я,  проигранного  девять  столетий  тому  назад,  и
посмотрел на крышу дома, носившего название Асгард.  Прямоугольное  здание
самого дома разнообразили пристроенные со всех  сторон  веранды,  сараи  и
конюшни; углы Асгарда были расположены точно по компасу; он стоял  посреди
плоского двора, а на некотором расстоянии от него во всех  направлениях  у
подошвы холмов раскинулись поля, за  которыми  вверх  тянулись  уже  более
крутые склоны гор, за вершинами которых виднелось небо. Дом казался  белой
коробкой  посреди  голубой  с  желтым  миски.  Сперва  Иосиф,  только  что
окончивший колледж, собиравшийся осенью поступать в иезуитскую семинарию и
готовый без конца возиться с  источниками,  делать  выписки,  переписывать
сноски, был очень удивлен тем, что семья барона назвала свой дом  так  же,
как обитель северных богов. Но теперь это его больше не удивляло. За  лето
здесь случилось столько неожиданного и так мало,  как  казалось  ему,  они
успели сделать! Историческое  исследование,  над  которым  они  трудились,
требовало по крайней мере еще несколько лет для своего завершения. Так что
за три месяца он так и не узнал, куда это ходит Станислас, один, по горной
дороге. А на пятницу был назначен отъезд. Сейчас или никогда, решил Иосиф,
встал и пошел в ту сторону,  куда  ушел  мальчик,  мимо  довольно  большой
насыпи метра в четыре высотой, примерно на середине которой висел  младший
из братьев, Поль, и рыл руками землю, подражая реву экскаватора. Несколько
игрушечных машинок пристроились внизу. Иосиф хотел  подняться  на  вершину
холма, откуда рассчитывал  увидеть,  куда  это  ходит  Станислас.  Вдалеке
мелькнула и исчезла чья-то  ферма;  в  небо  взлетел  жаворонок  и  запел,
казалось, совсем близко от солнца; однако до  желанной  вершины  было  еще
далеко. Оставалось только повернуть назад и снова  спуститься  к  подножию
холма по той же дороге. Однако, когда он уже подошел к  небольшой  рощице,
расположенной чуть выше Асгарда, Станислас  вынырнул  откуда-то  прямо  на
дорогу, быстрый, как тень ястреба. Иосиф окликнул его, и они подошли  друг
к другу в облаках белой, пронизанной солнцем пыли.
   - Господи, откуда ты взялся? - удивился Иосиф, утирая пот с лица.
   - Из Большого Леса, - серьезно ответил Станислас.  -  Это  вон  там.  -
Действительно, у него за спиной толпились темные и густые деревья.
   - Там, небось, прохладно? - с завистью  спросил  Иосиф.  -  А  чем  ты,
собственно, там занимаешься?
   - О, разными вещами! Например, наношу на карту всякие следы и тропинки.
Просто так, конечно, ради развлечения. Эта роща ведь на  самом  деле  куда
больше, чем кажется отсюда. - Станислас заколебался, помолчал и  прибавил:
- Ты ведь никогда там не был? Тебе, наверно, было бы приятно познакомиться
с Дубом.
   И юноша следом за ним перепрыгнул через канаву и пошел  сквозь  плотную
зеленую мглу к Дубу. Он никогда  еще  не  видел  таких  больших  деревьев!
Впрочем, он их вообще не слишком много видел в своей жизни.
   - По-моему, он очень  старый,  -  с  уважением  сказал  он,  совершенно
ошеломленный, взирая снизу  вверх  на  ветви  гигантского  Дуба;  их  ряды
представлялись ему множеством галактик, где  вместо  звезд  -  бесконечные
зеленые листья.
   - О да, лет сто, а может, двести  или  триста,  а  может,  шестьсот,  -
сказал мальчик. - Попробуй-ка обхватить его руками! - Иосиф изо  всех  сил
раскинул руки, тщетно стараясь не касаться  щекой  шершавой  коры.  -  Его
только  четыре  человека  обхватить  могут,  и  то  с  трудом,  -  пояснил
Станислас. - Знаешь, я его  Иггдрасилем  называю.  Конечно,  Иггдрасиль  -
ясень, а не дуб, но все-таки. А хочешь посмотреть Рощу Локи?
