нет, тысячной долей того, что творилось в розовом зале.
   Он решительно дернул старика за рукав, прерывая его молитву.
   - Вы простите, но... Там же дети, в покоях князя... Они же  мучаются,
а раз вся магия сейчас кончилась,  значит,  надо  врачей...  а  то  ведь
перемрут все.
   Тми-Наланси взглянул на него строго.
   - Не считай других глупее себя. Конечно,  целители  у  нас  есть,  но
излечение -  в  руке  Единого.  Лучше  помолчи  и  постарайся  войти  во
внутреннюю тишину... чтобы там услышать Его.
   Митька честно попробовал. Никакой внутренней тишины, однако, не  было
- билась в висках кровь, слегка звенело в  голове,  и  нетерпение  едкой
кислотой жгло душу. Хотелось немедленно куда-то бежать,  что-то  делать,
спасать кого-то... а не стоять вот так  столбом,  глядя  на  бормочущего
старика. Молитвы Единому  -  это,  конечно,  правильно,  но,  по  правде
говоря, скучно. Пускай Посвященный молится, а  Митьку  отпустит...  типа
погулять.
   Он осторожно, бочком, начал было двигаться вперед, но  тут,  едва  не
сбив его с ног, навстречу промчался бородатый воин с обнаженным мечом  в
руке.
   - Ворота взяли, можно пускать конницу, - выкрикнул он, пробегая мимо.
И сейчас же сзади послышался шум, лязг, глухой стук  обернутых  тряпками
конских копыт. Сплошным потоком, не суетливо, но уверенно,  двинулась  к
выходу конница. Митьке пришлось прижаться к черной стенке, чтобы его  не
зацепили. Стенка оказалась твердой, но понять, из чего она сделана, было
совершенно невозможно, тем более, стало куда темнее - конные заслоняли и
без того слабый свет. Митька, однако, понял, что это  не  камень,  да  и
вообще  вряд  ли  что-то  такое,  что  можно  потрогать.  Что-то   вроде
затвердевшей тьмы.
   Конница казалась нескончаемой, хотя он знал - большую  часть  хандары
составляют пешие воины, всадников около тысячи. И вся эта тысяча  сейчас
тянулась мимо него, мелькали  конские  бока,  лязгал  металл,  слышалось
частое, возбужденное дыхание. Вспомнились Уголек и Искра.  Хорошие  были
кони, жалко их...
   Он  все-таки  осторожно  двигался  вперед  вдоль  стенки,   поминутно
оглядываясь на  старика.  Тот,  казалось,  не  замечал  ничего,  целиком
погрузившись в свое бормотание. Однако, когда последний  всадник  черной
тенью проскользнул мимо него  к  выходу,  Митька  обнаружил  вдруг,  что
чьи-то стальные пальцы больно сжимают его ухо.
   - Ножиком помахать не терпится? - Тми-Наланси, оказывается,  стоял  у
него  за  спиной.  -  Так  не  терпится,  что  и  приказ  блистательного
Оорта-ла-Мирру  забыл?  Смотри,  Митика,  как  бы   не   пришлось   тебя
наказывать... ибо млад ты  и  зелен,  и  помыслы  твои  колеблемы  южным
ветром. Тростью же направляют заблудшего на стезю его...
   Блин, еще и эти! Обида внезапно  взметнулась  внутри,  жгучей  волной
прокатилась от желудка к горлу. Уж кто только в этом дикарском  мире  ни
грозил ему - и кассар, и люди из государевой спецслужбы,  и  князь...  а
теперь, выходит, и единяне тоже туда же? Да какое они имеют право?
   - Права не имеете, - хмуро сообщил Митька. - И ухо отпустите, вы что,
совсем?
   Старик ухо отпустил, но уставился на Митьку удивленно.
   - Что с  тобой  случилось,  мальчик?  Откуда  в  тебя  вползла  тьма?
Впрочем, поговорим об этом после - сейчас нам действительно пора идти.
