,  на  возможность  поесть
вволю и не торопясь преодолеть последние три с небольшим сотни миль.  Свои
очки я уронила в расселину на леднике (сама при этом повисла на упряжи  от
саней), потом Хуана разбила свои, когда нам пришлось спускаться по  скалам
к Воротам. Спустя два дня при ярком солнце и только с одной  парой  темных
очков на троих мы все начали мучиться  от  снежной  слепоты.  Высматривать
приметы местности или флагштоки складов, делать визирование и даже снимать
показания компаса, который приходилось класть на снег,  чтобы  успокоилась
стрелка, стало просто больно. У склада Конколоркорво, где остался особенно
хороший запас продовольствия и топлива, мы наконец  сдались  и,  перевязав
глаза, забрались в спальные мешки, несмотря на то что, лежа в палатке  под
неутомимым солнцем, чувствовали  себя,  словно  живые  омары  в  котле  на
медленном огне. Услышав голоса Берты и Зои, я подумала,  что  в  жизни  не
слышала звука приятнее: несколько встревоженные нашим долгим  отсутствием,
они на лыжах вышли в южном направлении навстречу нам и потом отвели нас на
базу.
   Оправились мы довольно быстро,  но  ледовое  плато  оставило  мне  свою
метку. Когда Росита была маленькой, она часто  спрашивала,  не  собака  ли
"укусила маму за палец на ноге". И  я  говорила  ей:  "Да,  большая  белая
бешеная собака по кличке Метель". Пока Росита и  Хуанито  не  подросли,  я
часто рассказывала им сказки и об этой страшной  завывающей  собаке,  и  о
прозрачных стадах, которые пасут невидимые гаучо,  и  о  том,  как  кузина
Хуана пила чай, стоя под семью солнцами на самом  дне  мира,  и  о  разных
других невероятных событиях.
   Когда мы  прибыли  наконец  на  базу,  нас  ждало  сильное  потрясение.
Оказалось, что Тереса беременна. Должна признаться, что, увидев ее большой
живот и застенчивую улыбку, я  прежде  всего  почувствовала  злость,  даже
ярость. Чтобы одна из нас скрыла что-то от других, тем  более  такое!  Но,
как выяснилось, Тереса и не думала ничего скрывать. Винить можно лишь тех,
кто скрыл от нее факты, которые ей  более  всего  необходимо  было  знать.
Воспитывали  ее  слуги,  потом  четыре  года  обучения  в   монастыре.   В
шестнадцать ее  выдали  замуж,  и,  оставаясь  в  двадцать  лет  в  полном
неведении, она решила,  что  месячные  у  нее  прекратились  "от  холодной
погоды". Впрочем, не так уж это и глупо: у всех нас во время Южного похода
они начинались не вовремя или пропадали  по  мере  того,  как  усиливались
холод, голод и усталость. Через некоторое время, однако, всеобщее внимание
стал привлекать аппетит Тересы, а потом она, по ее собственному выражению,
начала "толстеть". Всех немного  беспокоило  то,  что  она  долго  таскала
тяжелые сани, но Тереса чувствовала себя отлично, и единственную  проблему
представлял собой ее неумеренный аппетит. Насколько мы  смогли  определить
из ее застенчивых упоминаний о последней ночи, проведенной на  гасиенде  с
мужем, ребенок должен был появиться в то же время, что и "Ельчо", примерно
20 февраля. Но уже через две недели после  нашего  возвращения  из  Южного
похода, 14 февраля, у нее начались схватки.
   У многих из нас были  дети,  некоторым  даже  доводилось  помогать  при
родах. Кроме того, все, что  нужно  делать,  и  так  достаточно  очевидно.
