Ах! - Длинные белые пальцы словно играли на виолончели.
   - А почему ты вообще виолончель выбрал, Казимир? - спросил,  перекрывая
вопли  лягушек  и  сверчков,  голос  Йоахима,   донесшийся   откуда-то   с
подоконника и словно прилетевший из болотистых низин и распаханных полей.
   - Потому, что он постеснялся возразить, - прошелестел  легким  ветерком
голос Брюны.
   - Потому, что он враг всего легковыполнимого,  -  послышался  суховатый
мрачный голос Стефана. Остальные молчали.
   - Нет, просто я оказался чрезвычайно многообещающим учеником, -  заявил
Казимир, - и мне пришлось решать, хочу я сыграть  концерт  Дворжака  перед
восхищенной публикой и получить главную премию  на  конкурсе  исполнителей
или не хочу. Мне нравится вести второй голос. Пум-па-пум. А  вот  когда  я
умру, то прошу положить мое тело в футляр для  виолончели  и  в  состоянии
глубокой заморозки отправить срочной почтой Пабло Касальсу [Пабло  Касальс
(1878-1973) - испанский виолончелист, дирижер, с 1936 г. жил по Франции, с
1956  г.  -  в  Пуэрто-Рико],  а  на  футляр  прилепить  табличку:   "Тело
величайшего виолончелиста Центральной Европы".
   В темноте вздохнул горячий ветер.  Казимир  умолк,  кажется,  иссякнув.
Брюна и Стефан готовы были переключиться на другую тему, однако Йоахим  не
унимался. Вдруг он заговорил о каком-то человеке,  который  помогал  людям
перебираться через границу; сейчас в юго-западном крае о  нем  шло  немало
разговоров. По слухам это был молодой парень, которому удалось сбежать  из
тюрьмы и добраться до Англии. Потом он вернулся, наладил  здесь  переправу
через границу и за последние десять месяцев  вывел  более  сотни  человек.
Лишь недавно тайной полиции  удалось  нащупать  его  след,  и  теперь  она
устроила на него настоящую охоту.
   - Что это? Донкихотство? Предательство? Героизм? - вопрошал Йоахим.
   - Да он же у нас на  чердаке  прячется,  -  сказал  Казимир,  а  Стефан
прибавил:
   - И мечтает о горячих гренках. - Им не хотелось говорить на  эту  тему;
не хотелось никого судить; они воспринимали предательство и верность  лишь
в  непосредственном  проявлении,  считая,  что  невозможно  их  оценить  и
взвесить отдельно от сиюминутного поступка, точно кусок мяса. Один  только
Брет, которому повезло родиться не в этой  тюрьме,  продолжал  возбужденно
настаивать на продолжении разговора. В Превне кишат агенты тайной полиции,
вещал он, и даже если выйдешь купить вечернюю газету,  у  тебя  все  равно
документы обязательно проверят.
   - Может, проще сделать татуировку, как у тебя? - предложил  Казимир.  -
Подвинь-ка свои конечности, Стефан.
   - Лучше сам подвинь свою жирную задницу.
   - Мой-то номер никуда не годится, это еще немецкий. Еще  парочка  таких
войн, и у меня просто чистого места на руках не останется.
   - А ты смени кожу - как змея.
   - Нет, не выйдет. Они ее тогда насквозь прожгли, до кости.
   - А ты и кости ликвидируй,  -  сказал  Стефан,  -  стань  медузой.  Или
амебой. Зато когда прижмут, можно размножиться  простым  делением.  И  два
маленьких бесхребетных Стефана возникнут там, где по расчетам врага должен
быть всего один за номером 64100282А. А  потом  появится  четыре,  восемь,
шестнадцать,  тридцать  два,  шестьдесят  четыре,  сто   двадцать   восемь
Стефанов! Я бы тогда мог полностью покрыть собой всю  поверхность  земного
шара, если мои естественные враги мне не помешают.
