обного  трансу.
Хотя, конечно,  так  называемый  транс  -  всего  лишь  оккультный  фокус,
примитивный трюк, не представляющий интереса для психиатрической науки.
   Ана сегодня по моей просьбе продумывала тему  "День  моей  жизни".  Все
такое  серое  и  унылое  -  бедная  женщина!  Она  никогда  не  думала   с
удовольствием  даже  о  пище,  хотя  и  живет  на   минимальном   рационе.
Единственное, что на какое-то мгновение проявилось  отчетливо,  -  детское
лицо, ясные детские  глаза,  розовая  вязаная  шапочка,  круглые  щеки.  В
обсуждении после сеанса Ана рассказала, что по  дороге  на  работу  всегда
проходит через школьный двор, потому что ей нравится, как "малыши бегают и
весело кричат". Муж Аны воплотился на экране в виде  большого  мешковатого
рабочего костюма и сварливого угрожающего бормотания. Интересно, знает  ли
бедная женщина, что много лет  не  видела  лица  собственного  мужа  и  не
слышала ни единого его слова? Но разговаривать с ней об  этом  бесполезно.
Может, и хорошо, что она ничего не видела и не слышала.
   Сегодня я заметила, что Ана вяжет розовую шапочку.
   По  рекомендации  док.  Нэйдс  читала  "Неприятие"  Де  Кама  -   главу
"Исследование".


