ких песнях о  Джо  не  было  ни  строчки.  Они  только
намекнули, что он замкнулся в себе.
   Х.: Замкнулся? О Иисус! Да он ничем не отличался от каменной статуи!
   Д.: Кто? Темский? Ты шутишь?
   Х.: Все с него и началось.
   Д.: Что началось?
   Х.: Ну там, на участке. Он перестал нам отвечать.
   Д.: А что случилось?
   Х.: Ничего. Просто он перестал отвечать на  наши  вопросы,  говорить  и
замечать что-либо вокруг.  Дуайт  думал,  что  это  кафард  -  марсианская
лихорадка. Наверное, здесь тоже так считают, верно?
   Д.: Да, врачи упоминали о такой возможности. Но что же случилось у  вас
на участке?
   Х.: Мы нашли "комнату".
   Д.: Да-да, "комнату"! Я читал об этом в ваших отчетах. И  еще  я  видел
гологнезда, которые  вы  привезли  с  собой.  Просто  фантастика!  Слушай,
Джерри, а для чего они предназначены ?
   Х.: Не знаю.
   Д.: Это части какой-то конструкции?
   Х.: Не знаю. Ты слышал, что говорят о Городе?
   Д.: Да.  Они  признали  его  искусственное  происхождение.  Его  кто-то
построил... Вернее, сделал.
   Х.: Откуда они  это  знают?  Как  вообще  такое  можно  говорить,  если
неизвестно, кто его создал? Разве морская раковина "сделана"? Черт! У  них
даже нет никакого подобия для сравнения. Допустим, ты смотришь на раковину
и керамическую пепельницу. Сможешь ли ты сказать, что эта вещь  "сделана",
а та  нет?  И  если  "сделана",  то  для  чего?  Например,  зачем  кому-то
понадобилась керамическая раковина? Или старое осиное гнездо? Или  обычный
геод?
   Д.: Ладно... А что ты скажешь  о  тех  штуках,  которые...  которые  вы
называли в отчетах "голубиными гнездами"? Я видел эти гологнезда.
   Х.: Что бы ты делал с ними, если бы они попали в твои руки?
   Д.: Не знаю. Они такие  странные,  причудливые...  Я  бы  пропустил  их
пространственные проекции через компьютер и  поискал  осмысленный  узор...
Честно говоря, я не думал об этом.
   Х.: А что?  Нормально.  Но  какой  фактор  ты  принял  бы  за  критерий
"смысла"?
   Д.:  Математические  соотношения.  Любой  вид  геометрических   узоров,
повторение отдельных элементов или кодовых символов. Послушай,  Джерри,  а
на что похоже это место?
   Х.: Не знаю.
   Д.: Но ты же бывал там много раз.
   Х.: Да, с тех пор как мы нашли "комнату", я проводил там почти все свое
время.
   Д.: И потом с твоими глазами стало твориться что-то неладное?  Как  это
началось?
   Х.: Предметы вышли из фокуса - как при повышенном глазном давлении.  За
пределами  "комнаты"  мое  зрение  ухудшалось  почти   до   слепоты.   Так
продолжалось несколько дней. Какое-то время мне еще удавалось  работать  с
приборами. Но потом, когда мы отвезли капитана на корабль, я  почувствовал
себя по-настоящему  больным.  Меня  ослепляли  постоянные  вспышки  света.
Приходилось щуриться. Кружилась голова. Дуайт  и  я  прокладывали  курс  -
вернее, делали это по  очереди,  когда  позволяло  здоровье.  Порою  Дуайт
становился странным: не хотел использовать  радио,  боялся  прикасаться  к
бортовому компьютеру...
   Д.: А почему? С ним тоже было что-то не так?
   Х.: Определенно. Когда я сообщил ему о своих проблемах  с  глазами,  он
сказал, что тоже испытывает нечто странное, но только в мышцах  тела.  Его
изводили  конвульсии  и  дрожь.  Я  посоветовал  ему  ускорить   старт   и
отправиться домой, пока мы еще могли управлять  кораблем.  Он  согласился,
потому что Джо к тому времени был уже недееспособен. Перед самым взлетом у
Дуайта начались припадки - вроде эпилептических. Когда они  кончались,  он
дрожал как лист на ветру,  но  казался  вполне  нормальным.  Дуайт  поднял
судно, и с ним случился новый приступ. Его корчило и ломало целые сутки, а
в перерывах между припадками он галлюцинировал и  мешал  как  только  мог.
Когда он стал совершенно невыносим, мне пришлось дать ему  транквилизаторы
и привязать его ремнями к креслу. Засыпая, я даже не знал, был ли он жив в
тот момент или уже скончался.
