з-за ушиба ребер Соде не может посещать  трудотерапию,  а  потому  все
время неспокоен. Палата для буйных тоже очень  плохо  влияла  на  него,  а
потому я, используя свои полномочия, удалила знак  "V"  с  его  больничной
карты и три дня назад перевела Соде в мужскую  палату  "В".  Кровать  Ф.С.
стоит рядом с кроватью старика Арки, и, когда я пришла, чтобы забрать Соде
на сеанс, они оживленно беседовали.
   - Доктор Собел, - сказал Ф.С., - вы знакомы с моим соседом, профессором
Аркой с факультета искусства и литературы нашего университета?
   Конечно, я знаю этого старика, он находится в клинике  уже  много  лет,
гораздо дольше, чем я здесь  работаю,  но  Ф.С.  говорил  столь  учтиво  и
загадочно, что я ответила:
   - Да. Как дела, профессор Арка? - и пожала старику руку. Тот  сдержанно
и вежливо поприветствовал меня как незнакомку - он часто  забывает  людей,
которых видел даже день назад.
   - А знаете ли вы, - спросил Ф.С., когда мы шли в комнату  скопирования,
- сколько сеансов электрошока прошел профессор? - и, когда я ответила, что
не знаю, сам ответил: - Шестьдесят. Он каждый  день  рассказывает  мне  об
этом. С гордостью. - Немного помолчав, Ф.С. продолжил: - А знаете  ли  вы,
что он был всемирно известным ученым? Он написал книгу "Идея свободы" -  о
свободе в политике, искусстве и науке  в  двадцатом  веке.  Я  прочел  эту
книгу, когда учился в инженерном институте.  Тогда  она  существовала.  На
книжных полках. Но больше ее нет. Нигде. Спросите доктора Арку. Он никогда
о ней не слышал.
   -  После  электроконвульсивной  терапии  всегда  наблюдается  некоторая
потеря памяти, - ответила  я,  -  но  утерянный,  забытый  материал  можно
изучить и обрести вновь.
   - После шестидесяти сеансов? - спросил Соде.
   Ф.С. - высокий мужчина, немного сутулый, но даже в больничной пижаме он
выглядит  довольно  внушительно.  Я  тоже  высокая,  и  он  называет  меня
"маленьким доктором" не потому, что я ниже его.  Впервые  он  назвал  меня
так, когда разозлился, и теперь иногда использует такое  обращение,  когда
злится, но не хочет обижать меня - ту меня, которую он знает.
   - Маленький доктор, - нахмурился Соде, - хватит  прикидываться.  Вы  же
понимаете, что разум этого человека был разрушен намеренно.
   Сейчас я напишу в точности то, что сказала, потому что это важно.
   - Я не одобряю использование электроконвульсивной терапии как  основной
процедуры лечения.  Я  бы  не  рекомендовала  ее  использование  для  моих
пациентов,  кроме,  возможно,  особых  случаев  старческой  меланхолии.  Я
занимаюсь психоскопией потому, что это созидательный, а не  разрушительный
метод.
   Это правда, но я никогда  раньше  не  говорила  и  не  думала  об  этом
сознательно.
   - А что вы порекомендуете для меня?
   Я  объяснила,  что,  когда  я  поставлю  окончательный   диагноз,   мои
рекомендации  еще  должны  быть  одобрены  заведующей  отделением   и   ее
помощником. Но до сих пор ничего в истории Ф.С. или его личности  не  дает
права на применение ЭКТ, хотя обследование еще не закончено.
   - Так давайте продлим обследование как можно  больше,  -  сказал  Ф.С.,
шаркая ногами и сутулясь.
   - Зачем? Вам что, это нравится?
   - Нет. Но мне нравитесь вы.  И  мне  хотелось  бы  оттянуть  неизбежный
конец.
   - Почему вы постоянно твердите, что он неизбежен, Флорес? Неужели вы не
понимаете, что ваши мысли по этому поводу просто-напросто иррациональны?
   - Роза, - ответил он, впервые назвав меня по имени, - Роза, о настоящем
зле  нельзя  рассуждать  здраво.  Существуют   грани,   неразличимые   для
человеческого разума. Конечно, я рассуждаю иррационально,  если  поставлен
лицом к лицу перед надвигающимся разрушением моей памяти - меня самого. Но
я рассуждаю правильно. Знаете, они просто не выпустят меня отсюда не...  -
Он надолго замолчал, но в конце концов закончил: - Неизмененным.