   6 сентября

   В середине сеанса (вновь сосредоточенное дыхание) я громко позвала:
   - Флорес!
   Оба пси-измерения мгновенно  отреагировали,  экран  окрасился  в  белый
цвет, но соматические реакции наступили гораздо позднее. Через  4  секунды
Соде ответил вслух, вяло. Нет, это не транс, а аутогипноз.
   -  Ваше  дыхание,  -  сказала  я,  -  контролируется  аппаратурой.  Мне
совершенно не надо знать, что вы все еще дышите. Это скучно.
   - А мне нравится вести собственный контроль, доктор, - ответил он.
   Я подошла, сняла с глаз Соде повязку  и  посмотрела  на  него.  У  него
приятное лицо, типичная  внешность  технического  работника,  доброго,  но
упрямого  как  осел.  Пишу  какие-то  глупости.  Но  не  собираюсь  ничего
вычеркивать. В дневнике я вольна писать все,  что  приходит  в  голову.  У
ослов очень даже симпатичные морды. Все знают, что  эти  копытные  тупы  и
упрямы, зато выглядят мудро и спокойно,  как  будто  им  приходится  много
страдать и терпеть, но они не видят причин для недовольства, словно  знают
какую-то таинственную причину, по которой следует о недовольстве забыть. А
белые круги вокруг ослиных глаз придают им беззащитный вид.
   - Чем больше вы дышите, - продолжила я, - тем меньше думаете. Мне нужна
ваша помощь. Я пытаюсь выяснить, чего вы боитесь.
   - А я знаю, чего боюсь, - хмыкнул Соде.
   - Так почему же вы не говорите мне?
   - Вы никогда меня не спрашивали.
   - Очень неблагоразумно, -  разозлилась  я,  хотя  теперь  понимаю,  что
возмущаться неблагоразумным поведением умственно больного просто смешно. -
Ну хорошо, я спрашиваю вас сейчас.
   - Я боюсь  электрошока,  -  задыхаясь,  проговорил  он.  -  Боюсь,  что
разрушат мой разум. Что будут держать здесь. Или выпустят отсюда, когда  я
буду уже не в состоянии что-либо вспомнить.
   - Прекрасно, так почему бы  вам  не  подумать  об  электрошоке  и  всем
прочем, когда я смотрю на экраны?
   - А почему я должен это делать?
   - А почему бы и нет? Вы рассказали мне о своих страхах, так  почему  не
можете о них подумать? Я хочу посмотреть, какого цвета ваши мысли!
   - Цвет моих мыслей - не вашего ума дело, - со злостью сказал Соде, но в
этот момент я повернулась к экрану и увидела там незащищенное  отображение
мыслительной активности.
   Конечно, пока мы говорили, все записывалось на пленку, и после обеда  я
изучала эти записи. Просто восхитительно. Два мысленных  словесных  уровня
идут отдельно  от  произносимых  вслух  слов.  Все  сенсорно-эмоциональные
реакции очень интенсивны и невероятно сложны. Например, меня Соде  "видит"
по крайней мере на трех различных мыслительных уровнях, а может, и больше,
и анализ невероятно затруднен. Соотношение между сознанием и  подсознанием
чрезвычайно запутано, воспоминания  и  текущие  впечатления  переплетаются
крайне быстро, и  все  это  сливается  вместе.  Мышление  Соде  напоминает
машины, которые он изучает, -  весьма  замысловатые  детали,  объединенные
единой математической гармонией.
   Когда Соде понял, что я наблюдаю за экраном, он поднял крик:
   - Извращенка! Подглядывает за чужими мыслями! Оставьте  меня  в  покое!
Убирайтесь! - Он обхватил голову руками и заплакал.
   На экране  на  несколько  секунд  возникла  отчетливая  фантазия:  Соде
срывает шлем и зажимы с рук, крушит аппаратуру, разбивает ее,  выскакивает
из здания, а там, снаружи, находится высокий холм, покрытый короткой сухой
травой, и Соде стоит один под темнеющим вечерним небом. Такой  решительный
и сильный в мечтах человек на самом  деле  сидел  в  кресле,  удерживаемый
многочисленными зажимами и всхлипывал.
   Я прервала сеанс, сняла с пациента шлем и спросила, не хочет ли он чая.
Он отказался отвечать. Тогда я  освободила  ему  руки  и  принесла  чашку.
Сегодня для персонала поставили даже сахар, целую коробку. Я сказала Соде,
что положила ему два куска сахара.
   Отхлебнув немного чая, он заговорил вредным ироничным тоном,  поскольку
очень стыдился своих слез:
   - А вы знаете, что я люблю сахар. Наверное, это  ваш  психоскоп  сказал
вам, что я люблю сахар.
   - Не ведите себя так глупо, - ответила я, - сахар нравится всем.
   - Нет, маленький доктор, не всем. - Затем таким же ехидным  тоном  Соде
спросил, сколько мне лет и замужем ли я. - А, не хотите выходить замуж?  -
язвительно осведомился он.  -  Преданы  работе?  Помогаете  душевнобольным
вернуться к созидательной жизни на благо отечества?
   - Мне нравится моя работа, - ответила я, - потому  что  она  трудная  и
интересная. Как и ваша. Вам ведь нравится ваша работа, не так ли?
   - Нравилась когда-то. Но всему теперь конец.
   - Почему?
   - _Ззззззззт_! - Соде постучал по голове. - И ничего нет. Правильно?
   - Почему вы так уверены, что вам предпишут электрошок? Я  еще  даже  не
поставила вам диагноз.
   - Диагноз? - переспросил он. - Послушайте, прекратите  ломать  комедию,
прошу вас. Мой диагноз  уже  установлен.  Известными  докторами  из  ТРТУ.
Тяжелый случай неприятия. Диагноз: "зло"! Терапия;  "запереть  в  комнате,
полной кричащих и  дерущихся  человеческих  развалин,  а  затем  тщательно
просмотреть мозги, так же, как просмотрели бумаги, и  сжечь  их...  выжечь
дотла". Правильно, доктор? Ну зачем нужно все это  позирование,  диагнозы,
чай? Неужели это обязательно? Неужели  надо  обшарить  все  закоулки  моей
памяти, прежде чем сжечь ее?
   - Флорес, - сказала я очень терпеливо, - _вы сами_ говорите: "Разрушьте
меня". Вы что, не слышите сами себя? Психоскоп ничего не  разрушает.  И  я
использую его не для того, чтобы получить какие-то доказательства. Вы не в
суде, не на судебном процессе. И я не судья. Я врач...
   - Если вы врач, - прервал меня он, - неужели не видите, что я не болен?
   - Как я вообще могу что-либо увидеть, если вы  блокируете  меня  своими
дурацкими "НЕ ВМЕШИВАЙСЯ!"? - закричала я. Да, я закричала. Мое терпение и
в самом деле было позой, которая вдруг рассыпалась в прах. Но  я  увидела,
что наконец проняла Соде, и продолжила: -  Вы  выглядите  больным,  ведете
себя как больной. Два сломанных ребра, температура,  отсутствие  аппетита,
приступы плача - это что, хорошее здоровье? Если вы  не  больны,  докажите
мне это! Позвольте мне увидеть, что у вас внутри, каковы вы на самом деле!
   - Я все равно проиграю. - Соде посмотрел в чашку,  усмехнулся  и  пожал
плечами. - Почему я вообще  с  вами  разговариваю?  Вы  _выглядите_  такой
честной, черт вас побери!
   Я ушла из комнаты скопирования. Ужасно,  как  иногда  умеют  задеть  за
живое некоторые пациенты. Проблема в том, что  я  привыкла  к  детям,  чья
реакция абсолютна, как у животных,  которые,  испытывая  страх,  замирают,
ощетиниваются или кусаются. Но с этим человеком, который  старше  и  умнее
меня, сначала наладились контакт и доверие, а потом последовал удар. А это
гораздо больнее.
   Мне даже неприятно все это писать. Снова больно. Но полезно.  Теперь  я
гораздо лучше понимаю многие вещи, которые говорил Соде. Думаю, я не стану
показывать записи док. Нэйдс, пока не установлю  точный  диагноз.  Если  в
том, что Ф.С. говорил насчет ареста или подозрения в неприязни  есть  хоть
доля правды (он, конечно, довольно легкомысленно  относится  к  тому,  что
говорит), док.  Нэйдс  посчитает  нужным  забрать  дело  в  связи  с  моей
неопытностью. Я не хочу этого. Мне нужен опыт.


