... Ну и что? Поболит и перестанет.
   А  Харт-ла-Гир,  получается,  его  инструктор.  Интересно,  как   его
по-настоящему  зовут?  Может,  он  какой-нибудь  капитан  Гришин...  или
капитан Джеймс Бонд? В последнее верить не хотелось. Хоть мы со  Штатами
сейчас вроде как и по-хорошему, а  все  же  они  чужие...  правда,  если
зарплата долларами... нет, все равно ну  их  нафиг!  Да  и  сомнительно,
чтобы они себе кадры в России искали. Нет, наши это, наши! Тогда,  между
прочим, и маме должны были намекнуть, что все с сыном в порядке, типа он
того... в закрытом училище, или еще чего. И даже, наверное, ему какая-то
зарплата положена, и маме переводят ежемесячно на книжку.  Это  было  бы
неплохо! Кстати, и  в  армию,  значит,  уже  точно  не  загребут.  Блин,
размечтался! Может, ему еще и звание присвоили, не  предупредив?  Это  в
четырнадцать лет?
   Но почему же до сих пор Харт ему не признался? Думает, что не  готов?
И почему не учит  каким-то  специальным  разведческим  вещам  -  ну  там
рукопашному бою, стрельбе, методам шифровки? Типа не дорос?  Впрочем,  и
он, Митька, хорош - огрызается, шантажирует...  Еще  не  факт,  что  все
проверки окончились. Может, в конце  концов  его  сочтут  непригодным  и
отправят домой... А хорошо бы... Хотя и обидно.
   Странно было другое. Ну ладно, они все настолько  законспирировались,
настолько вжились, что и по рации говорят на олларском, хотя кто их тут,
в дикарской стране, подслушает? Ну ладно,  при  посторонних  всяким  там
богам здешним молятся. Но  почему  это  же  происходит  наедине?  Почему
кассар, когда Митьку ядовитой стрелой ранили, не пенициллин какой-нибудь
ему вколол, а начал богине молиться, любимую лошадь зарезал?  И  почему,
кстати, это помогло? И все эти рассуждения  про  три  души,  про  потоки
силы... чем-то неземным от этого веет. И еще -  что  же  на  самом  деле
происходит? От кого они бегут, кто их  преследует?  Олларцы?  Типа  наши
по-крупному прокололись, и местная контрразведка делает зачистку? А  что
стоит нашим перестрелять из снайперской винтовки всех здешних  офицеров?
Или... Или за ними охотится другая спецслужба? Тоже земная...  Например,
ЦРУ? Может, в этом чужом мире давно уже наши воюют с ихними? Не случайно
кассар говорил: "да, я понимаю, что война".
   Ответов не было, и Митька чувствовал, что  их,  скорее  всего,  и  не
будет. Строить догадки можно до бесконечности. А по  правде,  не  узнать
раньше времени. Если вообще это время наступит. Оставалось ждать  и  при
случае проверить свою догадку. Очень уж она Митьке нравилась. Настолько,
что уже и заснуть не удавалось.
   Утром, когда еще  солнце  не  успело  выглянуть  из-за  края  далеких
холмов, он осторожно встал и, всем своим  видом  изображая,  будто  идет
по-маленькому, направился в сторону выброшенного кассаром "яблочка".  То
и не думало скрываться, лежало себе посреди вытоптанной травы.  Воровато
оглянувшись на спящего  (спящего  ли?)  кассара,  он  быстрым  движением
ухватил "яблочко" и поднес к лицу.
   Камень. Обычный  булыжник,  с  искристыми  черными  блестками  слюды.
Никаких тебе кнопочек, мембран, отсека для батареек. Уж как  его  Митька
ни щупал, камень оставался камнем. Холодным и мертвым.
   На душе сразу сделалось пусто и сыро. Вот тебе и мобильник, вот  тебе
и секретный отдел... Поверить в то, что офицеры ФСБ переговариваются  по
булыжнику, было никак уж невозможно. Ночная догадка  покрылась  змеистой
сетью трещин  и  понемногу  начала  разваливаться.  Митька  еще  пытался
слепить воедино рассыпающиеся куски, но булыжник перечеркивал  все  -  и
нуль-пространственный канал, и борьбу спецслужб, и возвращение к маме.