   Пыльная дорога и жаркий белый солнечный  свет  остались  где-то  далеко
позади. Юноша следом за своим провожатым  все  глубже  погружался  в  этот
зеленый лабиринт, в  эту  игру  в  мифологические  имена,  принадлежавшие,
однако, вполне реальным деревьям,  тихому  воздуху,  земле.  Под  высокими
серыми ольховинами, росшими у сухого русла ручья, они поговорили о  гибели
Бальдра, и Станислас указал Иосифу  на  темные  сгустки  омелы  высоко  на
ветвях дубов, хотя и более мелких, чем тот. Покинув рощу, они  побрели  по
дороге  -  вниз,  к  Асгарду.  Иосиф  чувствовал  себя  неловко  в  темном
"приличном" костюме, который купил на последнем курсе. В  кармане  у  него
лежала книжка, написанная на мертвом языке. И хотя по лицу у него  стекали
капли пота, он был страшно доволен. Пусть сам он никаких карт не составлял
и вообще слишком поздно попал в этот лес, зато все же Хоть один раз  успел
по нему пройтись! Поль  все  еще  копал  свой  туннель,  словно  не  слыша
доносившихся от дома ударов по металлическому треугольнику; этими  ударами
всех созывали к столу, на посиделки у камина, помогали заблудившимся детям
отыскать дорогу и отмечали все сколько-нибудь значимые события.
   - Пошли-ка быстрей, обедать  пора!  -  велел  Полю  Станислас.  Мальчик
соскользнул с насыпи, и они пошли к дому все вместе - одному семь, другому
четырнадцать, третьему двадцать один.
   Потом Иосиф помогал профессору паковать книги  -  целых  два  чемодана,
небольшая библиотечка по истории  средних  веков.  Но  Иосиф  любил  книги
читать, а не  укладывать  в  чемоданы.  Однако  его  попросил  помочь  сам
профессор. Не Томас. "Вы не поможете мне  уложить  книги?"  -  сказал  он.
Ничего не поделаешь, хотя такая работа была совсем ему не по нраву.  Он  с
отвращением разбирал книги и стопку  за  стопкой  складывал  в  ненасытные
железные сундуки; сам профессор  работал  энергично  и  увлеченно,  баюкая
инкунабулы, точно младенцев, с каждым томом обращаясь ловко и  с  любовью.
Потом опустился на колени, запер чемоданы и сказал:
   - Спасибо, Иосиф! Теперь все.  -  И  опустил  бронзовые  скобы,  словно
подводя итог их летних трудов. Да, теперь действительно все. Иосиф  сделал
за  это  время  удивительно  много,  он  даже  не  рассчитывал  на   такие
результаты, но  теперь  делать  было  больше  нечего.  И  он,  безутешный,
поплелся  в  тень  Четырех  Вязов.  Оказалось,  что  там  уже  сидит  жена
профессора, в которую он успел буквально влюбиться.
   - Я стащила ваш стул, - дружелюбно сообщила она, - а вы садитесь  прямо
на травку. - Честно говоря, там было больше  мусора,  чем  травы,  но  все
здесь называли это "травкой", и он подчинился. - Мы с Розой обе совершенно
без сил, - продолжала она, - даже думать  о  завтрашнем  дне  не  хочется.
Самое худшее - последний день перед отъездом: постельное  белье,  столовое
серебро, все  тарелки  вверх  дном,  мышеловки  повсюду...  да  еще  вечно
какая-нибудь кукла потеряется, а найдется только после того, как все будут
несколько часов искать ее, переворачивая кучи  белья...  потом  еще  нужно
повсюду подмести, все запереть... Ох, до чего же я ненавижу эти  сборы!  И
ненавижу запирать этот дом! - Голос у  нее  звучал  легко,  чуть  жалобно,
словно крик птицы в роще; как и птице,  ей  было  безразлично,  слышит  ли
кто-нибудь ее  жалобы  и  как  звучит  ее  голос.  -  Надеюсь,  вам  здесь
понравилось? - спросила она.
   - Очень, баронесса!
   - Вот и хорошо. Я понимаю, Северин совершенно замучил  вас  работой.  И
все мы такие неорганизованные - и мы сами, и  наши  дети,  и  наши  гости.
Кажется, здесь каждый существует сам  по  себе,  а  вместе  мы  собираемся
только перед отъездом... Надеюсь, вас это не очень огорчало?
   Действительно, все  лето  приливами  и  отливами  дом  заполняли  волны
бесконечных гостей: друзья детей,  друзья  баронессы,  друзья,  коллеги  и
соседи барона, просто охотники на уток, ночевавшие  в  пустующей  конюшне,
поскольку все свободные комнаты оказывались заняты польскими  медиевистами
и приятельницами баронессы с целыми выводками детей, и  самый  младший  из
них каждый раз умудрялся  свалиться  в  пруд.  Ничего  удивительного,  что
сейчас здесь казалось так тихо, по-осеннему  тихо:  большая  часть  комнат
пустовала, поверхность пруда была зеркально гладкой, холмы тихи, нигде  не
слышался смех.
