,  как  они  разменяют  квартиру,
собранную по частям  из  освобождающихся  комнат,  как  из  кубиков  с
фрагментами  рисунка,  в надежде,  что сойдется,  а когда все сошлось,
страшно даже  посмотреть  на  это,  потому  что  догадываешься,  какой
рисунок  вышел,  и  тебе  приходится  отсекать уже гниющие части мира,
чтобы в узком коридоре смысла глядеть в телевизор и гадать,  чувствуют
ли  они  то  же  самое,  и  если да,  то зачем они тогда так тщательно
растягивают вдоль своих лысин последние оставшиеся пряди и обнажают  в
улыбках пластмассовые зубы,  которые им, как и тебе, придется положить
на ночь в специальный раствор,  пахнущий сиренью,  и долго стоять  над
плексигласовым  стаканом,  силясь вспомнить,  о чем же напоминает этот
запах,  но вместо этого вдруг наткнуться на мысль,  что  догадываешься
сейчас  о  существовании  жизни  так  же,  как  когда-то догадывался о
существовании смерти,  отчего становится до того страшно,  что делаешь
одновременно  три  вещи:  закуриваешь сигарету,  включаешь телевизор и
открываешь недавно купленную книгу, где сказано, что прошел о Нем слух
по всей Сирии,  и приводили к Нему всех немощных, одержимых различными
болезнями и припадками,  и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и
Он  исцелял  их,  и  следовало  за Ним множество народа из Галилеи,  и
Десятиградия,  и Иерусалима,  и Иудеи,  и из-за  Иордана,  откуда  все
громче   доносится   гневный   голос   арабского   народа,   обещающий
кратковременные дожди и восемнадцать-двадцать градусов тепла - как раз
то,  что нужно для ритуального посещения дачи,  где тебя встречают как
неизбежное зло и из окна которой ты  видишь  выросший  прямо  у  стены
гриб,  похожий  не  то  на человечка,  не то на крохотную водонапорную
башню,  что,  в сущности,  одно и то же, если вспомнить, что человек -
это  почти  что  двухметровый  столб  воды,  способный  самостоятельно
перемещаться по поверхности земного шара,  двигаясь к  железнодорожной
станции  сквозь  сгущающиеся  сумерки  и  прислушиваясь  к  долетающей
откуда-то музыке,  совершенно не подходящей для того, чтобы разместить
в  ней  хоть одно свое чувство,  и поэтому чужой и оскорбительной,  но
все-таки прекрасной,  раз вокруг  полно  тех,  кому  это  удается  без
всякого усилия с их стороны в те же дни,  когда ты тайком,  как другие
пьют портвейн,  крестишься в подъездах  и  лифтах,  носишь  откровенно
предсмертное черное пальто и всерьез ищешь чего-то в приобретенной для
смеху и интеллигентности книге,  когда  пытаешься  дозвониться  бывшим
детям,  чтобы  услышать  в трубке свой уверенный бодрый голос и лишний
раз понять,  что ты не нужен никому и  ничему  в  мире,  сужающемся  с
движением  твоего  взгляда  по  обоям  навстречу  просвету  окна перед
шторой,  за которую ты держишься,  надеясь,  что на этот раз отпустит,
если  тебе  удастся не поворачивать взгляд дальше вправо,  потому что,
когда  человек  начинает  принимать  треугольное  слуховое   окно   на
маленькой  зеленой  крыше за глаз,  который глядел на него с рожденья,
уже не имеет никакого значения ни то,  как именно он упадет на пол, ни
то,   что   последним   увиденным   им  на  свете  предметом  окажется
водонапорная башня.


     Виктор Пелевин.
     Краткая история пэйнтбола в Москве


 Playboy. 1997. # 12. - c. 126-139.

                        Один Жан-Поль Сартра имеет в кармане,
                        И этим сознанием горд,
                        Другой же играет порой на баяне...
                                                        Б.Г.

     У  искусства нет задачи благороднее и выше, чем пробуждать
милосердие и снисходительную мягкость  к  другим.  А  они,  как
каждый  из  нас  знает,  заслуживают  этого  далеко  не всегда.
Недаром Жан-Поль Сартр сказал: "Ад - это другие". Это  поистине
удивительные  слова  -  редко  бывает,  чтобы  такое количество
истины  удавалось  втиснуть  в  одно-единственное  предложение.
