ь?
   - Ничего я ему не открывался!  -  разжигая  в  себе  злость,  истошно
заорал Митька. - Ни фига он не добрый, он  меня  каждый  день  порол!  И
прутьями, и плетью! Можете  посмотреть,  еще  не  все  рубцы  зажили!  И
сволочью обзывал, и падалью, и еще по-всякому. Хрена я буду его просить!
   - Ах, какой неблагодарный мальчик,  -  сокрушенно  заметил  невидимый
допросчик. - И это в ответ  на  заботу...  на  участие...  Да  за  такое
надлежит тебя строжайше  наказать!  -  он  помолчал.  -  Ну  как,  будем
наказывать? Или все-таки ответишь правду?
   Митька замер. Значит, снова опаляющая, сводящая с ума боль? Как же он
ее вынесет? Но как же кассар? Да, пускай лупил, пускай ругал  -  зато  и
дрался за него, рубился на мечах, ловил голыми руками  стрелы...  Лечил,
вытягивал из сетей смерти, любимую лошадь ради него  прирезал...  и  сам
готов был уйти в смерть, лишь бы добыть  им  с  Хьясси  немного  воды...
Такой не бросит... не вычеркнет из своей жизни, как некоторые... И  что,
теперь придется его выдать? И  потом  всю  жизнь  про  это  помнить?  Но
выбора-то нет... Легко  геройствовать  в  своем  воображении,  глядя  по
видику всякие фильмы. А когда вот  так,  по  правде,  когда  подвесят  в
темноте и станут жечь... на что тут остается надеяться? На  кого?  Может
быть... "Единый, Ты меня сейчас слышишь? - беззвучно  шепнул  он.  -  Ну
сделай хоть что-нибудь! Ну ладно,  ну  пускай  даже  мне  будет  больно,
только дай силы промолчать! Я не хочу, не хочу становиться предателем, а
боли я еще сильнее боюсь! Ну услышь меня, пожалуйста!"
   Он перевел дыхание, потом  без  всякого  усилия  заплакал  -  громко,
навзрыд, захлебываясь слезами и соплями.
   - Какую еще правду?! Ничего я ему не  говорил!  Я  никому  ничего  не
говорил! Вы тут все дикие, вы ни фига не знаете, вам скажи -  и  начнете
ругаться и бить, потому что все равно не поверите! Ну и не надо!
   - А вот поведай нам, мальчик, - вкрадчиво спросили сзади,  -  там,  в
твоем родном мире, обеспокоены твоим исчезновением?
   Митька сейчас же прекратил рыдать.
   -  Конечно,  -  сумрачно  подтвердил  он.  -  Там,  наверное,  розыск
объявлен, милиция... ну, то есть, стража, ищет по всей стране! И мама...
- дыхания ему не хватило.
   - Так-так... Очень любопытно. А  скажи-ка  ты  нам,  Дмитрий,  -  это
прозвучало как "Дэо-митэру", - сколько бы твои родные заплатили за  твое
возвращение?
   - Заплатить? Чем? - удивился Митька. -  Вам  что,  рубли  нужны?  Или
баксы? У вас же тут только огримы...
   - Не все измеряется деньгами, мальчик, ибо не в них счастье... Иногда
даже мелкая услуга стоит куда дороже серебра. Вот скажи, готовы ли  твои
близкие ради тебя пойти на все?
   - Ну да... наверное... - ошалело пробормотал  он.  Разговор  принимал
какой-то совсем уж фантастический оборот.
   - В таком случае, - кашлянули  сзади,  -  могут  возникнуть  взаимные
интересы. И мы об этом еще потолкуем. Но не сейчас... сейчас  ты  устал,
ты очень устал, тебе надо отдохнуть...