   - Мне было очень приятно познакомиться с вашими детьми, - сказал Иосиф.
- Особенно со Станисласом. - Тут он покраснел как свекла: именно Станислас
то и не был ее сыном. Она улыбнулась и сказала чуть смущенно:
   - Станислас очень милый. А в четырнадцать  лет...  Четырнадцать  лет  -
такой опасный возраст! Вдруг сразу начинаешь понимать, на что способен  ты
сам и какова будет плата за это... Однако  Станислас  очень  сдержанный  и
милый мальчик. Зато Поль и Зида в его возрасте  пойдут  напролом,  с  ними
тяжело придется. Дело в  том,  что  Станислас  познал  вкус  утраты  таким
юным... А когда вы собираетесь сдавать экзамены в  духовную  семинарию?  -
спросила она, мгновенно меняя тему.
   - Через месяц, - отвечал он, потупясь.
   - И вы совершенно уверены, что предназначены именно для такой жизни?  -
снова спросила она.
   Помолчав, по-прежнему не глядя ей в глаза и  видя  перед  собой  только
сверкающую белизну ее платья и золотисто-зеленую листву, он промолвил:
   - А почему вы спрашиваете об этом, баронесса?
   - Потому что меня ужасает даже сама идея целибата! - воскликнула она, и
ему захотелось вытянуться на земле, пестреющей листьями вяза, похожими  на
легкие овальные золотые монетки, и умереть.
   - Бесплодие, - сказала она. - Видите ли, человеческое бесплодие  -  вот
чего я боюсь смертельно и считаю своим врагом. Я  знаю,  у  людей  есть  и
другие враги, но бесплодие  я  ненавижу  сильнее  всего,  ибо  оно  делает
человеческую жизнь менее значимой, чем смерть. Да и союзники его  поистине
чудовищны:  голод,  болезни,  уродства,  извращения,  чрезмерные  амбиции,
чрезмерно развитый инстинкт самосохранения... Господи, и что только делают
там эти дети?
   За обедом Поль попросил Станисласа еще разок сыграть в "гибель  богов",
Станислас согласился, и вот теперь "великанская зима" с ревом обрушивалась
на стены крепости Асгард - берега глубокой  дренажной  канавы  за  прудом.
Один швырял молнии со стен, а Тор...
   - Станислас! - окликнула мальчика баронесса,  приподнимаясь  со  своего
стула, тонкая, вся в белом. Иосиф смотрел  на  нее  во  все  глаза.  -  Не
позволяй, пожалуйста, Зиде размахивать молотком!
   - Я же Тор, я же Тор,  я  должна  иметь  молот!  -  затараторила  Зида.
Станислас  быстро  вмешался  в  игру  и  велел   Зиде,   опустившейся   на
четвереньки, приготовиться к очередному штурму крепости.
   - Она теперь будет великим Волком Фенриром, - крикнул Станислас матери;
в его звонком голосе, всколыхнувшем  жаркую  тишину  послеобеденной  поры,
слышался чуть заметный смех. Мрачный и суровый  Поль,  прищурившись,  сжал
свой посох и лицом к лицу встретил атакующие армии Хеля, царства мертвых.
   - Пойду-ка я приготовлю всем  лимонад,  -  сказала  баронесса  и  ушла,
оставив Иосифа в одиночестве, и он наконец упал ничком на  землю,  наповал
сраженный  той  невыносимой  нежностью  и  тоской,  которые  эта   женщина
пробудила в нем и которые никак не хотели вновь засыпать. А тем временем у
пруда Один бился с  армией  царства  мертвых  на  залитых  солнцем  стенах
небесного города Асгарда.
   На следующий день все в доме было разрушено, нерушимо стояли лишь  сами
его стены.  Внутри  громоздились  бесконечные  ящики  и  коробки,  куда-то
спешили люди с вещами. От всеобщей суматохи удалось спастись только Томасу
и Зиде - Томас соображал медленно и к тому  же  считался  жителем  Асгарда
всего лишь около  года,  так  что  он  убрался  подметать  двор  от  греха
подальше, а Зида весь день  проторчала  в  Маленькой  Роще.  В  пять  Поль
пронзительно завопил, высунувшись из окна своей комнаты:
   - Машина! Машина! Машина едет!