Однако,   несмотря   на   всю   свою   глубину,  эта  сентенция
недостаточно  развернута.  Чтобы   она   обрела   окончательную
полноту, надо добавить, что Жан-Поль Сартр - это тоже ад.
     Я  говорю  об  этом  вовсе  не  для того, чтобы лишний раз
отыметь французского философа-левака в пыльном  кармане  своего
интеллекта.  Мне  и  без  того есть, чем гордиться. Просто надо
ведь каким-то образом плавно перейти к людям,  которые  "играют
на  баяне", или, если перевести это выражение с представленного
в милицейских словарях уголовного жаргона  времен  Транссиба  и
Магнитки, стреляют друг в друга из огнестрельного оружия.
     Ну  вот  мы  и  перешли  -  надеюсь, что занятый мыслями о
Сартре читатель не почувствовал при этом никаких неудобств.
     Яков Кабарзин по кличке "Кобзарь", лидер Каменномостовской
преступной группировки и крутой идейный Сосковец  криминального
мира,   несомненно,   имел  право  относить  себя  к  категории
"стрелков". Правда, он уже давно не брал в руки оружия сам - но
именно  его воля, прошедшая через нервы и мускулы разнообразных
быков, пацанов и прочих простейших  механизмов,  была  причиной
множества  сенсационных  смертей,  детально описанных на первых
страницах московских таблоидов. Ни одно из этих убийств не было
вызвано  его  жестокостью  или  злопамятством - к крайним мерам
Кобзаря побуждали только неумолимые законы рыночной  экономики.
По  характеру он был снисходительно-мягок, в меру сентиментален
и склонен прощать своих врагов. Это чувствовалось  даже  в  его
кличке,  несколько  необычной для блатной культуры, которая при
выборе  тотема  предпочитает  неодушевленные  твердые  предметы
вроде утюга, гвоздя или глобуса.
     Назвали  его  так  еще  в школе. Дело в том, что Кобзарь с
детства сочинял стихи и, подобно многим известным  историческим
фигурам,  считал  главным  в  своей  жизни  именно поэзию, а не
административную   деятельность,   за   которую   его    ценили
современники. Больше того, как поэт он пользовался определенным
признанием -  его  стихотворения  и  поэмы,  полные  умеренного
патриотизма,  некрасовского  социального  пафоса  (с  не вполне
ясным    адресатом    и     отправителем)     и     любви     к
неприхотливо-неброской северной природе еще в советские времена
появлялись во  всяких  альманахах  и  сборниках.  "Литературная
газета"  пару  раз  печатала  в  разделе "Поздравляем юбиляров"
заметки о Кобзаре, украшенные похожей на  фоторобот  паспортной
фотографией  (из-за  особенностей своей работы Кобзарь не очень
любил  сниматься).  Словом,  в  ряду  угрюмых  паханов   кануна
третьего  тысячелетия  Кобзарь  занимал  примерно  такое место,
которое   принадлежало   Денису   Давыдову    среди    партизан
двенадцатого года.
     Поэтому   неудивительно,  что  именно  у  такого  человека
появилось желание заменить кровавые огнестрельные разборки, при
которых  в  одной  только  Москве  кормилось  не  меньше тысячи
журналистов и фотографов, на какую-нибудь более  цивилизованную
форму снятия взаимных претензий.
     Эта  мысль  пришла  Кобзарю в голову в только что открытом
казино "Yeah,  Бунин!",  когда  он,  слушая  вполуха  известный
шлягер "Братва, не стреляйте друг в друга", размышлял о русской
истории и прикидывал, на красное или  черное  делать  следующую
ставку.
     Так  случилось,  что  в  этот  самый момент по телевизору,
укрепленному для отвлечения игроков прямо над  игорным  столом,
показывали  какую-то  американскую  картину,  в  которой герои,
отдыхая на природе, стреляли друг в друга разноцветной  краской
из  ружей  для пэйнтбола. Неожиданно программа переключилась, и
на экране  замелькали  знаменитые  кадры  ограбления  банка  из
фильма "Heat".
     Кобзарь  с  грустью  подумал,  что  жанр "экшн", который в
цивилизованном   мире   разгружает   замусоренное   подсознание
миллионов  жирных  старух,  поедающих у телеэкрана свою пиццу в
ожидании  смерти,  в  доверчивой  России  почему-то  становится
прямым руководством к действию для цвета юношества, и никто, ну
абсолютно никто не понимает, что  крупнокалиберные  винтовки  в
руках  у пожилых киногероев - просто климактериально-седативная
метафора. В этот момент проходивший мимо официант споткнулся, и
из  опрокинувшегося стакана на белый пиджак Кобзаря выплеснулся
желтый поток яичного ликера.