   7 сентября

   Идиотка! Вот почему Нэйдс дала мне книгу Де Кама. Конечно,  она  знает.
Как заведующая отделением она имеет  доступ  к  досье  ТРТУ  на  Ф.С.  Она
намеренно дала мне это дело.
   И в самом деле, случай весьма поучительный.
   Сегодняшний сеанс: Ф.С. все еще злой и угрюмый.  Намеренно  представлял
сцены секса. Это было воспоминание,  но,  когда  женщина  под  Соде  стала
размеренно двигаться, он внезапно нацепил на нее  карикатуру  моего  лица.
Эффектный трюк. Сомневаюсь, что такое могла бы  сделать  женщина:  женские
воспоминания о сексе обычно более затуманенные и возвышенные, и партнеры в
таких  воспоминаниях  не  превращаются  в  жутких  кукол  с  перемещаемыми
головами. Через некоторое время Соде устал  от  устроенного  представления
(кроме  яркости  и  живости  мысленных  образов  проявилось  и   некоторое
соматическое участие, но не эрекция),  и  мысли  его  начали  блуждать.  В
первый раз. Вновь появился один  из  чертежей  на  столе.  Вероятно,  Соде
работал дизайнером, ибо он начал что-то поправлять  карандашом.  В  то  же
время аудиоадаптер  уловил  какую-то  мысленно  напеваемую  мелодию,  а  в
подсознании, перекрывая сферу  взаимодействия,  появилась  большая  темная
комната, видимая с высоты роста ребенка: очень высокие подоконники,  вечер
за окном, темнеющие ветки деревьев, а в самой  комнате  -  женский  голос,
тихий, возможно, читающий вслух, иногда соединяющийся с мелодией. В то  же
время шлюха на кровати начала появляться и исчезать за волевыми вспышками,
каждый раз распадаясь на все более мелкие части, пока не осталось  ничего,
кроме соска. Наконец-то у меня появился  ценный  материал  для  анализа  -
первая мыслительная  последовательность  длительностью  более  10  секунд,
которую можно рассматривать четко и целиком.
   - И что вы узнали? - саркастически осведомился Соде, когда  я  окончила
сеанс.
   Я просвистела часть мелодии.
   Ф.С. выглядел испуганным.
   - Красивая мелодия, - сказала я, - никогда раньше ее не  слышала.  Если
это сочинили вы, я больше не стану ее насвистывать.
   - Это из одного квартета,  -  проговорил  Соде,  к  которому  вернулось
ослиное выражение беззащитности и терпения. -  Мне  нравится  классическая
музыка. А вы...
   - Я видела девушку, - сказала я. - С моим лицом. И знаете, что  я  хочу
увидеть теперь?
   Он покачал головой. Мрачно и виновато.
   - Ваше детство.
   Это удивило его.
   - Хорошо, - кивнул он через некоторое время. - Вы получите мое детство.
Почему бы нет? Вы ведь все равно любыми путями получите  то,  что  хотите.
Послушайте. Вы ведь все записываете, да? Могу я просмотреть запись? Я хочу
видеть то, что видите вы.
   - Пожалуйста, - ответила  я.  -  Но  вы  поймете  гораздо  меньше,  чем
думаете. Я училась  вести  наблюдения  целых  восемь  лет.  Вы  начнете  с
собственных записей. Я несколько месяцев рассматривала  свои,  прежде  чем
смогла что-либо разобрать.
   Я посадила Соде на свое место, надела на  него  наушники  и  прокрутила
последние 30 секунд.
   После просмотра он стал задумчивым и вежливым.
   - А что означало движение бегущих вверх и вниз линий, фона - вы это так
называете?
   - Визуальное сканирование -  ваши  глаза  были  закрыты  -  и  исходные
чувственные данные подсознания. Измерения тела  и  подсознания  все  время
частично перекрывают  друг  друга.  Мы  рассматриваем  все  три  измерения
отдельно, потому что полностью  они  совпадают  лишь  у  совсем  маленьких
детей. Яркий переливающийся треугольник в левом углу голограммы, вероятно,
отображает испытываемую вами боль в ребрах.
   - Но я представляю себе это совершенно по-другому!
   - Вы же не видите свою боль, вы даже не чувствовали ее сознательно.  Но
мы не можем перенести боль в ребрах как таковую на голографический  экран,
а потому даем ей визуальный символ.  То  же  самое  со  всеми  ощущениями,
аффектами, эмоциями.
   - И вы умеете все это распознавать?
   - Я уже говорила: чтобы научиться  психоскопировать,  мне  понадобилось
восемь лет. И  поймите,  что  мы  видим  лишь  фрагмент.  Никто  не  может
поместить всю человеческую психику, человеческую  душу  на  четырехфутовый
экран. Никто не знает, есть ли границы у души. Кроме границ вселенной.
   - Возможно, доктор, - сказал Соде через пару секунд, - вы не  такая  уж
дура. Вероятно, вы просто слишком погрузились в  работу.  Это  может  быть
опасно - понимаете? - так погружаться в работу.
   - Я люблю свою работу и надеюсь, что служу правому делу, - ответила  я,
внутренне готовясь увидеть проявление симптомов неприятия.
   - Педантка, - печально улыбнулся Соде.
   У Аны все в том же духе. Все еще некоторые проблемы с едой. Включила ее
в группу Джорджа по устной  терапии.  Что  ей  действительно  нужно  -  по
крайней мере одно, что нужно на самом деле, - так это  компания.  В  конце
концов, почему Ана должна есть? Кому надо, чтобы  она  жила?  То,  что  мы
называем психозом, на самом деле часто оказывается  лишь  реальностью.  Но
люди не могут жить одной реальностью.
   Схемы  Ф.С.  не  соответствуют  ни  одной  классической  параноидальной
психоскопической схеме у Рейнгельда.
   Я с трудом могу разобраться в книге Де Кама. Терминология политики  так
отличается от психологии. Все как будто задом наперед. Мне необходимо быть
действительно внимательной на воскресных вечерних занятиях П.М.  Я  ленюсь
думать. Или нет, Ф.С. сказал, что я слишком поглощена  работой,  а  потому
невнимательна к ее контексту - вот что он имел в виду. Не думаю, для  чего
работаю.