 
*** 
 
   Солнце жгло, слепило, дышало с высоты белым огнем... оказывается,  он
уже немного подзабыл, каким  оно  бывает,  олларское  солнце.  Точно  по
Темной Дороге шли не пару часов, а несколько месяцев.
   Короткие и угольно-черные  тени  пересекали  утоптанную  до  каменной
твердости землю. Тени весело  галдящих  воинов-единян,  тени  сторожевых
башен, тени врытых в отдалении  столбов.  Здесь,  в  этой  части  двора,
Митьке еще бывать не приходилось.  Синто  его  сюда  не  водил  -  рядом
громоздилось угловатое  здание  темницы.  Сами-то  камеры  внизу,  но  в
тюрьме, понимал Митька, бывают не только камеры.
   Неподалеку аккуратной горкой были уложены  тела.  Не  так  уж  много,
десятка два. Те княжеские воины,  что  не  догадались  или  не  захотели
вовремя бросить оружие. Смотреть в ту сторону было неприятно, тем  более
что нахальные мухи уже начинали заинтересованно кружиться.
   Митька сжимал рукоять своего  кинжала,  хотя  в  этом  пока  не  было
никакой необходимости.  Оборона  замка  подавлена,  немногих  скрывшихся
княжеских слуг ловит в поле конница, солдаты в казармах окружены тройным
кольцом и, похоже, скоро сдадутся. А самое главное, виден  на  горизонте
столб пыли. Это тянется вторая хандара, и  менее  чем  через  час  будет
здесь. Сам Митька, разумеется, этого не видел - ему сказал  Тми-Наланси,
за которым приходилось таскаться точно хвосту за  собакой.  Сам  старик,
впрочем, тоже не видел, это  дозорные  на  башнях  углядели  и  сообщили
начальству.
   Само же начальство, энергичный  Оорта-ла-Мирру,  мотался  повсюду  на
гнедом жеребце, отдавал короткие распоряжения и вновь исчезал. Один раз,
появившись рядом, строго погрозил Митьке пальцем и что-то на ухо  сказал
старику. Тот поглядел на него с сомнением, но все же кивнул.
   - Вот что, Митика, - обернувшись к нему, сказал Тми-Наланси, - сейчас
мы с тобой пойдем в подземелье, в темницу, людей выпускать. Ты  там  уже
был, поэтому пригодишься. - Вдвоем пойдем? - поежился он, вспомнив  того
страшного немого узника.
   - Ну, не  совсем,  -  сухо  улыбнулся  Посвященный.  -  Возьмем  пару
десятков воинов. Мало ли... И смотри у меня, без фокусов чтобы.  Ты  еще
успеешь совершить подвиги. И  потому  меч  свой  в  ножны  спрячь...  не
обнажают клинка без дела, знаешь ли.
   Ход в подземелье долго искать не пришлось. Ни магических  камней,  ни
молитв к  Единому  не  потребовалось.  Нашелся  проводник  -  испуганный
небритый дядька с запекшейся  под  губой  кровью.  Его  нашли  в  темной
коморке, где, поставленные  одна  на  другую,  едва  ли  не  до  потолка
громоздились скамьи, висели  по  стенам  цепи,  валялись  в  углу  мотки
веревок и факелы. Задвижка,  на  которую  сдуру  понадеялся  дядька,  не
выдержала и одного хорошего удара  ногой,  дверь  слетела  с  петель,  а
дядька,  заполошно  воя,  повалился  на  колени,  тычась  лбом  в  чисто
выметенный  пол.  Кем  он  был  -  стражником,   палачом   или   простым
прислужником, выяснять не стали. Успеется. Запасшись факелами, двинулись
вслед за ним по винтовой лестнице.  Десятник  Симлиу  на  всякий  случай
накинул проводнику на шею веревочную петлю - чтобы не вздумал улизнуть в
какой-нибудь боковой проход.
   Вскоре лестница  кончилась  тяжелой,  окованной  бронзовыми  полосами
дверью. Дядька виновато обернулся.