     Официант  побледнел.  В  глазах  у Кобзаря полыхнуло белым
огнем. Он внимательно осмотрел желтое  пятно  на  своей  груди,
поднял глаза на экран телевизора, потом опустил их на официанта
и сунул руку в карман.  Официант  уронил  поднос  и  попятился.
Кобзарь  вынул руку - в ней был мятый ком стодолларовых купюр и
несколько крупных фишек. Впихнув все  это  в  нагрудный  карман
официантского  пиджака, он развернулся и быстро пошел к выходу,
на ходу набирая номер на своей крошечной "Мотороле".
     На  следующий  день  по  одному  из  подмосковных  шоссе с
большими  интервалами  пронеслось  семь  черных   лимузинов   с
затемненными  стеклами  и  золотого  цвета "Роллс-Ройс" с двумя
мигалками на крыше. Вслед за каждой  из  машин  ехали  джипы  с
охраной. Стоявшая в оцеплении милиция сохраняла надменно-важное
молчание; ходили дикие слухи, что где-то под  Москвой  проходит
секретный   саммит   большой   восьмерки,  или,  как  изысканно
выразилась  одна  критически  мыслящая   газета,   "семерки   с
половиной".  Но  знающие  люди  все  поняли,  узнав  в  золотом
"Роллс-Ройсе" машину Кобзаря.
     Пользуясь своим авторитетом духовного Сосковца, Кобзарь за
один  вечер  обзвонил  лидеров   семи   крупнейших   преступных
группировок  и  назначил  общую  стрелку  в известном подобными
стрелками загородном ресторане "Русская Идея".
     -  Братья, - промолвил он, обводя горящими глазами пророка
рассевшихся за круглым столом авторитетов. -  Я  уже  не  очень
молодой  человек. А если честно, так и совсем не молодой. И мне
уже ничего не надо для себя. Хотя бы потому, что у  меня  давно
все есть. Если кто-то хочет сказать, что это неправда, пусть он
не тянет резину и скажет  сейчас.  Вот  ты,  Варяг.  Может,  ты
думаешь, что у меня еще нет чего-то, что я хочу?
     - Нет, Кобзарь, - ответил калининградский вор Костя Варяг,
звавшийся  так  не  из-за  своей  нордической  внешности,   как
ошибочно   думали  многие,  а  потому,  что  украинская  братва
несколько раз приглашала его смотрящим  в  Киев,  как  когда-то
Рюрика.  - У тебя в натуре есть все. А если чего нет, так я про
такие предметы не имею понятий.
     -  Скажи  ты,  Аврора, - обратился Кобзарь к авторитету из
Питера.
     -  Чего же тебе еще хотеть, Кобзарь? - задумчиво отозвался
Славик Аврора, который прославился в блатных кругах легендарным
выстрелом  из  орудия  по даче несговорчивого Собчака. - У тебя
нет разве что своей космической станции. И то потому,  что  она
тебе  не  нужна. А если бы тебе была нужна космическая станция,
Кобзарь, я уверен, что она бы у тебя  появилась.  У  тебя  есть
золотой   "Ройс"  с  двумя  мигалками  на  крыше,  но  меня  не
впечатляют эти мигалки. Такие же  может  поставить  себе  любой
мусор.  Меня впечатляет другое - ты единственный в мире, у кого
на номере ваще все цифры нули. Так не может быть, но так  есть.
Значит, ты понял про жизнь что-то такое, чего не знаем мы. И мы
уважаем тебя за это как старшего брата. Так что не тяни  резину
сам  -  твои  соседи по камере этой жизни тоже хотят уважения к
себе.
     Славик    Аврора    любил   выражаться   метафорически   и
многослойно. За это его боялись.
     -  Хорошо,- -сказал Кобзарь, поняв, что величальный ритуал
можно считать завершенным. - Все верят, что у  меня  все  есть.
Главное,  я  сам  в это верю. Поэтому вы не станете думать, что
мне надо сделать какой-то гешефт лично для себя.  Я  думаю  обо
всей  нашей большой семье, и на это время вы можете считать мой
ум со  всеми  его  мыслями  нашим  общаком.  Сделайте  ушки  на
макушке. Фишка вот в чем...