   10 сентября

   В предыдущие два вечера я так уставала, что даже ничего не  написала  в
дневнике. Все результаты  скопирования  записаны  на  пленку  и,  конечно,
отражены в журнале анализа. Долго изучала  материалы  Ф.С.  Восхитительно.
Действительно  неординарный  ум.   Не   гениальный   и   не   оригинальный
(интеллектуальные тесты показали  средний  результат),  не  художественная
натура, не имеет шизофренической интуиции. И я не могу  объяснить  почему,
но я чувствую гордость, что Ф.С. поделился со мной воспоминаниями о  своем
детстве. Там, конечно, есть боль и страх, смерть отца от  рака,  месяцы  и
месяцы нищеты и страданий, когда Ф.С. было двенадцать лет, ужасно, ужасно,
но все это в конечном итоге не обернулось болью. Он ничего не забыл и даже
не пытался  забыть.  Но  Соде  удалось  изменить  воспоминания  о  детстве
благодаря любви к родителям, сестре, музыке, любви к форме и  весу  вещей,
настроению событий, благодаря воспоминаниям  о  радостных  -  солнечных  и
пасмурных - давно минувших днях. И всегда мысль его  работала  спокойно  и
созидательно.
   До совместного анализа дело еще не дошло, еще слишком рано, но  сегодня
Соде сотрудничал со мной так прилежно, что я спросила  его,  знает  ли  он
что-либо о "темном брате", чей образ сопровождает  несколько  сознательных
воспоминаний в подсознательном измерении. Когда я описала "темного  брата"
со спутанной копной волос, Соде испуганно посмотрел на меня и сказал:
   - Вы имеете в виду Докки?
   Это имя я тоже слышала  в  подсознании,  хотя  и  не  связывала  его  с
непонятной темной фигурой.
   Соде объяснил, что, когда ему было  пять  или  шесть  лет,  он  называл
именем Докки медведя, которого часто представлял и видел во сне.
   - Я катался на нем, - рассказывал  Соде.  -  Докки  был  большой,  а  я
маленький. Он сокрушал стены, уничтожал все плохое -  хулиганов,  шпионов,
людей, пугающих мою мать,  тюрьмы,  темные  аллеи,  по  которым  я  боялся
ходить, полицейских с ружьями, ростовщиков. Дрался и побеждал их. А  затем
он брел по булыжникам на гору. И вез меня  на  спине.  Там  было  тихо.  И
всегда был вечер, сумерки, когда начинают появляться звезды. Очень странно
это помнить. Тридцать  лет  спустя.  Позже  Докки  превратился  "в  друга,
мальчика или мужчину, с медвежьей шерстью. Он все еще крушил плохое,  а  я
ходил с ним. Это так здорово.
   Я записала рассказ о Докки-медведе по памяти, поскольку запечатлеть его
на пленке не удалось: сеанс пришлось  прервать  из-за  перерыва  в  подаче
электроэнергии. Меня ужасно раздражает, что больница так низко  котируется
в списке государственных приоритетов.
   Сегодня вечером посетила занятие позитивного мышления,  делала  записи.
Док.К. рассказывала об опасности и лживости либерализма.