   Д.: Нет, он умер в полете. За десять дней до посадки.
   Х.: Мне об этом не сказали.
   Д.: Ты не помог бы ему, Джерри.
   Х.: Не знаю. Его приступы походили на перегрузку  системы.  Словно  все
предохранители сгорали и сквозь него шел ток огромного напряжения.  Иногда
он кричал во время конвульсий - будто лаял...  Словно  хотел  сказать  всю
фразу за одну секунду. А эпилептики не говорят во время припадков, верно?
   Д.: Я не в курсе. Эпилепсию излечивают на все сто процентов, так что  о
ней почти ничего не  известно.  Врачи  выявляют  тенденцию  и  ликвидируют
причину болезни. Если бы Роджерс имел предрасположенность...
   Х.: То его и близко не подпустили  бы  к  полетам.  О  Иисус!  В  общей
сложности он провел в космосе всего лишь шесть месяцев.
   Д.: А ты? Шесть дней?
   Х.: Столько же, сколько и ты.  Один  самостоятельный  рейс  до  Луны  и
обратно.
   Д.: Ладно, оставим эту тему. Так ты считаешь...
   Х.: Что?
   Д.: Что это какой-то вирус?
   Х.:  Космическая  чума?  Марсианская  лихорадка?  Таинственные  древние
споры, которые свели с ума астронавтов?
   Д.: Да, звучит глупо. Но подумай сам - до  вашего  появления  "комната"
была опечатана. Почему ты исключаешь возможность, что вы все...
   Х.:  Дуайт  умер  от  кровоизлияния  в  мозг.  Его  погубило   корковое
перенапряжение. Он стал кататоником. Я вижу ослепительный свет. Что  здесь
общего?
   Д.: Нервная система.
   Х.: А почему у каждого из нас разные симптомы?
   Д.: Наркотики тоже действуют на людей по-разному...
   Х.:  Неужели  ты  думаешь,  что  мы  нашли  там  какой-то   марсианский
психогенный мухомор? Ты же был на Марсе и прекрасно знаешь,  что  там  нет
ничего живого. Все мертво, как и  сама  планета.  Ни  микробов,  ни  Богом
забытых вирусов. Ничего!
   Д.: Но ведь могло случиться, что...
   Х.: Почему ты цепляешься за эту идею?
   Д.: Потому что существует "комната", которую вы нашли. Потому что  есть
Город, обнаруженный нами.
   Х.: Город? Барни, ты говоришь как какой-то  недоделанный  журналист  из
бульварной газеты. Тебе чертовски хорошо известно, что  там  нет  никакого
города! Есть куча глиняных глыб - вот и все, о чем  мы  можем  рассуждать.
Старые глиняные глыбы на древней планете - тут даже спорить не о  чем.  Мы
не знаем их происхождения. Мы не  можем  понять  того,  что  находится  за
гранью человеческого разума. Город и "комната" - все это чушь.  Мы  просто
проводим аналогии и с помощью слов пытаемся нащупать смысл.  Но  настоящая
истина не поддается описанию. В ней нет никакого смысла. Я  это  понял.  И
это единственное, что я теперь понимаю.
   Д.: И что же ты понимаешь, Джерри?
   Х.: То, что вижу, когда открываю глаза!
   Д.: А что ты видишь?
   Х.: То, чего здесь нет, но говорить об этом не имеет смысла...
   Д.: Ладно, кончай. Успокойся, Джерри. Все будет хорошо. Ты поправишься.
   Х.: Я вижу (неразборчиво) свет и (неразборчиво)  пытаюсь  понять,  чего
касаюсь. Но я не могу! Я не понимаю этого и (неразборчиво)...
   Д.: Хватит, Джерри. Хватит! Я рядом, старина! Успокойся!


   Хьюз, пришедший в космическую программу из  астрофизики,  имел  хорошие
характеристики  -  можно  даже  сказать,  великолепные.   Это   беспокоило
руководителей  проекта,   многие   из   которых   относили   академическое
образование  и  интеллигентность  к  числу  причин,  вызывавших  нарушения
субординации   и   нестабильное   поведение    человека.    Отмечая    его
исполнительность  и  безупречное  поведение,  они  теперь  довольно  часто
вспоминали о том, что он был "мягкотелым интеллектуалом".
   К Томскому  такое  объяснение  не  подходило.  Он  считался  образцовым
военным - капитан ВВС, отличный пилот, фанат бейсбола и хороший  семьянин.
Но в данный момент его поведение казалось еще более  ненормальным,  чем  у
Хьюза.
   Он  часами  сидел  на   полу   и   лениво   осматривал   голые   стены.