   Кровать затряслась, в темноте засмеялась Брюна.
   - Сыграй снова эту английскую песенку, Йоахим, - попросила она.

   Все ж справедлив и стоек будь,
   Любовь на чудеса способна...

   - Стефан...  -  сказала  Брюна  на  четырнадцатый  день,  сидя  светлым
полуднем на зеленом берегу болотистой реки с южной  стороны  дома.  Стефан
устроился, положив голову ей на колени. Услышав свое имя, он открыл глаза:
   - Что, нам уже пора?
   - Нет.
   Он снова закрыл глаза и мечтательно сказал:
   - Брюна... - Потом вдруг вскочил и уселся с нею  рядом.  -  О  Господи,
Брюна! Лучше бы  ты  все-таки  не  была  девственницей.  -  Она  осторожно
засмеялась, с  любопытством  наблюдая  за  ним.  Она  казалась  совершенно
беззащитной. - Если бы только... Прямо здесь, сейчас!.. Я ведь послезавтра
должен уехать!
   - И все-таки под самыми окнами кухни не стоит, - ласково  сказала  она.
Дом был в тридцати шагах. Стефан снова рухнул на  землю,  спрятал  лицо  в
сгибе руки Брюны, прижавшись щекой к ее теплому бедру  и  чувствуя  губами
нежность кожи. Она погладила его по голове,  коснулась  пальцами  ямки  на
шее, чуть ниже затылка.
   - А мы не могли бы пожениться? Хочешь выйти за меня замуж?
   - Хочу. Да, я хочу выйти за тебя замуж, Стефан.
   Он еще немножко полежал так, потом сел, на этот раз неторопливо, и стал
смотреть куда-то вдаль, за тростники, за болотистые берега  сверкавшей  на
солнце реки - на холмы и далекие горы.
   - Я на следующий год получу диплом.
   - Я тоже через полтора года получу свой учительский сертификат.
   Оба помолчали.
   - Вообще-то я уже сейчас мог бы бросить учебу и  начать  работать.  Нам
ведь  придется  платить  за  квартиру...  -  Стены  жалкой   меблированной
комнатушки, выходящей окнами во дворик,  увешанный  грязноватым  сушащимся
бельем, обступили их, как стены крепости. - Да ладно, - сказал он.  -  Вот
только ужасно жаль терять  все  это.  -  Он  с  трудом  оторвал  глаза  от
сверкающей воды и далеких гор. Теплый вечерний ветер пролетал мимо них.  -
Ладно. Но, Брюна; ты просто не представляешь, насколько все это  для  меня
ново! Ведь я никогда в жизни не просыпался на  рассвете,  еще  до  восхода
солнца, в собственной комнате  с  высокими  огромными  окнами,  не  лежал,
слушая абсолютную  тишину  вокруг,  не  гулял  по  просторам  полей  ясным
октябрьским утром, не сидел за столом в компании  светловолосых  смеющихся
братьев и сестер, не беседовал ранним вечером на  берегу  реки  с  любимой
девушкой... Конечно, я давно знал, что порядок,  покой  и  доброта  должны
существовать в этом мире, но никогда не надеялся сам встретиться  с  ними,
не говоря уж о том, чтобы жить среди всего этого! И послезавтра  я  должен
уезжать отсюда... - Нет,  она  этого  не  понимала.  Она  сама  была  этой
деревенской тишиной,  и  благословенной  тьмой,  и  сверкающим  ручьем,  и
ветром, и холмами, и прохладным  домом;  все  это  было  ее,  было  с  ней
нераздельно; она не могла понять его. Но это она впустила его, незнакомца,
в свой дом дождливой ночью,  и  этот  незнакомец  непременно  принесет  ей
горе... Она села с ним рядом и тихонько проговорила:
   - Я думаю, что нам стоит попробовать, Стефан, да, стоит.
