а руки, и осматривал раскинувшуюся перед  ним  долину,
серо-голубые крыши города, стены замка, вздымавшиеся из  зелени  каштанов,
точно из прибрежной волны, круглую башню и сверкавшую вдали реку.
   - Ну, где поставим тяжелые пушки, капитан?
   Старый князь давно умер, а Брант Могескар  был  убит  еще  в  марте  на
востоке страны. Если бы тогда король Гульхельм послал войска  через  реку,
чтобы защитить своих сторонников, его соперник,  возможно,  не  скакал  бы
сейчас верхом в Красной, твердо рассчитывая получить трон и корону. Однако
помощь не поступила, и теперь замок Могескаров был осажден. Сдаваться  его
защитники не желали. Один из лейтенантов Андре, прибывший в Моге несколько
дней назад с кавалерийским взводом, предложил Георгу Могескару переговоры,
однако самого принца ему даже увидеть не удалось. Его принимала принцесса,
девушка очень, по его  словам,  хорошенькая,  но  твердая  как  сталь.  От
переговоров она отказалась. "Могескары в торги  не  вступают.  Если  замок
будет осажден, мы станем держать оборону. Если вы сторонники  претендента,
то мы дожидаемся здесь своего короля и будем ждать его".
   Андре по-прежнему изучал рыжевато-коричневые стены.
   - Итак, Сотен, главное решить, что мы будем брать первым  -  город  или
замок?
   Но главная проблема была вовсе не в этом. Она оказалась куда страшнее.
   Лейтенант Сотен присел на траву рядом со своим капитаном и надул свои и
без того округлые щеки.
   - Сперва замок, - сказал он. - Мы потеряем  не  одну  неделю  на  штурм
этого города, а потом окажется, что замок-то еще не взят.
   - Вы рассчитываете разрушить эти стены с такими пушками, как у  нас?  А
между тем, стоит нам взять город, и в замке тут же примут наши условия.
   - Капитан, эта женщина в замке ни за что никаких условий не примет.
   - Откуда вы знаете?
   - Я ее видел!
   - И я тоже, - сказал Андре. - Пушки мы  поставим  вот  здесь,  напротив
южной городской стены, и завтра на рассвете начнем артиллерийский обстрел.
Нас просили во что бы то ни стало взять замок, не  разрушая  его.  Что  ж,
придется ради этого пожертвовать городом. Выбора у нас нет.  -  Голос  его
звучал мрачно,  однако  в  душе  он  чувствовал  некий  подъем.  Уж  он-то
предоставил бы  ей  любой  выбор:  пусть  выведет  свои  войска  из  этого
безнадежного  сражения,  пусть  докажет,  на  что  она   способна,   пусть
воспользуется тем мужеством, которое тогда  ощущала  в  своей  груди,  как
нечто твердое и сверкающее, точно меч, таящийся в ножнах.
   Он ведь  был  вполне  достойным  претендентом  на  ее  руку,  человеком
сходного темперамента, мужества и храбрости, однако она его отвергла.  Что
ж, справедливо. Ей ведь нужен был  не  возлюбленный,  а  противник,  а  он
представлял  из  себя  противника  действительно   сильного,   достойного.
Интересно, а вспомнит она его имя, если кто-то случайно назовет его?  Если
кто-то в замке скажет ей: "Осадой  руководит  капитан  Калинскар"?  "Андре
Калинскар?" Она,  возможно,  нахмурится,  узнав,  что  он  принял  сторону
герцога, а не короля, но все  же  в  глубине  души  будет  довольна  таким
противником.
   Город они взяли - ценой трехнедельных  боев  и  множества  человеческих
жизней. Впоследствии, уже став маршалом  королевской  армии,  Калинскар  в
пьяном виде любил повторять: "Я могу любой город взять! Я же  взял  Моге".
Стены  города  были  замечательно   укреплены,   арсенал   замка   казался
неистощимым, а защитники Моге  сражались  с  поразительной  самоотдачей  и
твердостью. Они выдерживали артиллерийские обстрелы и бесконечные  штурмы,
голыми руками тушили  пожары,  питались  буквально  святым  воздухом  и  в
последних тяжких боях врукопашную бились за  каждый  дом  -  от  городских
ворот до предзамковых  укреплений;  а  будучи  взяты  в  плен,  повторяли:
"Только ради нее".
   Ее он еще не видел. И боялся увидеть  в  гуще  резни  на  узких  улицах
разрушенного города. По вечерам он все смотрел на высокие,  метров  сорок,
стены  замка,  на  дымящиеся   бойницы,   на   знакомую   круглую   башню,
приобретавшую на закате красно-коричневый оттенок.  Замок  пока  оставался
нетронутым.