   - Один психотичный эпизод...
   - У меня не было психотичного эпизода. Вы должны были уже это понять.
   - Так почему же вас прислали сюда?
   -  У  меня  есть  несколько   коллег,   считающих   себя   соперниками,
конкурентами. Думаю, они информировали ТРТУ,  что  я  -  либерал,  ведущий
подрывную деятельность.
   - А доказательства у них есть?
   -  Доказательства?  -  К  этому  моменту  мы  уже  пришли   в   комнату
скопирования. Ф.С. на мгновение закрыл лицо руками и смущенно засмеялся. -
Доказательства? Ну, однажды на собрании своего отделения я долго беседовал
с одним гостем - иностранцем, работающим, как и я, дизайнером.  И  у  меня
есть друзья, вы знаете, - непродуктивные люди,  богема.  А  этим  летом  я
доказал  начальнику  отделения,  что   разработанный   им   и   одобренный
правительством дизайн оборудования не  будет  рациональным.  Очень  глупо.
Может, я здесь именно поэтому - из-за слабоумия. И я много  читал.  Прочел
книгу профессора Арки.
   - Но все это неважно, вы думаете  позитивно,  любите  свою  страну,  вы
лояльны в конце концов!
   - Не знаю, - задумчиво протянул Ф.С. - Мне  нравится  идея  демократии,
надежды, да, это я люблю. Даже жить без  этого  не  могу.  Но  страна?  Вы
имеете в виду нечто на карте, линии? Все, что внутри этих линий, - хорошо,
а все, что вне их, - не имеет значения? Как может взрослый человек  любить
такую по-детски наивную идею?
   - Но вы ведь не предадите нацию внешнему врагу.
   - Ну, - ответил он,  -  если  встанет  вопрос  выбора  между  нацией  и
человечеством или между нацией и другом, могу и предать. Если вы называете
это предательством. Я называю это моралью.
   Он  _действительно_  либерал.  Именно  о  таком   случае   рассказывала
док.Катрин в воскресенье.
   Классический случай психопатии: отсутствие  нормальной  лояльности.  Он
довольно равнодушно произнес - "могу и предать".
   Нет. Неправда. Он сказал это с трудом, с  болью.  А  я  была  настолько
шокирована, что ничего не чувствовала, кроме пустоты и холода.
   Как я могу лечить подобный  тип  психоза  -  _политический_  психоз?  Я
дважды перечитала книгу Де Кама и думаю, что теперь понимаю ее,  но  между
политическим и психологическим все еще остается пробел.  Книги  рассказали
мне, как надо думать, но не объяснили, как _действовать_ позитивно. Теперь
я знаю, что Ф.С.  должен  думать  и  чувствовать,  понимаю  разницу  между
должным и теперешним состоянием его разума, но не знаю,  как  научить  его
думать  позитивно.  Де  Кам  говорит,  что  неприятие  -  это   негативное
состояние, которое необходимо заполнить позитивными идеями и эмоциями,  но
для Ф.С. такой способ не подходит. Дело не в нем.  Зато  у  Де  Кама  есть
явный пробел между психологическим и политическим - _сфера_ применения его
идеи. А если идеи Де Кама неверны, то как можно их применить?
   Мне очень нужен совет, но я не могу получить его у док. Нэйдс.
   "Вы найдете здесь все, что вам надо", - сказала  она,  давая  мне  дело
Соде. И если я скажу, что мне это не удалось, то тем самым продемонстрирую
свою беспомощность и несостоятельность,  и  Нэйдс  заберет  у  меня  этого
пациента. К тому же я думаю, что  дело  Соде  дано  мне  для  того,  чтобы
проверить меня. Но мне нужен опыт, я учусь, и,  кроме  того,  пациент  мне
доверяет и  свободно  делится  со  мной  своими  мыслями.  Он  ведет  себя
раскованно, ибо знает, что я все сохраню в  тайне.  А  потому  я  не  могу
никому показывать дневник и обсуждать проблемы с кем-либо,  пока  Соде  не
вылечится. И конфиденциальность больше не потребуется.
   Но я не знаю, когда это  случится.  Возможно,  тайну  придется  хранить
всегда.
   Мне нужно научить Ф.С. подстраивать поведение  под  реальную  ситуацию,
иначе его пошлют на  ЭКТ,  когда  в  ноябре  состоится  пересмотр  дел  на
заседании комиссии. Соде прав во всем.


