се  что  услышал,  забудь  и  никому  не
рассказывай.
   - Что именно забыть? - осведомился Митька.
   - Все забыть, - сдавив его локоть еще больнее, пояснил  кассар.  -  А
помнить надо только, что завтра к вечеру мы придем в деревню Тиула-Мено,
и там остановимся на постоялом двое.
   - И не схватят? - хмыкнул Митька.
   - И не схватят, - кивнул кассар. - Не добрался туда государев  гонец.
Подстрелили его в пути... наши товарищи.  Зато  там  нас  встретят  люди
великого кассара, Диу-ла-мау-Тмера, и проводят в замок. Ты все понял?
   - Да понял я, понял, - хмуро  пробубнил  Митька.  -  Руку  отпустите,
болит.
   - Воину надо молчаливо терпеть боль, -  ядовито  заметил  кассар,  но
пальцы отпустил.
   - Я не воин, - Митька сумрачно принялся растирать сдавленный  локоть.
- Я же раб...
   - Это уже недолго, - кассар положил ему тяжелую ладонь на плечо. -  А
что  касается  воина...  Сейчас  идет  такая  война,  что  в  кустах  не
отсидишься. Сейчас все  становятся  воинами...  с  той  ли,  с  этой  ли
стороны... даже такие мелкие, как этот заморыш  Хьясси.  Да,  кстати,  о
Хьясси. Завтра, когда мы придем в деревню, я его продам. Не кричи  и  не
возмущайся. Так надо. Мы не можем взять его с  собой  в  замок  великого
кассара. Ни в коем случае. Я  же  тебе  говорил...  У  самого  жестокого
хозяина ему будет несравненно лучше, чем в замке.
   - А почему его тогда  просто  не  отпустить?  -  раздраженно  спросил
Митька. - Пускай идет куда хочет.
   - Он погибнет, Митика, - вздохнул Харт-ла-Гир.  -  Один  в  степи  он
погибнет, и очень скоро. Единственное средство спасти  мальчишку  -  это
продать какому-нибудь  зажиточному  земледельцу.  По  крайней  мере,  не
помрет с голоду, а если ему хватит ума не болтать про своего бога  -  не
казнят по государеву  указу.  Так  что  перетерпит  немножко...  А  ему,
кстати, недолго терпеть. Месяц, два - и тут будут  войска  Сарграма,  то
есть единянские полчища. Тогда уж единоверцы  примут  его,  устроят  его
судьбу. Они своих всегда  выкупают,  этого  не  отнять...  Но  пока  ему
придется переждать, затаившись. Я говорю это тебе заранее, чтобы  завтра
ты  не  устраивал  скандала.  Хотя  туда  и  не  дошло  предписание,  но
слухами-то земля полнится... стоит тебе обратить на нас внимание, и  все
пропало... слуги великого кассара, и те нас не выручат. Ты понял?
   - Понял, - кивнул Митька. - Только все  равно  это  как-то...  как-то
гадко. Мы его спасли - и вдруг мы его кидаем.
   - Иногда кинуть - это  единственное  средство  спасти,  -  усмехнулся
кассар. - Ну ладно, пошли спать, впереди трудный день.
 
*** 
 
   Поднялись на рассвете, когда ночь мало-помалу утянулась под горизонт,
разгоралась на востоке заря и суматошно голосили птицы. Здесь, в  степи,
их почему-то было множество. Почти как тогда,  в  Хвостовке,  на  речном
берегу...
   Митька резко поднялся на ноги. Надо было собирать  сухие  прутья  для
костра, ставить котел, потом поить Уголька -  не  до  воспоминаний.  Это
потом,  когда  потеряешь  счет  времени,  когда  солнце  жгучей  медузой
зависнет в зените, и шагаешь  на  автопилоте,  на  втором,  а  то  и  на
двадцать втором дыхании, только тогда можно о чем-то думать. Например, о
том, что случится сегодня вечером.
   Он ничего не стал говорить Хьясси. Зачем расстраивать раньше времени?