   - Ты права, стоит. Мы займем денег. Мы станем просить милостыню, станем
воровать, станем обчищать чужие карманы. Знаешь что, лучше я стану великим
ученым и создам жизнь в пробирке. После нищенского  существования  в  годы
студенчества молодой Фабр быстро достиг уровня выдающегося  ученого...  Мы
будем ездить на конференции в Вену. В  Париж.  Черт  с  ней,  с  жизнью  в
пробирке! Нет, я придумал кое-что получше! Ты у меня забеременеешь в  пять
минут! Ах ты, красавица, смеешься? Я тебе покажу, как смеяться,  девчонка,
моя маленькая форель, моя милая... - И там, прямо под окнами дома,  вблизи
застывших в солнечном свете гор, рядом с игравшими в  теннис  мальчишками,
она лежала в его объятиях, распластавшись под тяжестью его  тела,  нежная,
светловолосая, обмякшая, сама чистота, чистота плоти и духа,  слившихся  в
одной мысли: пусть войдет в мой дом, пусть войдет.
   Не сейчас,  не  здесь.  Его  желания  путались,  ожесточая  сердце.  Он
откатился от нее, перевернулся и лежал на траве лицом вверх, глядя в небо.
В черных глазах его мерцал огонь. Брюна села рядом, коснулась  его  плеча.
Прежде душа ее всегда пребывала в покое. Стефан сел, и она  посмотрела  на
него, как смотрела тогда на младенца Бендики - внимательно,  с  задумчивым
узнаванием. Она не гордилась им, ничего от него не  таила,  никак  его  не
судила. Вот он; и он такой, какой есть.
   - Мы будем бедны, Брюна. Это неразумно.
   - Наверное, - сказала она спокойно, наблюдая за ним.
   Он встал и отряхнул с брюк травинки.
   - Я люблю Брюну! - крикнул он, воздев руки; и  залитые  солнцем  склоны
холмов за болотистой речкой, уже окутанные сумерками, коротко откликнулись
ему неясным далеким эхом, не похожим ни на ее имя,  ни  на  его  голос.  -
Видишь? - улыбаясь, сказал он, глядя на нее сверху вниз. - Даже эхо что-то
отвечает. Вставай, солнце уже садится, а может, ты хочешь, чтобы  я  снова
заболел пневмонией? - Она протянула руку, и он потянул ее вверх, к себе. -
Я буду тебе очень верным мужем, Брюна, - сказал  он.  Он  был  невысок,  и
когда они стояли рядом, ей не требовалось поднимать к нему лицо:  их  лица
были почти на одном уровне. - Хотя бы это я должен дать тебе, - сказал он.
- И это все, что я могу тебе дать. Тебя  еще,  возможно,  начнет  от  моей
верности тошнить, знаешь ли. - Ее туманные глаза, то ли серо-карие, то  ли
серые, внимательно смотрели на него. Он молча поднял  руку,  на  мгновение
коснулся ее светлых волос, разделенных пробором,  и  они  пошли  назад,  к
дому, мимо теннисного корта, где Казимир с одной стороны и двое  мальчишек
с другой отбивали мячи, пропускали их, прыгали и орали.  Под  дубом  сидел
Йоахим, наигрывая какую-то новую песенку.
   - А эта на каком языке? - спросила у него Брюна. В тени она,  казалось,
вся светилась от счастья. Он покивал, собираясь  отвечать  ей,  потом  его
изуродованная правая рука легла поверх струн.
   - На греческом; я нашел ее в одной книжке; в ней  говорится:  "О,  юные
влюбленные, что под моим окном проходят, не замечают они, верно, что дождь
давно уже идет?"
   Брюна громко рассмеялась; Стефан, стоя с нею рядом, чуть  отвернулся  и
наблюдал  за  тремя  игроками,  которые  носились  по  корту  в   медленно
наползавшей на площадку тени, но мяч время от времени взлетал так  высоко,
что успевал еще захватить золотистый отблеск заходящего солнца.