   Митька был полностью согласен. Усталость и впрямь навалилась на  него
медвежьей тушей, заглушая и боль, и стыд,  и  робкую,  как  лучик  света
из-под двери, радость - все-таки не  выдал  кассара,  не  рассказал  про
замок  Айн-Лиуси.  Но  сейчас  все  это  оказалось  неважным,  все   это
закрутилось в голове и вылетело вон серым  облачком,  а  теплая  пустота
приняла его в свои огромные - от неба до неба - волны, и понесла куда-то
вниз, где всегда будет тихо... Он вздохнул, зажмурил глаза - и не  стало
ничего, даже тьмы.
 
*** 
 
   А волны все равно никуда не делись - даже когда сон отлетел,  оставив
после себя сухость в горле  и  звон  в  голове.  По-прежнему  мотало  из
стороны в сторону, вверх-вниз, и противно булькало в желудке. Булькало и
тошнило, так тошнило, что не хотелось и есть. А  ведь  должно  хотеться,
последний раз он когда ел? На постоялом дворе  не  считается,  там  едва
успел перехватить кусок - и послали на конюшню, а потом... Сколько с тех
пор прошло времени? И что вообще с тех  пор  случилось?  Муть  заполняла
голову, склизкая, пакостная муть, и лишь отдельные обрывки  всплывали  в
ней...  Громовой  голос  допросчика...  и   другой   голос,   негромкий,
веселый... но оттого еще страшнее. И боль, зверская боль в ноге...
   Он попробовал  сесть.  Это  удалось  не  с  первой  попытки,  руки-то
по-прежнему были связаны за спиной.  Разлепил  опухшие  от  слез  глаза.
Растерянно повертел головой.
   Тьма растаяла. Не то чтобы стало совсем светло - так, жиденький свет,
сочившийся сверху, из широких щелей в потолке. Однако вполне достаточно,
чтобы осмотреться.
   Грубые, необработанные доски стен. Охапка вонючей соломы на таком  же
дощатом полу. Какие-то бочки в дальнем  углу.  Вверху,  там,  где  щели,
просматривался прямоугольник закрытого люка.  Чуть  более  светлый,  чем
потемневший потолок.
   И качало. Ощутимо качало, то мелко, то резко и неожиданно - так,  что
стукались друг о дружку зубы.
   А ведь  это,  наверное,  на  корабле,  подумал  Митька.  Иначе  и  не
объяснить качку. Но почему? Ведь только что он висел во тьме,  и  ничего
не бултыхалось, и ему задавали вопросы... странные вопросы. И жгли ногу.
   Он  рывком  наклонился  вперед,   пытаясь   в   полутьме   разглядеть
пострадавшую ступню. Мало что удалось увидеть, он же не йог, чтобы пятку
к лицу поднести. Просто что-то темное. И болело. Не так  оглушительно  и
свирепо, как раньше, но вполне чувствительно. А вообще странно, жгли его
раскаленным железом, но  он  так  и  не  увидел  багрового  огнедышащего
прута... или что там у них было? Все происходило в полнейшей  тьме.  Или
не докрасна нагрели? Но болит ведь неслабо, небось, не только кожу, а  и
все мясо спалили.
   Встать  оказалось  труднее,  чем  он  думал.  Ноги  разъезжались,   а
наступать на обожженную пятку было мучительно,  вдобавок  еще  кружилась
голова, и только  чудом  он  не  потерял  равновесия.  Сделал  несколько
неуверенных  шажков,  добрался  до  бочек,  поглядел,  пощупал.   Ничего
интересного там не оказалось. Бочки как бочки, заколоченные, тяжелые  на
одну он навалился плечом, но та и не  шелохнулась.  Митька  вернулся  на
солому, улегся, стараясь не слишком тревожить ногу. Да  и  руки  болели.
Пускай связали их стянули веревками и не до мяса,  но  была  ведь  дыба.
Сколько он провисел там, во  тьме?  Вот  и  ноет  каждая  мышца,  каждая
растянутая жилка.