     И  Кобзарь  изложил  свою  идею.  Она была до примитивного
проста. Кобзарь напомнил, что братва  уже  много  раз  пыталась
окончательно  разделить сферы влияния, и каждый раз новая война
доказывала, что это невозможно.
     -  А  невозможно это, - сказал он, - по той самой причине,
по которой нельзя построить коммунизм. Этого не хочет наш самый
главный  папа,  который добавил в глину, из которой нас слепил,
много-много человеческого фактора...
     И он выразительно кивнул вверх.
     Соратники  одобрительно  загудели  -  слова  Кобзаря  всем
понравились. Ведь за столом  сидели  люди,  которым  был  очень
обиден  этот  глупый  стеб про гимнаста, которого якобы кому-то
хотелось убрать с креста.  На  самом  деле  гимнаст  никому  не
мешал.
     Но,   продолжил   Кобзарь,   каждый   раз,  когда  хоронят
кого-нибудь из пацанов, всем идущим за гробом -  и  друзьям,  и
вчерашним  врагам  - становится не по себе от горькой нелепости
такой смерти.
     Он  обвел собравшихся выразительным взглядом. Все согласно
кивали.
     -   Жизнь   не  остановить,  -  сказал  Кобзарь,  выдержав
театральную паузу. - Что бы мы  ни  решили  сейчас,  все  равно
завтра  мы будем заново делить этот мир. Чтобы в жилы поступала
свежая кровь, надо, чтобы  из  них  вытекала  несвежая.  Вопрос
заключается  в  другом  - зачем нам при этом взаправду умирать?
Зачем нам помогать мусорам выполнять их тухлый план по борьбе с
нами же самими?
     На   это  никто  не  смог  дать  внятного  ответа.  Только
казахстанский авторитет Вася  Чуйская  Шупа  глубоко  затянулся
папиросой и спросил:
     - А ты как предлагаешь умирать? Понарошку?
     Вместо ответа Кобзарь вытащил из-под стола коробку, открыл
ее и  показал  напрягшейся  братве  какой-то  странный  прибор.
Внешне  он  бьл  похож на модный чешский автомат "Скорпион", но
был грубее и производил впечатление игрушки. Над стволом у него
была  трубка  вроде  оптического прицела, только толще. Кобзарь
навел это странное оружие на  стену  и  нажал  спуск.  Раздался
тихий  стрекот  ("как  плетка с глушаком", - пробормотал Славик
Аврора), и на стене появились красные пятна - словно за  обоями
прятался стукач-дистрофик, которого наконец настигло возмездие.
В руках  у  Кобзаря  был  пистолет  для  пэйнтбола,  стреляющий
желатиновыми шариками с краской.
     Его  идея была гениальна и проста. Чтобы "решать вопросы",
вовсе не обязательно было убивать друг  друга  на  самом  деле.
Можно  было  заменить  стрельбу  боевыми  патронами на стрельбу
шариками для пэйнтбола  -  в  том  случае,  если  все  стрелки,
стремящиеся  к  переделу  мира, добровольно согласятся взять на
себя обязательство в случае  своей  условной  гибели  выйти  из
бизнеса,  в  течение  сорока  восьми часов покинуть Россию и не
предпринимать никаких ответных действий.  Словом,  делать  вид,
что они действительно померли.
     -  Я  думаю, братаны, нам всем есть куда уехать, - говорил
Кобзарь, глядя в мечтательно сощурившиеся глаза соратников. - У
тебя,  Славик,  свое  шато  в Пиренеях. У тебя, Костик, столько
островов в Мальдивском архипелаге, что даже  непонятно,  почему
эти  люди до сих пор называют его Мальдивским. Кое-что есть и у
меня...
     - Мы знаем, Кобзарь, что у тебя есть.
     - Так давайте выпьем за нашу спокойную старость. И давайте
докажем этим лохам, что мы не банда щипачей с Курского вокзала,
а  действительно организованная преступность. В том смысле, что
если мы организованно приступим к чему-нибудь, то сделаем,  как
захотим.
     Через  несколько  часов  соглашение  было  заключено.  Его
участников сильно волновал вопрос о контроле - и они сошлись на
том, что любой из них, кто попытается его нарушить, будет иметь
дело со всеми остальными.