   ...Когда они, позавтракав оставшимися лепешками,  собрались  в  путь,
Митька, внутренне сжавшись, решил сделать последнюю попытку.
   - Послушайте, Харт-ла-Гир, или как вас по правде, - пристально  глядя
кассару в глаза, произнес он по-русски. - Я  все  понял,  вы  разведчик,
офицер ФСБ, вы здесь на задании. Зачем вы скрываете от меня?  Я  слышал,
как вы ночью говорили с базой. Ведь лучше же будет, если я буду в курсе.
Тогда и глупостей по незнанию не наделаю, и вообще.  Ну  пожалуйста,  не
притворяйтесь больше.
   Кассар непонимающе смотрел на него.
   - У тебя что, снова бред? - наконец  осторожно  спросил  он,  положив
Митьке ладонь на лоб. - Вроде непохоже... Что ты такое  говорил?  Забыл,
что  ли,  олларскую  речь?  Но  так  не  бывает.   Или   ты   по-своему,
по-варварски? Зачем? Я же все равно не понимаю. В чем дело, Митика?
   Митька потупился. Попытка явно не удалась. Видно было, что кассар  не
разыгрывает недоумение - он и впрямь ни врубается.
   - Да, вот еще что, - озабоченно произнес кассар. - Ты видишь, Митика,
что жизнь наша в опасности, причем главная опасность подстерегает  тебя.
Всякое может случиться. Я, конечно, в  силах  тебя  защитить,  но  вдруг
сложится так, что меня не будет  рядом?  В  общем,  тебе  надо  кое-чему
простейшему научиться. Вот, держи.
   Из своей сумки он извлек что-то продолговатое. Оказалось  -  короткий
меч в ножнах. Рывок - и четырехгранное лезвие сверкнуло на солнце.
   - Вот, возьми. Это тьялгу, клинок для ближнего боя. Держать его  надо
так... Понял? Теперь возьми. Вот... Нет, большой палец чуть опусти...  и
не сжимай ты его так сильно, кисть  должна  быть  расслаблена.  Основные
удары делаются вот так. Рубящий сверху вниз... имей в  виду.  Его  очень
легко  отбить.  Прямой  колющий...  годится  только  на  самом   ближнем
расстоянии. Вот этот часто полезен, снизу вверх, с поворотом. Повтори...
Да, против настоящего воина ты, боюсь, никогда не  сумеешь  выступить...
но  если  какой-нибудь  мужик,  или  раб...  во  всяком  случае,  можешь
попытаться. Ясное дело, если не будет другого выхода. Да не стой ты  как
деревянный! Следи за ногами, они не должны напрягаться. Чуть согни  -  и
двигайся же, бестолочь, двигайся! Ну вот...
   Спустя где-то час запыхавшийся Митька плюхнулся в траву. Ноги его уже
не держали. Это было похуже тренировки по боксу,  куда  он  записался  в
прошлом году и походил несколько раз. Харт-ла-Гир  ошибок  не  прощал  и
вразумлял пускай и не слишком болезненными, но хлесткими затрещинами.
   -  И  запомни,  -  сказал  он,  пряча  клинок  в  сумку,  -  пока  ты
маскируешься под раба, ни в коем случае нигде и никому не показывай, что
умеешь  держать  меч.  Такого  раба  моментально  ждут  колья.  Или   же
муравьиная яма, - добавил он глухо.
   Митька обессиленно внимал. Пот стекал с  него  градом,  и  ужасно  не
хотелось вставать.
   - Все. Нам пора. Между прочим, сегодня ты  пойдешь  пешком.  Здоровый
уже, нечего кататься. Заодно и ноги окрепнут...
 
20. 
 
   Еще не доехав до деревни,  они  поняли,  что  за  высоким  частоколом
происходит что-то неладное. Толпа гудела, словно рой растревоженных  ос,
и Митьке отчего-то сразу стало тоскливо и холодно. Страх так и так  грыз
его, соваться в деревню было опасно. Но утром кончилась вода,  и  кассар
глухо объяснил, что делать нечего.