   Огромное черное такси образца 1923 года со  стонами  въехало  во  двор,
пробираясь точно ощупью -  его  слепые,  выпуклые  глаза-фары  сверкали  в
закатных лучах солнца. Коробки, ящики,  гигантский  синий  чемодан  и  два
железных сундука были погружены в машину Томасом, Станисласом,  Иосифом  и
водителем такси,  жителем  соседней  деревни,  под  неусыпным  наблюдением
барона  Северина   Эгидескара,   заведующего   кафедрой   медиевистики   в
университете Краснея.
   - А завтра в восемь вы захватите нас и  все  остальное  и  отвезете  на
станцию, хорошо?
   Водитель такси, который в течение семи лет  отвозил  их  на  станцию  в
первых числах сентября, молча кивнул.  Потом  такси,  нагруженное  немалым
имуществом целых семи человек, потащилось прочь, скрипя на спусках  ручкой
переключения скоростей в усталой тиши раннего ясного вечера, а дом  так  и
остался разоренным, с опустевшими комнатами.
   Теперь  уже  постарался  удрать  сам  барон.  Раскуривая   трубку,   он
неторопливо, с оглядкой, точно  человек,  спасающийся  бегством,  двинулся
мимо пруда, мимо Томасова загона для кур, вдоль  изгороди,  через  которую
перевешивались переросшие ее сорняки, качая тяжелыми  макушками,  вниз  по
залитой солнцем дороге к рощице плакучих берез, называемой также Маленькой
Рощей.
   - Зида, ты где? - окликнул он, останавливаясь в легкой прогретой  тени.
Тишину вокруг нарушало лишь неумолчное  стрекотание  кузнечиков  в  полях.
Ответа не последовало. Окутанный облаком голубоватого трубочного дыма,  он
прошел  еще  немного  и  снова  остановился,  заметив  корзину  для   яиц,
украшенную множеством крошечных лоскутков и кусочков  цветной  бумаги.  На
поросшей мохом, сильно истоптанной  лужайке  рядом  с  корзинкой  валялась
деревянная вешалка для пальто. В одной из ячеек корзинки виднелась  яичная
скорлупа, покрашенная золотой  краской,  в  другой  -  кусочек  кварца,  в
третьей -  корочка  хлеба.  Чуть  поодаль  лежала  и  крепко  спала  босая
маленькая девочка, задрав попку выше головы. Барон присел  на  мох  с  нею
рядом и снова раскурил свою  трубку,  созерцая  корзинку  для  яиц.  Потом
пощекотал девочке пятки. Она хрюкнула от  смеха,  начиная  просыпаться,  и
барон взял дочку на руки.
   - Что это такое?
   - Ловушка. Чтобы единорога поймать. - Она смахнула  со  лба  локоны,  в
которых запутались опавшие  листья,  и  поудобнее  устроилась  у  отца  на
коленях.
   - Ну и как, поймала?
   - Нет.
   - А хоть одного видела?
   - Мы с Полем нашли следы.
   - С раздвоенным копытцем, да?
   Она  кивнула.  Стараясь  не  рассмеяться,  барон  вспомнил   соседского
поросенка, который, гуляя среди березовых стволов, казался серебристым.
   - Говорят, их могут поймать только девушки, - шепнул он Зиде.  А  потом
оба долгое время молчали, сидя совершенно неподвижно.
   - Наверное, ужинать пора, - сказал барон. - Вот  только  все  скатерти,
ножи и вилки уже упакованы. Интересно, как же мы будем есть?
   - Руками! - Зида моментально вскочила и бросилась к дому.
   - Надень туфли, - строго велел он. Девочка вернулась и неохотно всунула
свои маленькие, холодные, грязные ножонки в кожаные сандалии,  а  потом  с
криком "Скорей, папа!" умчалась.  Он  быстро  и  в  то  же  время  как  бы
колеблясь двинулся за ней, стараясь не отставать;  он  шел  среди  длинных
неясных теней берез, вдоль ограды, мимо  загонов  для  кур  и  сверкающего
пруда - шел сдаваться в плен.
   Потом все уселись прямо на землю под  Четырьмя  Вязами.  На  ужин  была
ветчина, пикули, холодные  жареные  баклажаны,  черствый  хлеб  и  терпкое
красное вино. Листья вяза, словно легкие монетки, падали вниз, прилипая  к
хлебу. Чистое, ясное закатное небо отражалось  в  пруду  и  в  стаканах  с
вином. Станислас и Поль только что занимались борьбой, так что к  ломтикам
ветчины  прилипли  комочки  земли,  которые  баронесса  и  Роза,   шутливо
причитая, все пытались смахнуть. Потом мальчишки умчались к Большому Утесу
- запускать машинки через туннель и обсуждать, сильны ли будут разрушения,
вызванные грядущими зимними дождями. Потому что дожди непременно начнутся.