     Первым   результатом   соглашения   было   то,  что  резко
подскочила стоимость оборудования для пэйнтбола. Владельцы двух
магазинчиков, где продавались ружья и краска, сделали состояние
за две недели.  Их  одуревшие  от  счастья  рожи  показали  все
телеканалы, а газета "Известия" в этой связи сделала осторожный
прогноз о начале  долгожданного  экономического  бума.  Правда,
коммерсанты  вскоре  разорились,  потому  что на все вырученные
деньги закупили огромное количество используемого  в  пэйнтболе
снаряжения - масок, комбинезонов и щитков, на которые совсем не
возникло спроса. Но об этом газеты не писали.
     С  некоторым  напряжением  в блатных кругах Москвы гадали,
кто станет первой жертвой новой методики решения  вопросов.  Ею
оказался   представитель   чеченской   бригады   Сулейман.  Его
расстреляли из трех машинок для пэйнтбола прямо у клуба "Каро",
когда он шел от дверей к своему "Джипу" за новой порцией кокса.
Поскольку это было первым расстрелом  по  новым  правилам,  вся
Москва  ждала  этого события, и происходящее снимали камерами с
четырех или пяти точек. Пленку потом несколько  раз  показывали
по  телевидению.  Выглядело  это  так.  Сулейман,  держа в руке
сотовый телефон, подошел к  машине.  За  его  спиной  непонятно
откуда возникли три черные фигуры. Сулейман обернулся, и тут же
по его зеленому  бархатному  пиджаку  забарабанили  желатиновые
шарики.
     Сразу  стало  ясно,  что  ребята  облажались - все машинки
стреляли зеленой краской и не оставляли никаких видимых  следов
на  бархате  того  же цвета. Сулейман посмотрел на свой пиджак,
потом  на  киллеров  и,  жестикулируя,   принялся   что-то   им
объяснять.  Ответом  был  новый  шквал зеленой краски. Сулейман
отвернулся, склонился над дверью и попытался открыть ее (у него
начинался  отходняк,  и  он немного нервничал, поэтому никак не
мог попасть в скважину  ключом).  Промедление  и  сгубило  его.
Телефон,  который  он  держал  в руке, вдруг зазвонил. Закрывая
лицо свободной ладонью, он поднес его к уху,  несколько  секунд
слушал,  попытался  было  спорить,  но  потом,  видимо, услышал
что-то очень убедительное. Неохотно  кивнув,  он  выбрал  место
почище и опустился на асфальт. Сделать это было самое время - у
нападавших подходили к концу заряды.
     Последовал   контрольный   выстрел,   сделавший  Сулеймана
похожим на Рональда Макдональда с зеленым ртом. Бросив ружья на
асфальт  возле  условного  трупа,  стрелки  поспешно удалились.
Оставлять  машинки  для  пэйнтбола  на  месте  экзекуции  стало
впоследствии  своего  рода шиком и считалось очень стильным, но
делали так не всегда - оборудование стоило кучу денег.
     Знающие люди говорили, что Сулейману позвонили крутые люди
из Грозного, где процедуру экзекуции наблюдали через спутник  в
прямом  эфире (понятно, что чеченская группировка участвовала в
конвенции - без этого  любое  соглашение  потеряло  бы  смысл).
Некомпетентность    московской    мафии    повергла   чеченских
телезрителей в шок. Такого по грозненскому телевидению  еще  не
показывали.  "О  какой  совместной судьбе с таким народом может
идти речь?" - спрашивали на другой день чеченские газеты.
     Сулеймана  погрузили  в подъехавшую "скорую", а через день
он уже лузгал семечки на Лазурном берегу. После  этого  первого
блина,  который  чуть  было не вышел комом, быстро выработались
правила        пэйнтбол-экзекуции,        ставшие        частью
уголовно-корпоративного  кодекса  чести.  Оружие стали заряжать
шариками с краской в последовательности  красный-синий-зеленый,
чтобы  результат был гарантирован при любом цвете одежды. Прямо
на один из стволов (из-за невысокой дальности стрельбы киллеров
обычно   бывало  несколько)  крепили  маленькую  камеру,  чтобы
процесс расстрела был задокументирован.
     Не  все  так  сразу  соглашались  считать себя мертвецами.
Никто,  конечно,  не   смел   возбухать   против   авторитетов,
утвердивших  новый  ритуал, но многие утверждали, что, будь это
настоящие пули, их только ранило бы, а через неделю-две они  бы
выздоровели   и   сами   "завалили   гадов".  Поэтому  возникла
необходимость в третейских судьях, на роль которых естественным
образом попали главные авторитеты.
     Рассматривая   пиджаки   и  плащи,  порой  привезенные  на