   - Тут, в степи, воды нет. В пяти днях пути  к  востоку  течет  Ойнал,
большая река. Еще дальше к северу есть озеро Тмиу-Гла, но до него вообще
две недели  добираться.  Тханлао  на  западе,  тоже  слишком  далеко.  А
здесь... здесь, конечно, есть вода. Но глубоко, мечом  не  прокопаешься.
Локтей на сто копать надо. И большие потоки мне перекрыли,  -  непонятно
бормотал он. - Будь здесь Наставник... только Наставник далеко. В общем,
Митика, придется искать какую-никакую деревню. Как  знать,  может,  туда
еще не доскакал государев  гонец.  Но  это  вряд  ли.  Видимо,  придется
подраться. Помни - пока мы вместе, ты не должен ни во  что  соваться.  И
помни, ты раб, и веди себя, как надлежит... Может, и прорвемся...
   Солнце доползло почти до зенита, и пот стекал с него градом, в  горле
пересохло, а каждый шаг давался с трудом. После тренировки с мечом  они,
по Митькиным расчетам, прошли часа  два.  И  как  это  кассар  держится?
Митька бросил взгляд на возвышающегося в седле Харта-ла-Гира. Тот  вновь
одел свою темно-зеленую куртку. И, должно быть, чувствовал  себя  как  в
микроволновке. Но делать нечего - кассар должен выглядеть кассаром.
   Настежь распахнутые ворота никто, однако, не охранял. Они  прошли  по
пустынной улице, где лишь собаки вяло тявкали из-за глиняных заборов. Но
дальше, на центральной площади, гудел настоящий муравейник.  Харт-ла-Гир
на минуту задумался, потом решительно направил коня туда.
   Наверное, эта деревня считалась здесь не слишком  большой.  Несколько
не особо длинных улиц, уродливые кособокие дома с соломенными крышами  и
слепыми провалами окон... Однако  толпа  на  площади  показалась  Митьке
громадной. Человек двести, а то и триста, решил он. Толпа шумела, махала
руками, оживленно что-то обсуждая.
   Митька, юркнув между спинами, сумел-таки разглядеть, что происходит в
центре. А кассару, должно быть, и так все было видно из седла.
   В центре площади возвышалась земляная насыпь, и  суетилось  несколько
людей. Высокий, тощий дядька в длинной,  едва  ли  не  до  пят  хламиде,
плотный крепыш с недовольным красным  лицом,  несколько  стражников,  по
случаю жары скинувших доспех, но крепко сжимавших длинные черные  копья.
А еще там было три врытых в землю заостренных кола. Двое уже были заняты
- на них, хрипло воя,  корчились  совершенно  голые,  покрытые  синяками
мужчина и женщина. Третий кол, самый тонкий, оставался пока свободным.
   - С ними, единянами, только так и надо, - снисходительно  втолковывал
стоящий рядом мужик худенькому юноше, то ли сыну, то ли батраку.  -  Ибо
устои разрушают, как вот господин староста изволили  выразиться.  А  все
почему - своеволие. Нет  чтобы  жить  честно,  как  подобает  государеву
подданному, платить подати, чтить  Высоких.  Этим,  видишь  ли,  чего-то
новенького захотелось... возмечтали о себе. А  в  жизни  закон  твердый:
виноват - получи. Наказаниями сильна земля олларская, без  наказаний  не
будет  и  порядка.  Смотри,  Ульсиу,  мотай  на  ус,  что   с   опасными
мечтателями-то бывает...
   Юноша Ульсиу, как заметил Митька, изнывал от отцовских  поучений,  но
время от времени изображал заинтересованность. Видимо, знал, что  зевать
да отворачиваться себе дороже.
   Все было ясно. Все как и в той, прошлой деревне.  Староста  выполняет
государственное предписание - казнить единян, буде не отрекутся от своей
веры. В животе заныло, тяжелый плотный ком вырос в горле. Не  отрываясь,
Митька смотрел на умирающих. Отсюда, шагов с тридцати,  все  было  видно
как на ладони. Да Митька никогда и не  жаловался  на  зрение.  И  теперь
глядел, как пузырится у них на губах пена, и слышал, как вой  постепенно
сменяется хрипом. Это сколько же они так мучаются?  И  главное,  сколько
еще осталось?
