Гиммлер догадывался, что в толпе были его люди, и  немало  -  но  все
равно чувствовал себя неспокойно. Он сел обратно на лавку, снял  с  головы
фуражку и вытер пот.
     Гитлер, между тем, уже начал говорить.
     - Я не терплю предисловий, послесловий и комментариев, - сказал он, -
и прочей жидовской брехни. Мне, как любому немцу, отвратителен психоанализ
и любое толкование сновидений. Но все же сейчас я хочу рассказать  о  сне,
который я видел.
     Последовала обычная для начала речи минутная пауза, во время  которой
Гитлер, делая вид,  что  смотрит  вглубь  себя,  действительно  заглядывал
вглубь себя.
     - Мне снилось, что я иду по какому-то полю на восточных  территориях,
иду с  простыми  людьми,  рабочими-землекопами.  По  бокам  -  бескрайняя,
огромная равнина с  ветхими  постройками,  курганами;  изредка  попадаются
деревушки, где поселяне трудятся у своих домов. Мы - я и  мои  спутники  -
проходим по одной из деревень и останавливаемся отдохнуть на лавке в  тени
от старых лип, напротив каких-то надписей.
     Гитлер замахал руками, как  человек,  который  разворачивает  газету,
проглядывает ее, с отвращением комкает и отбрасывает прочь.
     - И тут, - продолжил он, - за спиной включается  радио,  и  раздается
грустная старинная музыка - клавесин или гитара, точней я не помню.  Тогда
ко мне поворачивается Генрих...
     Гитлер сделал рукой приглашающий жест, и над маскировочными разводами
борта бронетранспортера появилась поблескивающая  золотыми  очками  голова
рейхсфюрера СС.
     - ...а во сне он был одним из моих товарищей-землекопов,  и  говорит:
"Не правда ли, старинная музыка удивительно подходит к русскому  проселку?
Точнее, не подходит, а удивительным образом меняет все вокруг? Испания, а?
Быть может, это лучшее в жизни, - сказал мне  он,  -  давай  запомним  эту
минуту."
     Гиммлер смущенно улыбнулся.
     - И я, - продолжал Гитлер, - сперва согласился с  ним.  Да,  Испания!
Да, водонапорная башня - это кастильский замок! Да,  шиповник  походит  на
розу мавров! Да, за холмами мерещится море! Но...
     Тут голос Гитлера приобрел необычайно мощный тембр  и  вместе  с  тем
стал проникновенным и тихим, а руки, прижатые до этого к груди,  двинулись
- одна вниз, к паху, а другая - вверх, где приняла такую  позицию,  словно
держала за хвост большую извивающуюся крысу.
     - ...но когда мелодия, сделав еще  несколько  простых  и  благородных
поворотов, стихла, я понял, как был неправ бедный Генрих...
     Ладонь Гитлера описала полукруг и шлепнулась на фуражку  рейхсфюрера,
посеревшее лицо которого медленно ушло за край брони.
     - Да, он был неправ, и я скажу, почему.  Когда  радио  замолчало,  мы
оказались на просиженной лавке, среди кур  и  лопухов.  Тарахтел  трактор,
нависали заборы, и хоть в обе стороны тянулась дорога,  совершенно  некуда
было идти, потому что эта дорога вела к таким же лопухам и курам, к  таким
же заколоченным магазинам, стендам с пожелтелыми газетами,  и  ясно  было,
что куда бы мы не пошли, везде точно  так  же  будет  стрекотать  трактор,
наматывая на свой барабан нити наших жизней.
     Гитлер обнял правой рукой левое плечо, а левую заложил за затылок.
     - И тогда я задал себе вопрос: зачем?  Зачем  гудели  за  спиной  эти
струны, превращая унылый восточный полдень в нечто большее любого полдня в
любой точке мира?
     Гитлер, казалось, задумался.
     - Если бы я был моложе - ну, как  тогда,  в  четырнадцатом  -  я  бы,
наверно, сказал себе: "Адольф, в эти минуты ты видел мир таким,  каким  он
может стать, если... За этим "если" я бы поставил,  полагаю,  какую-нибудь
удобную фразу, одну из существующих  специально  для  заполнения  подобных
романтических дыр в голове. Но сейчас я уже не стану этого делать,  потому
что слишком долго занимался подобными вещами. И я знаю - то, что приходило
к нам, не было подлинным, раз оно бросило нас на заросшем травой полу этой
огромной захолустной  фабрики  страдания,  среди  всей  этой  бессмыслицы,
нагроможденной вокруг. А все настоящее должно само позаботиться о  тех,  к
кому оно приходит; не нужно ничего охранять в себе - то, что  мы  пытаемся
охранять, должно на самом деле охранять  нас...  Нет,  я  не  куплюсь  так
легко, как мой бедный Генрих...
     Гитлер опустил яростно горящий взгляд внутрь бронетранспортера.
     - И если теперь меня спросят - в чем был смысл этих трех минут, когда
работало радио и мир был чем-то другим, я отвечу - а ни в  чем.  Нет  его,
смысла. Но что же это было такое? - опять спросят меня. А  что  было?  Где
это? - скажу я, - и было ли это вообще?
     Ветер подхватил гитлеровский чуб, свил его и на секунду  превратил  в
подобие указателя, направленного вниз и вправо.
     - ...почему мы так боимся что-то  потерять,  не  зная  даже,  что  мы
теряем? Нет, пусть уж  лопухи  будут  просто  лопухами,  заборы  -  просто
заборами, и тогда у дорог снова появятся начало и конец, а у  движения  по
ним - смысл. Поэтому  давайте,  наконец,  примем  такой  взгляд  на  вещи,
который вернет миру его простоту, а нам даст возможность жить  в  нем,  не
боясь ждущей нас за каждым завтрашним  углом  ностальгии...  И  что  тогда
сможет нам сделать включенный за спиной приемник!
     Гитлер опустил голову, покивал чему-то, потом медленно  поднял  глаза
на толпу и выкинул правую руку вверх.
     - Зиг хайль!
     И, не обращая внимания на ответный рев толпы, повалился на лавку.
     - Поехали, - сказал  Гиммлер  в  решеточку,  за  которой  было  место
водителя.