   Ну и что теперь? Одно ясно - раз его не  убили,  значит,  он  им  еще
зачем-то нужен. Интересно, кому? У кого он в плену? То,  что  похитители
не случайные люди, и ежику понятно. Знают о том, что он с Земли, знают о
кассаре... возможно, знают больше, чем он сам. Как это выразился один из
невидимых? "Малыш Харт"? Знают о нападении разбойников,  об  отравленной
стреле... Наверное, именно их рук  и  дело.  Но  кто  же  это?  Единяне,
которых так боялся кассар? Митька недоверчиво покрутил  головой.  Как-то
не вязалось. Единяне - это брошенный в колодец пожилой проповедник,  это
маленький Хьясси и  его  казненные  родители,  это  сожженные  в  городе
упрямцы. Разве такие будут  пытать?  Да  и  зачем  он  им?  А  кто  еще?
Государева  Тайная  Палата?  Но  почему  не  сказали?  Что-нибудь   типа
"Трепещи,  раб,  ты  находишься  в  государевой   Палате   Наказаний   и
обвиняешься по делу о..." А почему они так заржали, когда он  признался,
что хотел найти мага? Может, это они как раз  и  есть?  И  тогда  что  -
Тхаран? А нафига он  Тхарану?  С  другой  стороны,  раз  они  знают  про
Землю... ну кто еще в этом мире может про такое знать? И что же, маги из
Тхарана будут нести идиотскую чушь - сколько, блин,  за  тебя  на  Земле
заплатят? Будто чеченские бандиты, жаждущие  выкупа.  Как-то  несерьезно
для магов.
   От вопросов раскалывалась голова, и Митька понимал, что все равно  ни
до чего толкового не додумается. Надо терпеливо ждать, когда  кто-нибудь
придет и что-нибудь разъяснится.
   Но терпеливо не получалось. Приливы  тошноты  мучили  его  ужасно,  а
когда отступала тошнота - накатывал голод. Да собираются ли  они  вообще
его когда-нибудь кормить? Казалось, прошло уже несколько суток.  Что,  о
нем все забыли?
   ...Оказалось, не совсем забыли. Натужно заскрипел вверху отодвигаемый
люк, и что-то шлепнулось  на  пол.  В  промелькнувшем  свете  ничего  не
удалось разглядеть -  мелькнула  какая-то  бородатая  физия  и  пропала.
Секунда - и крышка люка захлопнулась, внутри вновь воцарились сумерки.
   Митька с интересом подобрался к тому, что ему сбросили.  Оказалось  -
вареные овощи, лниу-грауту. Гадость, конечно, по большому  счету.  Вроде
картошки, только без вкуса. Зато сытно. Еда для рабов и простонародья.
   Тошнота взбурлила в желудке, но  тотчас  же  уступила  место  голоду.
Встав на четвереньки и  наклонившись,  он  принялся  обгрызать  большие,
расползающиеся клубни. Не до приличных манер, есть хочется сильнее.  Тем
более, все равно никто не смотрит.
   Впрочем, вскоре оказалось, что как раз и смотрят. Из-за бочек смотрят
весьма заинтересованно, поблескивают  красными  бусинками  глаз.  Митька
резко  дернулся  и  сел.  Испуганная  тень  тотчас  метнулась  во  тьму,
судорожно заскреблась там, а после, немного  обождав  и  осмелев,  снова
высунулась.
   Тьфу, пакость! Черная худая крыса. И не сказать чтобы огромная,  если
без хвоста, то от силы с Митькину ладонь. Наверное,  голодная.  Когда-то
очень давно, ему, наверное, и пяти не  было,  мама  принесла  сказку  на
кассете -  "Волшебник  изумрудного  города".  И  там  противным  голосом
колдунья Бастинда шипела на девочку Эли:  "Я  запру  тебя  в  подвал,  и
огромные черные крысы оставят от тебя лишь кости!"  Тогда  он  боялся  и
каждый раз, слушая кассету, затыкал уши, когда дело  доходило  до  этого
места.