Как бы там ни был прав кассар, а  все-таки  ничего  хорошего  пацану  не
светит. Когда еще его единяне спасут... И спасут ли... Может, его за это
время жестокий  хозяин  до  смерти  замордует.  Заставит  вкалывать  как
взрослого, станет морить голодом, избивать дубиной... Это ж не кассар  с
тонким прутиком, лишь притворяющийся свирепым и беспощадным.  При  такой
жизни запросто  можно  протянуть  ноги.  Он  вспомнил,  как  его  самого
когда-то чуть было не купил мельник...  Интересно,  скоро  бы  он  сдох,
таская тяжеленные мешки и питаясь гнилыми овощами? А тут вообще малыш...
Разве что Единый его защитит.
   Митька вздохнул. В самом деле, больше надеяться было не  на  кого.  И
раз уж Он избавил Хьясси от смерти, раз уж открыл ему источник воды, так
не кинет же в конце-то концов? Иначе все становится глупо, бессмысленно.
"Жизнь жестока", говорил кассар, и  правильно  говорил.  Стоит  лишь  по
сторонам посмотреть, и убедишься. Что здесь, что дома, на Земле. Но если
жизнь жестока, значит, кто-то ее когда-то такой сделал? Заразил какой-то
пакостью? Не могло же так быть  с  самого  начала?  Или  могло?  Неужели
Единый сделал жестокий мир? Убитый  проповедник  рассказывал,  будто  Он
сотворил мир добрым, и что-то потом уже случилось такое. Надо бы про это
узнать подробнее, да только у кого спросишь? Хьясси? Вряд ли  он  знает,
слишком мал еще,  да  и  некогда  уже  разговаривать.  Харт-ла-Гир  лишь
развоняется про своих Высоких Господ, а то еще и за плеть  возьмется  по
привычке. Конспиратор, блин. А потом, в замке  у  этого  типа,  великого
кассара, и вовсе без толку...
   "Я не знаю про Тебя ничего, - шепнул он мысленно,  -  я  даже  не  до
конца верю, что Ты есть... Но все равно, Ты этому пацану помоги,  отведи
от него всякие беды, чего тебе стоит,  раз,  пальцем  шевельнул,  и  все
дела. Ты не смотри, что это я тебя прошу,  пускай  я  и  плохо  верю,  и
вообще злой, Ты на него смотри, он-то хороший, и поэтому не ради меня...
но мне ты, кстати, тоже помоги, мне тут все осточертело, я  домой  хочу,
на Землю. Разве я слишком многого прошу? Я больше не буду, как раньше...
с этими безбашенными, с Илюхой и  Санькой...  Я  им  морды  набью...  Я,
может, даже  тройки  все  исправлю..."  Он  невесело  ухмыльнулся.  Чушь
какая-то  из  него  лезет.  Тройки,  двойки...   Как   малыш-детсадовец,
поставленный в угол. Разве о  таком  разговаривают  с  Богом?  С  Богом,
который создал все миры, который видит и знает все. С таким Богом  нужно
говорить как-то иначе, как-то возвышенно. Но возвышенно  не  получалось,
ничего кроме "помоги ему" и "я больше не буду" в голове не возникало.
   И пока завтракали, пока собирались в путь, и уже  после,  на  дороге,
Митька все повторял эти слова, как будто  крутил  без  конца  на  старом
проигрывателе поцарапанную пластинку.
 
*** 
 
   В деревню пришли еще засветло. Солнце еще висело над неровной чередой
холмов. Кассар сказал, что  там,  за  холмами,  уже  кончается  степь  и
начинаются леса. Все-таки север есть север. Правда, жара точно такая же,
как и раньше - бешеная жара, неземная. Нет, ясное дело, и на Земле  есть
места похлеще, всякие там экваторы, тропики,  пустыни  Сахары...  Только
Митька дальше Хвостовки не бывал. Ну, ездили с классом в Питер,  но  это
вообще не то.