   На следующий день они с Казимиром отправились пешком в Превне  покупать
билеты;  а  еще  Казимиру  хотелось  заглянуть  на  тамошнюю  еженедельную
ярмарку. Ему всегда очень  нравились  всякие  базары,  ярмарки,  аукционы,
людской шум и суета, крики продавцов, ручные тележки  с  красной  и  белой
репой, груды старой обуви, горы набивного ситца, поленницы сырных  брусков
в синей обертке, запах лука, свежей лаванды, пота и пыли. Дорога,  которая
в ночь их прибытия сюда показалась Стефану такой  долгой,  сейчас,  теплым
осенним утром привела их в Превне совсем быстро.
   - Йоахим говорил, они все еще ищут того  парня  -  что  беженцев  через
границу переводил, - сообщил Казимир.  Высокий,  хрупкий,  он  спокойно  и
быстро шагал рядом с другом; светлая непокрытая голова  его  светилась  на
солнце.
   - Мы с Брюной пожениться хотим, - сказал ему Стефан.
   - Правда?
   - Да.
   Казимир на мгновение  притормозил,  потом  пошел  дальше  своей  легкой
походкой, сунув руки в карманы. По лицу его расплывалась улыбка.
   - Нет, в самом деле?
   - Ну конечно!
   Казимир остановился, вытащил правую руку из кармана и сунул ее Стефану;
тот с удовольствием ее пожал.
   - Неплохо, - сказал Казимир. - Отлично потрудились. - Он  даже  чуточку
покраснел. - Что ж, по крайней мере, это нечто реальное. - И  он  двинулся
дальше,  снова  сунув  руки  в  карманы;  Стефан  быстро  глянул  на   его
продолговатое, спокойное, юное лицо. - Безусловно реальное.  Настоящее.  -
Он немного помолчал и прибавил: - Куда там Шуберту.
   - Главная проблема, конечно, в  том,  чтобы  найти  жилье.  Но  я  могу
немного взять в долг для начала; Метор все еще хочет, чтобы я участвовал в
работе над тем проектом...  мы  бы  хотели  не  особенно  тянуть...  если,
конечно,  твои  родители  согласятся.  -  Казимир  с  восхищением  слушал:
перечисление всех этих обстоятельств лишь подтверждало  главный,  основной
факт; с таким же восхищением  он  наблюдал  на  ярмарке  за  продавцами  и
покупателями, смотрел на горы турнепса и обуви,  на  стойки  и  тележки  с
товарами, ибо все это подтверждало жизненную потребность  людей  в  еде  и
общении.
   - Все у тебя уладится, - сказал он. - И квартиру ты найдешь.
   - Надеюсь, - откликнулся Стефан; он,  впрочем,  никогда  в  этом  и  не
сомневался. Он поднял с земли камень, подбросил его в воздух, поймал и что
было силы запустил им в сторону поля, видневшегося слева  от  них;  камень
только на солнце сверкнул. - Если бы ты знал, Казимир, как я счастлив!
   - Ну, в какой-то степени я могу себе это  представить.  Знаешь,  дай-ка
мне еще раз пожать твою  руку.  -  Они  снова  остановились  и  обменялись
рукопожатием. - Слушай, а с нами ты поселиться не хочешь, Кази?
   - Ладно, только купите мне раскладушку.
   Они уже входили в город. По  главной  улице  Превне  между  засиженными
мухами витринами магазинов сползал  грузовик  цвета  хаки;  между  старыми
домами, стены которых были разрисованы давно выцветшими гирляндами цветов,
и над их крышами  виднелись  вершины  желтоватых  гор.  Обсаженная  липами
пыльная рыночная площадь была вся  покрыта  пятнышками  теней  от  листвы.