Проголодавшись, Темский находил принесенную пищу и ел ее руками. Когда ему
требовалось облегчиться, он отходил  в  угол  и  справлял  нужду.  Захотев
спать, астронавт ложился на пол и засыпал. Все остальное время он сидел на
полу.  Темский  находился  в   хорошей   физической   форме   и   сохранял
непоколебимое  спокойствие.  Никакие  слова  не  производили  на  него  ни
малейшего  впечатления,  и  он  совершенно  не  интересовался   тем,   что
происходило вокруг. Однажды,  надеясь  вызвать  какой-то  отклик,  к  нему
привезли жену, и через пять минут она, рыдая, выбежала из комнаты.
   Поскольку Темский ни на что не реагировал, а Роджерс по причине  смерти
вышел из игры, было вполне естественным переключить все внимание на Хьюза.
   Он  казался  вполне  здоровым,  не  считая  случая  какой-то   странной
истерической слепоты, поэтому руководство ожидало от него разумных ответов
и конкретных объяснений  того,  что  произошло.  Однако  Хьюз  еще  больше
запутал ситуацию - он либо не мог,  либо  не  желал  говорить  о  причинах
своего недуга.
   К  работе  подключили  доктора  Шэпира   -   известного   нью-йоркского
психиатра-консультанта. Тот сразу же потребовал личной  встречи  с  обоими
астронавтами. ЦУПу не  хотелось  признавать,  что  полет  на  Марс  прошел
неудачно (слово "трагедия" даже не упоминалось). Однако, несмотря  на  все
предпринятые   меры,   в   прессу   просочились    нежелательные    слухи.
Безответственные журналисты, заявляя о "праве"  американского  народа  "на
истинную информацию", упорно интересовались,  почему  экипаж  "Психеи-XIV"
содержится в полной изоляции. Чтобы сохранить позитивное  мнение  публики,
центр управления сообщил о тщательной медицинской проверке, которой  якобы
подвергались Темский и Хьюз. Эта проверка  объяснялась  внезапной  смертью
старшего помощника Роджерса, погибшего  на  обратном  пути  от  сердечного
приступа. В то же время серия заказных статей рассказывала о новых  планах
"Малой Америки"  -  куполообразном  городе  на  Марсе.  Понимая,  что  вся
программа "Психеи" находится под  угрозой,  руководство  центра  приказало
доктору Шэпиру не спеша и осмотрительно продиагностировать  астронавтов  и
по возможности восстановить их психическое здоровье.
   Шэпир провел с Хьюзом получасовую беседу о  питании  в  госпитале  "Кэл
Тех" и о последних отчетах исследовательской экспедиции на альфу Центавра.
Разговор проходил в спокойной  и  дружеской  обстановке.  Пользуясь  этим,
доктор Шэпир спросил:
   - Что вы видите, открывая глаза?
   Хьюз   встал   с   кушетки,   оделся   и   молча   уселся   в   кресло.
Светонепроницаемые стекла, закрывавшие его глаза,  придавали  ему  немного
надменный и загадочный вид, ради которого многие люди и носят темные очки.
   - Меня еще никто не спрашивал об этом, - ответил он.
   - Даже окулисты?
   - Да. Я думал, что Крэй задаст мне такой вопрос.  Но  его  интересовали
другие проблемы. Не знаю, что он там такого наплел, но все решили,  что  я
страдаю психическим недугом.
   - А что вы ему рассказали?
   - Мой опыт трудно описать. То, что я вижу, невозможно выразить словами.
Предметы выходят из фокуса, становятся прозрачными и исчезают, а на  смену
им приходит свет - ослепительно яркий и интенсивный.  Это  как  образы  на
засвеченной пленке - все исчезает в белизне. Но вместе со светом  приходит
вращение.  Места  и  взаимоотношения  начинают   изменяться.   Перспективы
чередуются, и на их фоне происходят постоянные  преобразования  предметов.
От этого кружится голова. Я думаю, мои глаза посылают в мозг несоразмерные
сигналы. Что-то похожее на ощущения  при  изменениях  во  внутреннем  ухе,
только в глазах. Разве это не сбило бы вашу пространственную ориентацию?
   - Нечто вроде синдрома Меньера. Да,  верно.  Подобные  ощущения  обычно
возникают при спуске на лифте или на лестницах...
   - Словно я смотрю с огромной высоты или поднимаюсь на огромную гору...
   - Вы, случайно, не боитесь высоты?
   - Нет, черт возьми. Она для меня ничего не значит.  В  космосе  нет  ни
верха, ни низа. Но мне жаль, что я не дал вам необходимого  представления.