   - А может, им огонька в пороховой погреб подбросить? -  спросил  как-то
лейтенант Сотен, весело  надувая  пухлые  щеки.  Капитан  Калинскар  резко
обернулся. Его ястребиные глаза были красными и  воспаленными  от  дыма  и
усталости.
   - Я возьму Моге только целиком, не разрушив  его!  Вы  что  же,  хотите
взорвать лучший замок страны только потому, что  устали  воевать?  Господь
свидетель, лейтенант, я научу вас уважать!.. -  "Уважать?  Кого?  Что?"  -
подумал  Сотен,  однако  предпочел  промолчать.  Он  прекрасно  знал,  что
Калинскар - лучший офицер в армии, и вполне готов был  ему  подчиняться  и
следовать за ним - в бой, в безумие, куда угодно. Собственно, все они  уже
почти утратили разум от бесконечных сражений, от усталости, от ослепляющей
пыли и испепеляющей летней жары.
   Артиллерийский обстрел замка велся круглые сутки, один  штурм  следовал
за другим - главное было не дать его защитникам  ни  минуты  передышки.  В
предрассветных сумерках Андре удалось пробраться со своим отрядом к  самой
стене крепости, частично  разрушенной  взрывом,  однако  там  их  окружили
защитники замка. В темной тени замковых стен они  бились  на  мечах  и  на
шпагах, стычка была беспорядочной, бессмысленной, и  Андре  стал  созывать
своих людей, чтобы отступить, когда вдруг понял: шпаги  в  руках  нет.  Он
ощупью стал  искать  ее,  но  руки  почему-то  не  слушались,  а  неуклюже
скользили по камням и комкам грязи. Вдруг что-то  холодное  и  шероховатое
коснулось его лица: земля. Он широко открыл глаза и провалился во тьму.


   Во дворе замка паслись две коровы - последние  из  огромного  стада.  В
пять утра в покои принцессы принесли чашку молока,  а  чуть  позже  явился
капитан крепости, чтобы, как всегда, сообщить о ночных событиях.  Новостей
особых не было, так что Изабелла слушала не слишком внимательно и мысленно
прикидывала, когда сможет подойти подкрепление от короля Гульхельма, если,
разумеется, гонец сумел до него добраться. Вряд ли  им  понадобится  менее
десяти дней. Десять дней - долгий срок. Прошло лишь три дня с тех пор, как
пал город, и это уже казалось событием далекого прошлого или,  по  крайней
мере, прошлого года. Тем не менее они могли бы продержаться и десять дней,
и даже две недели, если это будет необходимо. Конечно же, король пошлет им
подмогу!
   - ...и они собираются прислать гонца, чтобы узнать  о  нем,  -  говорил
между тем Брейе.
   - О нем? - Ее тяжелый взгляд остановился на капитане Брейе.
   - Ну да, об этом капитане.
   - Каком еще капитане?
   - Я же как раз об этом рассказываю, ваша  милость.  Сегодня  утром  наш
отряд устроил засаду и взял его в плен.
   - Ах он пленный! Немедленно приведите его сюда!
   - Он получил тяжкое сабельное ранение в голову, ваша милость.
   - А говорить он может? Хорошо, я сама пойду к нему. Как его имя?
   - Калинскар.
   Она последовала за  Брейе  мимо  неубранных  комнат,  где  на  постелях
валялись мушкеты, по длинному коридору с паркетным полом, где  под  ногами
похрустывали хрустальные подвески с разбитых канделябров, в  парадный  зал
на восточной стороне  замка,  теперь  превращенный  в  госпиталь.  Дубовые
кровати,  некоторые  с  балдахинами,  разоренные  и  неприбранные,  стояли
повсюду на зеркальном полу, точно корабли в гавани после  шторма.  Пленный
спал. Она присела рядом, глядя  ему  в  лицо,  смуглое,  суровое,  странно
покорное. Где-то в глубине души  шевельнулась  боль;  нет,  воля  ее  была
непоколебима, однако сама она устала, смертельно устала и печалилась, видя
перед собой своего поверженного врага. Раненый шевельнулся, открыл  глаза,
и тут она сразу узнала его.
   Помолчав, она наконец произнесла:
   - Значит, это вы, князь Андре.
   Он слегка улыбнулся и шепнул что-то неслышное.
   - Хирург считает вашу рану  не  слишком  опасной.  Это  вы  возглавляли
осаду?
   - Да, - совершенно ясно проговорил он.
   - С самого начала?