   Сейчас страшно почему-то не было. Крыса отнюдь не казалась  огромной,
вела себя прилично, не хамила... Но что случится, когда он уснет? Может,
хлынут темной стаей, вцепятся в горло, в уши, в нос?  А  чего  же  тогда
раньше не кинулись, когда он без сознания валялся?
   И тем не менее нежданное соседство не радовало. Этак не уследишь -  и
очень скоро без жратвы останешься. Запустить бы  в  нее  чем-нибудь,  да
руки связаны. И нечем запускать к тому же.
   Торопливо дожевав овощи, он уселся поудобнее и принялся ждать.  Чего?
Да хоть чего, лишь бы появилась наконец  хоть  какая-то  определенность.
Ничего же неясно. Ну,  на  корабле.  И  что  дальше?  Река?  Море?  Куда
направляется корабль? А главное, чей это корабль, у кого он в  плену?  И
что им от него надо? Стоп! Об этом он уже думал. Даже мысли тут вертятся
по скучному заезженному кругу, и сколько так будет продолжаться? Сколько
вообще прошло времени с тех пор, как его похитили? Сознание не помнит, и
не помнит тело -  что-то  же  такое  с  ним  делали.  Кассар,  помнится,
говорил, есть такие снадобья, что усыпляют человека на неделю, на месяц,
а то и на год. Может, и его так же обработали?  Может,  тут  вообще  уже
зима? Хотя холод не чувствовался, все та же липкая, надоевшая духота.
   Любопытная крыса меж тем подобралась ближе  -  видать,  ее  привлекал
запах еды. Пускай и бывшей еды. Ошметки-то на полу остались.
   Митька затаился, притворяясь, будто его тут и вовсе  нет.  Подпустить
поближе, и тогда...
   Все почти получилось. Он дождался  -  крыса  подкралась  к  ошметкам,
опустила узкую морду, повела остренькими ушками... И тут же он  прыгнул,
метя по черному тельцу здоровой ногой. И попал бы, непременно попал,  на
реакцию он никогда не  жаловался.  Только  вот  обожженная  пятка  плохо
годилась в качестве опоры, и, машинально ругнувшись, он распластался  на
досках, в ноге запульсировала старая знакомая боль, а  крыса,  отскочив,
остановилась в метре от его  лица.  Сейчас  ее  можно  было  рассмотреть
получше.
   Длинное  плотное  тельце  поддерживали  неожиданно  короткие   лапки,
красноватые глазки поблескивали с нехорошим интересом, а узкая  мордочка
ощерилась полной желтоватых зубов пастью. Широкие уши слегка заострялись
кверху. От нее исходило тяжелое, одуряющее зловоние, словно тварь только
что побывала в выгребной яме.
   Блин! Ну точь-в-точь та самая зверюга из подземного хода,  с  которой
сражался кассар! Один к одному, только вот меньше раз  в  двадцать.  Вот
это прикол! Что же получается, здесь  есть  гигантские  пещерные  крысы,
типа всяких там пещерных львов, пещерных медведей? Или... Или крыса и  в
тот раз была обычных размеров, а вот они сами, да и лошади...
   Все вдруг  встало  на  свои  места  -  точно  заключительный  поворот
разноцветного кубика, совмещающий  нужные  грани.  Да,  именно  так!  Не
случайно кассар тогда мазал их пахучим снадобьем.  Это  же  была  магия,
самая настоящая магия! Они уменьшились во много раз и  сумели  выйти  из
города каким-то крошечным лазом, то ли это был высохший  канализационный
сток, то ли крысиные ходы. А огромная розовая змея на самом деле - всего
лишь дождевой червяк, а страшные, выпирающие из стен когти - это  чьи-то
корни.
   Тогда что получается - Харт-ла-Гир и вправду маг? Настоящий?  Значит,
он все это время притворялся  государевым  чиновником,  а  сам  в  любой
момент мог прошептать заклинание, вырвать волосок из бороды  (ну  ладно,
из усов) - и отправить Митьку домой? Ну ни фига ж себе  повороты!  Тогда
ясно, как он пожар в той деревне сделал,  и  как  стрелы  голыми  руками
ловил... Хотя стрелы, наверное, и без магии  можно.  Ниндзя  там  всякие
умели же...
