олоднее глины. Здесь же его окружала, обнимала
чернота девственных глубин земных. Он, дрожа от боли, лег и  отдался  этим
объятьям, потом боль отпустила, и он уснул.
     Разбудил его свет. Это граф Борд  зажег  огнивом  свечу.  Лицо  графа
светилось оживлением: румяные щеки, веселые голубые глаза меткого  стрелка
и охотника, яркий рот, чувственный и упрямый.
     - Они идут по следу, - сказал граф. -  Они  знают,  что  вам  удалось
спастись.
     - Зачем?.. - сказал астроном. Голос его звучал глухо; горло  и  глаза
все еще были сильно воспалены после пожара. - Зачем они преследуют меня?
     - Зачем? Неужели вам нужны еще какие-то объяснения?  Чтобы  отправить
вас на костер, разумеется! За ересь! -  голубые  глаза  Борда  сверкали  в
полумраке, отражая свет свечи.
     - Но ведь все и так разрушено, все, что я сделал, сгорело.
     - О да, земля наконец остановлена! Но  лису-то  они  упустили,  а  им
непременно нужна добыча! Хотя черта с два я вас им отдам!
     Глаза астронома, светлые и  широко  поставленные,  уперлись  в  глаза
графа:
     - А почему?
     - Вы меня, наверно, глупцом  считаете,  -  сказал  Борд  с  усмешкой,
похожей скорее на волчий  оскал  -  оскал  волка,  загнанного  и  готового
защищаться. - Да  я  и  впрямь  веду  себя  глупо.  Глупость  сделал,  что
предупредил вас. Вы же все равно не послушались, как всегда. И глупо,  что
сам я вас слушал. Но мне так нравилось вас  слушать.  Мне  нравились  ваши
рассказы о звездах, о путях планет и концах времен. А ведь другие говорили
со мной только о семенном зерне или приплоде скота  и  ни  о  чем  другом,
понимаете? И вообще - я не люблю солдат и этих  чужеземцев,  я  не  люблю,
когда людей допрашивают и сжигают на кострах. Вот вроде есть ваша  правда,
есть их правда, а что знаю о правде я? Разве я ученый,  чтобы  знать,  где
подлинная правда? Разве известны мне пути звезд? Может, правы  вы.  Может,
они. Зато я точно знаю что было такое  время,  когда  вы  сидели  за  моим
столом и говорили со мной. Что же, прикажете мне теперь спокойно смотреть,
как вас поведут на костер? Они говорят, что это святой огонь, он  очищает,
а вы называли огнями божьими звезды.  Что  же  вы  спрашиваете:  "Почему?"
Зачем задавать глупые вопросы глупцу?
     - Простите, - сказал астроном.
     - Что знаете вы о других людях? - продолжал граф. -  Вы  думали,  они
оставят вас в покое. И вы думали, что я допущу, чтобы  вас  сожгли.  -  Он
смотрел на Гуннара, освещенный пламенем свечи, и  ухмылялся,  скаля  зубы,
как загнанный волк, но в голубых его глазах светилось веселье. -  Ведь  мы
живем внизу, на земле, понимаете, а не там, среди звезд...
     Борд принес трутницу,  три  сальные  свечи,  бутыль  с  водой,  кусок
горохового пудинга и холщовый мешок с хлебом. Он пробыл  недолго  и  перед
уходом снова предупредил астронома: ни в коем случае не выходить из шахты.
     Очнувшись ото сна, Гуннар вновь  ощутил  какую-то  странную  тревогу,
почти страдание. Но в отличие от  других,  он  страдал  не  от  того,  что
вынужден прятаться в норе, под землей, спасая собственную шкуру. Страдания
его были куда сильнее: он не мог определить времени.
     Он тосковал вовсе не о настенных часах и не  о  сладостном  перезвоне
церковных  колоколов  в  деревнях,  сзывающих  на  утреннюю  или  вечернюю
молитву, и не о точных и капризных часовых механизмах из его  лаборатории,
от которых в значительной степени зависели  сделанные  им  открытия;  нет,
тосковал он не об обычных часах, а о небесных.
     Не видя неба, не определишь и вращения Земли. Все явления  времени  -
яркий круг солнца, фазы луны, кружение планет и созвездий вокруг  Полярной
звезды, смена знаков Зодиака - все это теперь утрачено для  него,  порвана
основа, на которую ложились нити его жизни.
     Здесь времени не было.