Посреди нее торчало несколько прилавков, какие-то стойки, пара тележек, да
какой-то  безносый  мужчина  торговал  леденцами;  три  упорных  кобеля  с
униженным видом преследовали белую суку; что-то обсуждали старухи в черных
огромных шалях и старики в черных куртках; долговязый телеграфист с  почты
прислонился к дверному косяку и время от времени сплевывал на  землю;  два
толстяка вполголоса пытались договориться о покупке пачки сигарет.
   - Обычно тут  куда  многолюднее,  -  сказал  Казимир.  -  Когда  я  был
мальчишкой, сюда привозили груды сыра из Портачейки и  овощей,  прямо-таки
целые горы овощей. За овощами в Превне отовсюду приезжали.
   Они с довольным видом слонялись меж рыночными рядами,  ощущая  братское
родство друг с другом. Стефан хотел что-нибудь  купить  Брюне,  все  равно
что,  какой-нибудь  шарф,  например.   Но   попадались   только   какие-то
отвратительные грязные шмотки без пуговиц  да  растрескавшиеся  стоптанные
башмаки.
   - Слушай, купи ей кочан капусты, - предложил Казимир,  и  Стефан  купил
огромный  красный  кочан,  а  потом  они  пошли  на   почту   -   она   же
телеграф-телефон-бар - покупать билеты до Айзнара.
   - Два билета на айзнарский автобус, господин Праспайец.
   - Что, возвращаться приходится? Снова за работу?
   - Да уж.
   К кассе вдруг подошли трое мужчин - двое со стороны Казимира,  один  со
стороны Стефана. Потребовали предъявить удостоверения личности.
   - Так, Фабр Стефан, город Красной, улица Томе,  дом  136,  студент,  МР
64100282А. Аугескар Казимир, город Красной, улица Сорден, дом 4,  студент,
МР 80104944А. Вы в Айзнар по делу?
   - У нас там пересадка на поезд до Краснея.
   Мужчины молча вернулись к своему столику.
   - Все время тут сидят, вот уже дней десять, -  еле  слышно  пробормотал
управляющий, - всех клиентов распугали, работать не  дают,  -  и  прибавил
громче: - Прибавьте-ка еще одну сотенную купюру, господин Казимир; вы  что
ж, меня обжулить решили?
   Тут  же  двое  мужчин,  один  весьма  плотного   телосложения,   другой
худощавый, с армейской портупеей под пиджаком, снова очутились возле  них.
Улыбка управляющего тут же погасла, как выключенный  телевизионный  экран.
Он тупо смотрел, как агенты полиции обшаривают  карманы  молодых  людей  и
ощупывают их с головы до ног. Когда они снова вернулись к своему  столику,
он молча вручил Казимиру сдачу и молодые люди молча вышли  на  улицу.  Там
Казимир остановился и постоял, глядя на золотистые липы,  на  золотящуюся,
покрытую пятнышками теней пыль на  площади,  где  по-прежнему  три  кобеля
таскались за белой сукой с униженным видом и  горящими  глазами,  смеялась
женщина, по виду домашняя хозяйка, ей  громко  вторил  какой-то  старичок,
двое мальчишек в поисках чего-то шныряли среди тележек с товаром, а рядом,
понурив голову и подняв одно ухо, стоял серенький ослик.
   - Так, ладно, - сказал Стефан. Казимир промолчал. - Как бы в  амебу  не
превратиться; я, по-моему, уже начал размножаться делением, - снова сказал
Стефан. - Хватит, пошли, Кази. - Они медленно двинулись через площадь.
   - Правее, - и Казимир чуточку спрямил путь.
   - Просто бред  какой-то,  -  пробормотал  Стефан.  -  А  что,  у  этого
управляющего фамилия действительно Праспайец?
   - Да, Эвандер Праспайец. У него еще брат есть,  управляющий  на  винном
заводе. Белизариус Праспайец.