   - Прошу пощады, почтенные господа, только ключей у меня нет. Я ж кто,
презренный раб, принеси-отнеси и все такое,  откуда  у  меня  ключи?  Не
извольте гневаться...
   - Подвинься, пропадающий, - небрежно заявил один  из  воинов,  выходя
вперед. - Без тебя управимся.
   Он ласково ощупал пальцами замочную  скважину,  присел  на  корточки,
зачем-то дунул внутрь. Непонятно откуда в руке у него появилась толстая,
по-хитрому загнутая проволока, воин сунул ее в черную дырочку, осторожно
повернул - и раздался тихий щелчок, вроде как ломается сухая  ветка  или
кость.
   - И всего-то, - пренебрежительно заявил воин,  отходя  в  сторону.  -
Можно открывать.
   - Это Имли-Лаотни,  -  шепнул  Митьке  Посвященный.  -  Добрый  слуга
Единого, а до обращения своего к вере - знаменитый сарграмский вор.  Как
видишь, даже злые навыки по воле Господа нашего обращаются ко благу.  На
самом деле, конечно, главный запор был не этот, а  заклятье  "преграды".
Но сейчас все заклятья лопнули. Вот это, - указал он на висящую  у  него
на шее деревянную рыбку, - силой Бога Единого разрушает магию.
   Митька кивнул.  Таких  "рыбок"  он  видел  и  раньше  -  на  корабле.
Зарубленные тела на палубе, темные струйки крови... и единянские "рыбки"
на  шеях  мертвецов.  Рыбки,  про  которые  Хьясси  сказал,  будто   они
ненастоящие. Не из  красного  дерева.  Хьясси...  Широкий,  волнообразно
изогнутый  нож  в  руке  кассара.   "Не   делайте   этого,   господин!".
Пронзительный детский крик, острый запах крови...
   Дверь широко распахнули, изнутри, из  темного  пространства,  дохнуло
спертым  подземным  воздухом.  Запалили  факелы,  Тми-Наланси   нараспев
произнес:
   - Услышь нас, Творитель добра  и  воздаяние  злому.  Благослови  дело
наше,  защити  от  всякого  коварства   вражия,   разрушь   воздвигнутые
противящимися тебе стены, стены каменные и стены в душах  живых.  Избави
страждущих от непосильного бремени, очисти и  наши  сердца,  дабы  ничто
темное  не  примешалось  к  делу  воздаяния  Твоего.   Сопутствуй   нам,
Праведный... да будет так.
   И, растянувшись узкой цепочкой, все двинулись во тьму, откуда  тянуло
зябкой сыростью. Митька шел в середине,  рядом  с  Посвященным,  который
время от времени поглядывал на него - не  собирается  ли  снова  куда-то
улизнуть?
   Митька не собирался. Гулять в одиночку  по  этим  гадким  дырам,  без
факела, без волшебного изумруда - да нафига ему  такое  удовольствие?  К
тому же летучие мыши... бр-р... И зачем? Только чтобы всем им  показать,
что  нечего  за  ним  присматривать,  что  он  не   маленький   ребенок,
нуждающийся в защите? Не самое подходящее  место,  чтобы  права  качать.
Потом, на солнышке... Да и Синто если искать, то никак уж не в одиночку.
   Факелы светили неровно, пламя чадило и металось,  но,  однако,  можно
было все разглядеть. Не то что в прошлый раз, когда он не  видел  дальше
собственного носа. А сейчас трескучее желтое пламя выхватило из  тьмы  и
щербатые серые стены, сложенные  из  неотесанных  блоков,  и  утоптанный
земляной пол, и даже мельчайшие переливающиеся капельки на камне - то ли
росу, то ли изморозь.
   - Камеры еще не здесь, подальше, - суетливо  заговорил  проводник.  -
Пойдемте, я все покажу. Я  знаю,  где  кого  держат,  я  им,  бедолагам,
питание носил. Уж и натерпелись они от князя жестокосердного...