     - Господи, - молился астроном Гуннар во тьме своего подземелья, - как
хвала моя могла оскорбить тебя? Все, что когда-либо видел я в телескоп,  -
это лишь мимолетный отблеск твоего величия, мельчайший элемент  созданного
тобой Порядка. Не мог же ты взревновать к слабым моим знаниям, Господи. Да
и верившие моему слову были поистине малочисленны. Может, напрасно дерзнул
я описать, сколь велики деяния твои? Но как  мог  я  удержаться,  Господи,
когда ты позволил мне увидеть бескрайние звездные  поля  свои?  Мог  ли  я
молчать,  увидев  такое?  Господи,  не  карай  меня  снова,  позволь   мне
восстановить хоть самый маленький телескоп.  Я  никому  ничего  не  скажу,
никогда больше не обнародую свои труды, раз  они  оскорбляют  твою  святую
церковь. Я ни слова не произнесу об орбитах планет или  природе  звезд.  Я
буду нем, Господи, дай мне лишь видеть их!
     - Какого черта! Потише, мастер Гуннар. Я вас еще на полпути  услыхал,
- раздался вдруг голос Борда, и астроном, открыв глаза,  увидел  свет  его
фонаря. - На вас устроили настоящую охоту, теперь вы  у  нас  колдун!  Они
клянутся, что видели вас спящим в собственном доме, когда  запирали  двери
снаружи, но на пепелище костей ваших так и не нашли.
     - Я действительно спал, - сказал Гуннар, прикрывая  глаза.  -  Пришли
они, эти солдаты... Мне давно уже следовало послушаться вас. Я спустился в
подземный ход, ведущий в  обсерваторию.  Я  его  сделал  для  того,  чтобы
холодными ночами быстрее можно было добраться до камина и отогреть  пальцы
- они становились совершенно непослушными. - Он вытянул свои  почерневшие,
покрытые волдырями пальцы и рассеянно посмотрел на них. - Потом  их  топот
послышался у меня над головой...
     - Вот вам еще кое-какая еда. Что за черт! Вы что,  так  ничего  и  не
ели?
     - А разве уже много времени прошло?
     - Ночь и день. Сейчас снова  ночь.  Дождь  идет.  Послушайте,  мастер
Гуннар, в моем доме сейчас живут  двое  -  из  этих  черных  ищеек.  Слуги
Церкви, черт бы их побрал, и я еще  должен  оказывать  им  гостеприимство.
Ведь это мое поместье, они здесь у меня в гостях. Мне сейчас трудно к  вам
приходить. А никого из своих людей я сюда посылать не хочу. Что, если  эти
святые  отцы  спросят  их:  "Знаете,  где  колдун?  Поклянетесь  ли  перед
Господом, что не знаете, где он?" Так вот пусть лучше и не знают. Я  приду
- когда смогу. Как вам здесь, ничего? Еще немного потерпите? А там  я  вас
мигом отсюда вытащу и за границу переправлю - пусть  только  эти  двое  из
моего дома уберутся. И, пожалуйста, не говорите больше так  громко,  а  то
они настырные и вездесущие, как  мухи.  Вполне  и  в  эти  старые  штольни
заглянуть могут. Вам бы лучше подальше забраться. А я непременно  вернусь.
Ну что ж, с богом. Счастливо оставаться, мастер Гуннар.
     - С богом, граф. Счастливого вам пути.
     Еще раз сверкнули перед ним голубые глаза Борда, на  неровных  сводах
шахты заплясали тени - это граф взял в руки  фонарь  и  тронулся  в  путь.
Потом все исчезло во мраке: Борд, дойдя до  поворота,  погасил  фонарь,  и
Гуннар услышал, как он спотыкается и чертыхается, пробираясь к выходу.
     Через несколько минут Гуннар зажег свечу и  немного  поел  -  сначала
черствого хлеба, потом отщипнул корочку горохового  пудинга,  запивая  еду
водой из бутыли. На этот раз Борд принес еще три  каравая  хлеба,  немного
солонины, еще две свечи и бурдюк с водой да еще толстый шерстяной плащ. От
холода Гуннар в общем-то не страдал.  На  нем  была  та  самая  куртка  из
овчины, в которой он всегда работал холодными ночами в обсерватории, а  то
и спал, когда, спотыкаясь, добирался на рассвете до постели и не было  сил
раздеться. Это была очень теплая куртка,  правда,  немного  обгоревшая  на
рукавах - это когда он рылся на пепелище - и вся перепачканная  сажей,  но
по-прежнему родная, привычная, как собственная кожа. Он сидел, чувствуя ее
тепло, ел и глядел за пределы хрупкого желтого круга света,  образованного
свечой, во тьму уходящего вдаль туннеля. В  голове  звучали  слова  Борда:
"Вам бы лучше забраться подальше". Поев, он увязал продовольствие в  плащ,
взял узел в одну руку, в другую руку свечу и двинулся  в  путь,  уходя  по
боковой штольне куда-то вниз, в глубь земли.