И все те девять месяцев, что они проживут  в  разлуке  с  Асгардом,  дождь
будет молотить по дорогам и склонам холмов, так что туннель  скорее  всего
разрушится. Станислас на минутку поднял голову, думая о том, как  выглядит
Дуб в зимнее время - он ни разу не видел его зимой, и  ему  казалось,  что
тогда корни огромного дерева, обхватывая, наверное, весь земной шар, жадно
пьют темную  дождевую  воду,  скопившуюся  под  землей.  Зида  уже  дважды
прокатилась вокруг дома верхом на единороге, громко вопя от  радости,  ибо
ужин - под открытым небом, прямо на  траве,  когда  можно  есть  руками  и
сидеть  до  первой  звезды  (которая  видна,  только  если   как   следует
прищуриться), загорающейся над высокими полями в  сумерках.  После  этого,
еще громче вопя от злости, Зида  была  унесена  Розой  в  постель,  однако
заснула мгновенно. Одна за другой высыпали яркие звезды.  Один  за  другим
представители младшего поколения отправлялись спать. Ушел и  Томас,  унеся
последние полбутылки, и долго пел хриплым голосом в дорийском ладе у  себя
над конюшней. Под вязами остались только сам барон и его  жена.  В  ночном
осеннем небе над ними светились желтые листья и звезды.
   - Уезжать не хочется, - прошептала она.
   - Мне тоже.
   - Давай отошлем книги и одежду в город,  а  сами  останемся  здесь  без
них...
   - Навсегда, - закончил он; но этого себе  позволить  они  не  могли.  В
соблюдении времен года лежал порядок,  который  был  этим  людям  жизненно
необходим. Они еще долго сидели рядышком, как  двадцатилетние  влюбленные.
Потом барон встал и сказал:
   - Пойдем, уже поздно, Фрейя. - И они  двинулись  сквозь  тьму  к  дому,
вошли в него и закрыли за собой дверь.
   Солнечным ранним утром, уже одетые в  пальто  и  шляпы,  все  прямо  на
крыльце напились горячего молока и кофе, заедая его черствым хлебом.
   - Машина! Машина едет! - крикнул Поль, роняя свой кусок в грязь. Скрипя
коробкой передач, чуть посверкивая фарами, подъехало такси и  остановилось
во дворе. Зида уставилась на него, как на врага, и расплакалась. До  конца
храня верность лету и начатым важным делам, она была унесена  в  такси  на
руках и всунута на сиденье головой вперед. При  этом  она  не  переставала
вопить: "Не поеду! Не желаю я никуда  ехать!"  Поскрипывая  и  постанывая,
такси тронулось с места. Голова Станисласа тут же  высунулась  из  правого
переднего окна, голова баронессы -  из  левого  заднего,  а  красная  злая
физиономия Зиды прижалась к овальному заднему окошку; все трое видели, как
Томас махал им на прощанье, стоя на солнышке под белыми  стенами  Асгарда,
окруженного холмами. Поль доступа к окошку не имел, однако мысли  его  уже
были заняты совсем иным: поездом, дорогой, и он уже видел - на  том  конце
ленты дыма из паровозной трубы и сверкающих  рельсов  -  горящие  свечи  в
темной, высокой столовой; изумленные вытаращенные глаза лошадки-качалки  в
углу чердака; мокрые от дождя осенние  листья  над  головой  по  дороге  в
школу; серую улицу, словно ставшую короче от холода и туманных сумерек,  в
которых уже виден далекий веселый свет декабрьских фонариков.
   Однако все это было очень давно, почти сорок лет тому назад.  Не  знаю,
бывает ли так теперь, хотя бы в воображаемых странах.



    Урсула Ле Гуин.
    Керастион

   -----------------------------------------------------------------------
   Ursula К.Le Guin. The Kerastion (1990).
   Пер. - А.Думеш. "Миры Урсулы Ле Гуин". "Полярис", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 30 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------

                                          Посвящается Руссель Сарджент,
                                          которая изобрела этот инструмент




   Малочисленная каста  Кожевников  являлась  священной.  Лудильщикам  или
Скульпторам,  отведавшим  приготовленную  Кожевником  пищу,   грозил   год
очистительных процедур, а представителям более  низких  каст,  таким,  как
Торговцы, следовало проводить церемонию омовения в течение целой ночи даже
после обычной торговли кожевенными товарами. Когда Чумо  исполнилось  п