   - Да.
   Она  подняла  голову  и  посмотрела   на   окна,   закрытые   ставнями,
пропускавшими внутрь лишь неясный намек на горячее июльское солнце.
   - Вы наш первый пленный. Что нового в стране?
   - Первого  Дживан  Совенскар  был  коронован  в  Красное.  А  Гульхельм
по-прежнему находится в Айзнаре.
   - Что-то неважные у вас новости,  капитан,  -  промолвила  она  тихо  и
равнодушно. Потом  обвела  взглядом  остальные  кровати,  расставленные  в
огромном зале, и знаком велела Брейе отойти подальше. Ее  раздражало,  что
они с Андре не могут  поговорить  наедине.  Однако  сказать  ей  оказалось
нечего.
   - Вы здесь одна, принцесса?
   Он задал ей  вопрос  тем  же  тоном,  что  и  тогда,  на  крыше  замка,
освещенной закатными лучами.
   - Брант погиб, - ответила она.
   - Я знаю. Но ваш младший брат... В тот раз мы с ним отлично поохотились
на болотах.
   - Георг сейчас  здесь.  Он  участвовал  в  обороне  Кастро.  Взорвалась
мортира. Его ослепило. Вы и в Кастре руководили осадой?
   - Нет. Но воевал там.
   Несколько секунд она смотрела ему прямо в глаза.
   - Мне очень жаль, - сказала она. - Очень жаль Георга. И  себя.  И  вас,
который поклялся быть моим другом.
   - Вам действительно  жаль?  А  мне  нет.  Я  сделал  все,  что  мог.  Я
достаточно послужил во имя вашей славы. Вы знаете,  даже  мои  собственные
солдаты поют о вас песни - песни о Хозяйке  замка  Моге,  об  ангеле,  что
хранит его стены. И в Красное о вас говорят, и тоже  поют  песни...  Ну  а
теперь вы к тому же взяли меня в  плен,  вот  вам  и  новая  победа.  Люди
говорят о вас с восхищением и удивлением. Даже ваши  враги.  Вы  завоевали
ее, свою желанную свободу! Вы всегда оставались самой собой. - Он  говорил
торопливо, однако, когда умолк, желая передохнуть, и на мгновение  прикрыл
глаза, лицо его тут же стало прежним: спокойным и юным. Изабелла  посидела
еще минутку молча, потом вдруг вскочила  и  торопливо  вышла  из  комнаты,
спотыкаясь на ходу, точно расплакавшаяся девчонка, которая  еще  не  умеет
носить свое тяжелое, длинное платье и вся обсыпалась пудрой.
   Открыв глаза, Андре обнаружил, что Изабелла ушла, а на ее  месте  стоит
старый капитан крепости и смотрит на него с ненавистью и любопытством.
   - Я восхищаюсь ею не меньше, чем вы! - заявил он Брейе. - Больше,  куда
больше вас, обитателей замка! Больше всех на свете! Целых четыре года... -
Но Брейе не дослушал и тоже уже ушел. - Дайте мне воды,  я  хочу  пить!  -
сердито потребовал Андре, потом затих и  лежал  молча,  глядя  в  потолок.
Послышался рев, и замок содрогнулся: что это? Потом раздались  три  глухих
удара, глубоких, леденящих кровь, пронзавших  его  тело  насквозь,  словно
острая зубная боль. Потом снова раздался рев, его кровать затряслась...  И
он наконец догадался: это артиллерийский обстрел. Сотен  выполнял  его  же
приказ. - Прекратите это, - попытался он крикнуть, однако  чудовищный  рев
все  продолжался.  -  Немедленно  прекратите!  Мне  так   нужно   поспать.
Прекратите же, Сотен! Прекратите огонь!
   Среди ночи бред прекратился. Очнувшись, Андре увидел, что кто-то  сидит
у изголовья его кровати. Между ним и сидящим горела  свеча;  в  желтоватом
круге ее света была видна мужская рука и рукав одежды.
   - Кто это? - с трудом выговорил он. Мужчина встал, теперь  стало  видно
его страшно изуродованное лицо. Собственно, от лица  ничего  не  осталось,
кроме рта и подбородка.  Их  очертания  были  нежны  -  рот  и  подбородок
мальчика лет девятнадцати. Все остальное - едва поджившие шрамы.
   - Я Георг Могескар. Вы меня понимаете?
   - Да, - ответил Андре сдавленным голосом.
   - Вы не могли  бы  приподняться?  Нужно  кое-что  написать.  Я  мог  бы
подержать бумагу.
   - Что же я должен написать?
   Оба говорили шепотом.