     Пройдя несколько  сотен  метров,  он  вышел  к  главному  поперечному
штреку, от  которого  отходило  множество  боковых,  коротких,  ведущих  в
довольно просторные  пещеры.  Он  повернул  налево  и  вскоре  оказался  в
обширном помещении, имевшем как бы три уровня. Верхний был расположен  под
самым сводом, до которого оставалось всего метра полтора. Свод был  хорошо
укреплен деревянными столбами и балками. В самом дальнем углу,  за  мощным
столбом кварцевой породы, оставленным рудокопами в качестве дополнительной
подпорки, он устроил  новое  логово:  вытащил  из  узла  трутницу,  свечи,
продукты, воду и разложил все так, чтобы легко можно было найти в темноте,
а плащ расстелил на полу, прямо на  осколках  выработанной  породы.  Потом
потушил свечу, которая уже на  четверть  стала  короче,  и  лег  в  полной
темноте.


     Он уже три раза побывал в том,  первом  туннеле,  но  никаких  следов
Борда там не обнаружил; тогда,  вернувшись  в  свой  лагерь,  Гуннар  стал
исследовать припасы. Имелось в наличии: два каравая хлеба, полбурдюка воды
и солонина, к которой он и  не  притрагивался,  и  еще  четыре  свечи.  Он
предполагал, что последний раз Борд приходил дней шесть назад, впрочем,  с
тем же успехом могло пройти и три дня, и восемь... Его томила жажда, но он
не  осмеливался  напиться  вдоволь,  поскольку  воды  оставалось  мало,  а
источника рядом не было.
     И он решил искать воду.
     Сначала он считал шаги. Через  сто  двадцать  шагов,  обнаружив,  что
крепления сильно обветшали и  почти  не  дрожат  породу,  кусками  которой
проход наполовину засыпан, он вышел к вертикальному стволу шахты, где  еще
сохранилась ветхая деревянная лестница. Однако, спустившись  на  следующий
горизонтальный уровень, он забыл про счет и пошел так.  Здесь  он  сначала
нашел рукоять сломанной кирки, потом  -  брошенную  шахтерскую  каску,  за
обручем которой все еще торчал огарок свечи. Он сунул огарок  в  карман  и
пошел дальше.
     Он все шел  и  шел  вперед  как  заведенный,  одурев  от  монотонного
движения по одинаковым с виду туннелям с деревянными креплениями.  За  ним
по пятам следовала тьма, обгоняла его, уходила вперед.
     Свеча почти догорела, на пальцы, обжигая их,  потек  горячий  свечной
жир. Гуннар выронил огарок, и тот потух.
     Опустившись на четвереньки, он стал шарить  во  внезапно  обступившей
его тьме, задыхаясь от вонючего свечного дыма, и, когда на минутку  поднял
голову, чтобы вдохнуть свежего воздуха, прямо перед собой, впереди  увидел
далекие звезды.
     Яркие  крошечные  точки,  словно  заглянувшие  сюда  сквозь  какое-то
отверстие, напомнившее ему крышу  обсерватории  с  длинной  черной  щелью,
заполненной звездами.
     Он встал и, совсем забыв про потухшую свечку, бросился к звездам.
     Они двигались, плясали, расплывались, как в трубке  телескопа,  когда
что-то мешало настройке часового механизма или у самого  Гуннара  начинали
от усталости слезиться глаза. Танцуя, звезды вспыхивали ярким светом.
     Наконец он оказался прямо среди них, и они с ним заговорили.
     Пламя свечей отбрасывала причудливые тени на их лица, почерневшие  от
пыли и копоти, в живых, любопытных глазах зажигались огоньки.
     - Ага, вот он! Кто это, Ганно?
     - Эй, приятель, что тебе-то тут понадобилось, в этой старой шахте, а?
     - Уй, а это еще кто?
     - Какого черта... остановите его...
     - Эй, приятель, осторожней!
     Ничего не видя перед собой,  он  бросился  обратно,  во  тьму,  туда,
откуда пришел. Огни преследовали его, а перед ним вниз по  туннелю  бежала
его собственная неясная огромная тень. И когда прежняя темнота  проглотила
тень и вновь стало тихо, он все еще продолжал неловко бежать, спотыкаясь и
падая, порой двигаясь вперед на четвереньках или согнувшись и помогая себе
одной рукой. В конце концов он бесформенной кучей рухнул у стены. В  груди
горело огнем.