     Остаток  дороги  Гиммлер   глядел   в   бортовую   стрелковую   щель,
притворяясь, что  поглощен  происходящим  на  улицах  -  так  было  меньше
вероятности, что с  ним  заговорят.  Как  это  всегда  бывало  при  плохом
настроении, очки казались ему большим насекомым  с  прозрачными  крыльями,
впившимся прямо в переносицу.
     "Интересно, - думал он, - как может этот человек столько рассуждать о
чувствах и совершенно не задумываться о людях? Что он,  не  понимает,  как
просто оскорбить даже самую преданную душу?"
     Сняв очки, Гиммлер сунул их  в  карман;  теперь  окружающее  виделось
расплывчато, зато мысли в голове прояснились, и обида отпустила.
     "Чего это он сегодня так разговорился о подлинности  чувств?  Прошлая
речь была о литературе, позапрошлая - о французских винах,  а  теперь  вот
взялся за душу... Но что он называет подлинным? И почему он  считает,  что
прекрасная сторона мира должна защищать его  от  дурного  пищеварения  или
узких ботинок? И наоборот - разве прекрасное нуждается в какой-то  защите?
А эти уральские лопухи... сравнения у  него,  по  правде  сказать,  пошлы:
кастильский замок, севильская роза... Или не севильская? Море какое-то  за
холмами придумал... Да лучше пошел бы за холмы  и  поискал  бы  это  самое
море, чем орать во всю глотку, что его нет. Может, моря  не  нашел  бы,  а
увидел бы что-то другое. Да и разве этому нас  учат  Ницше  и  Вагнер?  Не
может шагнуть, а говорит, что идти некуда.  И  как  говорит  -  за  других
решает, думает, что круче его никого нету. А сам в Ежовске  возле  винного
на прошлой  неделе по  харе получил.  И сейчас  надо было дать,  в  натуре
так...  А то провода обрывает, когда люди музыку слушают,  а потом еще всю
дорогу жизни учит..."
     Матвей сердито сплюнул в угол и уже совсем собрался начать  думать  о
другом, когда грузовик вдруг затормозил и встал - они были на месте.
     Матвей быстро  выпрыгнул  из  кузова,  отошел,  будто  по  нужде,  за
какой-то недостроенный кирпичный угол и заглянул в себя,  пытаясь  увидеть
там хоть слабый след того, что увидел несколько часов назад, слушая радио.
Но  там  было  пусто  и  жутко,  как  зимой  в  пионерлагере,  разрушенном
гитлеровскими полчищами: скрипели на петлях ненужные двери, и болтался  на
ветру обрывок транспаранта с единственным уцелевшим словом "надо".
     - А Петра я убью, - тихо сказал Матвей, вышел из-за угла и вернулся к
своей обычной внутренней реальности.
     Потом, уже работая, он несколько раз поднимал глаза и подолгу  глядел
на Петра, ненавидя по  очереди  то  его  подвернутые  сапоги,  то  круглый
затылок, то совковую во многих смыслах лопату.