Однако  первые  схватки  бывают  долгими  и  тяжелыми,  и  мы  все   очень
волновались, а Тереса так вообще боялась просто безумно. Она звала  своего
Хосе, пока не охрипла. Зоя,  потеряв  терпение,  сказала  наконец:  "Боже,
Тереса, если ты крикнешь "Хосе!" хоть еще один раз, я буду молиться, чтобы
у тебя родился пингвин!" Но через двадцать  долгих  часов  родилась  милая
маленькая девочка с красным личиком.
   Как  только  ни  предлагали  восемь  тетушек-повитух  назвать  ребенка:
Полита,  Пингвина,  Мак-Мердо,  Виктория...  Но  Тереса  после  того,  как
выспалась и проглотила здоровую порцию пеммикана, сказала:  "Я  назову  ее
Росой. Роса дель Сур". Южная Роза. В тот вечер мы  выпили  в  честь  нашей
маленькой Розы последние две бутылки "Вдовы  Клико"  (поскольку  последнее
писко выпили еще на широте 88ь33'). 19 февраля, на  день  раньше,  чем  мы
ожидали, моя Хуана торопливо вбежала в "Буэнос-Айрес". "Корабль! - сказала
она. - Корабль пришел". И залилась слезами. Хуана, которая не заплакала ни
разу  за  все  недели  нашего  долгого  похода,  переполненного  болью   и
усталостью.
   О нашем обратном плавании рассказывать нечего. Назад мы  вернулись  без
приключений.
   В 1912 году весь мир узнал, что храбрый норвежец Амундсен достиг Южного
полюса. Потом, много позже до нас дошли известия о том, как капитан  Скотт
и его люди отправились вслед за ним, но экспедицию снова постигла неудача.
   В этом году мы с Хуаной  написали  письмо  капитану  "Ельчо",  когда  в
газетах появились сообщения о его отважном рейде  к  острову  Элефант  [на
российских географических картах - остров Мордвинова], целью которого было
спасение экспедиции сэра Эрнеста Шеклтона. Нам хотелось поздравить  его  и
еще раз поблагодарить. Ни единым словом не обмолвился он  о  нашей  тайне.
Луис Пардо - человек чести.
   Эти последние строки я  добавляю  уже  в  1929  году.  Прошедшее  время
разъединило нас. Женщинам нелегко встречаться, когда они живут так  далеко
друг от друга. С тех пор как умерла Хуана, я  не  видела  никого  из  моих
старых подруг по экспедиции, хотя иногда мы  обмениваемся  письмами.  Наша
маленькая Роса дель Сур скончалась в возрасте пяти лет от скарлатины. Но у
Тересы было еще много детей. Карлотта постриглась в  монахини  десять  лет
назад в Сантьяго. Мы теперь старые женщины со старыми  мужьями,  взрослыми
детьми и даже внуками, которые когда-нибудь, возможно, захотят прочесть  о
нашей экспедиции. Даже  если  они  устыдятся  своих  взбалмошных  бабушек,
прикосновение к тайне доставит им, наверное, немалое удовольствие. Но  они
ни в коем случае не должны сообщать о  ней  мистеру  Амундсену!  Он  будет
крайне смущен и очень разочарован. Ему  или  кому-то  за  пределами  семьи
вовсе не обязательно знать о нашей экспедиции. Ведь мы даже не оставили на
полюсе следов.



    Урсула Ле Гуин.
    Вымышленное путешествие

   -----------------------------------------------------------------------
   Ursula K.Le Guin. А Trip to the Head (1970).