   А еще он постоянно твердил, что у него приказ, что он не имеет права,
что он должен... и так далее, и тому подобное. Значит, он не просто маг,
а на службе! И у кого же? У государя, от чьих стражников они  почти  два
месяца удирали по степи?  Не  вяжется  как-то.  Или...  Или  у  Тхарана?
Выходит, Митька зачем-то нужен Тхарану? Ну кто же тогда гонялся за ними?
И кто в конце концов сцапал его? Что не Тхаран,  понятно.  В  тхаранских
лапках Митька, получается, с самого начала был, с  помоста  на  торговой
площади, цапать-то нафиг?  Значит,  враги  Тхарана?  А  с  кем  враждует
Тхаран? С государевой властью вроде  великая  дружба,  тут  этот  Тхаран
вообще типа как партия в совке. А вот единяне... которых жестоко казнят,
которых боятся и ненавидят. Блин,  неужели  и  впрямь  единяне?  Как  не
хочется верить... Это словно дерьма обожраться...
   А наглая тварь все смотрит, буравит бусинками глазок. Выжидает?
   Митька крикнул на нее, и крыса немедленно удрала за бочки, хотя  крик
вышел хриплый, судорожный какой-то, прямо гвоздем по стеклу. Оно и ясно,
горло пересохло, а воды, между прочим, не спустили. Только лниу-грауту.
   А что, если в бочках - вода? Ну, или вино на худой конец. Очень может
быть, вон ведь какие тяжелые, что-то же в них  везут.  И  должны  же  на
корабле иметь запас пресной воды, куда же без нее? Бочкам место в трюме,
об этом во всех книжках написано. А тут и есть трюм, что же еще?  Только
вот рассуждения рассуждениями, а  хрен  проверишь,  руки-то  связаны.  И
сколько он ни шевелил ими, узлы не делались свободнее.
   Как же развязаться? В голову  услужливо  лезли  полузабытые  книги  и
фильмы. Там герой сунул руки в огонь и героически терпел... Спасибо,  не
подходит, он не  героический  пацан  из  потрепанной  толстой  книжки  с
оторванным названием, ему обожженной пятки  вот  так  хватило.  Впрочем,
огня все равно не добыть. А еще  "Колодец  и  маятник"  вспомнился,  там
узник  инквизиции  мясом  ремни  натирал,  крысы  и  перегрызли.  Может,
попробовать? Крысы есть. Мяса, правда, нет, но на худой конец  и  клубни
лниу-грауту сойдут. Только бы глупая тварь поняла свою задачу и не стала
бессмысленно кусаться...
   - Ну, тварь, тебе понятно? - прошептал  он  крысе,  и  та  на  всякий
случай отскочила подальше. - Погрызешь по-быстрому, и вся картошка тебе.
Вкусная картошечка, отборная,  -  Митька  прыснул,  представив  себя  на
рынке, за прилавком.
   Крыса слушала с отсутствующим видом, ее, похоже, сделка не прельщала.
   А свет, скудно льющийся из щелей сверху, мало-помалу тускнел,  серел,
и Митька понял - приходит вечер, а за ним и ночь.  Что  ж,  если  что  и
случится, то не раньше утренней кормежки. Если, конечно, про него  опять
не забудут.
 
25. 
 
   Комната поражала своими размерами. Собственно, это была  вовсе  и  не
комната, а самый настоящий зал. Тонкие колонны подпирали скрытый во тьме
потолок, впереди угадывался проем  окна  -  тянуло  свежим  ветерком,  а
трещавшие в медных кольцах факелы давали света ровно столько,  чтобы  не
стукнуться о какую-нибудь мебель.