   9 октября

   Я прекратила вести дневник, когда материалы  Ф.С.  стали  казаться  мне
"опасными" для него (и для меня самой). Сегодня  ночью  я  перечитала  все
записи и теперь понимаю, что никогда не смогу показать  написанное  док.Н.
Поэтому я снова собираюсь писать все, что  вздумается.  Что  Н.  и  велела
делать. Хотя она всегда ожидала, что я покажу ей записи, что мне захочется
их показать (так я поначалу и делала) или что  если  она  попросит,  то  я
покажу. Вчера Н. попросила меня дать ей дневник. Я сказала, что  перестала
его вести, поскольку там всего лишь повторялись записи, которые я делала в
больничных  картах  пациентов.  И  явно  не  одобрила  мои  действия,   но
промолчала. За последние несколько  недель  наши  отношения  "начальник  -
подчиненный"  очень  изменились.  Я  более  не  чувствую  острой  нужды  в
чьем-либо руководстве. После освобождения Аны Джест, статьи об  аутизме  и
моего успешного анализа пленок Т.Р.Винхи Н. не может настаивать,  чтобы  я
ей подчинялась. Но она может возмутиться моей независимостью.  Я  сняла  с
дневника обложку и храню страницы в прорези  переплета  книги  Рейнгельда:
будет очень трудно найти  тетрадь  здесь.  Когда  я  прятала  дневник,  то
чувствовала что-то неприятное в желудке и у меня разболелась голова.
   Аллергия: человек может тысячи раз вдыхать цветочную пыльцу  и  терпеть
укусы блох без всяких последствий. Затем он  получает  вирусную  инфекцию,
или психическую травму, или укус пчелы и в следующий раз,  столкнувшись  с
цветущей липой или блохой, начинает чихать, кашлять, чесаться,  плакать  и
пр. Так же и с другими раздражителями, действующими на людей с  повышенной
чувствительностью.
   "Откуда столько страха?" - написала я. Что ж, теперь я знаю. Почему нет
права на частную жизнь без постороннего вмешательства? Это несправедливо и
подло. Я не могу прочесть классифицированные дела, хранящиеся в офисе  Н.,
хотя работаю с пациентами, а она - нет. Но я не должна  иметь  собственные
классифицированные материалы. Это могут только люди, наделенные властью. И
все их секреты хороши, даже если люди эти - лгуны.
   Послушай.  Послушай,  Роза  Собел.  Доктор  медицины,   дипломированный
психотерапевт и психоскопист. Не зашла ли ты слишком далеко?
   Чьи мысли заполняют твою голову?
   Ты работала от 2 до 5 часов на  протяжении  шести  недель  с  сознанием
одного человека. С творческим, цельным, здравомыслящим сознанием.  Никогда
раньше  ты  не  работала  ни  с  чем  подобным.  Ты  имела  дело  лишь   с
покалеченными и запуганными. И ни разу не встретила равного себе.
   Кто же здесь терапевт - ты или он?
   Но если с ним все в порядке, что же я должна лечить?  Как  я  могу  ему
помочь? Как могу спасти его?
   Научив его лгать?


   (Без даты)