   Пер. - И.Тогоева. "Миры Урсулы Ле Гуин". "Полярис", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 30 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Большинство людей "живут в тихом отчаянии", и многие рассказы рождаются
им же. Мы были в Англии, шел ноябрь месяц, на улице  темнело  в  два  часа
дня, шел дождь, мой чемодан с рукописями потерялся где-то в  Саутхэмптоне,
я несколько месяцев ничего не писала,  я  не  могла  понять,  что  говорит
зеленщик, а он  не  понимал  меня.  Это  было  отчаяние,  только  тихое  -
гордость, вы же понимаете. Так что я села и принялась безнадежно  царапать
бумагу. Слова, слова, слова. Я дошла до фразы "Попробуй побыть Амандой,  -
с кислым видом предложил тот,  кто  был  рядом"  и  застряла.  Год  спустя
("Бритиш Рэйл", к их чести, вернула мне чемодан, мы  вернулись  в  Орегон,
шел дождь) я нашла рукопись, и продолжала писать, и дошла до конца. Я  так
и не выяснила, как же  должен  называться  рассказ  -  название,  к  моему
восхищению, подобрала Вирджиния Кидд, мой агент.
   Подобные рассказы я называю "фонтанными".  Если  писатель  по  какой-то
причине не  может  работать,  однажды  у  него  вышибает  пробку,  и  пиво
выплескивается из бочонка и заливает весь  ковер.  Перед  вами  вот  такой
фонтан.


   - И это Земля? - вскричал он, ибо все вокруг внезапно переменилось.
   - Да, это Земля, - сказал тот, кто был  с  ним  рядом,  -  впрочем,  ты
никуда с нее и не улетал. Вот  в  Замбии,  например,  люди  скатываются  в
бочонке вниз по склону горы, как бы тренируясь перед космическим  полетом.
К  твоему  сведению:  Израиль  и  Египет   успели   полностью   уничтожить
растительность в своих пустынях, "Ридерз Дайджест" купил контрольный пакет
акций  синдиката  "Дженерал  Миллз",  население   Земли   каждый   четверг
увеличивается на 30 миллионов, госпожа Жаклин  Кеннеди-Онассис  в  субботу
выходит замуж за Мао Цзэдуна, а Россия заразила Марс плесневым грибком.
   - Ну что ж, - сказал он, - значит, все осталось по-прежнему.
   - Почти, - согласился тот, кто был рядом. - Между прочим,  замечательно
сказал Жан-Поль Сартр: "Ищи ад - в других".
   - Пошел он к черту, этот Жан-Поль Сартр. Я хочу знать, где я.
   - В таком случае скажи сперва, кто ты.
   - Я - это я.
   - Ну и?..
   - Мое имя?..
   - Да.
   Он стоял, чувствуя, как глаза наполняются слезами, а колени  беспомощно
дрожат и подгибаются от мысли, что он не  может  вспомнить  свое  имя.  Он
никто, нуль, ничтожество, просто некий "икс". Он  обладал  плотью,  но  не
сущностью.
   Двое стояли на опушке леса - он и  тот,  кто  был  рядом.  Лес  казался
знакомым, хотя и утратил яркие краски,  листва  была  грязной,  а  крайние
ветви оголились из-за гербицидов. Прямо перед их носом неторопливо  уходил
в чащу молодой олень, исчезал не спеша, как бы теряя имя: уже не олень,  а
просто дикое существо с прелестными ласковыми глазами; и  существо  это  в
последний раз оглянулось на  них  из  густой  тени  деревьев,  прежде  чем
окончательно раствориться в чаще.
   - Это же Англия! - воскликнул Безымянный, хватаясь за последнюю хрупкую
соломинку. Но тот, кто был рядом, откликнулся:
   - Англия давным-давно затонула.
   - Затонула?
   - Да. Или, если тебе так больше нравится, опустилась в морскую  пучину.
Теперь над морем виднеется  только  самая  макушка  Сноудон  [гора  Сноуди
находится в живописном  горном  районе  на  севере  Уэльса]  -  14  футов.
Называется Новый уэльский риф.
   Безымянный задрожал: ему казалось, что он тоже  погружается  в  морскую
пучину. Он был раздавлен этим известием.
   - О! - простонал он, упав  на  колени  и  пытаясь  воззвать  к  чьей-то
помощи, но не сумел вспомнить, к чьей помощи взывают  в  минуту  отчаяния.