     Тишина, темнота...
     Он отыскал в трутнице, которую носил в кармане, огарок  свечи,  зажег
его огнивом и тут обнаружил, что  находится  не  более  чем  в  пятнадцати
метрах от вертикального ствола шахты. Он побрел обратно в свое логово. Там
поспал, потом, проснувшись,  поел  и  выпил  всю  оставшуюся  воду  -  это
означало, что необходимо будет встать и отправиться на поиски воды; потом,
наверное, снова заснул или задремал, и во сне ему почудился голос, который
разговаривал с ним.
     - Вот ты где, оказывается.  Ну  хорошо,  не  бойся.  Я  тебе  зла  не
причиню. Говорил ведь я, что никакой это не горный эльф. Разве  видал  кто
горного эльфа ростом с человека? Да и кто их вообще видал-то? Нет,  парни,
видеть-то их как раз и невозможно, сказал я им. А это мы человека  видели,
точно вам говорю. "Так чего ему в шахте-то надо, - спросили они, - а вдруг
это привидение, а может, один из тех, что утонули, когда в  южной  штольне
прорвалась плотина, тут бродит?" Ну ладно, сказал я тогда, пойду и сам все
разузнаю. Я еще ни разу в жизни привидения не видел, правда, слыхал о них.
Вообще-то меня не больно тянет глядеть на то, чего  видеть  нельзя,  -  на
горный народец, например, - но разве плохо еще разок Тимона  повидать  или
старого Трипа, все равно во сне-то я их частенько вижу. А  это  почти  что
одно и то же; глядишь, работают себе в забое, а лица от пота так и блестят
- как в жизни. Чего ж не посмотреть на них? Я и пошел. Но ты  вроде  и  не
привидение, и не шахтер. Может, ты дезертир или вор? А может, сумасшедший?
Эх ты, бедняга. Не бойсь. Прячься себе, коли нравится. Мне-то что. Тут нам
с тобой места хватит. Но почему ты от солнышка-то прячешься?
     - Солдаты...
     - Вон оно что. Так я и думал.
     Старик понимающе закивал, и пламя  свечи,  укрепленной  у  него  надо
лбом, запрыгало по сводам шахты. Он сидел на корточках, метрах в  трех  от
Гуннара, свесив руки между коленями. С пояса свисали пучок свечей и  кирка
с короткой рукоятью - отлично  сработанный  инструмент.  Лицо  его  и  вся
фигура в беспокойном свете свечи казались сотканными  из  резких  теней  и
были того же цвета, что и стены шахты.
     - Позвольте мне остаться здесь.
     - Да ради бога, оставайся! Разве эта  шахта  моя?  Ты  вошел-то  где,
небось в старой штольне над рекой? Повезло тебе, ничего не  скажешь,  твое
счастье, что повернул в эту сторону, а не на восток. На востоке -  пещеры!
Большие пещеры, слыхал? Да никто о них и не знает, кроме шахтеров.  Пещеры
эти нашли еще до того, как я родился, старую жилу  разрабатывали,  которая
шла точнехонько по солнцу. Я эти пещеры один раз видел: отец меня с  собой
брал, говорил, надо и тебе разок посмотреть. Надо, говорил,  поглядеть  на
чудо это - еще один мир под нашим миром. А громадные они  -  сил  нет!  До
дна, как до неба, не достанешь, и черная река водопадом вниз все падает  и
падает и, сколько свечой не свети,  не  увидишь  куда.  И  звук  от  этого
водопада из темноты наверх выходит тихий, как шепот, и бесконечный.  А  за
одной пещерой другая, третья и множество их - вверх и вниз, кто его знает,
где они кончаются. Пещера над пещерой, а кругом все  сверкает  -  сплошной
кварц.  Правда,  одна  пустая  порода.  А  здесь  кругом  все   выработано
давным-давно. Так что, парень, ты тут надежно спрятался,  да  вот  на  нас
наткнулся. Ты чего искал-то? Поесть? А может,  человеческое  лицо  увидеть
захотелось?
     - Воду.
     - Да ее тут полно. Пойдем покажу. В  нижней  штольне  сколько  хочешь
ключей. Ты просто не туда свернул. Когда-то я тут в ледяной воде по колено
вдоволь настоялся, пока жила не иссякла. Давно это было. Ну пошли.


     Старый  рудокоп,  показав  источник,  проводил  Гуннара   обратно   и
предупредил, что дальше по течению ручья идти опасно, потому что крепления
наверняка сгнили и могут рухнуть даже от звука шагов,  тогда  жди  обвала.