   11 сентября

   Сегодня утром Ф.С. попытался показать мне Докки, но безуспешно.
   - Я больше не могу его увидеть, - рассмеялся он. - По-моему, в какой-то
момент я сам в него превратился.
   - Покажите мне, когда это случилось, - попросила я.
   - Хорошо, - согласился он и начал вспоминать эпизод из ранней юности.
   О Докки не было и речи.  Соде  видел  арест.  Ему  сказали,  что  некто
распространяет нелегально напечатанную литературу. Позднее он  видел  один
из  таких  памфлетов  и  запомнил  название:  "Существует   ли   равенство
справедливости?" Он прочел эту книжку, но не помнил содержание  или  скрыл
его от меня. Картина ареста была потрясающе яркой. Передо мной  проплывали
жуткие подробности: голубая рубашка мужчины, чей-то ужасный кашель,  звуки
ударов, форма агентов ТРТУ и уезжающая машина -  большая  серая  уезжающая
машина с кровью на двери. Она появлялась снова  и  снова  -  уезжающая  по
улице машина, быстро уносящаяся по улице машина.  Вот  он  -  травмирующий
Ф.С. инцидент, который  может  объяснить  гипертрофированный  страх  перед
насилием,  чинимым  органами  национальной  справедливости  и  оправданным
национальной  службой  безопасности.  Вот  что  могло   привести   его   к
иррациональному поведению при расследовании, поведению, которое  выглядело
как тенденция к неприятию, причем, я думаю, ошибочно.
   Я объясню, почему так думаю. Когда эпизод окончился, я сказала:
   - Флорес, пожалуйста, подумайте о демократии, хорошо?
   - Маленький доктор, - ответил  он,  -  старого  воробья  на  мякине  не
проведешь.
   - Я не собираюсь ловить вас на чем-то. Можете вы подумать о  демократии
или нет?
   - Я уже много раз о ней думал. -  И  Соде  переключился  на  активность
правого полушария -  музыку.  Это  был  хор  из  последней  части  Девятой
симфонии Бетховена, мы проходили ее в институте на занятиях по  искусству.
Мы пели на эту мелодию какие-то патриотические слова.
   - Не скрывайте от меня ничего! - крикнула я.
   - Не кричите, я вас слышу. - Конечно, в комнате царила  полная  тишина,
но в моих наушниках раздавался мощный шум,  как  будто  одновременно  пели
тысячи людей. - Я и не собирался ничего скрывать, - вслух продолжил он,  -
я думаю о демократии. Вот она, демократия. Надежда, братство, нет преград.
Все стены разрушены. Вы, мы, я - вершим  вселенную.  Слышите?  -  И  вновь
появились вершина горы  с  короткой  травой  и  чувство  высоты,  ветер  и
огромное небо. Музыка звучала в небе.
   Когда все кончилось, я сняла с Соде шлем и сказала:
   - Спасибо.
   Не понимаю, почему врач не может поблагодарить пациента за  откровение.
Конечно, авторитет врача важен, но не  следует  доминировать.  Конечно,  в
политике власти должны  вести  за  собой  и  иметь  последователей,  но  в
психиатрии все немного по-другому, врач  не  может  "исцелять"  пациентов,
пациент "лечит" сам себя с нашей помощью, что не противоречит  позитивному
мышлению.


   14 сентября

   Я расстроилась после сегодняшнего разговора с Ф.С. Попробую  объяснить,
в чем дело.
   И