Кажется, имя того, к кому взывают, начинается с буквы "Т". Да, он  в  этом
почти уверен... Он заплакал.
   Тот, кто был рядом, уселся на траву  и,  легко  коснувшись  его  плеча,
проговорил:
   - Ну-ну, успокойся, не принимай это так близко к сердцу.
   Его ласковый голос придал Безымянному мужества. Он взял  себя  в  руки,
вытер рукавом лицо и посмотрел на того,  кто  был  рядом.  Вообще-то,  они
чем-то походили друг на друга. Еще один такой же,  как  он  сам.  Впрочем,
тоже безымянный. Есть ли смысл на него смотреть?
   Их накрыла тень: Земля продолжала  вращаться  вокруг  своей  оси.  Тени
деревьев вытягивались все дальше к востоку, и лицо того,  кто  был  с  ним
рядом, потемнело.
   - Я думаю, - осторожно проговорил Безымянный, - что нам лучше выйти  на
солнце. А то эти... вон там...  отбрасывают  слишком  густую  тень.  -  Он
указал на предметы, окружавшие их, огромные, почти черные внизу, а наверху
- самых различных оттенков зеленого. Он никак не мог  вспомнить,  как  они
называются и есть ли у каждого собственное имя. Интересно, а у него самого
и у того, кто с ним рядом,  общее  имя?  Или  каждый  имеет  свое?  -  Мне
кажется, от этих... лучше держаться подальше, тогда быстрее все вспомнишь,
- сказал он.
   - Конечно, - сказал тот, кто был рядом. - Хотя особой разницы,  уверен,
ты не почувствуешь.
   Когда они отошли подальше от леса и устроились на  солнышке,  он  сразу
припомнил, что лес называется  "лесом",  а  странные  большие  предметы  -
"деревьями". Однако же так и не смог вспомнить,  имеет  ли  каждое  дерево
свое собственное, отличное от других имя. Если да, то ни  одного  из  этих
имен в памяти у него не сохранилось. Может быть, он никогда не  был  лично
знаком ни с одним из деревьев?
   - Что же мне делать? - спросил он вслух.
   - Ну, например, ты можешь назвать себя  любым  именем,  какое  тебе  по
вкусу. А почему, собственно, нет?
   - Но я хочу знать свое настоящее имя!
   - Часто это нелегкая задача.  А  пока  ты  мог  бы  повесить  на  грудь
табличку с каким-нибудь именем. Это абсолютно нормально и к тому же  очень
удобно для других: легче познакомиться. Ну, выбирай себе имя - любое! -  И
тот, кто был рядом, протянул ему синенькую коробочку с надписью "Свободные
имена".
   - Нет, - гордо заявил Безымянный, - я назовусь только  своим  настоящим
именем.
   - Правильно. А нос ты вытереть, случайно, не хочешь?  -  Тот,  кто  был
рядом, протянул ему бумажную салфетку.
   Безымянный взял ее, высморкался и сказал:
   - Я назову себя... - И в ужасе застыл.
   Тот, кто был рядом, ласково смотрел на него.
   - Как я могу назвать себя, если не знаю, кто я такой?
   - Как же ты узнаешь, кто ты такой?
   - Если бы у меня что-нибудь было... Если бы я что-нибудь сделал...
   - И благодаря этому считался существующим?
   - Ну конечно!
   - Эта идея мне не приходила в голову. Но в таком случае не важно, какое
имя у тебя будет, подойдет любое; в конце концов, имеет значение лишь  то,
что ты делаешь.
   Безымянный встал.
   - Я буду существовать! - твердо заявил он. - Я назову себя Ральф.
   Джинсы плотно обтягивали его сильные ноги, шея была  повязана  платком,
густые вьющиеся волосы взмокли на висках от пота. Стоя спиной к Аманде, он
постучал по башмаку кнутовищем. Она  в  своем  стареньком  сером  платьице
сидела в густой тени пеканового дерева.  Он  стоял  на  самом  солнцепеке,
разгоряченный, сердитый.