   Как и раньше, сперва потянулись поля, где росло что-то  серо-зеленое,
невзрачное, потом ноздри уловили  дым,  а  уши  -  собачий  лай.  Уголек
встрепенулся, повел ушами, коротко заржал.
   -  Кобылу,  что  ли,  почуял?  -  кассар  ласково  похлопал  коня  по
мускулистой шее. - Ничего, потерпи, все тебе скоро будет... И  зерно,  и
питье... Эй, вы, - обернулся он к ребятам. - Что тащитесь,  как  скелеты
на веревке? Скоро уже придем.
   И в самом деле, пришли скоро. Показался впереди частокол, а за ним  -
соломенные крыши домов. И конечно,  как  и  всюду,  были  тут  огромные,
окованные медными полосами ворота. Настежь открытые, ждущие гостей.
   Стражники, какие-то помятые и заспанные, оказались  на  своем  месте.
Получив от кассара мелкую монету, они лишь поклонились и лениво  махнули
- проезжайте, мол, благородный господин. Даже имени не спросили.
   У первого же встречного мужика  Харт-ла-Гир  выяснил,  что  постоялый
двор тут имеется, вон по  той  улице,  и  дальше  направо,  до  высокого
дерева. Там и будет.
   Там и  оказалось.  Низкое,  нелепой  формы  строение,  стены  местами
глиняные, местами бревенчатые, зато крыша не соломенная, как повсюду,  а
покрыта обожженными  глиняными  плитками.  Признак  зажиточности,  понял
Митька.
   К  основному  зданию  лепились  беспорядочно  натыканные   сарайчики,
пристроечки, навесы. Площадь оказалась тщательно выметена, а  к  входной
двери вело высокое, с резными перилами крыльцо.
   Сейчас же  выбежал  поинтересоваться  вертлявый  парнишка  -  видимо,
слуга. Выслушал, почтительно поклонился и убежал  наверх,  за  хозяином.
Тот не  заставил  себя  долго  ждать,  явился  -  пожилой,  опрятный,  с
ухоженной седой бородкой. Не задавая лишних  вопросов,  он  велел  слуге
увести Уголька на конюшню, а благородного господина пригласил  подняться
в комнату, приличествующую  его  положению,  отдохнуть  и  перекусить  с
дороги.
   - Благодарю, любезный, - благосклонно кивнул ему Харт-ла-Гир. - Позже
зайди, есть о чем потолковать.
   Это насчет Хьясси, догадался  Митька.  Но  что  поделать  -  пришлось
опустить голову и вслед за  кассаром  подняться  по  скрипучей  лестнице
наверх.
 
*** 
 
   Здесь было куда лучше, чем в вонючем клоповнике, где  им  с  кассаром
пришлось ночевать после подземного хода. Во-первых, чисто. Никакой  тебе
гнилой соломы, никакой живности. Светлые деревянные стены,  выскобленный
дощатый пол. Большая кровать на низких ножках, скромный  столик,  резное
кресло. Видимо, комнату специально держали для благородных посетителей.
   Кассару принесли обильный ужин - тушеное с овощами  и  травами  мясо,
какие-то  салаты  в  глубоких  мисках,  огромная,  с   колесо   детского
велосипеда, хлебная лепешка. И, разумеется, непременный кувшин вина.
   Пока Харт-ла-Гир насыщался, Митька стоял сзади  и  то  отламывал  ему
хлеб, то подливал в кубок вина. Хьясси  сидел  в  углу  на  корточках  и
голодными глазами смотрел на господскую трапезу. Митька незаметно  подал
ему знак - не волнуйся, мол, и нам достанется. Не буйвол  же  кассар,  в
самом деле, чтобы все это смолотить.
   И в самом деле, пришел наконец и их черед. Харт-ла-Гир снисходительно
кивнул мальчишкам - жрите, мол.
   Но не  успел  Митька  проглотить  и  кусочка  лепешки,  как  раздался
почтительный стук в дверь. Увы, предчувствие его не  обмануло  -  это  и
впрямь оказался благообразный хозяин.