Наверное, это и невозможно описать. Я  пытаюсь  увидеть  большее,  пытаюсь
научиться смотреть... Но пока у меня ничего не получается.
   Наступила пауза.
   - Это требует отваги, - наконец произнес психиатр.
   - Что вы имеете в виду? - резко спросил астронавт.
   - Ну... Когда чувство восприятия, пожалуй, самое важное  для  мыслящего
разума - ваше зрение, сообщает  о  несуществующих  непонятных  явлениях  и
вступает  в  ужасающее  противоречие  с  другими  чувствами,  такими,  как
осязание, слух и чувство равновесия... Когда это случается каждый раз, как
только вы открываете глаза, то очень трудно смириться с подобным  явлением
и уж тем более подвергнуть его осмысленному изучению.
   - Вот поэтому я и держу глаза закрытыми, - печально ответил Хьюз. - Как
та мудрая мартышка с лозунгом "Ничего не вижу".
   - А когда вы открываете глаза и смотрите на какой-то знакомый и  вполне
определенный предмет - например, на свою руку, что вы видите?
   - Расплывчатое изображение, которое вызывает легкое головокружение.
   - Это похоже на утверждение Уильяма Джемса,  -  удовлетворенно  заметил
Шэпир. - Помните, что он говорил о том, как ребенок воспринимает мир?
   У него был приятный голос с мягким глянцевым лоском. Казалось, что этот
человек просто не умеет ворчать или кричать. Он медленно кивнул, размышляя
о том, что сказал ему Хьюз.
   - Так вы говорите, что осваиваете новый способ зрения? То есть там есть
что осваивать. Опишите мне свои переживания.
   Хьюз смутился, но потом заговорил с заметно возросшим доверием:
   - Да, осваиваю. А что мне еще делать? Хотя я вряд ли освою  этот  новый
способ или вернусь к тому типу зрения, которым пользуются другие люди. Тем
не менее я вижу - пусть не понимаю, что именно, но  вижу.  Эта  информация
пока бессмысленна для меня. Там нет очертаний и нет разграничений  -  даже
между ближним и дальним. Однако я что-то вижу: не в виде форм и постоянных
объектов, а как череду метаморфоз и  необъяснимых  превращений.  Не  знаю,
имеет ли это вообще какой-то смысл.
   - Думаю, имеет, - ответил Шэпир. - На данной стадии вам трудно  описать
свой опыт словами. Тем более что это переживание является для  вас  новым,
уникальным и подавляющим...
   - И восстающим против здравого рассудка. Вот  оно  какое.  -  В  голосе
Хьюза чувствовалась признательность. - Если бы я только мог  показать  вам
этот причудливый свет, - добавил он с тоской.
   Двух  астронавтов  держали  на  десятом  этаже  военного  госпиталя   в
Мэриленде. Им не позволяли выходить из комнат, и любой,  кто  навещал  их,
проводил затем десять дней под строгим карантином, прежде  чем  его  вновь
выпускали  во  внешний  мир  -  теория  о  марсианской  чуме   по-прежнему
возглавляла список всевозможных  догадок.  По  настоянию  Шэпира  больному
Хьюзу разрешили подняться в сад, расположенный на  крыше  госпиталя  (хотя
это предполагало полную стерилизацию лифта и его остановку на три дня).
   Врачи потребовали, чтобы Хьюз надел хирургическую  маску,  а  Шэпир,  в
свою  очередь,  уговорил  его  снять  защитные  очки.  Астронавт  послушно
направился к лифту - с марлевой повязкой на лице и ничем не прикрытыми, но
плотно сжатыми веками.
   Выйдя из тускло освещенного лифта на  крышу  под  горячий  поток  лучей
июльского солнца, Шэпир пристально вгляделся в лицо пациента.  Но  тот  не
зажмурился сильнее. Яркий свет дня не  вызывал  у  него  никакой  реакции.
Почувствовав на коже  приятное  тепло,  Хьюз  приподнял  голову  и  сделал
несколько жадных вдохов через плотную хирургическую повязку.
   - После Марса меня еще ни разу не выпускали на свежий воздух, -  сказал
астронавт.
   Он  не  лгал.  Перебираясь  из  госпиталя  в  госпиталь,  Хьюз  надевал
скафандр, а в больничных палатах дышал  баллонным  или  кондиционированным
воздухом.
   - Скажите, вы можете ориентироваться  в  пространстве?  -  спросил  его
Шэпир.
   -  Нет.  Ни  малейшего  чувства  направления.  За  дверью   комнаты   я
превращаюсь в слепого. Все время боюсь упасть.