   Небось, еще утром, увидев князя, целовал  его  тень,  мрачно  подумал
Митька. А тут фьють - и перестроился.
 
*** 
 
   - А вот здесь у нас особо опасные содержатся, - словно экскурсовод  в
музее, пояснил проводник. - Тута вон, за этой  дверью,  кассар  заезжий,
который на князя меч  поднять  осмелился.  Вечером  казнить  его  должны
были... вместе с обезумевшим мальчишкой-рабом.
   Митьку враз прошибло потом. Значит,  вот  он  здесь,  Харт-ла-Гир!  И
Синто, наверное, тоже.
   - А что,  мальчишка  в  этой  же  камере?  -  спросил  он  как  можно
спокойнее.
   - Ну что вы, юный господин, - осклабился проводник, - у  нас  так  не
делается. У господина князя  каждому  гостю  отдельные  покои  выделены.
Дальше мальчишка, в сорок девятой...
   - Все, приглохни, -  заткнул  его  десятник.  -  Давай,  Имли-Лаотни,
потрудись во славу Единого!
   Бывший  взломщик  потратил  на  дверь  ровно  десять  секунд,  Митька
специально считал. Всхлипнув, тяжелая дверь ушла вовнутрь.
   Двое воинов с факелами шагнули во тьму и  остановились  возле  входа.
Старик мягко подтолкнул Митьку, и они вошли.
   Лохматое рыжее пламя, треща и  чадя,  осветило  неровные,  сужающиеся
кверху стены, слой гнилой  соломы  на  земляном  полу.  В  нос  шибануло
застоявшейся вонью. Маленькая и вытянутая камера - пяток шагов в  длину,
два-три в ширину - напоминала внутренность гроба. Понятное дело,  камера
смертника.
   Сам  смертник  спокойно  смотрел  на  них,  лежа  у  дальней   стены.
Приглядевшись, Митька заметил тонкие, но, наверное, очень прочные  цепи,
тянущиеся со стены к ногам узника. Руки у него были завернуты  за  спину
и, видимо, чем-то связаны.
   - Здравствуй, Митика, -  откашлявшись,  произнес  кассар.  -  И  вам,
любезные, тоже здоровья. Надо полагать, раз уж вы здесь,  -  взгляд  его
уперся в деревянную рыбку Тми-Наланси, -  то  здоровье  Диу-ла-мау-Тмера
явно оставляет желать лучшего. Я прав?
   - Ищем, - сурово ответил старик.
   - А что замок?
   - Замок наш. Но что тебе до того, хаграно? Мы  здесь  не  для  пустых
разговоров. Все просто, Харт из некогда цветущего края Гир... Мы - слуги
Единого Бога, ты - идолопоклонник, слуга Тхарана. Что общего может  быть
у света и мрака? Что общего у твоих Высоких Господ и  у  Господа  нашего
Единого? Мы несем в Оллар спасение, ты служишь делам тьмы. Но душа  твоя
все же способна принять в себя свет. Потому решай. Если в  сердце  своем
откроешь дверь Единому, признаешь Его своим господином и примешь  Водное
Просвещение - останешься жить. Если же тебе  милее  тьма,  -  он  развел
руками. - Тогда и уйдешь во тьму.
   - Интересно, это вы каждому так? - хрипло спросил кассар. -  Каждому,
кто вашу веру отвергнет, голову откусите? Тогда, боюсь, в  Олларе  скоро
сделается пусто... и по улицам городов будут бегать дикие звери.
   - Не каждому, - Тми-Наланси глядел на него, сложив руки на  груди.  -
Но ты не "каждый". Ты особенный. У тебя не только тьма  под  сердцем.  У
тебя еще и руки в крови. Митика, - обернулся он, -  ты  уже  рассказывал
мне про мальчика Хьясси. Скажи теперь вновь, было ли это? Скажи и помни,
что тебя слышим не только мы, но и Единый невидимо стоит  здесь,  внимая
твоим словам.