   - Вы хотели  поговорить,  благородный  господин?  -  слегка  наклонив
седеющую голову, поинтересовался он.
   -  Совершенно  верно,  любезный.  У  меня  есть  для  вас  интересное
предложение. - Он сделал небольшую паузу.  -  Эй,  Митика,  сходи-ка  на
конюшню, взгляни, как там Уголька устроили!
   - Устроили в лучшем  виде,  -  вежливо,  но  с  достоинством  заметил
хозяин. - Нечего и смотреть.
   - А все же пускай сходит, - заявил кассар. -  Как  говорили  древние,
доверяй, но проверяй.
   Митька вздохнул и понуро потащился вниз. Все было  ясно.  Харт-ла-Гир
щадит его чувства, не хочет  при  нем  торговаться.  Ну  и  ладно...  Не
устраивать же в самом деле крик.
   Здешняя конюшня размещалась в отдельном, недавней  постройки  здании.
Бревна еще не успели потемнеть. И откуда в степи бревна? Разве что возят
с севера, где начинаются леса? Дорого, небось, стоят.
   В конюшне было мрачновато, солнце ведь уже успело закатиться, и  даже
горящий у дверей факел лишь подчеркивал сгущающиеся сумерки. Шуршала под
ногами солома, кто-то шебуршился в ней - не то мыши,  не  то  вездесущие
клопы. Надо будет потом Уголька тщательно осмотреть, подумал Митька.  Не
покусали бы.
   А легкий на помине Уголек заржал из дальнего стойла -  узнал  своего.
Интересно, как он узнает - по шагам или по запаху?
   Кстати, Уголек здесь был далеко не единственным постояльцем. Едва  ли
не десяток лошадей торчали в  стойлах,  скучно  вздыхали,  прикладываясь
порой к кормушкам. Это что же, нежданный наплыв  постояльцев?  В  глухой
деревушке? Или это все хозяйские кони? А зачем ему столько? Причем  ведь
лошади-то не крестьянские, не унылые, широкие в кости тяжеловозы. Митька
уже помаленьку научился разбираться в подобных вещах. Нет, кони подстать
Угольку, высокие, поджарые. На таких кассары ездят. Или воины.
   - Сейчас, малыш, - негромко шепнул он в темное пространство  конюшни.
- Сейчас я к тебе подойду.
   Но не получилось. Серые тени неожиданно  метнулись  с  боков,  кто-то
потный навалился сзади - и тут  ослепительная  боль  затопила  сознание.
Казалось, на его затылок обрушилась  дубина  сказочного  тролля,  Митька
мгновенно потерял  дыхание,  и  даже  вскрикнуть  не  получилось.  Разом
нахлынула тьма, закрутила в своей бешеной воронке,  потащила  куда-то  в
узкие, странные ходы. Мыслей не было  -  их  раздавили,  словно  елочные
игрушки наглым сапогом, и перед  тем,  как  все  растворилось  в  черной
пустоте, мелькнуло лишь одно - может, теперь кассар не станет  продавать
Хьясси? Теперь-то зачем?
 
24. 
 
   Людей не было - только голоса, гулкие, тяжелые,  усиленные  каменными
сводами. Впрочем, об этом Митька лишь догадывался, в плотной тьме ничего
не разглядишь. И ничего не понятно. Куда, зачем?  Вот  боль  в  стянутых
грубой веревкой запястьях - это не требовало пояснений. И то,  что  ноги
не достают пола, а руки вывернуты за спиной и мучительно ноют в суставах
- тоже было печальной  правдой.  Это  что  же,  на  дыбу  подвесили?  Он
дернулся и тут же охнул от нахлынувшей боли. Выходит, нельзя шевелиться.
Чуть сдвинешься - и острая, одуряющая волна прокатывается по всему телу,
от лопаток до коленей.
   Первая мысль, не связанная с болью, была о том, что мнительный кассар
все же оказался прав. Действительно, кому-то он, Митька,  сильно  нужен.