                              Виктор ПЕЛЕВИН

                             ИКСТЛАН - ПЕТУШКИ




     Недавнее появление героя по имени Карлос Кастанеда в очередной  серии
фильма "Богатые тоже плачут" вновь привлекло внимание российской  духовной
элиты  к  его  однофамильцу  или,  как  некоторые   полагают,   прототипу,
загадочному  американскому  антропологу  Карлосу  Кастанеде.   Про   этого
человека написано очень многое, но никакой ясности ни у кого  до  сих  пор
нет. Одни считают,  что  Кастанеда  открыл  миру  тайны  древней  культуры
тольтеков. Другие полагают,  что  он  просто  ловкий  компилятор,  который
собрал гербарий цитат  из  Людвига  Витгенштейна  и  журнала  "Psychedelic
Review", а потом перемешал их с подлинным антропологическим материалом. Но
в  любом  случае  книги  Кастанеды  -  это  прежде   всего   первоклассная
литература, что признают даже самые яростные его критики. Из написанных им
восьми книг три уже вышли  на  русском  языке  и  даже  успели  попасть  в
каталоги американских библиотек. Остальные были впервые изданы после  1973
года,  который  для  отечественных  книгоиздателей   является   Рубиконом,
отделяющим узаконенное пиратство от незаконного. Так что пока их никто  не
решается печатать, и последняя работа Кастанеды, которую можно прочесть на
русском, - "Путешествие в Икстлан".
     Эта книга, помимо подробного описания мексиканской ветви мистического
экзистенциализма, содержит удивительную по  красоте  аллегорию  жизни  как
путешествия. Это история одного из  учителей  Кастанеды,  индейского  мага
дона Хенаро, рассказанная им самим.
     Однажды дон Хенаро возвращался к себе  домой  в  Икстлан  и  встретил
безымянного духа. Дух вступил с  ним  в  борьбу,  в  которой  победил  дон
Хенаро. Но перед тем как отступить, дух перенес его в  неизвестную  горную
местность и бросил одного на дороге. Дон Хенаро встал и  начал  свой  путь
назад в Икстлан. Навстречу ему стали попадаться люди, у которых он пытался
узнать дорогу, но все они или лгали ему,  или  пытались  столкнуть  его  в
пропасть. Постепенно дон  Хенаро  стал  догадываться,  что  все,  кого  он
встречает, на самом деле нереальны. Это были фантомы -  но  вместе  с  тем
обычные люди, один из которых был и он сам до своей встречи с духом. Поняв
это, дон Хенаро продолжил свое путешествие.
     Дослушав эту  странную  историю,  Кастанеда  спросил,  что  произошло
потом, когда дон Хенаро вернулся в Икстлан. Но дон Хенаро ответил, что  он
так и не достиг Икстлана. Он до сих пор идет туда, хотя знает, что никогда
не вернется. И Кастанеда понял, что Икстлан, о котором говорит дон Хенаро,
- не просто место, где тот когда-то жил, а символ всего, к чему  стремится
человек в своем сердце, к чему он будет идти всю  свою  жизнь  и  чего  он
никогда не достигнет. А путешествие дона Хенаро - это просто  иносказание,
рассказ о вечном возвращении к месту, где человек когда-то был счастлив.
     Конечно, история,  которую  пересказал  Кастанеда,  не  нова.  Другой
латиноамериканец, Хорхе Луис Борхес вообще утверждал,  что  новых  историй
нет, и в мире  их  существует  всего  четыре.  Первая  -  это  история  об
укрепленном городе, который штурмуют  и  обороняют  герои.  Вторая  -  это
история о возвращении, например, об Улиссе, плывущем к берегам Итаки, или,
в нашем случае, о доне Хенаро,  направляющемся  домой  в  Икстлан.  Третья
история - это разновидность второй, рассказ о поиске. И четвертая  история
- рассказ о самоубийстве Бога.
     Эти четыре архетипа путешествуют  по  разным  культурам  и  в  каждой
обрастают, так сказать, разными подробностями. Упав на мексиканскую почву,
история о вечном  возвращении  превращается  в  рассказ  о  путешествии  в
Икстлан. Но российское массовое  сознание,  как  доказал  общенациональный
успех  мексиканской  мелодрамы  "Богатые  тоже  плачут",  очень  близко  к
латиноамериканскому - мы не только Третий  Рим,  но  и  второй  Юкатан.  И
поэтому  неудивительно,  что  отечественная  версия   истории   о   вечном