   Оба предыдущих дня я до полуночи просматривала пленки  диагностического
скопирования профессора Арки, записанные одиннадцать лет назад,  когда  он
поступил в клинику, перед лечением электрошоком.
   А сегодня утром док. Н. спросила, зачем я "просматривала  такие  старые
дела". (Это означает, что Селена сообщает Н., какие дела использовались. Я
знаю каждый  квадратный  сантиметр  комнаты  скопирования,  но  все  равно
проверяю теперь ее  ежедневно.)  Я  ответила,  что  интересуюсь  изучением
прогресса идеологического неприятия у творческих работников. Мы  пришли  к
единому   мнению   о   том,   что   интеллигентность    имеет    тенденцию
благоприятствовать негативному мышлению и  может  привести  к  психозу.  И
люди, страдающие такими психозами, должны пройти полный курс лечения,  как
проф. Арка, а затем, если они все еще останутся  компетентными,  их  можно
отпустить. Мы провели очень интересную и гармоничную дискуссию.
   Я  соврала.  Соврала.   Соврала.   Соврала   специально,   сознательно,
правдоподобно.  И  она  солгала.  Врунья.  И  к  тому  же  тоже   работник
умственного труда! Она - сама ложь. Трусливая, малодушная.
   Я хотела просмотреть пленки Арки, чтобы представить себе общую картину.
Чтобы  доказать  самой  себе,  что  Флорес,  без  сомнения,   уникален   и
оригинален. И это правда. Разница просто восхитительна. Измерение сознания
Арки имеет великолепную, прямо-таки архитектурную структуру,  но  материал
подсознания распадается на отдельные элементы и не столь  интересен.  Док.
Арка обладал обширными знаниями и по силе и красоте течения мыслей гораздо
превосходил Флореса, мысли которого часто путаются  и  скачут.  Но  это  -
составляющая живости и непосредственности Ф.С., его энергии. У док. Арки -
абстрактный ум, как и у меня, а потому его пленки понравились мне  меньше.
Мне  не   хватает   твердости,   пространственно-временного   реализма   и
интенсивной ясности чувств ума Флореса.
   Утром в комнате скопирования я рассказала Ф.С. о своих  действиях.  Его
реакция (как обычно) оказалась не такой,  как  я  ожидала.  Соде  нравится
старик Арка, и я думала, он обрадуется.
   - Так это значит,  что  они  сохранили  пленки  и  разрушили  разум?  -
возмутился он.
   Я ответила, что пленки хранятся для использования в процессе  обучения,
и спросила, неужели он не одобряет, что существуют записи  мыслей  Арки  в
оригинале: ведь это почти как написанная  профессором  книга  и,  в  конце
концов, копия того выдающегося разума, который рано или поздно одряхлеет и
умрет.
   - Нет! - воскликнул Ф.С. - Нет, потому что книга - запрещена, а  пленка
- классифицирована! Неужели даже  после  смерти  нельзя  обрести  покой  и
свободу? Нет ничего ужасней!
   После сеанса он  спросил,  смогу  ли  я  и  захочу  ли  уничтожить  его
диагностические пленки, если его самого пошлют на  ЭКТ.  Я  ответила,  что
подобные записи очень  легко  стереть  и  затерять,  но  мне  это  кажется
жестоким. Я училась, диагностируя его, и другим записи  скопирования  тоже
могут когда-нибудь пригодиться.
   - Неужели вы не понимаете, - сказал Ф.С., - что я не буду служить людям
с пропусками службы безопасности? Меня даже не станут использовать, вот  в
чем дело. Вы никогда не использовали  меня.  Мы  просто  работали  вместе.
Вместе построили нормальные человеческие отношения.
   В последнее время в его воображении часто  мелькала  тюрьма.  Фантазии,
мечты о заключении, трудовых лагерях. Он мечтает о тюрьме, как  человек  в
тюрьме мечтает о свободе.
   Действительно,  учитывая  то,  что  ситуация   становится   все   более
критической, я бы послала Ф.С. в тюрьму, если  бы  могла,  но  раз  уж  он
_здесь_ - шансов нет. Если я сообщу, что Соде на  самом  деле  политически
опасен, его просто опять поместят в палату для буйных и назначат ему  ЭКТ.
И здесь нет судьи,  который  признал  невиновность  Ф.С.  Только  доктора,
которые подпишут смертный приговор.
   Все, что я могу сделать, - это протянуть процесс диагностики как  можно
дольше и подать требование о полном совместном анализе, с точным прогнозом
полного излечения. Но я уже три раза  составляла  черновик  отчета:  очень
сложно сформулировать текст так, чтобы любому стало ясно, что болезнь Соде
- идеологическая (тогда мой  диагноз  хотя  бы  не  сразу  отвергнут),  но
несерьезная и излечимая, а потому можно снова применить психоскоп.  Но,  с
другой  стороны,  зачем  тратить  около  года,   используя   дорогостоящее
оборудование, когда под рукой имеется дешевый и простой метод  лечения?  И
неважно, что я скажу, - у них  есть  этот  аргумент.  До  пересмотра  дела
осталось две недели. Я обязана написать отчет так, чтобы его на самом деле
было  невозможно  не  принять.  Но  если  Флорес  прав  и  все  это   лишь
комедиантство, ложь о лжи, и с самого начала у них уже имелись приказы  из
ТРТУ "уничтожить"...


   (Без даты)

   Сегодня - пересмотр дел отделения. Если я останусь здесь, у  меня  пока
есть кое-какие полномочия, я смогу сделать что-то хорошее Нет нет нет но я
не могу не могу даже сейчас даже в этот раз что теперь я могу сделать  как
могу остановить все это


   (Без даты)

   Прошлой ночью мне снилось, что я еду на спине медведя вверх  по  узкому
ущелью между крутыми склонами гор, которые уходят высоко  в  темное  небо;
была зима, и на камнях лежал лед.