   - Ну и дура же ты, - сказал он.
   - Почему это, мистер Ральф? - Веселый певучий голос, южный выговор. - Я
всего лишь чуточку норов показываю.
   - Ты ведь должна, верно, понимать, что мне, янки, принадлежит вся земля
в этой округе! Да и вся эта  страна  принадлежит  мне!  И  ферма  твоя  по
сравнению с  моей  -  все  равно  что  грядка  с  арахисом  на  огороде  у
кого-нибудь из моих черномазых!
   - Ничего подобного! Не хотите ли присесть в теньке,  мистер  Ральф?  Уж
больно там распалились, на солнышке-то.
   - Что ты себе позволяешь! - прошипел он, оборачиваясь. И  увидел  ее  -
белокожую, как лилия, в стареньком платье; ее кожа будто светилась в  тени
огромных старых деревьев. Белая лилия! И вдруг он  упал  к  ногам  Аманды,
страстно сжимая ее в могучих объятиях. Аманда затрепетала.
   - Ах, мистер Ральф, - слабо вскрикнула она, - что все это значит?
   - Я мужчина, Аманда, ты женщина. Мне вовсе не  нужна  твоя  земля.  Мне
всегда была нужна только ты, моя белая лилия, моя маленькая бунтовщица! Ты
нужна мне, Аманда! Скажи, что станешь моей! Выйдешь за меня?
   - Выйду, - едва слышно выдохнула она, склоняясь к  нему,  хрупкая,  как
белый цветок. И губы их слились в долгом, страстном  поцелуе.  Но  и  это,
похоже, совсем не помогло.
   Может быть, нужно, чтобы прошло лет двадцать - тридцать?
   - Ах ты, сука, - пробормотал он, оборачиваясь. И увидел  ее:  абсолютно
обнаженная, она лежала в тени пеканового  дерева,  спиной  привалившись  к
стволу и чуть приподняв колени. Он бросился к  ней,  на  ходу  расстегивая
джинсы. Их тела слились на  жесткой  траве,  где  кишели  сороконожки.  Он
фыркал, как дикий жеребец, она стонала и кричала в экстазе. И все, конец!
   А теперь что?
   Безымянный стоял близ опушки леса и безутешно смотрел на того, кто  был
рядом.
   - Мужчина ли я? - допытывался он. - А ты, вероятно, женщина?
   - Меня не спрашивай, - угрюмо отрезал тот.
   - По-моему, это самая важная вещь. Первоочередная!
   - Не так уж, черт побери, это важно.
   - Ты хочешь сказать, что не имеет значения - мужчина я или женщина?
   - Ну конечно, имеет. И для меня тоже.  Но  куда  важнее,  какой  именно
мужчина и какая женщина. А может - ни то ни другое? Что,  если  бы  Аманда
была, например, чернокожей?
   - Но пол-то?
   - О, черт! - воскликнул, теряя терпение, тот, кто был рядом. - Так ведь
и у червей, и у всяких там ленивцев тоже есть  пол!  Даже  Жан-Поль  Сартр
обладал половыми признаками - и что это доказывает?
   - Как?  Пол  -  это  нечто  реальное.  Я  хочу  сказать,  по-настоящему
реальное: он означает и обладание, и действие,  причем  в  самой  активной
форме. Когда мужчина обладает  женщиной,  он  тем  самым  доказывает,  что
действительно существует!
   - Понятно. А что, если ты женщина?
   - Я был Ральфом.
   - Попробуй побыть Амандой, - с кислым  видом  предложил  тот,  кто  был
рядом.
   Повисло молчание. Тени все больше вытягивались  к  востоку,  ползли  от
леса по  траве.  Маленькие  птички  кричали:  "Чик-чик-чирик".  Безымянный
сидел,  нахохлившись  и  обхватив  руками  колени.  Тот,  кто  был  рядом,
вытянулся на животе и что-то рисовал сосновой иголкой на  песке.  Выглядел
он печальным. Тень уже снова добралась до него.