   "Ну что же Ты, Единый? - с  раздражением  подумал  он,  непроизвольно
сжимая кулаки. - Чего Тебе стоит молнией шандарахнуть? Ты же видишь, как
они корчатся? А ведь  они  верили  Тебе.  Не  как  я,  а  по-настоящему!
Надеялись, что спасешь. И вот... Сам видишь... Тебе что, наплевать?  Или
Тебя вообще нет, и они умирают зря?"
   Между тем в центре произошли какие-то движения. Протолкавшись  где-то
сзади, вышли двое стражников, тащивших кого-то  мелкого,  извивающегося.
Приглядевшись, Митька едва не присвистнул. Пацан,  на  вид  лет  десяти,
щуплый и тоже, как и те, на кольях, голый. Повсюду его  тело  пересекали
свежие, кровоточащие рубцы. Что, и его?!
   Багроволицый здоровяк, очевидно, староста,  поднял  руку.  Постепенно
площадь смолкла.
   - И, наконец, их щенок, тоже прилепившийся  к  единянскому  зловерию!
Сказано в Желтых Свитках мудрого Мьяну-ха-Гиури  -  сын  есть  плоть  от
плоти отца и матери своих, и тому же наказанию повинен, ибо  семья  есть
единая   сущность.   Но   велик   и    справедлив    великий    государь
Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут  в
свой  светлый  чертог  после.  Повелел  он   каждого   единянина   после
вразумления болезненного  добром  спрашивать  -  готов  ли  оставить  он
безумное  учение  и  поклониться  Высоким  Господам  нашим,  принеся  им
установленную жертву?  Таковых  надлежит  миловать  и  жизни  отнюдь  не
лишать, а направлять в город, где наместник государев поступит с ними по
справедливости.
   Митька, отшатнувшись, ринулся  прочь.  Напролом,  сквозь  толпу.  Его
толкали, ругали, он словил несколько пинков и подзатыльников,  но  этого
не замечал. Сейчас они,  эти  звери,  эти  фашисты...  маленького...  на
кол... Что пацан не отречется, Митька почему-то знал заранее. Ну  нельзя
же так...  нельзя.  Если  это  допустить...  это  ведь  все  равно,  что
самому...
   Кассар молча возвышался в седле. Сверху ему все было видно.
   - Господин! - дернул его за ногу Митька.  -  Ну  так  же  нельзя.  Ну
сделайте же хоть что-нибудь! Он же совсем маленький!
   Харт-ла-Гир окинул его ледяным взглядом.
   - Забываешься, Митика, - чуть слышно процедил он.  -  Здесь  тебе  не
степь, здесь люди!
   Митька  судорожно  вздохнул.  Что  ж,  ничего   другого   больше   не
оставалось. Пускай потом его кассар хоть плетью, хоть ножом... как  того
горе-разбойника.
   - Вот что, господин, - произнес он свистящим шепотом, потянув кассара
за сапог, - мне плевать, как вы потом меня накажете. Но если  вы  сейчас
ничего не сделаете, я прямо туда побегу и закричу, что тоже единянин.  И
вам тогда все равно придется вмешаться. Или уезжайте, а я останусь  тут.
Вы меня поняли?
   Харт-ла-Гир бешено сверкнул глазами.
   - Ах ты дрянь... Я же тебя... Да ты хоть понимаешь, что тут уже ничем
нельзя помочь?
   - Значит, я пошел, - решительно сказал Митька  и  развернулся.  Очень
трудно было сделать первый шаг, до тошноты, до рези  в  глазах.  Острый,
недавно вытесанный кол... тут ведь  и  деревьев-то  нет...  наверняка  с
севера привезли... Острый кол, на котором через пять минут,  ну,  может,
десять, придется корчиться Митьке... или вот этому  мальчонке,  которому
сейчас длинный, одетый в хламиду, что-то раздраженно втолковывает. Блин,
что делать-то? Шагать туда, сквозь толпу, к возвышению? Он вдруг  понял,
что просто не может идти. Тело не слушается, тело стало чужим  и  ничего
уже  не  чувствует  -  кроме  горячей  ладони  кассара  на  плече.  Тот,
оказалось, спешился и сейчас крепко держал Митьку.