   Митька почувствовал вдруг, что  горло  у  него  пересохло,  а  сердце
колотится с бешеной скоростью. Это был даже не страх, а  что-то  иное  -
непонятное,  странное,  но  оттого   он   лишь   сильнее   ощущал   свою
беспомощность. Будто исполинские пальцы взяли его за  ухо  и  подняли  в
воздух, голого, беззащитного, и миллионы глаз смотрят на него -  строго,
недоверчиво. Стало ужасно холодно, и вместе с тем  его  прошибло  потом.
Казалось невозможным открыть рот, но молчание затягивалось как петля  на
шее. Тогда он вздохнул  поглубже  и,  стараясь  смотреть  лишь  на  свои
ступни, отрывисто заговорил:
   - Да, это правда. Он...  кассар  Харт-ла-Гир...  он  зарезал  Хьясси.
Ножом, широкий такой, изогнутый... Он не просто зарезал, а  в  жертву...
этому... Господину  мрака...  которому  князь  Диу  служит.  Чтобы  меня
спасти... Но я не хотел... я бы лучше в огне... только  он  меня  как-то
так заколдовал, что я двинуться не мог... и Хьясси тоже не  хотел...  он
кричал: "Господин, не надо! Не делайте". А он все равно. И он еще  потом
к этому гаду... к Господину мрака всякие слова говорил... Типа, вот тебе
жертва, а за это нас вытащи.  И  тот  вытащил.  Эта  самая  открылась...
воронка. Ну, типа как Темная Дорога. И он меня туда понес, а больше я не
помню... потом сразу здесь, в  замке.  Солнышко,  птички  чирикают...  а
Хьясси уже нет.
   Глаза  затянуло  жгучей  влагой,  плечи  сами  собой  затряслись.  Он
понимал, что плакать нельзя, стыдно, тем более в его возрасте, тем более
на людях, но ничего  не  мог  с  собой  поделать.  Слезы  хлынули  сами,
оставалось лишь размазывать их по щекам. Но слезы  все-таки  растворили,
размыли то странное и тяжелое, что медленно душило его изнутри.
   Чьи-то сильные руки поддерживали его, кто-то пробормотал сзади что-то
неразборчивое, но явно успокоительное.
   - Вот видишь, хаграно, ты оказался  не  простым  идолопоклонником,  -
вновь заговорил Тми-Наланси. - Ты иное, чем невежественные землепашцы...
ты все знал. И, тем не менее,  убил  беззащитного  ребенка...  принес  в
жертву тому, чье имя поганит человеческие  уста.  Тому,  кого  ненавидят
даже ваши собственные идолы. А ведь тебе  было  жалко  малыша...  сердце
твое кричало в тебе те самые слова: "не надо, не делай!" Но  пропитанный
заблуждением разум не слышал голос сердца. Ты скрутил свою  жалость,  ты
взял жертвенный нож, ты произнес слова ритуала. Имеешь  ли  ты  нечто  в
свое оправдание?
   Кассар вздохнул - устало, медленно.
   - Ты, видать, Посвященный, старик. Я помню тебя... Уцелел, значит,  в
колодце? Спас тебя твой Единый? Вот и я тоже спасал... его, - мотнул  он
головой в Митькину сторону. Тот сейчас же  опустил  голову,  встречаться
взглядом с кассаром было  совершенно  невозможно.  -  Я  спасал  одного,
жертвуя другим. Что, ваши так не делают? Я мог бы рассказать тебе немало
неприятных примеров, старик... но думаю, ты не захочешь слушать. Я  убил
ребенка, все так. Я принес его в  жертву  тому,  кого  ненавижу...  кого
ненавидят почти все... кроме людей вроде князя Диу, если  их  еще  можно
называть  людьми.  Но  это  был  единственный  способ   спасти   другого
ребенка... Митику.
   - Ты спасал его, да, - согласился Тми-Наланси. - Но ради  чего?  Ради
ваших  тхаранских  дел,  ради  того,  чтобы  ваши  избежали   возмездия,
ускользнули в  далекий  Круг.  Не  на  жизнь  Митики  ты  обменял  жизнь
мальчика, а на спасение вашего Тхарана. Будь для этого  потребна  смерть
Митики, ты, не колеблясь, зарезал бы и его.