возвращении оказывается очень похожей на рассказ мексиканского мага.
     Поэма Венедикта Ерофеева "Москва-Петушки" была окончена  за  год  или
два до появления "Путешествия в Икстлан",  так  что  всякое  заимствование
исключается. Сюжет этого трагического  и  прекрасного  произведения  очень
прост. Венечка Ерофеев,  выйдя  из  подъезда,  куда  его  прошлым  вечером
бросила безымянная сила, начинает путешествие в свой Икстлан,  на  станцию
Петушки. Вскоре он оказывается в электричке, где его  окружает  целый  рой
спутников. Сначала они кажутся вполне  настоящими,  как  и  люди,  которых
встречает на своем пути дон Хенаре, - во всяком случае они охотно выпивают
вместе с Венечкой и восторженно следят за высоким  полетом  его  духа.  Но
потом, после какого-то сбоя, который  дает  реальность,  они  исчезают,  и
Венечка оказывается один в пустом и темном вагоне.  Вокруг  него  остаются
лишь вечные сущности вроде Сфинкса и неприкаянные души  вроде  понтийского
царя Митридата с ножиком в руке. А электричка уже идет в  другую  сторону,
прочь от недостижимых Петушков.
     Но только поверхностному читателю может показаться, что речь и правда
идет о поездке в электропоезде. Приведу только одну цитату: "Я  шел  через
луговины и пажити, через заросли шиповника и коровьи  стада,  мне  в  поле
кланялись хлеба и улыбались васильки... Закатилось солнце,  а  я  все  шел
"Царица небесная, как далеко еще до Петушков! - сказал я сам себе. -  Иду,
иду, а Петушков все нет и нет. Уже и темно повсюду... "Где же Петушки?"  -
спросил я, подходя  к  чьей-то  освещенной  веранде...  Все,  кто  был  на
веранде, расхохотались и ничего не сказали.  Странно!  Мало  того,  кто-то
ржал у меня за спиной. Я оглянулся  -  пассажиры  поезда  "Москва-Петушки"
сидели по своим местам и грязно улыбались. Вот  как?  Значит,  я  все  еще
еду?"
     Русский способ вечного  возвращения  отличается  от  мексиканского  в
основном названиями  населенных  пунктов,  мимо  которых  судьба  проносит
героев, и теми психотропными средствами, с помощью которых они выходят  за
границу  обыденного  мира.  Для  мексиканских  магов  и  их  учеников  это
галлюциногенный  кактус  пейот,  грибы  псилоцибы  и   сложные   микстуры,
приготовляемые из дурмана. Для Венечки Ерофеева и многих тысяч адептов его
учения  это  водка  "кубанская",  розовое  крепкое  и  сложные   коктейли,
приготовляемые из лака для ногтей и средства от потливости ног. Кстати,  в
полном соответствии с практикой колдунов, каждая из этих смесей служит для
изучения особого  аспекта  реальности.  Мексиканские  маги  имеют  дело  с
разнообразными духами, а Венечке Ерофееву являются какой-то подозрительный
господь,  весь  в  синих   молниях,   смешливые   ангелы   и   застенчивый
железнодорожный сатана. Видимо, дело здесь в том, что речь идет не столько
о разных духовных сущностях,  сколько  о  различных  традициях  восприятия
сверхъестественного в разных культурах.
     Столкновение с духом изменило идею мира, которая была у дона  Хенаро,
и он оказался навсегда отрезанным от остальных людей. То же,  в  сущности,
произошло и с Венечкой, который заканчивает свое повествование словами: "И
с тех пор я не приходил в сознание и никогда не приду.
     Но самое главное, что похожи  не  только  способ  путешествия  и  его
детали, но и его цель. Петушки, в которые стремится Венечка, и Икстлан,  в
который идет дон Хенаро, - это, можно сказать  города-побратимы.  Про  них
известно только то, но туда направляется герой. О Петушках  Венечка  много
раз повторяет на страницах своей поэмы следующее:  "Там  птичье  пение  не
молкнет ни ночью, ни днем, там ни зимой, ни летом не отцветает жасмин".  А
для того чтобы передать,  чем  был  Икстлан  для  дона  Хенаро,  Кастанеда
цитирует "окончательное путешествие" Хуана Рамена Хименеса:

                ...И я уйду. Но птицы останутся
                             петь, И останется мой сад со своим
                зеленым деревом, Со своим колодцем.