   - Прости, - сказал Безымянный.
   - Ничего, - откликнулся тот, кто был рядом. - В конце концов, это  было
не по-настоящему.
   - Послушай! - Безымянный вдруг вскочил. - Я понял, что произошло! Вроде
путешествия - сел и едешь неизвестно куда. В этом-то все и дело.
   Верно. Он путешествовал. Плыл на маленьком каноэ.  По  длинной,  узкой,
темной, блестящей полосе воды. Крыша над головой и стены  вокруг  были  из
бетона. Его окружала почти полная темнота. Было ли  то  озеро,  ручей  или
просто канализационная труба? Но плыл  он  явно  против  течения,  куда-то
вверх. Грести было нелегко, и тем не менее  каноэ  продолжало  медленно  и
беззвучно подниматься вверх по реке, а  темная  сверкающая  вода  уплывала
назад, за корму. Он греб совершенно бесшумно, весло входило  в  воду,  как
нож в масло. Его большая черная  с  перламутром  электрогитара  лежала  на
переднем сиденье. Он знал, что у него за спиной есть еще кто-то, но ничего
не говорил. Ему не  было  позволено  ни  говорить,  ни  даже  смотреть  по
сторонам, так что, если они утратят то, что называется "бдительностью",  -
не его вина. Он,  конечно  же,  не  мог  бросить  весла:  течение  тут  же
завладело бы лодкой и просто перевернуло ее. И где он тогда  окажется?  Он
закрыл глаза и продолжал грести - взмах и такой  же  бесшумный  гребок.  У
него за спиной не раздавалось ни звука. Вода тоже молчала. Молчал и бетон.
Он не был уверен, действительно ли движется  вперед  или  просто  висит  в
неподвижности, а черная вода  упрямо  и  неудержимо  бежит  под  ним.  Он,
наверное, никогда уже не увидит света дня... Наружу, наружу!
   Тот, кто был рядом, похоже, даже и не заметил,  что  Безымянный  где-то
путешествовал, и по-прежнему лежал, рисуя на  песке  сосновой  иголкой,  а
потом вдруг сказал:
   - Ну как, что-нибудь вспомнил?
   Безымянный покопался в памяти, надеясь, что путешествие  пошло  ему  на
пользу. Но теперь он помнил еще меньше, чем прежде. Кладовая  была  пуста.
На полках  и  в  ящиках  полно  всякого  хлама:  старые  игрушки,  детские
колыбельные, старинные предания, бабушкины сказки -  но  абсолютно  ничего
пригодного  для  взрослого  человека,  ни  капли  собственности,  никакого
обладания хоть чем-то, ни  крошки  успеха.  Он  методично  рылся  в  своей
памяти, обследуя  уголок  за  уголком,  -  с  таким  упорством  ищет  пищу
изголодавшаяся крыса. В конце концов он неуверенно произнес:
   - Я действительно помню Англию...
   - Да неужели? А может, Омаху? [Омаха - город в  Восточной  Небраске  на
р.Миссури]
   - Но я помню, как был в Англии!
   - Правда? - Тот, кто был рядом, сел, рассыпав по песку сосновые иглы. -
Значит, ты действительно помнишь, что существовал! Как  жаль,  что  Англия
затонула!
   Они снова помолчали.
   - Я потерял все.
   В глазах  того,  кто  был  рядом,  стояла  темнота;  тьма  окутала  все
Восточное полушарие Земли, катившейся по крутому склону ночи.
   - Я - никто.
   - Ну, по крайней мере тебе известно, что ты человек, - сказал тот,  кто
был рядом.
   - И что мне с того? У меня нет ни имени, ни пола -  ничего.  С  тем  же
успехом я мог бы оказаться червем или ленивцем!
   - Ты с тем же успехом