   (Без даты)

   Завтра утром скажу Нэйдс, что  увольняюсь  и  прошу  перевести  меня  в
детскую больницу. Но она должна утвердить перевод. Если нет - я окажусь на
улице. Я уже почти там.  Чтобы  написать  эти  строки,  пришлось  запереть
дверь. Как только я закончу писать, то пойду вниз и сожгу все в печке. Уже
и места нет.
   Мы встретились в холле. Его вел санитар.
   Я взяла Ф.С. за руку. Рука была большой, костлявой и очень холодной.
   - Роза, - тихо сказал он, - что,  вот  я  и  дождался,  меня  ведут  на
электрошок?
   Я не хотела, чтобы Соде  потерял  надежду,  прежде  чем  поднимется  по
ступенькам и пройдет по коридору. Коридор слишком длинный. И я сказала:
   - Нет. Опять какие-то анализы - возможно, ЭЭГ.
   - Тогда увидимся завтра? - спросил он, и я ответила "да".
   И мы увиделись. Вечером я зашла в палату. Ф.С. не спал.
   - Флорес, это я - доктор Собел. Роза.
   - Очень приятно познакомиться, - пробормотал  он.  Левая  сторона  лица
поражена легким параличом. Но это пройдет.
   Я - Роза. Я роза. Роза, я - роза. Роза  без  цветка,  из  одних  шипов,
разум, который он создал, рука, которой он коснулся, зимняя роза.



    Урсула Ле Гуин.
    Арфа Гвилан

   -----------------------------------------------------------------------
   Ursula К.Le Guin. Gwilan's Harp (1977).
   Пер. - А.Думеш. "Миры Урсулы Ле Гуин". "Полярис", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 30 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Арфа перешла к Гвилан от матери, и, как все говорили,  мастерство  игры
тоже досталось ей по наследству.
   "Ах, - говорили люди, когда играла Гвилан, - да ведь это же манера игры
Диеры". Точно так же говорили их родители, когда играла Диера: "Ах, это же
настоящая манера Пенлин!"
   Матери Гвилан арфа досталась от Пенлин, которая, умирая, оставила  этот
чудесный  инструмент  самой  достойной  ученице.   Пенлин   тоже   усердно
трудилась, чтобы получить арфу от одного музыканта; инструмент никогда  не
продавался и не обменивался, и никто даже не брался оценить стоимость арфы
в денежном выражении. Лишь  простой  бедный  музыкант  мог  владеть  столь
роскошным и совершенно невероятным инструментом.  Форма  арфы  была  самим
совершенством, и каждая деталь -  великолепная  и  прекрасная:  твердое  и
гладкое как бронза дерево, отделка серебром  и  слоновой  костью.  Большой
изгиб  корпуса  обрамляла  серебряная   оправа,   гравированная   длинными
переплетающимися линиями, которые превращались в волны, а волны переходили
в листья, и из этих листьев выглядывали  глаза  лесных  эльфов  и  оленей,
которые вновь превращались в листья,  а  затем  в  волны,  и  волны  снова
переходили в линии. Арфу сделал великий  мастер  -  это  видел  с  первого
взгляда даже несведущий человек, и чем дольше кто-либо на нее смотрел, тем
яснее это понимал. Но вся красота инструмента создавалась ради одной  лишь
цели - лучшего звучания. Звук арфы Гвилан был  подобен  журчанию  воды,  и
дождю, и реке, искрящейся в солнечном  свете,  шелесту  пенистых  волн  на
темном песке, лесу, листьям и веткам, и сияющим  глазам  лесных  эльфов  и
оленей среди листьев, шелестящих, когда в долинах дует  ветер.  Звук  арфы
был одновременно всем и ничем.
   Когда Гвилан играла, рождалась музыка, а  что  такое  музыка,  если  не
незначительное колебание воздуха?
   Она играла всегда, когда этого хотели люди. Гвилан имела хороший голос,
но в нем не хватало мелодичности,  поэтому,  когда  люди  хотели  услышать
песни и баллады, она аккомпанировала певцам. Ее игра  поддерживала  слабые
голоса, хорошие же становились еще лучше,  а  громогласные,  самодовольные
певцы иногда даже старались сдержать свою мощь,  чтобы  услышать  звучание
арфы.  Гвилан  играла  в  сопровождении  флейты,  тростниковой  флейты   и
тамбурина, исполняла музыку, специально написанную для  арфы,  и  мелодии,
которые рождались сами по себе, когда пальцы касались струн.
   "Приедет  Гвилан  и  сыграет  на  арфе",  -  говорили  на  с