Так нужен, что устроили засаду,  притащили  неизвестно  куда,  подвесили
непонятно на чем... А самый главный вопрос - какого хрена?
   Постепенно сквозь звон в ушах он стал различать слова. Хотя  попробуй
различи, если в голове будто молотком стучат по железной бочке. Попробуй
среди лязга и скрежета разбери слова -  пускай  даже  и  такие  громкие,
такие давящие.
   - Отвечай! Отвечай! Живее!
   - Что отвечать-то? - с трудом  разлепив  разбитые  губы,  пробормотал
Митька. Звуки нехотя, словно  издыхающие  тараканы,  выползли  изо  рта.
Выползли - и пропали в душной черноте.
   - Как имя тебе?
   - Ну, Митика... - он решил отвечать по-здешнему, растягивая  гласные.
В самом деле, как им еще отвечать? Фамилию, адрес и номер школы, может?
   - Кто ты есть, Митика? - глухо прозвучало из тьмы.
   - Это в каком смысле? - непроизвольно уточнил он.
   Во тьме помолчали - наверное,  удивились.  Потом  рявкнули  уже  куда
более грозно:
   - Отвечай, раб!
   -  Ну  да,  -  скривился  Митька,  -  раб  и  есть.   Раб   господина
Харта-ла-Гира, кассара из Нариу-Лейома. У меня и на ошейнике написано...
Чего вам еще надо? И вы сами кто? И вообще, снимите меня, мне больно.  Я
так вообще говорить отказываюсь!
   Он решил подбавить наглости. Все  равно  ведь  хуже  не  будет,  зато
что-то может проясниться.
   - Занятный раб, - сзади точно песок просыпался,  там  кто-то  зашелся
мелким дребезжащим смехом. - Занятный раб у малыша Харта, ох, до чего  ж
занятный... Ну, продолжайте, продолжайте...
   - Всегда ли ты был рабом? - прогремело под невидимыми сводами.
   Митька насторожился. К чему бы это такие вопросы? И  как,  интересно,
отвечать?
   - Нет, не всегда. Раньше я жил...  на  севере,  в  общем.  В  поселке
рыбацком...  -  Он  замялся.  Название  поселка,  когда-то  подсказанное
кассаром, напрочь выветрилось из мозгов. - Не  помню...  Напали  на  нас
какие-то, дали мне по голове - и нифига не помню. Пришел в себя уже тут,
в Олларе, и оказалось, я теперь раб. Меня называли северным варваром,  -
продолжил он уже совершенно честно. И впрямь, называли.
   - Мьяргу нив лигао хин'дна ур таолага? - негромко вопросили сзади.
   - Чего? - сплюнул в темноту Митька.
   - Северный варвар, забывший родную речь, мьяргу, -  вновь  послышался
смешок. - Зато прекрасно изучивший язык  великого  Оллара,  всего-то  за
несколько лун... Бывает, бывает...
   - Говори правду, падаль! - велели впереди.  -  Еще  одно  слово  лжи,
слетевшее с поганого твоего языка,  и  ты  познакомишься  с  раскаленным
железом.
   - А еще можно отрезать то, что без всякой надобности болтается у него
между ног... -  задумчиво  предложили  сзади.  И  сейчас  же  послышался
негромкий металлический лязг...
   Митька непроизвольно  дернулся  -  и  вновь  закусил  губу  от  боли.
Наверное, они все-таки пугают. Ну не может ведь это  оказаться  правдой?
Хотя почему? А казнь  родителей  Хьясси?  А  муравьиная  яма  в  городе?
Предупреждал  же  кассар:  "а  иначе  умрешь,  и  очень  скоро".  Вот  и
допрыгался. Но как, как им сказать правду? Ведь все  равно  не  поверят,
подумают, что издевается,  и  лишь  сильнее  станут  мучить.  А  кстати,
кассар-то где? Неужели его тоже  поймали?  И  что,  держат  в  такой  же
темнице  и  задают  такие  же  вопросы?  Не  повредить  бы  ему   своими
ответами...