   - Я бы хотел сдать противнику  замок,  -  сказал  Могескар.  -  Но  при
условии, что моей сестре дадут возможность  выбраться  отсюда  и  спокойно
уехать. Я сдам вам крепость только после этого. Вы согласны?
   - Я... погодите...
   - Напишите своему  заместителю,  что  я  сдам  замок  только  при  этом
единственном условии. Я знаю: Совенскар мечтает его заполучить.  Напишите:
если мою сестру будут удерживать здесь, я взорву и замок, и вас, и себя, и
ее. Тогда все это обратится  в  пыль.  Видите  ли,  мне-то  самому  терять
нечего. - Его почти мальчишеский голос звучал ровно, хотя и хрипловато. Он
говорил медленно и абсолютно уверенно.
   - Эти... ваши условия справедливы, - сказал Андре.
   Могескар поставил в круг света чернильницу, нащупал ее  верх,  обмакнул
перо и передал его Андре, положив перед ним лист бумаги.  Андре  с  трудом
приподнялся, чтобы иметь возможность писать. Он уже с минуту царапал пером
по бумаге, когда Могескар вдруг сказал:
   - А я хорошо помню вас,  Калинскар.  Мы  охотились  вместе  на  дальних
болотах. Вы отлично стреляли.
   Андре перестал писать и посмотрел на него. Ему все казалось,  что  этот
мальчик вот-вот снимет свою ужасную маску и взору явится его прежнее лицо.
   - Когда принцесса покинет замок? Должен  ли  мой  заместитель  выделить
сопровождающих, чтобы она спокойно переправилась через реку?
   - Завтра, в одиннадцать вечера. Ее  будут  сопровождать  четверо  наших
людей. Один из них должен вернуться - это послужит гарантией ее  спасения.
Похоже, Калинскар, это милость Господня, что осадой руководите именно  вы.
Я вас помню, я вам доверяю. - Его голос был  удивительно  похож  на  голос
Изабеллы: легкий, самоуверенный, чуть  гортанный.  -  Надеюсь,  вы  можете
положиться на своего заместителя? Он сохранит все в тайне?
   Андре потер  виски  -  ужасно  болела  голова.  Слова,  написанные  им,
разъезжались вкривь и вкось.
   - Сохранит ли он в тайне? Так вы хотите,  чтобы...  все  условия...  вы
хотите, чтобы ее спасение было организовано втайне?
   - Разумеется! Как вы думаете: хочется  мне,  чтобы  говорили,  будто  я
предал свою мужественную сестру ради  собственного  спасения?  Неужели  вы
думаете, что она уедет, если будет знать  цену  своей  свободы?  Ведь  она
считает, что отправится молить  короля  Гульхельма  о  помощи,  а  я  пока
постараюсь здесь продержаться!
   - Принц, она никогда не простит...
   - Мне нужно не ее прощение; я хочу, чтобы она была жива. Она  последняя
из нашей семьи.  Если  она  останется  здесь,  то  непременно  постарается
погибнуть, если вы в конце концов все-таки замок возьмете. Я ставлю на кон
и замок Моге, и доверие Изабеллы ко мне ради сохранения ее жизни.
   - Простите, принц, - сказал  Андре  прерывающимся  голосом,  в  котором
слышались слезы. - Я не сразу вас понял. Голова у меня работает  плохо.  -
Он обмакнул перо в чернильницу, которую держал перед ним слепой,  приписал
еще одно предложение, подул на листок, свернул его и вложил в руку принца.
   - Можно мне повидать ее, прежде чем она уедет?
   - Не думаю, чтобы она согласилась прийти  к  вам,  Калинскар.  Она  вас
боится. Она не знает, что предам-то ее я. - Могескар  убрал  руку,  и  она
исчезла в окутывавшей его тьме. Свеча горела лишь возле  постели  Андре  -
единственный огонек во всем высоком длинном зале, - и он не  мог  оторвать
глаз от этого золотистого пульсирующего облачка света.
   Через два дня замок Моге был сдан, а  его  хозяйка,  ничего  не  ведая,
полная надежд, мчалась верхом по нейтральным землям на запад, в Айзнар.