Все деревянные столбы  на  берегу  источника  обросли  сверкающими  белыми
кристаллами, мохнатыми, словно шерсть, - может, селитра, а может, какая-то
разновидность плесени. Над маслянистой поверхностью черной воды  выглядело
это довольно жутко. Вновь оставшись в  одиночестве,  Гуннар  подумал,  что
ему, должно быть,  приснился  этот  странный  белый  туннель,  заполненный
черной водой, а также и рудокоп, приходивший сюда. Увидев далеко  внизу  в
туннеле мелькнувший огонек, он скрючился за кварцевым  выступом,  зажав  в
руке увесистый кусок гранита: внезапно страх, гнев, горечь слились  здесь,
в этой темноте, воедино, породив четкое решение  -  он  никому  больше  не
позволит поднять на него  руку.  Решимость  эта  была  слепой,  тяжелой  и
мрачной, как камень, зажатый в его руке, и давила на душу.
     Но это оказался всего-навсего старый рудокоп,  и  он  принес  Гуннару
толстый кусок сухого сыра.
     Они сидели рядом и разговаривали. Гуннар с аппетитом ел  сыр,  потому
что еды у него уже совсем не осталось, и слушал старика. И чувствовал, что
от этого на душе становится чуточку легче и даже будто бы легче становится
видеть в темноте.
     - А ведь сам-то ты не из солдат, - сказал старик, и  Гуннар  ответил,
что когда-то был студентом, но больше объяснять ничего не  стал,  не  смея
сказать, кто он на самом деле. Старик знал все, что происходит  в  округе,
он рассказывал и о том, как сожгли Круглый Дом на холме, и о графе Борде.
     - Эти, в черных рясах, увезли его в город, говорят, там он предстанет
перед советом Святой Церкви  и  его  будут  судить  и  пытать.  А  за  что
пытать-то? Что он такого сделал?  Охотился  себе  на  кабанов,  оленей  да
лисиц. Тогда уж  пусть  его  лисицы  и  судят.  И  вообще,  кругом  что-то
непотребное делается: черные эти всюду вынюхивают, солдат понагнали,  жгут
дома, людей пытают... Оставили бы честных людей в покое.  Граф  этот  тоже
хороший был человек, очень даже. Хоть и  богатый.  Справедливый  господин,
ничего не скажешь. Вот только верить-то никому нельзя, никому. Это  только
в шахте людям верить можно, тем, кто каждый день под землю спускается.  На
что человеку тут надеяться  -  разве  что  на  собственные  руки  да  руки
товарищей. Чем тут от смерти спасешься, если  обвал  случится,  крепеж  не
выдержит, если засыплет тебя, - только товарищи и  помогут,  их  кирки  да
воля железная. Там, наверху, под солнцем никакого серебра и в помине бы не
было, если бы здесь, внизу, в темноте не было между нами доверия. Здесь  у
тебя друзья надежные. Да сюда только такие и спускаются, других  тут  нет.
Виданное ли дело, чтобы владелец рудника в своих кружевных манжетах  полез
по лестнице в шахту, или те же солдаты - все вниз да вниз, в темноту как в
колодец? Ну уж нет! Эти не полезут! По траве-то они все бегать горазды,  а
что толку от их мечей да крика здесь, в темноте? Поглядел бы  я,  как  они
тут побегают...
     В следующий раз старик привел с собой  еще  одного  человека,  и  они
принесли Гуннару масляную лампу и глиняный кувшин с маслом, а еще -  сыру,
хлеба и несколько яблок.
     - Это Ганно в голову пришло - лампу-то захватить, - сказал старик.  -
Фитиль у нее из пеньки, ежели гаснуть начнет,  дунь  как  следует,  она  и
разгорится. Вот тут еще дюжина свечей.  Пер-младший  постарался,  порядком
натаскал их из раздаточной.
     - И все они знают, что я здесь?
     - Мы знаем, - коротко ответил старик, - мы, а не они.
     Несколько дней спустя Гуннар вновь прошел по нижнему  коридору  шахты
на запад, до того места, где впервые встретил  шахтеров  с  пляшущими  как
звезды огоньками свечей на касках, и подошел к  ним.  Рудокопы  пригласили
его разделить с ними  нехитрую  трапезу,  провели  по  туннелям,  показали
насосы и основной ствол с лесенками и  корзинами,  висящими  на  подъемных
блоках. Ветер, проникавший в ствол  шахты,  пахнул,  как  ему  показалось,
дымом пожарища, и он отшатнулся. Они вместе вернулись в штольню.  Рудокопы
позволили ему поработать вместе с ними и обращались с ним