   - Я вас не понимаю, - произнес он  мрачно.  -  Не  понимаю,  про  что
спрашиваете. Вы говорите точнее.
   - Куда уж точнее, - вздохнули сзади. - Итак, ты лжешь, мальчик. Рабом
ты действительно сделался недавно, но раньше... нет, ты не  из  северных
варваров... Ты совсем из  других  варваров...  Очень,  очень  далеких...
Можно сказать, ты человек не нашего Круга. Понимаешь меня?
   - Нет, - честно признался Митька. - О чем это вы?
   - Плохо. Ну ничего, сейчас тебе освежат память... Пятка! -  велел  он
негромко.
   Митька недоуменно уставился  в  непроницаемую  черноту  -  и  тут  же
взревел от дикой, ни с  чем  не  сравнимой  боли.  Левую  пятку  окатило
огненной волной, и волна  эта  поднималась  все  выше  и  выше,  от  нее
перехватило  дыхание,  но  сдержать  хриплый   вопль   было   совершенно
невозможно.
   - Вот что бывает с непослушными юнцами, оскверняющими себя  ложью,  -
прокомментировали за спиной. - Впредь говори только правду.
   Митька всхлипнул, изо всех сил пытаясь  перебороть  боль.  Получалось
плохо.
   - Ты не из этого Круга? - вновь раздался  громовой  голос.  -  Не  из
этого мира?
   - Да, - обессилено выдохнул он.
   - Твое настоящее имя? Как звали тебя там?
   - Дмитрий... - в горле у него  булькало,  глаза  застилали  слезы.  -
Дмитрий Самойлов.
   - Кто перенес тебя сюда, в Оллар?
   - Я не знаю...
   - Не знаешь? - зловеще хмыкнули сзади, и Митька торопливо заговорил:
   - Нет, ну я правда не знаю, как его зовут. Он пожилой, лысый, в плаще
был. Посмотрел мне в глаза, а дальше... а дальше я уже здесь.
   - Может, тебе еще освежить память?  -  поинтересовались  из  тьмы,  и
Митька перепугано взвыл:
   - Не надо! Пожалуйста, не надо! Я и правда больше ничего не знаю...
   Он задохнулся, полный липкого ужаса и вместе с тем стыда, презрения к
себе - трусливому, голому, орущему... Даже когда его пороли - он и то не
унижался мольбами. А  тут...  Но  сопротивляться  ведь  было  совершенно
немыслимо, все равно что ломать об коленку здоровенное бревно.  С  такой
болью не шутят и не спорят, это тебе не гибкий прутик... Тут душа уходит
не то что в пятки, а куда-то еще ниже. Вообще уходит,  и  остается  лишь
вопящее тело - способное, правда, отвечать на заданные вопросы.
   - И нравится ли  тебе  здесь,  в  Олларе?  -  вновь  прокатилось  над
сводами.
   - Нет! - откровенно выкрикнул Митька. - Не нравится!
   - Хочешь домой? - невидимо улыбнулся тот, что  был  сзади.  -  А  кто
предлагал тебе возвращение?
   -  Никто!  -  быстро  отозвался  Митька.  -  Я  думал,  может   быть,
какого-нибудь мага попросить, только где ж мне мага-то найти?
   За спиной расхохотались - весело,  заразительно.  Уже  не  старческим
показался этот смех - наоборот, молодым и задорным.
   -  А  почему  же  ты  не  попросил  о  помощи  своего  господина?   -
отсмеявшись, спросили из тьмы.  -  Он  же  у  тебя  добрый,  он  о  тебе
заботился, лечил, от разбойников оберегал... Денег на тебя извел  в  сто
раз больше, чем ты стоишь... Неужели ты не попробовал открыться ему?
   Митька судорожно всхлипнул. Вот и зашла речь о кассаре. Может, одного
его слова достаточно,  чтобы  выручить  Харта-ла-Гира...  или  наоборот,
отправить в муравьиную яму. И как же отвечат