   В третий и последний раз они встретились совершенно  случайно.  В  47-м
Андре Калинскар не воспользовался  приглашением  принца  Георга  Могескара
остановиться  в  замке  на  пути  к   границе,   где   произошло   военное
столкновение. Не в его правилах было избегать  свидетельств  своей  первой
крупной и замечательной победы и отказывать во встрече бывшему противнику,
гордому и благодарному, и можно было  предположить,  что  он  либо  боится
заезжать в замок Моге, либо совесть у него нечиста, хотя вряд ли его можно
было обвинить в чем-то подобном. Но тем  не  менее  он  в  замок  Моге  не
заехал. А встреча его и Изабеллы произошла тридцать  семь  лет  спустя  на
одном из зимних балов в доме графа Алексиса Геллескара в  Красное.  Кто-то
вдруг взял Андре за руку и сказал:
   - Принцесса, позвольте мне представить вам маршала  Калинскара.  А  это
принцесса Изабелла Пройедскар.
   Он как всегда низко поклонился, однако, выпрямившись, застыл, вытянулся
в струнку: эта женщина оказалась выше его по крайней  мере  сантиметра  на
два. Ее седые волосы согласно тогдашней моде были высоко подняты и уложены
в прихотливую, со множеством локонов прическу. Вставки на платье  украшала
причудливая вышивка мелким жемчугом. С полного бледного лица прямо на него
смотрели серо-голубые глаза - смотрели с явным дружелюбием. Она улыбалась:
   - Я знакома с князем Андре, - проговорила она.
   - Принцесса! - пробормотал он, потрясенный.
   Она  располнела  и  стала  теперь  крупной  импозантной  дамой,  весьма
уверенной в себе. А он так и остался худым, кожа да кости,  и  к  тому  же
хромал на правую ногу.
   - Моя младшая  дочь  Ориана.  -  Девушка  лет  семнадцати  сделала  ему
реверанс, с любопытством на него поглядывая - еще бы,  герой,  прошел  три
войны, тридцать лет провел на полях сражений,  заставил  распавшееся  было
государство вновь стать единым, чем и заслужил  простую  и  не  подлежащую
сомнениям славу в народе! Ах, что за тощий маленький  старикашка,  сказали
девичьи глаза.
   - А ваш брат, принцесса...
   - Георг давно умер, князь Андре. Теперь хозяин Моге - мой кузен Энрике.
Но скажите, а вы женаты? Я знаю о вас не больше того, что  известно  всему
свету. Мы с вами так давно не виделись, князь! Со времен  нашей  последней
встречи прошло в два раза больше лет, чем сейчас этой девочке... -  Тон  у
Изабеллы  был  материнский,  жалостливый.  Былая   самоуверенность,   даже
заносчивость, и былая легкость исчезли; исчезли и те чуть гортанные нотки,
выдававшие сдерживаемую страстность и опасения. Теперь она больше  никаких
опасений в его присутствии не испытывала. И ничего не  боялась.  Это  была
замужняя дама, мать, бабушка; дни ее клонились  к  закату,  меч  в  ножнах
повешен на стену за ненадобностью, замок отнят; и ни один  мужчина  больше
не являлся ее врагом.
   - Да, я был женат, принцесса. Но моя жена умерла в  родах,  а  я  в  то
время воевал. Это случилось очень давно. - Он говорил резко, отрывисто.
   Она ответила банальностью и по-прежнему жалостливым тоном:
   - Ах, как печальна жизнь, князь Андре!
   - А когда-то вы и не подумали бы сказать так - помните, на стенах замка
Моге. - Голос его звучал еще более отрывисто: сердце пронзила острая  боль
при  виде  ее  -  такой.  Она  равнодушно  посмотрела   на   него   своими
серо-голубыми глазами - просто посмотрела, и все.
   - Да, пожалуй, - согласилась она, - вы правы.  Но  если  бы  мне  тогда
позволили умереть на стенах замка Моге, я бы сочла это счастьем, веря, что
жизнь заключает в себе великий страх и великую радость.
   - Но это  действительно  так,  принцесса!  -  сказал  Андре  Калинскар,
поднимая к ней свое смуглое лицо - не успокоившийся  и  еще  не  до  конца
реализовавший свои возможности человек. Она  лишь  улыбнулась  в  ответ  и
сказала своим ровным материнским тоном:
   - Для вас - возможно.
   Подошли другие гости, и она, улыбаясь, заговорила с ними. Андре  отошел
в сторонку; он выглядел больным и печальным; он думал о том, насколько был
прав, ни разу больше не посетив замок Моге. Все это время он  мог  считать
себя честным человеком. И в течение  сорока  лет  с  надеждой  и  радостью
вспоминал красные октябрьские листья дикого винограда, вьющегося по  стене
замка, и жаркие летние вечера времен его осады. Только  теперь  он  понял,
что предал тогда все это, утратил самое драгоценное. Пассивный  герой,  он
полностью отдался в руки Судьбы;  однако  дар,  который  он  задолжал  ей,
единственное,