   - Старик, ты говоришь много слов, - прикрыл глаза кассар. - И в  этих
словах правда перемешана с твоими домыслами. Но спорить  я  не  хочу.  Я
устал. Ты обещал мне смерть? Чем, по-твоему, был я  занят,  пока  вы  не
вошли сюда? Я звал ее, мне невтерпеж видеть торжествующее в  этом  замке
зло, мне невтерпеж видеть кровь на своих руках... я слабый  маг,  но  уж
такое и ученику доступно. И потому не грози, я уже ничего  не  боюсь.  Я
спасал Митику ради спасения Тхарана, ты прав. Но есть и другая правда...
Я спасал его ради спасения своего Наставника, меккоса  Хайяара.  Он  мне
как отец, понимаешь, старик? Да что ты можешь понимать, ты не был в моей
шкуре. Он мне больше чем отец, больше чем учитель... он для меня все. Он
не просто двадцать лет назад спас меня от смерти... он сделал  так,  что
мне захотелось жить,  я  вновь  научился  радоваться,  дивиться  красоте
восходящего солнца и очертаниям молодого  листа,  он  внес  свет  в  мой
угасавший тогда разум, и я увидел, как мудро и сообразно устроен  мир...
я захотел жить и понял, для чего жить. О, сколько раз мне хотелось  ради
Наставника отдать свою жизнь, свою кровь, свою живую силу... Но отдавать
пришлось не свое, а чужое. Ты думаешь, это легче? Вот  она,  моя  другая
правда.  Ты  говоришь,  ради  Тхарана  я  зарезал  бы   Митику?   Лжешь,
Посвященный. Митика... я был суров с ним, но суров для его  же  блага...
никогда я не отнял бы его жизнь... вот  защищать,  рискуя  своей  -  это
пожалуйста, это сколько угодно... Ты ведь знаешь, старик, у  нас,  людей
Тхарана, не должно быть своих детей... но мы ведь люди, а  не  стихийные
духи... Так что есть у меня и третья правда, старик. Но  о  ней  незачем
уже говорить. И вообще говорить больше незачем, все слова уже сказаны, и
много среди них было лишних.
   - Что ж, - пожал плечами Тми-Наланси, - ты действительно все  сказал.
Почти все. Не сказал лишь главного -  согласен  ли  ты  отвергнуть  свои
заблуждения и принять сердцем Бога Единого, Господа неба и земли?
   - Разве я не ответил? - усмехнулся кассар. - Ладно, скажу  вновь.  Не
согласен. Я никогда и никому в своей жизни не изменял.  Я  давал  клятву
верности Высоким Господам,  лил  свою  кровь  на  курящийся  жертвенник.
Честно скажу, мало кого из них я впустил бы на порог своего дома, утрать
они свою силу и сделавшись простыми людьми...  но  клятва  есть  клятва,
верность есть верность... пускай  и  нет  любви.  Если  бы  твой  Единый
встретился мне раньше, до той клятвы, то как знать...  но  все,  что  Он
принес в мою жизнь - это боль, тоску и одиночество. Я не виню  Его...  и
не оправдываю. Так что командуй своим воинам, слуга Единого.
   - Есть  в  твоих  словах  некоторая  правда,  -  помедлив,  отозвался
Тми-Наланси. - Кто я такой, чтобы судить тебя? Я не был в твоей шкуре...
ты не спасал меня и не предавал. Судить тебя будет Единый, но не  здесь,
а за той гранью, что отделяет время от Вечности. Но и  здесь,  в  Круге,
тоже должен быть суд. Тебя  легко  осудить  на  смерть,  хаграно.  И  по
законам государя Айлва-ла-мош-Кеурами, и по  божественным  установлениям
ты преступник и подлежишь казни. Но суд был бы ложным, не  будь  на  нем
того, кто