   На пути к лифту Хьюз отказался от помощи-и прошел на ощупь два  длинных
пустых коридора.  Теперь  же,  несмотря  на  шутку  о  падении,  он  начал
исследовать сад, разбитый на крыше. Шэпир задумчиво наблюдал за ним.  Хьюз
вел себя как активный человек,  освобожденный  из  длительного  заточения.
Первое  время  он  спотыкался  о  низкие  ограды  клумб.   Но   врожденная
чувствительность и пространственное воображение помогли ему  справиться  с
этой проблемой. И хотя он двигался с осторожной  неуклюжестью  слепого,  в
его движениях чувствовалась удивительная грация.
   - Почему бы вам не открыть глаза? - мягко спросил его Шэпир.
   Хьюз остановился и повернулся к нему.
   - Да, наверное, вы правы, - ответил он и поднял руку в поисках опоры.
   Шэпир подошел и положил ладонь Хьюза на свое  плечо.  Астронавт  открыл
глаза и крепче вцепился в  плечо  врача.  Потом  вдруг  вытянул  обе  руки
вперед, сделал шаг и, дрожа, откинул голову назад. С  уст  сорвался  крик.
Его глаза широко открылись и уставились в пустое небо.
   - О мой Бог! - прошептал он и упал на цветочную клумбу, словно сбитый с
ног огромной кувалдой.


   18 июля. Запись встречи психиатра Шэпира и Джерайнта Хьюза.

   Ш.: Здравствуйте. Это я, Сидней... Мне хотелось бы  поговорить  с  вами
немного, если вы не против. Та идея оказалась не очень хорошей. Я  имею  в
виду прогулку на крыше. Прошу простить меня. Я даже подумать не  мог,  что
дело кончится вашим обмороком. Конечно,  мне  не  стоило  просить  вас  об
этом... Может быть, вы хотите, чтобы я ушел?
   Х.: Нет. Все нормально.
   Ш.: Ну и хорошо... Я чертовски волновался. Вышел сегодня на прогулку  и
забрел черт знает куда. Наверное, протопал не меньше двух миль от офиса, а
на обратном пути сделал крюк по соседней улице. Что бы  там  ни  говорили,
Нью-Йорк - красивый город, если гуляешь по нему пешком. И если знаешь, как
потом найти дорогу назад. Послушайте, я тут наткнулся на странную  историю
с  Джо  Темским.  Вернее,  на  непонятный  факт.  Вам  известно,  что   по
результатам медицинского обследования он признан "функционально глухим"?
   Х.: Глухим?
   Ш.: Да, глухим. Это натолкнуло меня на интересную мысль. Я отправился к
Джо и попытался наладить  с  ним  какой-нибудь  контакт:  тряс  за  плечи,
заглядывал в глаза и называл его по имени. Он не обращал на меня  никакого
внимания. В  своей  практике  я  встречал  нескольких  пациентов,  которые
говорили, что не могут расслышать мой голос. Вы думаете, это  метафора?  А
что, если нет? Такое иногда случается с детьми. В результате они отстают в
развитии и теряют тридцать,  шестьдесят,  а  то  и  восемьдесят  процентов
слуха. Одним словом, я предположил, что Джо действительно  не  слышит  мой
голос. Так же, как вы не видите меня.
   Х. (после сорокасекундной паузы): Вы хотите  сказать,  что  он  слушает
другие звуки? Что его слух постоянно занят?
   Ш.: Возможно.
   Х. (после двадцатисекундной паузы): Но тогда надо заткнуть ему уши.
   Ш.: Я тоже подумал об этом. Не такая уж и сложная процедура, верно? Мне
захотелось посмотреть, а что получится, если вставить ему в уши затычки? И
я вставил их.
   Х.: Но с затычками он, наверное, не услышал вашего голоса.
   Ш.: Да, однако перестал вести себя как безумный. Если бы вы  непрерывно
наблюдали за метаморфозами, которые демонстрирует вам свет,  мне  вряд  ли
удалось бы привлечь к себе ваше внимание, верно?  Возможно,  то  же  самое
происходило и с Джо. Я думаю, шум в его ушах заглушал все остальные звуки.
   Х. (после  двадцатисекундной  паузы):  Мне  кажется,  он  слышит  нечто
большее чем шум.
   Ш.: Я хотел поговорить с вами о том, что случилось на крыше.  Но,  быть
может, вы против... Нет, уверяю вас, это вполне естественно.
   Х.: Вам хочется узнать, что я там увидел?
   Ш.: Да, конечно. Но поступайте так, как вам нравится.
   Х.: Если бы я мог поступать, как мне нравится, мы  бы  с  вами  тут  не
сидели. Ско