   Мебели, правда, не замечалось - лишь у  дальней  стены  стояло  нечто
креслоподобное. Вообще, непонятно было, для чего используется этот  зал.
Сперва Виктор Михайлович решил, что это  храм,  но  подумав,  усомнился.
Все-таки  ни  икон,  ни  статуй,  ни  подсвечников,   ни   курильниц   с
благовониями... Просто огромное пустое помещение. Вот разве что...
   Он подошел поближе к левой стене,  где  в  прерывистом  свете  факела
угадывалось некое изображение... Так... Похоже, мозаика. Цветные камешки
складывались в гигантскую фигуру рыбы... или это был кит?
   - Добро пожаловать в Оллар, - раздалось у него за спиной.
   Собственно, фраза прозвучала иначе: "Оллара тнеу-лао-тси гнааму",  но
Петрушко  сообразил  это  мгновением  спустя.  Да,  великолепный   метод
изучения языков! Пожалуй, надо бы у здешних  вытянуть  секрет.  А  всего
лишь - побочный эффект обмена этими самыми имну-глонни...  которые  Гена
предпочитает называть информационной матрицей биополя.
 
*** 
 
   Виктор Михайлович вспомнил, каким жарким было то  обсуждение.  Сидели
до ночи, поглощали невозможными дозами кофе и раз за разом  прокручивали
запись.  В  открытое  окно  набились  комары,  нагло   звенели,   мешали
умственному процессу. Гена наотрез отказался выгонять их магией, и тогда
Семецкий включил обыкновенный фумигатор. Когда он вылез из-за  стола  и,
слегка сутулясь, направился к розетке, Петрушко вдруг сообразил:
   - Слушай, так это ж ты был? В троллейбусе?
   - Ну, я, - флегматично зевнул Семецкий. - А что, непохож?
   - Вообще-то, - критически оглядев, признал Петрушко, - что-то в  тебе
такое есть. Бомж у тебя получился высокохудожественно. Даже я не узнал.
   - Дорогой Витя, - заметил Семецкий, - если тебя одеть  в  пропитанные
мочой помоечные тряпки, прицепить накладную бороду и правильно  наложить
грим, тебя не узнает даже супруга. Единственное, чего  я  опасался,  так
это ментов. Пока то да се, пока корочку им совать, я бы тебя потерял.  А
мало ли что...
   "Мало ли что" означало людей Магистра. То, что Юрий Иванович охраняет
своего олларского компаньона, люди  Семецкого  отследили  уже  в  первую
неделю.  И,  наверное,  у  явившегося  к  Хайяару   гостя   могли   быть
неприятности. На входе, или,  что  вероятнее,  на  выходе.  Как  же  без
силовой поддержки? Но генерал хорош - ведь обещал же пустить его одного,
без прикрытия! И сколько теперь весит его слово?
   - И правильно,  что  тебя  не  поставили  в  известность,  -  добавил
Семецкий. - Сам прикинь, Хайяар почуял бы твою неискренность,  когда  ты
распинался о  своей  безоружности.  Тут  и  биополе  считывать  незачем,
достаточно в глазки заглянуть.
   - Заткни фонтан, Юрик, он тебя так и так срисовал,  -  меланхолически
заметил Петрушко. - Что это, говорит, за дурнопахнущий  мужик  стенку  в
подъезде подпирает? Долго отмывался-то потом?
   - Ну,  короче,  Витя,  каждый  должен  своим  делом  заниматься...  -
Семецкий временами делался утомительно нудным. - Ты у нас - голова, а  я
у нас - кулаки.
   - А Вязник? - слегка оживился Петрушко.
   - А Вязник у нас - начальство. Есть такой в организме отросток...
   - Да ну вас, - махнул рукой Гена. - Пустозвоны. Давайте ближе к сути.
Эх, жалко среди нас физика нет, может, прояснилось бы что.
   - Ну не можем  мы  просить  консультацию  научного  отдела,  -  хмуро
заметил Петрушко. - Сам понимаешь,