   - Ну что я могу сделать, что? - звенящим от ярости голосом шептал  он
Митьке прямо в ухо. - Перебить их всех? Женщин, стариков, подростков?  Я
могу. Ну, скажи! - правая рука его быстро скользнула к рукояти  меча.  -
Скажи, и я это сделаю. Будет как ты  хочешь.  Только  потом,  когда  они
будут тебе сниться, окровавленные, - не удивляйся.
   - А это... - осенила Митьку счастливая мысль. - Может, выкупить  его?
Они ведь, наверное, жадные...
   - Чем выкупить, бестолочь?! - чуть слышно простонал кассар. - У  меня
осталось двести огримов. Думаешь, за такие деньги они против государевой
воли пойдут? Да вспомни, сколько  за  наши-то  головы  назначено!  Да  и
получив деньги, они тут же придушат нас.
   В голове у Митьки звенело, словно бил кто-то  в  невидимые  колокола.
Еще недавно заливавший его пот высох, и на коже выступили мурашки.
   А на возвышении одетый в хламиду тип наставительно говорил мальчишке:
   - Дурень, ну ты сам посуди - жизнь-то одна, и ее надо прожить,  чтобы
не было мучительно больно! А будет, если заартачишься, - махнул он рукой
в сторону кольев. - Тебе и говорить-то ничего не надо,  просто  зернышки
возьми и в огонь кинь.
   Митька  заметил,  что  рядом  с  длинным  дядькой  торчит   невысокий
бронзовый треножник, и вверху, посреди чуть вогнутого диска, горит яркое
пламя. Яркое,  несмотря  на  солнечный  день.  Отсюда  оно  казалось  то
голубым, то каким-то лиловым. И чему там гореть, недоумевал Митька.  Под
диском было пусто - только три изящно изогнутых сверкающих ноги.
   Тощий протягивал мальчишке блюдо, на котором возвышалась горка зерна,
какие-то плоды, пучки трав.
   - Ну давай, дурачок, кидай! Потом ведь сам благодарить будешь!
   Тонким, но яростным голосом мальчишка ответил:
   - Никогда! Мама с папой верили Единому, и я верю!
   - Ну и что? Единому скажешь, что  случайно  зернышко  обронил.  Рука,
понимаешь, дрогнула, - с  усмешкой  посоветовал  тощий.  -  Я  не  стану
обманывать Бога! - в слезах  выкрикнул  мальчишка.  -  Ваши  злые  идолы
падут, и наступит царство Единого, и Единый будет все и во всем!  А  вас
Он накажет, попалит огнем неугасающим!
   Кассар тоскливо посмотрел на Митьку.
   - Вот же дурак... - с досадой протянул он,  и  непонятно  было,  кого
имеет в виду - то ли пацана, то ли Митьку, то ли себя.
   Потом вдруг как-то  весь  подобрался,  сразу  сделавшись  похожим  на
хищного зверя, готового к прыжку. Несколько раз сжал  и  разжал  кулаки,
что-то пробормотал, резко щелкнул пальцами.
   Сперва Митька услышал треск, и лишь затем  тишину  прорезал  истошный
женский вопль:
   - Пожар! Ой, пожар! Горим!
   Горело сразу со всех сторон. Соломенные крыши занялись  мгновенно,  и
рыжими волнами пламя перекатывалось с одного дома на  другой.  Потянулся
дым - густо-серый, тоскливый.
   - Беда! Боги! Туши-ить! - крики эти раскололи  толпу,  и  только  что
бывшая  единым,  жаждущим   острого   зрелища   телом,   она   мгновенно
рассыпалась, заметалась. С выпученными  глазами  промчался  мимо  Митьки
пожилой папаша, ратовавший за  наказания,  за  ним,  точно  привязанный,
бежал сынок Ульсиу. Дома хоть и были далеко, но уже здесь,  на  площади,
чувствовалось опаляющее дыхание  огня.  Глиняные