   Стефан улыбнулся. У Казимира тоже на лице появился призрак улыбки.  Они
уже миновали рыночную площадь  и  собирались  перейти  на  другую  сторону
улицы.
   - Черт, я же капусту свою там забыл! - воскликнул Стефан,  обернулся  и
увидел, что  какие-то  люди  бегут  по  рыночной  площади,  лавируя  между
повозками и прилавками. Послышались громкие хлопки. Казимир как-то странно
пошатнулся, попытался схватить Стефана за плечо, промахнулся, из  горла  у
него вырвался не то сдавленный кашель, не то рвота, он судорожно  взмахнул
руками и упал навзничь. Он неподвижно лежал у ног Стефана; глаза его  были
открыты, рот тоже, изо  рта  стекала  струйка  крови.  Стефан  застыл  как
вкопанный. Потом, оглядевшись, упал на колени рядом с Казимиром, но тот на
него не смотрел. Вдруг кто-то потянул его вверх, схватил за  руку;  вокруг
толпились какие-то мужчины, один из них  размахивал  какой-то  бумажкой  и
выкрикивал:
   - Он это! Тот самый гад! Вот что с такими гадами случается. А  это  его
документишки поддельные! Да он это, он!
   Стефану хотелось быть поближе к Казимиру, но его не пускали;  он  видел
мужские  спины,  собаку,  краснощекую  женщину,  стоявшую   поодаль,   под
золотистыми деревьями, и с  любопытством  глядевшую  на  него.  Сперва  он
решил, что его просто поддерживают, помогают удержаться на ногах -  колени
были как ватные, - но тут его заставили повернуться  и  куда-то  идти.  Он
попытался вырваться и крикнул: "Казимир!"
   ...Он лежал ничком на постели, но вовсе не в  той  комнате  с  высокими
окнами, не в доме Аугескаров. Он понимал,  что  это  не  его  постель,  но
продолжал думать, что это она  и  что  ему  слышатся  крики  мальчишек  на
теннисном корте. Потом он решил, что это его комната  в  Красное  и  рядом
спят его приятели. Долгое время он лежал неподвижно, голова болела ужасно.
Потом он сел и наконец осмотрелся. Стены обиты сосновыми досками, на двери
зарешеченное окошечко, на каменном полу  окурки  и  следы  засохшей  мочи.
Охранник  принес  ему  завтрак;  это  был  тот  самый  плотного   сложения
полицейский, который подходил к ним на почте. Разговаривать с  ним  он  не
стал. Под ногтями обеих  рук  застряли  занозы  от  сосновых  досок  пола;
Стефану пришлось немало повозиться, вытаскивая их.
   На третий день явился другой  охранник,  толстый,  с  темной  бородкой,
провонявший потом и луком, в  точности  как  торговцы  на  том  рынке  под
липами.
   - В каком я городе?
   - В Превне.
   Охранник запер за собой дверь  и  сунул  ему  в  зарешеченное  окошечко
сигарету, потом дал прикурить.
   - Скажите, мой друг умер? Почему в него стреляли?
   - Просто человеку,  которого  они  искали,  удалось  удрать,  -  сказал
охранник. - Тебе больше не нужно, а? Завтра тебя выпустят.
   - Значит, его убили?
   Охранник проворчал "да" и ушел. Через некоторое  время  в  зарешеченное
окошко влетели полпачки сигарет и коробок спичек и  упали  на  пол  у  ног
Стефана, сидевшего на койке. На следующий день его  выпустили.  Он  никого
так и не увидел, кроме  толстого  охранника  с  темной  бородкой,  который
проводил его до дверей тюрьмы. Потом  он  долго  стоял  на  главной  улице
Превне, примерно в квартале от рыночной площади. Закат уже  догорел,  было
холодно, над липами, над крышами, над далекими горами  куполом  вздымалось
ясное темно-синее небо.
   Билет до Айзнара  по-прежнему  был  у  него  в  кармане.  Он  медленно,