     Не правда ли, похоже?
     Дон Хенаро бродит вокруг Икстлана, иногда почти достигая его в  своих
чувствах,  подобно  тому  как  Венечка  Ерофеев   после   шестого   глотка
"кубанской" почти угадывает в клубах ночного московского тумана  очертания
петушковского райсобеса.
     Но между путешествиями в Икстлан и  Петушки  есть,  помимо  множества
общих  черт,  одно  очень  большое  различие.  Оно  заключается  в   самих
путешествиях. Для героев Кастанеды жизнь, несмотря  ни  на  что,  остается
чудом и тайной. А Венечка Ерофеев полагает ее минутным окосением души. Это
различие  можно  было  бы   счесть   определяющим,   если   бы   не   одно
обстоятельство. Дело в том, что, по мнению  другого  учителя  Кастанеды  -
дона Хуана, у всех дорог, где бы они  ни  пролегали  -  в  мокром  осеннем
Подмосковье или в горах вокруг пустыни Сонора, есть одна общая черта - все
они ведут в никуда.




                               ЗОМБИФИКАЦИЯ

                     Опыт сравнительной антропологии



                                             "Зомбификация всегда казалась
                                              мне страшнейшей из судеб"
                                                                Уэйд Дэвис



                                ДЖЕЙМС БОНД

     Обнаженный, Бонд вышел в коридор и разорвал несколько упаковок.  Чуть
позже, уже в белой рубашке и темно-синих брюках,  он  прошел  в  гостиную,
придвинул  стул  к  письменному  столу  возле  окна   и   открыл   "Дерево
путешествий" Патрика Лэя Фермора.
     Эту удивительную книгу рекомендовал ему сам М.
     "Парень, который ее написал, знает, о чем говорит, - сказал тот, -  и
не забывай, что то, о чем он пишет, происходило на Гаити в 1950 году.  Это
не средневековая черномагическая белиберда. Это практикуется каждый день".
     Бонд дошел до середины раздела, посвященного Гаити.
     "Следующим шагом" (прочел он) "является обращение  к  зловещим  духам
вудуистского пантеона - таким, как Дон Педро,  Китта,  Мондонг,  Бакалу  и
Зандор - с целью причинения вреда, для  знаменитой,  пришедшей  из  Конго,
практики превращения людей  в  зомби  и  их  дальнейшего  использования  в
качестве рабов,  для  пагубных  проклятий  и  уничтожения  врагов.  Эффект
заклятия,  внешней  формой  которого  может  быть  изображение  намеченной
жертвы,  миниатюрный  гроб  или  жаба,  часто  усиливается   одновременным
использованием  яда.  Отец  Косм  дополняет  этот  перечень   верованиями,
согласно которым обладающие определенными силами люди превращаются в змей,
некие "Лу-Гару" могут летать ночью в виде летучих мышей-вампиров и  сосать
детскую кровь, в еще кто-то может уменьшать себя до крохотных  размеров  и
кататься по сельской местности  в  тыквах-горлянках.  Еще  более  пугающим
оказывается перечисление уголовно-мистических тайных обществ с  кошмарными
именами - "Макандаль"  (названо  в  честь  гаитянского  героя-отравителя),
"Зобоп", члены  которого  практикуют  грабеж,  "Мазанца",  "Капорелата"  и
"Винбиндинг". Это, по его словам, таинственные секты, чьи боги  требуют  -
вместо петуха, голубя, собаки или свиньи, что входит в нормальные  ритуалы
вуду - жертвоприношения "безрогого  козла".  Выражение  "безрогий  козел",
разумеется, обозначает человека..."
     Бонд перелистывал страницы, и случайные отрывки  складывались  в  его
воображении в необычную картину темной религии с ужасающими ритуалами...
     Герою романа Яна Флеминга "Live and Let Die" ["Живи и  дай  умереть"]
еще только предстоит помериться силами с мистером Бигом -  огромным  седым
негром-зомби, работающим на СМЕРШ и МВД, чьих  связников  он  принимает  в
расположенном в ц